В эту минуту, с окончанием религиозной церемонии, фараон, провожаемый сановниками и верховными жрецами, подошел и встал на свою колесницу. Проницательный взор его с каким то странным выражением на минуту остановился па бледном лице его возничего.
– Ты был нездоров, Радамес, и чуть не лишил меня своих услуг. Что с тобой случилось?
Я не расслышал ответа Радамеса, но видел, что лицо его передернулось и дрогнувшая рука так сильно потянула вожжи, что лошади встали на дыбы, потом рванулись вперед, и легкий экипаж полетел как стрела.
Я не стану описывать подробностей похода. Наконец у Тростникового (Красного) моря мы настигли неприятеля, но войско было утомлено, и наступала ночь. Уверенный, что Мезу не сможет уйти через море, Мернефта приказал остановиться и разбить лагерь, чтобы, отдохнув за ночь, на заре начать битву.
Чтобы своими глазами видеть врага, я вскочил на лошадь и поскакал к холмику, с его вершины можно было отчетливо рассмотреть еврейский стан.
Во время ужина, на который был приглашен и я, Мернефта был в отличном расположении духа. Он весело разговаривал с военачальниками, пил за успех египетского оружия.
В лагере воцарилась тишина, прерываемая только ржанием лошадей, ревом мулов и глухими рыканиями прирученных львов, которых Мернефта любил брать с собой в походы.
Все спало в громадном лагере. Я также ушел в палатку, где сладко отдыхали некоторые из моих товарищей, но тщетно ворочался с боку на бок на своем ложе: сон не приходил, и меня томило неопределенное беспокойство. Наконец я встал и вышел подышать свежим воздухом.
Я сел у палатки на мешок с фуражом и погрузился в размышления. Танис, родные, Хэнаис предстали пред моим мысленным взором… Свижусь ли я когда нибудь с ними? Что принесет нам завтрашний день? Не означает ли несчастное предзнаменование в храме, что Мернефта будет тяжело ранен или даже убит?
Легкий шум шагов неподалеку вывел меня из задумчивости. Я поднял голову и увидал, что мимо меня осторожно шел человек высокого роста, закутанный в темный плащ. Когда он проходил близ костра, красноватое пламя которого на мгновение осветило его фигуру, мне показалось, что это был Радамес…
Куда он мог идти в такую позднюю пору? Он не командовал патрулем, и никакая необходимость не заставляла его жертвовать своим покоем. Не замышляет ли он какую нибудь новую измену? Как бы движимый пружиной, я встал и, избегая света огней, осторожно пошел за ним следом.
Радамес шел быстро и вскоре достиг границы лагеря. Выждав минуту, когда часовой отходил в противоположную сторону, он опустился на землю и ползком исчез во мраке. Я последовал за ним. Отдалившись от лагеря на некоторое расстояние, он опять приподнялся на ноги и продолжал путь почти бегом. Около холмика двое людей выступили из мрака и обменялись с Радамесом несколькими словами, из которых я узнал, что то были евреи.
Итак, я не ошибся: готовилась новая измена. Я ощупал свой пояс и с радостью убедился, что на мне был длинный и надежный кинжал. Взяв его в руку, я продолжал следовать за изменником. Вскоре мы достигли другого холмика, который составлял один из пограничных концов еврейского стана и на котором была раскинута маленькая одинокая палатка. Радамес и его проводники направились к ней, между тем я ползком пробрался туда же с противоположной стороны.
Растянувшись на земле у палатки, я прорезал в ней кинжалом небольшое отверстие и приложил к нему глаза. При свете факела, воткнутого в стоявший на земле продолбленный обрубок дерева, я увидал самого Мезу, сидевшего у стола грубой работы, на котором стояла роскошно отделанная шкатулка. Против него на простой скамейке сидел Радамес, внимательно его слушавший.
Говорил Мезу:
– Если ты согласишься нам помочь, то получишь такую награду, о какой никогда и мечтать не мог. Избавь меня в эту ночь от Мернефты, который сначала дает слово, а потом нарушает его. За одно обещание я дам тебе эту шкатулку, полную сокровищ, а за исполнение его наделю невиданною силою. – Он вынул из за пазухи перстень со сверкающим камнем и прибавил: – Смотри, в этом перстне заключена сила, посредством которой ты можешь подчинить себе волю всех и каждого. С помощью его ты взойдешь на высочайшую ступень величия и достигнешь трона Рамзессидов. Сети умрет, и египтяне изберут тебя его преемником, потому что кольцо не только привлечет к тебе все сердца, но и наделит неисчерпаемыми сокровищами, пред ними все богатства фараонов померкнут.
Мезу умолк, но не сводил своего огненного взора с лица Радамеса, которое выражало скаредную жадность и глупую спесь.
– Дай мне этот перстень, – сказал он, протягивая руку, – научи, как делать золото, и в эту же ночь Мернефта умрет.
Мезу улыбнулся.
– Погоди, сначала нам нужно условиться. Один из моих верных спутников проводит тебя до половины дороги и будет там ждать твоего возвращения. Если ты принесешь голову Мернефты или же отчаянные крики в лагере египтян возвестят мне о смерти фараона, тогда приходи за магическим перстнем. А что им можно превращать в золото все, что угодно, я сейчас покажу тебе… Смотри.
Он указал рукою на кучу камней, лежавших на земле в углу палатки.
– Видишь ты эти камни? Гляди же, что теперь с ними сделается.
Он встал, поднял перстень вверх, описывая им круги около глаз Радамеса. Лицо последнего сперва выразило крайнее изумление, а затем неистовый восторг:
– Золото, золото… Они обратились в слитки золота.
В первую минуту я ничего не понял, так как камни в углу оставались камнями и нисколько не изменились, но вскоре догадался, что изменник был заморочен чародейством. С пылающими глазами и лицом, искаженным алчностью, он вскричал хриплым голосом:
– Я верю тебе, я сделаю все, что ты хочешь… Через два часа твой поверенный получит голову Мернефты.
Не слушая дальше, я ползком спустился с холмика и побежал в египетский лагерь. Обливаясь потом и едва переводя дух, достиг я царского шатра. Часовые, хорошо зная доверие ко мне фараона, пропустили меня беспрепятственно. Бросившись на колени у постели царя, который крепко спал, я сильно потряс его за руку.
– А! Что? – спросил Мернефта, внезапно пробуждаясь. – Это ты, Нехо? Как ты взволнован!.. Что случилось?
Прерывающимся от усталости и волнения голосом я рассказал ему все. Фараон, опершись на локоть, выслушал меня и со вздохом покачал головой.
– Так это правда, что человек, осыпанный моими благодеяниями, оказался предателем?.. Впрочем, твой рассказ не поражает меня особенно: я был предупрежден. Накануне нашего выступления из Таниса Смарагда испросила у меня тайную аудиенцию и рассказала о бесчестном поведении Радамеса во время бедствий и о том, что его подозревают в сговоре с евреями в ночь избиения первенцев. Молодая женщина хорошо сделала, предупредив меня, но я хочу захватить негодяя на месте преступления. Подай мне мой кинжал, Нехо… Хорошо. Теперь спрячься за этим занавесом, а я притворюсь спящим.
С трепещущим сердцем я притаился за складками тяжелой финикийской ткани, сжимая рукоятку секиры и твердо решившись раскроить голову злодею, если фараон не сможет остановить его руку.
Прошло некоторое время, показавшееся мне вечностью. Я ждал, тяжело напрягая все свой чувства. Фараон спрятал кинжал под львиную шкуру, служившую ему одеялом, и, закрыв глаза, казался спящим.
Вдруг я содрогнулся: у входа в палатку послышался шорох, потом легкий треск. При свете ночника я увидел, как по ковру ползком прокрадывалась какая то тень. Приблизившись к постели царя, тень осторожно поднялась, и бледный свет ночника озарил фигуру Радамеса. В руке его блестел короткий и широкий нож, а искаженное посиневшее лицо выражало гнусные страсти. Он нагнулся к царю и занес оружие. С трепещущим сердцем я замахнулся секирой, но все, затем последовавшее, произошло с такою быстротою, что я остался неподвижным.
Я увидел, как сверкнул нож Радамеса, но Мернефта с быстротою молнии удержал руку убийцы, вскочил с постели и, свалив предателя с ног ударом своего железного кулака, вонзил кинжал в его грудь.
С минуту Радамес, обливаясь кровью, простоял на коленях, потом глухо захрипел и повалился на ковер. Фараон упал в кресло, бледный как смерть и с помутившимся взором.
– Ах! – произнес он упавшим голосом. – Какое испытание послали мне боги! Самый любимый из моих подданных, самый близкий из моих слуг, осыпанный почестями и доверием, изменяет мне и покушается на мою жизнь.
Дрожащей рукой я налил в чашу вина и подал ее государю. Но в этот момент убитый вдруг приподнялся и с безжизненным, стеклянным взором подполз к ногам царя.
– Государь мой и благодетель, – проговорил он угасающим голосом, обнимая его колени своими холодеющими руками, – прости меня, дай поцеловать твою руку… Ты отмщен…
Ужас, скорбь, жалость отражались на лице Мернефты.
– Несчастный, – ответил он, не отнимая руки, к которой умирающий прижимал свои губы, – зачем ты принудил меня лишить тебя жизни? Но умри с миром, я тебя прощаю.
Фараон молча опустил труп на ковер и прикрыл его собственным плащом, потом сел и, облокотившись на столик, погрузился в мрачные думы. Почтительно отойдя в сторону, я с участием смотрел на него. О чем он думал?
Только уже в мире духов я узнал, что упреки совести и раскаяние терзали его в эту минуту. Он вспоминал, как однажды на дворцовом празднике встретил он мать Радамеса, в то время прелестную молодую женщину, и обольстил ее. Девять месяцев спустя она родила сына, которого фараон всегда любил и взял под свое покровительство. Но дурное дело принесло свои плоды, и этот сын, сделавшись изменником, нал от его собственной руки.
Шум и громкие восклицания за палаткой нарушили безмолвие. Мернефта поднял голову.
– Пойди посмотри, что там еще такое, – с неудовольствием сказал он.
Но не успел я выйти, как в шатер вбежали два молодых офицера, родственники царя, неистово крича:
– Государь! Евреи переходят через море… Они уйдут от нас.
Царь вскочил с места и, оттолкнув ногою труп, воскликнул громовым голосом:
– Подайте мне вооружение! Нехо, вели запрягать лошадей в мою колесницу!
Я выбежал из шатра и увидел, что весь лагерь кипел как в огне. Мысль упустить ненавистного врага доводила воинов до безумия. Кто первый принес весть о переходе израильтян через море, я не мог дознаться. С торопливостью люди выкатывали колесницы, запрягали и седлали лошадей, надевали вооружение. Сначала я хотел пробиться к своему отряду, но мне пришла мысль, что, лишившись своего возничего, Мернефта, может быть, возложит на меня эту почетную обязанность, и я бегом вернулся назад.
Надежда эта, однако, не исполнилась. В ту минуту, как я подбегал к царскому шатру, из него вышел фараон в полном вооружении, вскочил в колесницу и схватил вожжи. Подняв свою боевую секиру, он испустил клик, почти покрывший звуки труб, и полетел во всю прыть. Вся масса войска двинулась за ним.
Думая теперь только о том, чтобы не отстать, я захватил великолепного коня и вихрем помчался вперед.
В несколько минут мы пронеслись расстояние от лагеря до моря и увидели на другом берегу бесчисленную массу евреев, толпившихся вокруг своих стад. Арьергард их, вытянутый узкой колонной, беглым шагом переходил русло залива, в эту минуту едва покрытое водою. На вершине одного холма стоял Мезу, воздев руки к небу.
Впереди нашего войска несся небольшой отряд всадников, к которому присоединился и я. Уносимые нашими легкими и горячими скакунами, мы вслед за евреями опустились на обнаженное дно залива и достигли противоположного берега вместе с последними рядами израильтян. За нами летела колонна колесниц, затем кавалерия и, наконец, главные силы армии. Ослепленная воинственным пылом и думая только о том, чтоб не упустить врагов, вся эта масса людей ринулась на дно моря. Но там, где евреи прошли узкой колонной, колесницы, отягченные четырьмя седоками и своим широким фронтом перехватившие черту брода, начали вязнуть. Тщетно возницы хлестали лошадей: испуганные и обессиленные кони вставали на дыбы и только увеличивали беспорядок и смятение.
Задыхаясь от быстрой скачки, с обнаженным оружием в руках, мы готовы уже были броситься на евреев, как вдруг страшные, потрясающие вопли заставили нас повернуть голову назад. Глазам моим представилось тогда зрелище, оледенившее кровь в моих жилах.
Подобно стреле, пущенной из лука и неспособной остановить свой полет, колесницы, всадники и пехота продолжали стремиться вперед, обрушиваясь на своих предшественников, которые, завязнув в илистой почве морского дна, не могли тронуться с места. Люди, лошади, колесницы сталкивались, бились, опрокидывались в безвыходном хаосе, и повсюду раздавались отчаянные крики страдания и ужаса.
Вдруг какое то облако встало у меня пред глазами: серые морские волны, гонимые ветром, поднимались стеной. Еще минута, и убийственный вопль погибающего войска был заглушен плеском и гулом пенистой водной массы, покрывшей всё…
Голова моя закружилась, и я без чувств свалился на землю. То был не обморок, а какое то тупое оцепенение.
Звуки торжественного и радостного песнопения заставили меня опомниться. Мой растерянный взор остановился на массе израильтян, которые на коленях, с воздетыми к небу руками, воспевали этот благодарственный гимн своему богу, так очевидно доказавшему им свою милость и покровительство.
На глазах у врагов погибла многочисленная и храбрая армия, испытанные военачальники и наш царь, великодушный и доблестный Мернефта. Инстинктивно мои товарищи окружили меня тесной группой. Мы не хотели отдаться в плен и собирались дорого продать свою жизнь, но в эту минуту к нам подошел Мезу.
– Воины египетские, – сказал он своим звучным голосом, – я дарую вам жизнь и свободу. Возвращайтесь на родину известить нового фараона и сообщите, как всемогущий Бог, пославший меня, защищает свой избранный народ.
Спустя несколько часов, мрачные и удрученные, мы переправились через морской рукав и возвратились в египетский стан, где оставались рабы, служители и обоз, охраняемый несколькими резервными отрядами.
Со стоном бродил я между бесчисленными рядами палаток, хозяева которых погибли в морских волнах. Я взглянул на голубой, затканный золотом шатер, где провел с фараоном последние часы его жизни и где еще лежал труп Радамеса. Теперь оба: и он, и предатель – сошли в царство теней…
Мало помалу сошлись в лагерь рассеянные отряды войска, печальные остатки блестящей армии Мернефты, и слезы их смешались со слезами рабов и служителей. Надо было покинуть это злополучное место. С общего согласия я принял начальство и, как только взошло солнце, приказал строиться в путь караваном. Чувствуя себя слабым и нездоровым, я сел на верблюда и подал знак к отъезду.
Медленно потащились мы в обратный путь на родину, где появление наше должно было вызвать только вопли отчаяния и потоки слез. Цвет египетского дворянства погиб, и мысль о скорби всех этих благородных семейств, потерявших сыновей, отцов, братьев и мужей, как ножом резала мне сердце, словно дело шло о самых близких моих родных.
Приблизившись к египетской границе, я оставил свой печальный караван и с несколькими товарищами поехал вперед, чтобы поскорее известить нового фараона обо всем случившемся. Сердце мое тягостно замирало при мысли явиться к Сети вестником такого злополучия и описывать ему убийственную катастрофу, лишившую его отца, войска и цвета нации. Прибывши в Танис, мы, как были, запыленные и разбитые усталостью, направили коней прямо во дворец.
С тяжелым сердцем обратился я к начальнику телохранителей и попросил его немедленно проводить нас к царевичу Сети. Один из офицеров повел нас на обширную плоскую кровлю, где молодой регент, исхудалый и бледный как тень, сидел у стола и внимательно читал папирус, который ему предстояло подписать. Несколько пожилых коронных советников почтительно окружали царевича, отмечая его краткие распоряжения в своих записных книжках.
Услышав доклад обо мне, Сети быстро поднялся с места.
– Как, это ты, Нехо? – воскликнул он. – Что значат твоя угрюмая бледность и уныние твоих товарищей? Что возвещаете вы мне, несчастье, поражение? Да говори же наконец, говори и не терзай мне сердце змеями сомнения и тоски. Что с отцом моим?
Залившись слезами, я простерся ниц и, воздев к нему руки, воскликнул дрожащим голосом:
– Сети, сын Ра, податель жизни и радости, наш повелитель и фараон, да пошлют тебе боги здравие, долгоденствие и славу!
Царевич помертвел и судорожно прижал руки к своей раненой груди.
– Что ты говоришь, несчастный? Какой титул ты мне даешь? Разве отец мой умер?
– Славный фараон Мернефта погиб со всей своей армией, не успев даже обнажить меча.
Сети зашатался и упал бы, если б пораженные и трепещущие сановники не поддержали его и не усадили в кресло. Через минуту он открыл глаза и произнес глухим, но твердым голосом:
– Говори, я хочу знать всё!
Задыхаясь от горестного волнения, я подробно описал ему невероятную катастрофу, которой был свидетелем.
Тогда Сети приказал возложить на себя царские регалии, надел корону Верхнего и Нижнего Египта и в сопровождении сановников и свиты вышел на плоскую кровлю, обращенную на площадь. Приветственные клики, смешанные с рыданиями, встретили его появление.
Он возвестил об ужасном бедствии, постигшем страну, и повелел народу, следуя примеру своего нового фараона, с покорностью преклонить главу перед волею бессмертных. Затем молодой царь удалился для необходимых совещаний с советниками короны, а мы получили разрешение отправиться по домам.
Радостные слезы всех моих близких и влажный, сияющий взор Хэнаис дали мне почувствовать, что жизнь имеет еще для меня некоторую цену.
Успокоившись немного и рассказав семье все, что произошло, я решился посетить Омифера, чтобы уведомить его о смерти Радамеса. Но когда мои носилки остановились у его дома, навстречу вышел дворецкий и сказал, что, по выступлении армии в поход, Омифер переехал на свою дачу, довольно далеко от города. Только на следующий день я собрался съездить в загородный дом Омифера. Я догадался, что причиной этого строгого затворничества было присутствие Смарагды, скрывавшейся у него, так как ее никто не встречал все это время и она не появлялась в палатах Мены. Одна из сестер Радамеса умерла от чумы, а мать еще лежала в постели, тяжело больная. Я был уверен, что привезенная мной новость доставит мне у Омифера самый радушный прием.
Встретивший меня старый невольник только после долгих переговоров решился доложить господину о моем прибытии. Омифер вышел ко мне удивленный и встревоженный.
– Это ты, Нехо? – воскликнул он, бледнея. – По какому случаю ты уже вернулся из армии и что ты хочешь мне сказать?
Я вкратце объяснил ему все. Сильно взволнованный, он схватил меня за руку и сказал:
– Смарагда здесь. Пойдем к ней, пусть и она услышит подробности этих ужасных происшествий.
Он провел меня на маленькую террасу, где молодая женщина, также в беспокойстве, сидела за завтраком. Омифер бросился к ней, прижал ее к груди и проговорил, задыхаясь от волнения:
– Наконец то ты свободна и будешь моей законной женой.
Смарагда вскрикнула:
– Радамес умер?
– Да, – отвечал я, – и очень печальною смертью.
Я сел и рассказал все подробности потрясающих событий, совершившихся на моих глазах.
Смарагда слушала меня, закрыв лицо руками и проливая слезы.
Спустя несколько месяцев Омифер и Смарагда отпраздновали свою свадьбу и переехали в Фивы.
Моя собственная любовь также увенчалась браком. Кроткий, прекрасный, уживчивый характер Хэнаис мало помалу приобрел ей любовь всех моих родных. Когда я заговорил о нашем браке, отец мой не возражал, а мать легко уступила моим просьбам. Итак, Хэнаис сделалась моей женой, и в течение восьми лет наша супружеская жизнь была лишь одним долгим временем счастья, но по рождении дочери, нашего третьего ребенка, подруга моя умерла, оставив меня в отчаянии.
Один из моих друзей, видевший мучение, причиненное мне невозвратной потерей, посоветовал мне отдать бальзамировать тело усопшей одному ученому магу, который жил за городскими воротами и владел секретом так удивительно приготовлять мумии, что они вполне походили на живые тела.
Слова приятеля оживили меня немного. Мне оставалось утешение – все время созерцать прелестное лицо своей возлюбленной жены таким, каким оно было при ее жизни. Не теряя ни минуты, я сел в носилки и приказал нести себя в жилище мага.
Носильщики мои остановились пред пещерой, высеченной в скале. У входа ее сидел мальчик негр. На вопрос мой он отвечал, что мудрый Колхис принимает, и позвал другого черного подростка проводить меня.
Мы прошли обширный грот, наполненный сушеными травами, лекарственными сосудами разной величины и какими то странными инструментами, потом маленький коридор со сводом и проникли во второй, меньший грот, освещенный несколькими факелами и почти пустой.
У большого стола из серого камня сидел мудрец и при свете лампы читал папирус. Увидев меня, он поднялся с места и поглядел мне в лицо испытующим взором. Это был человек высокого роста, тонкий, худощавый и несколько сгорбленный. Мы раскланялись, и он осведомился о цели моего посещения. Я вздрогнул и с любопытством посмотрел на него.
Этот металлический голос, бледное лицо с резкими, угловатыми чертами и глубокие, мрачные глаза напомнили мне что то знакомое. Что я их встречал, я был убежден, но когда и где – не мог вспомнить. Он, по видимому, меня не признал и с точностью перечислил условия, на которых брался бальзамировать тело Хэнаис. Я согласился, не торгуясь, и обещал прислать тело жены в эту же ночь.
В то время, когда я ожидал, каков будет результат работы Колхиса, одно происшествие возбудило в городе общее внимание. Омифер с женою приехали в Танис на свадьбу родственника. Оба они приняли искреннее участие в моей потере, и мы часто виделись.
Вдруг ко мне прибежал испуганный невольник с известием, что Смарагда была ужалена змеей, притаившейся в корзине с цветами, принесенной каким то неизвестным человеком, и скончалась после восемнадцати часов жестоких страданий. Пораженный, я тотчас поехал навестить Омифера, который передал мне подробности смерти молодой женщины. Чтобы сколько нибудь его утешить, я посоветовал ему также поручить Колхису бальзамирование Смарагды.
– Он явился слишком поздно, чтобы спасти ее жизнь, – прибавил я, – но говорят, что это человек с громадными сведениями и умеет придавать трупам жизненный вид. Сегодня утром он присылал за саркофагом для тела Хэнаис и велел сказать, что через день или два я могу взять его. Поедем к нему сейчас же. Я покажу тебе мумию своей жены, и ты сам увидишь, стоит ли доверить ему тело твоей жены.
Мы тотчас же отправились к Колхису. Когда я попросил мудреца показать свою работу моему другу, он подозвал нас к скамье и снял покрывало. Я вскрикнул и залился слезами скорби и умиления.
Хэнаис лежала совершенно как живая. Ее смуглая, прозрачная кожа сохранила всю свою нежность и свежесть, губы алели, а черные эмалевые глаза, казалось, глядели на меня с любовью.
– Благодарю тебя, мудрый Колхис, – сказал я наконец, вставая. – Кроме жизни, которую могут даровать только одни боги, ты возвращаешь мне ее такою точно, как я всегда ее знал и любил. Когда мне прислать за саркофагом?
– Завтра утром, – ответил он.
Я ушел, оставив у мага Омифера, который был вне себя от удивления и восторга при виде такого поразительного искусства.
Пребывание в Танисе мне опротивело. Я решил оставить службу и окончательно переселиться в Фивы, где жила моя мать и находилась фамильная гробница моих предков.
Нехо