Музыкальная сказка для взрослых
На городской площади поднялся пронизывающий ветер, и многочисленные лужи покрылись гусиной рябью, обострённой оранжевыми лучами заката. Одинокая труба, словно сопротивляясь владельцу, вторила им жалобными звуками, а перевёрнутая кепка вздрагивала с каждым порывом, и её с трудом удерживал небольшой камень. Прохожих давно уже не было, но Трубач всё равно бросал на «кассу» частые взгляды в трепетной надежде на удачу. Какую бурю чувств вызвала у него стройная женская фигурка, спешившая поодаль неизвестно куда. Трубач заиграл с новыми силами, вперившись взглядом в тающую русую копну волос, пока та окончательно не исчезла за краем брусчатки.
«Этого не может быть! – горячо спорил бедняга с самим собой. – Я ведь отлично играю! А даже, если им и не нравится, разве я не достоин жалкой пары монет! Не нужно оваций – дайте поесть немного, и я отстану…»
Труба гулко вторила ему презираемым за собственную слабость «Августином», словно урчала, как закрученная пустая кишка. Голодный музыкант её даже не слышал – невесёлые мысли целиком поглотили его сознание, а дыхание и пальцы машинально вели инструмент по накатанной колее. Вдруг, ни с того, ни с сего, из трубы вырвался совершенно другой мотив. И не успел он сообразить что к чему, как прямо на глазах в его придавленную кепку шмякнулся продолговатый предмет.
«Булочка…» – выдохнул Трубач прямо в мундштук.
Он зажмурился в страхе от столь явной галлюцинации, но вокруг разлился нестерпимо манящий запах свежеиспечённого хлеба. Голова зашумела, колени сами подогнулись, и уже спустя мгновение, нос вонзился в трещину на корочке.
Очнувшись, уличный музыкант сообразил, что стоит на четвереньках и подбирает последние крошки далеко за пределами кепки.
«Как хорошо, что вокруг – ни души, – подумал он, вставая. – Хотя, откуда же тогда взялась эта чудесная добыча?.. Странно… Та девушка давно прошла… Ну точно же никого…»
Он машинально развернул инструмент и заглянул в зияющий раструб.
«Ничего себе!» – вырвалось у него от ощущения ускользавшего, но не оставлявшего никаких сомнений запаха. – «Как это?.. И труба на ощупь холодная… И хлеб горячий…»
Музыкант без конца крутил свою вечную спутницу из стороны в сторону, и в счастливом недоумении осматривал каждый сантиметр. Так поражается муж, открывая нечто совершенно новое в до мелочей изведанной жене.
«Ладно, – заключил Трубач, так и не разобравшись, – мне безразлично, как это получается – я просто хочу научиться повторять столько, сколько влезет… Ну хорошо, просто повторить… Разок… Пожалуйста…»
Не получив никаких знаков свыше, он решил попытаться вспомнить мелодию, давшую столь необычные плоды. Старательно выдул из инструмента новую порцию «Августина», но никакого чуда не случилось. Мало-помалу в ход пошёл весь репертуар, даже то, что не принимала публика, инструмент незаметно превратился из «миленького» в «проклятый», но всё было тщетно. Звуки вылетали плавно и чисто, да хлеба не было. На площади окончательно стемнело, и её последний посетитель, крепко выругавшись, засобирался домой.
* * *
Впрочем, домой – громко сказано. Он снимал одну кровать в лачуге сапожника. По меркам бедного уличного музыканта эта необходимость зачастую приближалась к границе с роскошью, потому что платить приходилось каждый месяц независимо от навара на площади. И попробуй только не принести денег в срок! Хозяин был хоть и невысок, но очень плотен, силён и частенько пьян. Даже не видя, можно было легко обо всём догадаться: лишь хлипкая занавесочка отделяла Трубача от вечных криков и побоев в семье виртуоза молотка и шила. А когда стихал этот шум, начинал орать умный плоский телевизор. Единственная, пожалуй, вещь, на которую грозный пьяница терпеливо скопил деньги.
Но сейчас Трубачу было всё равно. Он до того устал и напереживался, что свалился на койку замертво.
И приснился ему чудный сон с космическими кораблями, красивым и храбрым экипажем и потрясающими, как тогда говорили, спецэффектами. Когда стало ясно, что добро снова побеждает зло, неожиданно заиграла музыка. Трубача буквально подбросило – это ж была та самая музыка! Та самая! Непостижимым образом он ощутил, что всё это ему лишь снится и ужвсно перепугался. Надо было во что бы то ни стало проснуться и где-то записать хотя бы пару тактов. Ведь, если не сделать прямо сейчас, мотив снова канет в небытие, как и всякий замечательный сон поутру. Готовясь к отчаянному рывку он вдруг понял, что уже не лежит, а сидит в кровати и тупо озирается по сторонам. Сквозь не спасающую от внешнего мира занавеску доносились последние аккорды.
«Ну да, конечно, – внутренне рассмеялся музыкант, – я не только слышал эту мелодию, но даже в какой-то момент просто возненавидел её – мой квартирмейстер обожает старый сериал о межпланетных войнах и без конца крутит видео».
«Извините меня, пожалуйста, ваше скрипичество», – не без лукавства добавил он.
Однако время было очень позднее, и воспрявший Трубач снова рухнул на подушку.
* * *
Следующее утро началось как обычно. Нет, наверное, так это выглядело со стороны. А на самом деле Трубач ощущал дрожь крайнего нетерпения в пальцах и на губах. Успех был уже где-то совсем рядом, его можно было чуть ли не потрогать, перекинуться с ним парой слов, пошутить. Впопыхах собравшись и даже не позавтракав (да и, собственно, чем?) уличный затейник рванул на площадь, едва не забыв свой загадочный инструмент.
«Ну давай, давай, ты же можешь», – умолял он про себя трубу, выдувая доселе неведомый на центральной площади мотив.
«Только бы не прогнали, – мелькала другая мысль, – это же очень хорошая музыка, она не может не понравиться…»
В какой-то момент он полностью отключился и понёсся по волнам своих же звуков. Народ вдруг начал прибывать и таращиться, а исполнитель даже не видел, как из трубы время от времени вылетали булочки. Он это просто знал.
– Смотри!
– Смотри!
– Ой, вон ещё одна!
Крики восторга заглушили музыку. Никого не интересовало, насколько чисто исполнен тот или иной пассаж, потому что «из горлА струмента лезла жрачка».
Не будем строго судить остолбеневших от зрелища горожан. Это были очень приличные люди. Просто им трудно жилось, а праздники выпадали нечасто. Но зато они прекрасно понимали цену хорошей работе, и медяки сыпались буквально со всех сторон.
С лёгкой руки случайно затесавшегося критика булочки любовно окрестили «сурдинками», хотя на самом деле мастер острого пера просто пытался съязвить.
* * *
Это был грандиозный успех. Мало того, что у Трубача впервые завелись деньги, так ещё и слава пришла. В считанные дни о нём узнали буквально все. Да и как иначе, когда, к примеру, твой собственный ребёнок, приходит из парка и, не разжимая рта перед ароматно дымящейся тарелкой супа, требует кусочек «игающей булички»?
Первым смекнул что к чему непросыхающий сапожник и взвинтил цену за аренду кровати-рухляди. За ним потянулись всевозможные кредиторы с аккуратно подправленными счетами. В довершение пейзажа невесть откуда возникли близкие родственники и закадычные друзья, которые стали наперебой рассказывать менее расторопным, что именно они «всегда знали, насколько и до чего». У бедного Трубача голова пошла кругом, но всё неожиданно устаканилось. Этим умникам же не приходило в голову платить за чудесный хлеб, а оставшаяся публика тоже не захотела оставаться в дураках – кто «в долг» брал, кто «не себе, а сильно болеющему родственнику»…
Музыкант никак не мог им отказать, он входил в положение каждого, с грустью понимая, что скорее всего, его просто обманывают. Но он очень тонко улавливал своим абсолютным слухом чужую боль, страшно боясь обидеть по ошибке и дать пищу нелепым пересудам. Вера в собственную исключительность играла с ним злую шутку.
Увы, даже он был не в состоянии угодить всем. Возмутились профессионалы – пекари и владельцы хлебных магазинов. Они, мол, вкалывают и продают с превеликим трудом по вполне умеренным ценам, а тут неизвестно кто пару раз дунет и тут же бесплатно раздаёт. Трубачу недвусмысленно дали понять, что если он не прекратит свои смачные фиоритуры, его натурально разделают под орех.
«И как мне быть? – горестно вздыхал уличный музыкант. – Я же не контролирую мелодию, а добросовестно исполняю написанное».
Конечно, он мог играть и другие, но отказаться от гарантированного горячего хлеба при небогатом урожае тоже никак не хотелось.
Ему снова повезло – из здания ратуши выходил заработавшийся глава города. И не просто заработавшийся, а изрядно при этом проголодавшийся. Обычно ему подавали прямо в кабинет, но на сей раз все уже разошлись, пожелав друг другу доброго вечера.
Мэр был настолько загружен делами, что никогда не выглядывал в окно, а подчинённые не сочли появление такого музыканта достаточно важным событием, чтобы доложить. Или не рискнули – кто их разберёт? Руководитель шёл по площади, слышал одинокую трубу и никак не мог взять в толк, откуда разносится запах свежей выпечки. Но стоило ему подойти ближе, как он увидел выскочившую из горнила булку.
«Надо же, – про себя полюбопытствовал он и тут же обиделся, – а меня почему не поставили в известность?»
На большее количество мыслей его не хватило, потому что вмешался великий и могучий некормленный организм.
– Почём продаёшь, … – Мэр даже не знал каким ремеслом обозначить собеседника.
Узнав начальство, тот смутился, прекратил игру и вообще, как любой нормальный человек, изрядно струхнул.
– Бесплатно, ваше превосходительство. Кто-нибудь подаст, и спасибо.
– Ну, это ты зря. Всякий труд должен быть адекватно вознаграждён. Это основа экономики и благосостояния всех моих дорогих горожан, – главу снова понесло, но он быстро спохватился, – впрочем, спасибо, а то у меня нет мелочи под рукой.
Руководитель с аппетитом откусил и стал мощно жевать, но почему-то ощутил необычную для себя неловкость.
– Давай уже, делись проблемами, – с полным ртом подбодрил он Трубача. – Чем смогу…
Мэр жеманно скромничал, потому что мог решительно всё, и они оба это прекрасно знали. Осмелевший музыкант в нескольких предложениях, без имён и брутальных подробностей, обрисовал свою ситуацию.
– Занятно… – со вкусом протянул разомлевший хозяин города. – Так, придёшь завтра во второй половине в ратушу, а мы к тому времени что-нибудь скумекаем.
И залившись здоровым барским смехом, поспешил домой на ужин.
* * *
Трубач ни на что, в общем-то, не рассчитывал. Но сердцу не прикажешь – с каждой минутой надежда разгоралась всё сильнее, и ни о чём другом просто не думалось.
«Зуб даю, что его благие намерения погрязнут в заурядной бюрократии», – здраво рассуждал проситель и отчаянно не верил.
Судя по всему, история произвела на начальство неизгладимое впечатление своей необычностью, и в назначенное время его приняли с распростёртыми объятиями.
– А у нас, голубчик, уже всё готово, – городской голова хозяйским жестом ввёл музыканта в высокий кабинет, где расселись многочисленные заместители, помощники, советники и другие подневольные лица.
Широко улыбаясь, Мэр протянул музыканту пухлую папку:
– Ознакомьтесь, коллега.
Совершенно сбитый с толку таким обращением, Трубач развернул документ и почти ничего не видящим от волнения взглядом прочитал крупные буквы заголовка:
«Общегородская хлебо-зрелищная корпорация “Бред Энтертэйнмент”».
Он пробежался по первой странице текста, в которой на все лады воспевалась мудрость градоначальника, создавшего и возглавившего организацию совершенно нового толка. Далее перечислялись направления деятельности, совет директоров и куча непонятно чего ещё.
– Простите, ваше превосходительство, – запинаясь от робости поинтересовался музыкант, – но я не совсем понимаю, какое отношение это всё имеет ко мне…
– Ну что вы, дражайший, – глава города был сама любезность в мягких покровительских тонах, – вот, пожалуйста, страница сто сорок два, чёрным по белому – «возложить исполнительскую функцию на Трубача с назначением его на должность творческого сотрудника третьей категории».
– Как третьей? – неприятно удивился новоиспечённый член корпорации. – Я же, по сути, единственный, кто это может сделать.
– Молодой человек, – с отеческой улыбкой нахмурился Мэр, – у вас ещё недостаточно опыта и вы совершенно не учитываете массы нюансов. Первую категорию может получить только глава корпорации как наиболее компетентный во всевозможных аспектах деятельности…
По неписаному закону, когда дело заходило о получении благ и наград, городской голова скромно заговаривал о себе в третьем лице, показывая, что он лишь подчиняется коллективному решению всего руководства.
– И к тому же, – бархатно нажимал он, – у вас должен быть стимул к чему-то стремиться. Мы даём вам прекрасный шанс сравняться по рангу с остальными членами правления, и поверьте, это очень немало.
Трубачу стало неловко от того, какая огромная работа была проделана в кратчайшие сроки, а он ещё артачится.
– Заметьте, – в голосе Мэра блеснул металл, он явно шёл на добивание, – у вас будет весьма неплохой твёрдый оклад. И вообще никаких волнений: пришли зрители – не пришли, купили продукт – не купили. А защита? Кому теперь взбредёт в голову выразить вам своё возмущение?
Это был мастерский удар в самую больную точку. Совершенно растерявшийся музыкант машинально взял ручку и подписал контракт.
* * *
Не так уж всё было и плохо. Отнюдь. И выручка заметно выросла, хоть и шла теперь уже мимо Трубача. Немудрено, что охотников разжалобить мэрию не нашлось, а хлеб всё-таки был подешевле, чем у лавочников. Мелодия, правда, сильно поднадоела, но есть-то хочется. Градоначальник был настолько доволен, что, увидев, какие вдруг пошли дожди, распорядился установить маленький, но совершенно водонепроницаемый навес. При этом рабочим было наказано минимум троекратно подчеркнуть музыканту, как о нём заботится руководство, оборудуя это совершенно бесплатное удобство. Навес, конечно, не спасал в случае ветра, но и ветер-то не каждый день поднимался.
Через месяц поступило первое распоря… Нет-нет, это была вполне дружеская просьба, сделанная лично Мэром:
– Дорогой Трубач, – начал он с редкой неловкостью в голосе, – ты прекрасно справляешься со своей работой, и мы очень ценим твой труд. Но есть мнение, что можно немного повысить, так сказать, эффективность процесса.
Музыкант напрягся, не представляя что именно ему сейчас предложат.
– Мы прекрасно понимаем, – продолжал глава корпорации, – что не являемся узкими специалистами твоего профиля, но думаем, что если ты станешь играть немного быстрее, то все от этого только выиграют. Не исключено, что качество выпечки слегка снизится, но вряд ли это будет сильно заметно. А количество однозначно возрастёт. Настали непростые времена, и весь город очень рассчитывает на твоё понимание и мастерство.
«Понимание?! – взвился на дыбы про себя музыкант, – ты, дурень, соображаешь какую чушь мелешь?!»
Но, всё-таки, он согласился. Неудобно было отказать – ему ж создали все условия, жизнь стала весьма сносной, да и просят-то самую малость. К тому же Мэр заверил, что если вдруг не получится, то всегда можно вернуться к старому способу. Только надо хорошенько постараться, потому что в случае успеха придёт заслуженная награда.
«Зуб даю – вторая категория», – отметил про себя окрылённый творческий работник, рьяно засучив рукава.
* * *
И получилось-таки. Изменение качества уловили, разумеется, все, и поначалу даже перестали покупать. Но серьёзное городское руководство сродни казино – может держаться и выжидать столько, сколько нужно. Да и поразорялись уже многие частные конкуренты. Так что выбор хоть и был, но маленький.
Правда, новый способ исполнения, кроме морального аспекта, сказался и физически – Трубач стал гораздо быстрее и сильнее уставать. Особенно, когда вспоминал роскошную корпоративную вечеринку, на которую его пригласили вместо повышения в звании и оплате. Но как профессионала, его особенно раздражало ускоренное звучание. И опять на помощь пришёл старый добрый Мэр.
– А у меня для тебя – прекрасная новость.
Набирающийся опыта музыкант не торопился даже мысленно давать многострадальный зуб.
– Завтра в ратуше – важный приём…
«Достали своими объедаловками, – мрачно отметил про себя третьеразрядный сотрудник, – вот возьму и откажусь… Запросто!»
– Так ты поиграй по-старому, как следует, не торопясь. Это же прекрасная мелодия. Блесни настоящим мастерством. Пусть люди просто послушают и насладятся духовной пищей. А о хлебе не беспокойся – мои помощники всё заберут.
И его превосходительство величаво удалился.
«Однако», – только и выдавил из себя опешивший Трубач.
К счастью, пришло время ужина, отовсюду понемногу подтягивался проголодавшийся народ, и бедняга бросился нагонять план по продажам. Его молчаливый бунт захлебнулся горячими, хоть и не до конца пропечёнными булками – прекрасное спецзавтра ещё не наступило.
* * *
Так и тянулись дни: то иногда, как следует, для узкого круга, то регулярно впопыхах для остальных. Но никто не жаловался – аппетиты кругом росли, и уж лучше похуже, но, чтобы досталось каждому.
Мало-помалу он поднаторел, притерпелся и с удовольствием тратил стабильное жалование. Народ, правда, окрестил его Хрустящим Трубачом, но зато каждый раз, покупая новую вещь, преуспевший музыкант ловил себя на мысли, что грех ему жаловаться. И ловил-то довольно часто. Наступил момент, когда он полностью привык и почувствовал, что так будет всегда. Но снова позабыл о нестандартности мышления своего могущественного начальника.
– Милейший и несравненный производитель духовОй пищи, – витиевато и с деланым подобострастием обратился Мэр. – Весь город по три, а кто и по четыре, раза в день преклоняется перед твоими достижениями.
«Что верно, то верно, – усмехнулся в душе музыкант. – Ругать ещё никто не пробовал, только булочки».
– Пойми, мы все – твои друзья, – продолжал рассыпаться мелким бесом хозяин.
«Ну да, конечно, – язвил про себя Трубач, – прямо, некому ужин отдать».
– Так вот, учитывая непомерно растущие потребности населения с одной стороны, и невозможность дальнейшего ускорения с другой, – вещал народный трибун, – мы подумали и решили предложить очень простой выход. Только, пожалуйста, не кипятись, а послушай. Это действительно разумный вариант, учитывающий все факторы, не только музыкальные…
«Давай, колись уже, Цицеронище окаянное» – только и оставалось помыслить подневольному.
– Короче, пора тебе поднять квалификацию, раздвинуть границы и освоить… тубу! Ты представляешь, насколько увеличится отдача?!
– Но помилуйте, ваше превосхотительство, – не успел переключиться Трубач, но Мэр, к счастью, не уловил, – я же не умею на тубе…
– Ну и что? Подумаешь, проблема. Напрягись немного в свободное время. А то, нам кажется, у тебя образовался некий творческий застой. Мы же даём тебе возможность перестроиться и заиграть совершенно по-новому. Выйти за рамки, отринуть шоры в конце концов…
Трубач глухо стоял на своём.
– Хорошо, – деловито подытожил градоначальник, – я – гибкий руководитель и готов к разумному компромиссу. Валторна. Что, опять хочешь сказать, что не умеешь? Да кому есть дело, какие звуки ты издаешь, выпуская свою ароматную продукцию?
Музыканту стало очень обидно. Он понимал, что творчество давно уже осталось только в названии должности, но Мэр так бесцеремонно ткнул его мордой в это, что просто захотелось расплакаться.
– Не надо валторны, – из последних сил гордо выдавил Трубач. – Несите свою тубу. Надеюсь, что хозяин кровати меня не выгонит, пока я буду репетировать.
– Во, сила духа-то какая! Уважаю… – неожиданно сделал комплимент шеф. – Знаешь, я думаю, что тебе пора перебираться в своё жильё, а? Вот освоишь новые технологии, а мы к тому времени тебе хибарку подыщем. Кстати, за хозяина кровати не волнуйся – мы не дадим ему шуметь.
Увы, из этой затеи ничего не вышло. Мэр был в отчаянии – провалилась поистине гениальная, а главное, его собственная идея. Раньше такого никогда не случалось. В крайнем случае можно было подправить отчётность, сменить ориентиры, да мало ли какие ещё хитрости скрываются в нарукавнике опытного бюрократа. А тут – ничего не попишешь. Ну не лезли булки ни из тубы, ни из валторны, ни из какой-либо другой трубы. Шеф пошёл на крайний риск и разрешил попробовать иные мелодии, даже устроил прослушивания настоящих профессионалов из духового оркестра городского парка. Всё было тщетно. Заезженный мотив, далеко не идеальный исполнитель, неказистый инструмент, а, вот, поди ж ты, зараза… От обиды Мэр приказал снести хибару, которую давно подыскали для злосчастного Трубача. Надо признать, это было совсем неплохое распоряжение – ветхое деревянное строение ужасно портило окружающий кирпичный пейзаж.
* * *
– Пропустите меня к Мэру! Я требую, чтобы он меня принял! Нет, не успокоюсь и не перестану скандалить! Все вы здесь – нахлебники, а я настоящее дело предлагаю! Не верю, что занят! Пропустите немедленно!
К двери главного кабинета города рвался сумасшедший Изобретатель. Его давно отовсюду гнали, но он не унимался, придумывая всё новые хитроумные штуковины и клянча денег на доработку и производство. Сегодня ему повезло – высочайшее начальство услыхало возню и пожелало интеллектуально развлечься. Городской голова вышел и гаркнул:
– Чего разорался? Если ты такой умный, то успокоишься и ровно через минуту, нет, какое там – через тридцать секунд, объяснишь суть буквально в двух-трёх словах. Время пошло.
– Устройство, улучшающее трубу! – после короткой паузы выпалил тот.
– Ишь ты! – вскинул брови от неожиданности Мэр, – ну заходи, потолкуем.
Затем он попросил по внутренней связи принести целых два кофе и обратился в слух.
– Понимаете, ваше превосходительство, люди ведь бывают разные. Вы, к примеру, печётесь о целом городе – стараетесь добыть побольше хлеба для нас. А уверены ли вы, что Трубач всё отдаёт и не халтурит где-нибудь по ночам?
Градоначальник аж похолодел от перспективы:
– И что ты предлагаешь?
– Да сущий пустяк.
Изобретатель вытащил из кармана свёрток и раскрыл его:
– Всёметр! – с гордостью объявил он.
Это было небольшое устройство крайне странной формы и с измерительной шкалой.
– Полностью готов к испытаниям в реальных условиях, – продолжил изобретатель. – Не буду вдаваться в технические детали… Покорнейше благодарю вас, мадемуазель…
Раздался бульк – это секретарша поднесла ему свежайший эспрессо, который он одним движением опрокинул в глотку под полным отчаяния взглядом хозяина-гурмана.
– На чём я, значит, остановился? Ах, да. Нет смысла приводить все формулы – просто скажу: мне удалось разработать очень тонкий метод. Измерение количества выпеченного в трубе хлеба – это ерунда по сравнению с тем, на что способен прибор: от подсчёта пересекающих воздушное пространство самолётов-шпионов до (понизил он голос) опущенных в урну бюллетеней…
– Пожалуйста, поконкретнее о хлебе, – остановил научный порыв градоначальник. Военное ведомство было страшно далеко, а выборы и так несильно беспокоили.
– Да-да, конечно, – спохватился Изобретатель, – его очень просто установить на что угодно, работает на стандартной часовой батарейке, заменять можно, не снимая устройства целиком. Собственно, всё.
– А ты на обычной трубе проверил?
Новоявленный эдисон буквально отпрянул от недоумения. А Мэр просто вспомнил свои золотые студенческие дни в политехническом:
– Ну, типа, хорошо бы проверить, что звук не меняется слишком сильно. Инструмент-то будет иначе вибрировать. А музыка – дело тонкое. Вдруг труба печь перестанет?
– Что вы, что вы! – замахал руками Изобретатель, – он такой лёгкий, можно сказать, воздушный. Просто чудо научной мысли.
– Ладно, я распоряжусь, и сегодня вечером Трубач опробует. Если сработает, примем на вооружение.
* * *
Приборчик установили, мелодия на слух не изменилась, и практически все с удовлетворением закивали головами. Недоволен остался лишь музыкант. Это ведь только со стороны кажется, что устройство пустячное. Труба стала немного тяжелее, а перед носом, сразу за пистонами, замаячило инородное тело. Корпоративного исполнителя это жутко раздражало, а под конец дня руки устали пуще прежнего. Так это ещё полбеды – Мэр просмотрел отчёт и увидел, что продано на несколько булок больше по сравнению с предыдущиим днём.
«Что ж получается? – кипел в кабинете шеф. – Этот заштатный хлебодуй вчера того? Втихаря налево оттрубил?»
Но он решил выждать и посмотреть как дальше будет. В итоге до него дошло, что колебания зависят от игры на инструменте, и на самом деле незначительны.
«Все мы не без погрешности», – мудро заключил руководитель, хотя осадок у него остался.
А Изобретатель ужасно расстроился. Приятно, конечно, было получить огромную грамоту лично от Мэра – это ведь, по сути, было первым его делом, доведённым до конца. Но сразу после награждения до него дошло, насколько плохую услугу он сослужил музыканту. Как же быть? Глубоким вечером Изобретателя осенило!
– Прости меня, Трубач, – с грустью обратился он на следующий день.
Но музыкант продолжал играть, не сделав даже кивка.
– Зато у меня появилась гениальная идея, как всё исправить! Ты даже не представляешь, насколько получается просто и красиво!
Неизменные звуки, время от времени перемежаемые выпечкой, продолжали исправно вылетать без малейшей реакции.
– Я возьму устройство на техобслуживание и поставлю туда малюсенький жучок. Эта козявка так будет корректировать счётчик, что тебе ещё придётся вагонами толкать налево, чтобы цифры сошлись… Трубач, а Трубач, не сердись, пожалуйста… Я не хотел, чтобы ты мучался…
Но честного музыканта из недовольства бросило в страх, и он, оторвавшись от мундштука, поспешно отказался, умоляя ни в коем случае ничего уже не трогать. Изобретатель в ответ разозлился от того, что ему не дают загладить свой промах, но в особенности, что не хотят его новой потрясающей штучки. Махнув в сердцах рукой и чуть не плача от обиды, он скрылся из виду.
А продажи подросли: приноровившиеся к ежедневно-одинаковым звукам уши горожан чутко уловили грусть и слёзы, которые появились в исполнении. Это было до того интересно и необычно, что они валом повалили на площадь и даже аплодировали, пока не пришло время раскупать основной продукт редкой нежности.
Но особенно удачно было то, что среди зрителей оказались несколько иногородних. Им тоже понравилась музыка, а когда посыпались булки, они обрадовались, как дети малые.
По возвращении домой путешественники на все лады раструбили тщательно охраняемый секрет сытости наших горожан. Стали приезжать новые туристы, за ними и вовсе иностранцы попёрли. Находчивый Мэр тут же перевёл Трубача на валютный режим, приказав снова исполнять в правильном темпе с утра до вечера. Тот поначалу даже испугался, потому что сроду не видал в кепке таких купюр. Подоспевший градоначальник с видом знатока похлопал его по плечу и попросил не беспокоиться, а просто заниматься своим делом, ну, то есть играть. Для торговли приставили обогреваемую будку с отдельным человеком, и даже навес немного расширили и раскрасили.
Но и это не всё. Мэр смекнул, что ушлые гости быстро докопаются до сути хитроумного приборчика, и, во избежание постыдного скандала, приказал немедленно его снять.
– Ну пусть уж заработает несколько лишних грошей – что нам, жалко, что ли? – попросил фантастически разбогатевшее правление хозяин.
– А как же быть с тем поделием? – поинтересовался какой-то советник.
– На свалку! – без колебаний отрезал Мэр.
* * *
Трубач был безмерно рад произошедшим переменам.
«Я всегда знал, что всё будет хорошо! – восторгался он про себя. – Просто надо уметь ждать!»
Он купил себе квартиру из одной полутёмной комнатушки и зачастил в дешёвые кафе, где на все лады клеймил своих новых клиентов. Нет, булки были так же хороши, но его нынешних слушателей этим было не удивить. Исполнение, бесспорно очень хорошее, всё-таки, не тянуло на мировой уличный уровень. Туристов притягивал только тот краткий миг, когда вылетал хлеб. И платили до того хорошо, что пришлось даже нанять ещё одного человека отгонять голубей и сметать валяющиеся по всей площади булки.
– По…жа…луй…ста… встань…те… вка…др… сна…ми, – старательно выговорил хорошо одетый и незнакомец со словарём.
– Без проблем, – подавив вздох, ответил артист и подошёл к семейству из двух взрослых и нескольких детей.
– По…жа…луй…ста… и…грай…те, – вступила супруга, отобрав словарь и всучив дорогую фотокамеру, – мы… сни…мем… ко…гда… вы…ле…тит.
– Как вам угодно, – деловито отозвался Трубач, – только тариф – двойной.
– Мы… сог…лас…ны… – неуклюже произнесла она и тут же затараторила на своём супругу: «Дорогой, этот оборванец из нас хочет выжать все соки, давай, щёлкни нас по-быстрому, а то надо ещё обойти кучу мест и где-то перекусить».
Музыкант заиграл, дети вертетлись, не обращая внимания на окрики родителей. И – бац! – булочка шлёпнулась. Как всегда, в срок, но совершенно некстати – никто не был готов. Трубач повторил, но на сей раз немного сильнее дунул ветер. Женщина инстинктивно придержала свою шляпу и объявила, что снимок никуда не годится. Потом была ещё одна попытка, и подвёл уже муж, нажавший недостаточно плавно. Дети, удерживаемые с криками за шиворот, начали футболить выпечку и соревноваться, кто вытянет из родителей менее цензурное ругательство. Но больше всего озверевших клиентов бесил музыкант, который никак не выдавал булочку в нужный момент:
– Мы… пла…тим… вам… хо…ро…ши…е… день…ги… а… вы… ни…че…го… не… де…ла…е…те… Бе…зо…бра…зи…е!
Тут неловкий глава семейства с ужасом обнаружил, что в его фотоаппарате выдохлась батарейка, а запасную он забыл в номере отеля. Возмущённая мамаша фыркнула и громогласно объявила, что раз нет результата, то и платить не за что. Затем энергично развернула свой выводок и погнала прямиком в старинную церковь.
Музыканта, естественно, крепко оштрафовали за перерасход материала и потерянных в очереди клиентов, но, к счастью, не уволили. Правда, вскоре просто сократили, потому что корпорация и без этого процветала. Она давно уже занималась неслыханными сроду делами, прокручивала невиданные капиталы и не желала портить репутацию по мелочам. Впрочем, начальство милостиво разрешило своему бывшему сотруднику продолжить его творческую деятельность в рамках самодеятельности.
Так Трубач снова очутился на улице. Он, правда, никуда оттуда и не исчезал, но навеса уже не было, да и качественный хлеб валялся повсюду неразобранный. В разговорах местных жителей стали популярны фразы о том, насколько приелась его музыка, и что в хлебе всё чаще появляются фальшивые ноты. Зато, когда бедняге изредка на ходу бросали монеты, он тут же уверял себя, что сведущие прохожие оценили его исполнение.
* * *
Кровно заработанное жильё доходящий музыкант, разумеется, продал и вернулся к подобревшему на недорогом, но сносном хлебе сапожнику. Почуяв слабину, его дети стали наглеть, а жена – пилить, хотя при этом они не выходили за общечеловеческие пределы.
Трубач всё глубже опускался в меланхолию и тихо наигрывал по вечерам бесконечные блюзы и спиричуэлс. Хозяин за занавеской давно не грозил, а наоборот – придвигался поближе, стараясь не спугнуть артиста своим тяжёлым дыханием.
В какой-то момент грустящему Трубачу почудилось, что музыка льётся из инструмента в буквальном смысле, а в воздухе пахнет алкоголем и травами.
«Какие дивные галлюцинации, – подумал он, – но это точно кажется – в противном случае мой слабеющий за ширмой кровосос уже нарушил бы негласное молчание».
Играл он, сидя в одежде прямо на постели, и сквозь дырку в штанах коленом ощутил увлажнившийся тощий матрас.
«Этого не может быть… – снова пробормотал он себе, но слез с кровати и принюхался. – Люди добрые, очевидное – невероятное…»
Трубач с опаской выглянул за занавеску, рядом с которой безмятежным сном ребёнка спал сапожник. Тогда он прокрался в чулан, достал ведро для мытья полов, слегка сполоснул его и шмыгнул обратно к себе. Не нужно было быть знатоком, чтобы понять, что из жерла трубы лился весьма приличный виски. Особенно эффективны были длинные ноты.
«Империя наносит ответный удар, – с чувством подавляющего превосходства прошептал бывший «булочник». – И пусть первый, кому этот напиток когда-либо надоест, бросит в меня бутылку!».
Опьянённый в прямом и переносном смысле, он строил поистине грандиозные планы. Особенно хорошо удавался воображаемый разговор с непотопляемым Мэром. Фантазия распалялась всё больше и поднимала всё выше, пока он не увидел где-то внизу под собой полностью спившийся родной город. Из глаз брызнули слёзы, и он со всей ясностью осознал, что никогда этого не допустит. Соблюдая величайшие предосторожности, он вынес ведро на улицу и аккуратно вылил содержимое в канализационный люк. Сердце рвалось на части, а в мозгу стучало: «Это конец».
Шатаясь и не помня себя, музыкант вернулся в дом, где плашмя рухнул на кровать – скоро уже начинался новый безработный день.
* * *
– Скажите, а можно я вместо денег дам вам нечто получше?
Игравший в полусне целую вечность Трубач нервно дёрнулся.
«Ну конечно, деньги – нехорошо, – кипел он в сердцах, – лучше кинуть какую-то дребедень и сказать, что это амулет счастья и уд…»
Он застыл на полуслове: прямо перед ним стояла та самая Девушка. Солнечные лучи пылали огнём в её русых волосах, а на затенённом лице сияла улыбка.
– Я принесла вам горячий кофе с молоком, – пропела она ангельским голосом и протянула пластиковый стаканчик.
Музыкант, некогда признававший, как шеф, только маленькие чашечки с ничтожным количеством убойного напитка, на мгновение замер. Потом он обхватил её ладони своими и с благодарностью принял «молочный коктейль».
«В самый раз, – восторгался он, – и согреюсь как следует, и налюбуюсь всласть, пока она смотрит, как я получаю удовольствие».
– Вы не торопитесь, он очень горячий, – продолжила Девушка. – Можно я здесь подожду? Неловко смущать вас, но я пришла издалека и сильно проголодалась. Очень хотела бы поесть вашу чудесную булочку и послушать знаменитую мелодию в вашем исполнении.
«Да какой там кофе?!» – с воодушевлением взревел про себя Трубач.
Сделав жуткий глоток напоследок, он сильно обжёгся, но подавил крик, оторвался от стаканчика и бережно поставил его на землю. Затем вскинул трубу и заиграл. Ему до дрожи захотелось показать высший класс и произвести оглушительное впечатление. В результате дрожал звук, частенько оглушая нестерпимым визгом. Он видел, как Девушка всё чаще морщится и с трудом сдерживает себя, чтобы не зажать уши. Несчастный музыкант умолял свой инструмент не выдавать хлеба, чтобы переиграть как следует. Но не тут-то было: из раструба уже вылез горелый калач безобразных форм. Девушка от неожиданности прыснула, но, тем не менее, изящно словила его, поблагодарила и стремительной походкой пошла прочь. Несмотря на сильный голод, она очень стеснялась пробовать на виду у артиста, опасаясь не сдержать своей реакции.
«Второй шанс!.. Дай мне второй шанс!.. – криком шептал Трубач в отчаянии. – Разве я не достоин второго шанса?!.. То, что было перед булочками, не в счёт!.. Дай мне второй шанс!.. Не третий, а только второй!.. Ну пожалуйста, дай мне второй шанс!.. Сам не пойму, куда меня понесло… Обычный шаляй-валяй прозвучал бы гениально по сравнению с этими омерзительными киксами… Нет, я просто требую второй шанс!.. Пожалуйста… Будь милосердна… Пожалуйста…»
Он до того был выбит из колеи, что не смог продолжить игру и побрёл к своей старой продавленной койке.
На следующее утро Она появилась опять. Ощутив нечто удивительно светлое и доброе, музыкант с лёгкостью сыграл ей как следует. То есть классический вариант без каких-либо профессиональных вывертов. Девушка радостно захлопала в ладоши, будто впервые слышала, а когда выпала булочка, с лёту наподдала её белоснежной кроссовкой. Нерастерявшийся Трубач лихо поддержал, и булочка медленно описала дугу над благодарной слушательницей.
«До чего красиво она запрокинула голову!» – изумился уличный артист.
Хлебный «мячик» тем временем уже стукнулся о мостовую, и они, не сговариваясь, рванули к нему, толкая друг друга и пиная его всё дальше и дальше.
* * *
Музыкант и его спутница шагали по дороге, хрустя опавшими сухими листьями. Она с обожанием глядела ему в глаза, а он дурачился как клоун и наигрывал новый мотив с октавой из восьми с половиной нот. Никто, даже сам автор, не мог объяснить, как получаются эти дополнительные ползвука, но мелодия завораживала, и хотелось её слушать без конца.