Рассказ про то, как закончился «золотой век».
«Золотой век» («Aurea Saecula») – «потерянный рай»; состояние свободы человека, не имеющего собственности кроме звериной шкуры и копья, берущего от природы лишь то, что необходимо сегодня, ощущающего окружавший его мир как живое существо, выстраивая с ним партнерские отношения, и уже обладающего развитыми эмоциями, чувствами и способностями для их выражения».
«Свобода, Равенство, Братство»
Вступление
Я – Зур, охотник и воин племени Великого Луда – вхожу в ледяные воды Сморы.
Холод уже сковал мои ноги и теперь поднимается вверх по телу, подбираясь к сердцу.
Это произойдет скоро.
Об этом знаю не только я – мои братья во главе с силачом Зулом готовят цурн, на котором мне предстоит отправиться в священную страну Уйгур, куда переселяются воины моего племени, покидая своих собратьев.
Несмотря на жар, сжигающий изнутри мое тело и путающий мои мысли, я чувствую запах дыма, и мне не нужно видеть, чтобы знать – это над ленивым огнем расправляются стенки выдолбленного ствола краги, принимая плавные изгибы бортов быстроходного цурна.
Терпкий запах дыма приятен, потому что он перебивает удушливо-приторный запах сочащихся гноем ран, полученных мной на охоте, ставшей для меня последней.
Я еще в силах рассказать, как это было, хотя мой язык перестал быть послушным моим мыслям и норовит болтать что ему вздумается. Но я постараюсь не давать ему слишком много воли.
Глава 1
Дампир-вожак бросился на нас, защищая своих самок и потомство, когда мы напали на них, стараясь отбить от стада молодых самцов. Он развернулся и помчался на нас, как катящийся вниз по склону валун, и мое тяжелое копье не выдержало встречи с его плечом, выгнувшись дугой и переломившись с сухим треском и той же легкостью, с какими ломается в руках сухая ветка.
Молниеносный удар подбросил меня вверх, и не успел я упасть на землю, как дампир принялся терзать меня своими изогнутыми клыками. Стоявшие наготове Бат и Дунг ударили его копьями в бок и шею, и дампир на мгновение бросил меня, и тогда Зул ударом своего молота оглушил его, свалив на землю рядом со мной.
Взрослый дампир – плохая добыча: во время линьки на его мясо не позарятся даже сурабаны. Поэтому мои братья, оставив меня рядом с поверженным вожаком, бросились в погоню за убегавшим стадом.
Лежа в двух шагах от дампира, я видел, как он постепенно стал приходить в себя: вначале заморгал обращенный в мою сторону глаз, и некоторое время дампир лежал неподвижно, уставясь на меня налитым кровью глазом, окруженным частоколом длинных белесых щетинок, потом он глубоко вздохнул, с трудом поднялся на ноги и некоторое время стоял передо мной – оживший выворотень поваленного бурей сеймура.
Я слышал его прерывистое дыхание, его мускусный запах убивал все другие запахи вокруг, кровь шершавой коростой подсыхала на его грубой шкуре вокруг двух ран, а из левого плеча торчал обломок древка моего копья.
Лишенный возможности защищаться, я хотел одного: чтобы мой дух без борьбы, не причиняя лишних страданий, покинул ставшее беспомощным тело.
Могучий дампир стоял, широко расставя ноги, в упор глядя на меня своими маленькими раскосыми глазками, и, казалось, с трудом соображал, что же ему предпринять дальше.
Внезапно он поднял морду, и я увидел, как зашевелилась плоская лепешка его носа, принюхиваясь к неразличимому мной запаху, чуткие уши принялись ловить неслышимые мной звуки.
Дампир тихо сдвинулся с места и, больше не взглянув на меня, направился в сторону, противоположную той, куда убежало его стадо, и бесшумно скрылся из вида среди высокой травы.
Я перевел дыхание и прикрыл глаза, полагаясь на слух и надеясь издалека услышать шаги возвращавшихся ко мне братьев, чтобы подать им голос.
Возможно, мой дух воспользовался моей слабостью и покинул меня. Но отчетливый крик вещего черного авра заставил его быстро вернуться обратно.
Открыв глаза, я успел разглядеть в небе пару авров, направлявшихся в ту сторону, откуда должны были возвратиться мои братья.
Прикинув на глаз расстояние до летящих стороной птиц, я решил, что они не успели заметить меня, а значит их звонкое «крон-крон» относилось к чему-то, что пока было скрыто от меня стеной травы.
Я приподнялся на локтях, напряженно вслушиваясь в тишину, ожидая услышать шорох приближающихся шагов.
Вокруг все было тихо. Две маленькие желтые птички, тонко пискнув, вспорхнули совсем близко и скрылись у меня за спиной.
Охватившее меня предчувствие приближающейся, пока еще неизвестной опасности прибавило сил, и я сел, опираясь на руки, и принялся настороженно всматриваться в стоящую передо мной неподвижную стену травы.
И все же мое сердце предательски дрогнуло, когда прямо напротив меня трава беззвучно раздвинулась, и в прогалине появилось круглое, с коротким носом, острыми глазками и широким ртом, безбородое, раскрасневшееся лицо, обрамленное длинными и спутанными волосами. Это была амаза.
Ее глаза прищурились и хищно блеснули, как при виде желанной добычи, а рот приоткрылся, показывая оскал мелких зубов.
Я вытащил из-за спины топор, насаженный на крепкую, изогнутую рукоять. Этот топор из звонкого желтого камня достался мне от Лабора, после того, как он отправился в священную страну Уйгур, и его дух отважного воина и удачливого охотника вместе с топором перешел ко мне.
Я занес топор, будто готовясь метнуть его в голову амазы.
Она тут же исчезла, как ее небывало, только метелки травы дважды качнулись от ее стремительного движения.
Мое положение становилось еще более незавидным: одно дело погибнуть от клыков и копыт бесстрашного дампира, и совсем другое – от рук амазы.
Чтобы вы лучше поняли, мне придется пояснить, что во втором случае я могу забыть про священную страну Уйгур, ибо нет для воина и охотника смерти позорнее, чем от руки амазы.
То, что амаза была не одна, не вызывало сомнения: амазы отправляются на охоту только большими отрядами.
Заползти в траву и затаиться – об этом нечего было и думать, амазы найдут меня не хуже сурабанов. Да и времени у меня для этого уже не было: я явственно слышал приближавшийся шорох травы.
Но шел один человек, и им оказался светловолосый и голубоглазый весельчак Хрол.
Мельком окинув меня взглядом, он с обычной улыбкой сообщил:
- Великий Луд был добр к нам. Мы взяли хорошую добычу.
- Хрол, рядом амазы. Надо предупредить остальных братьев.
- Ты уверен, брат?
- Одна из них уже побывала здесь. Дай сигнал братьям, чтобы были настороже.
Ошибутся те, кто решит, будто мы боимся амаз.
Кто из нас обращает внимание на снующих вокруг пчел, пока дело не доходит до встречи с рассерженным роем?
Амазы, выследив небольшие отряды наших охотников, возвращающихся после удачной охоты с добычей, всегда стараются напасть на них внезапно, большими силами, и делают это со слепой яростью впавшего в безумие роя.
Всякий раз они выскакивают из своих укрытий покрытые с головы до ног всклоченными волосами и с пронзительным визгом набрасываются на наших братьев – сразу по нескольку на каждого. И нередко бывает так, что прежде чем захваченный врасплох охотник успевает уложить часть из них, другие в это время поспевают несколько раз проткнуть его своими легкими копьями.
Поэтому Хрол отнесся к моим словам серьезно, протрубив в сигнальный рог условный сигнал, предупреждая братьев о грозящей опасности.
Ответный сигнал раздался неподалеку, и по его силе было ясно, что трубил силач Зул.
Другим ответом на этот звук был близкий и протяжный шелест, как будто в зарослях травы метнулось в сторону стадо пугливых тромбатов.
Хрол высоко подпрыгнул, взлетев выше колосьев травы, и успел увидеть это движение. Придя в неописуемое волнение, он подпрыгнул еще раз, издав боевой клич. Едва коснувшись ступнями земли, он бросился в заросли. Напрасно я пытался остановить его, крича изо всех своих сил, что он может попасть в засаду.
Весельчак Хрол – он с улыбкой на лице мог броситься с копьем на самого бера и одолеть его одним верным ударом под сердце.
Я с тревогой прислушивался к его удаляющимся скачкам в притихшей траве.
Но скоро я услышал размеренное шарканье тяжелых шагов и учащенное дыхание продирающихся с грузом сквозь траву братьев. Вскоре они вышли на утоптанную поляну, неся на плечах привязанных к копьям за ноги туши дампиров. Впереди шел Зул, неся на плечах дампира-сеголетка. Опустив добычу на траву, братья обступили меня.
- Почему ты трубил, брат Зур? Где брат Хрол?
- Совсем близко от нас бродят амазы. Они направлялись сюда. Я видел их разведчика. Когда они услышали ваш ответный сигнал, то свернули в сторону. Брат Хрол бросился за ними в погоню. Я беспокоюсь за него. Брат Зул, потруби для него сигнал сбора.
Силач Зул, ворчун Зул, добряк Зул молча вскинул амарачий рог, бывший в полтора локтя длиной, и затрубил «сбор».
Ответом была тишина.
Мы все любили весельчака Хрола.
- Брат Зул, потруби еще раз.
Мы вслушивались в звуки, окружавшие нас, но не было среди них ожидаемого нами с надеждой и нетерпением.
Хоть я был ранен, но мой дух не собирался сдаваться, и мои слова по-прежнему были словами охотника и воина:
- Братья Быстр, Лан, Дород, Шига останутся со мной. Остальные братья отправятся по следам брата Хрола. Всем держаться вместе, никому не отставать. Будьте наготове. В случае нападения становитесь «спина к спине». Не дайте им обхитрить себя: они могут побежать, заманивая в засаду.
Отряд ушел, подминая и топча траву, а мы впятером остались ждать их возвращения.
Я попросил посадить меня, прислонив спиной к туше убитого дампира. И когда это было сделано, откинув голову, стал смотреть в небо, в котором подброшенным пером кружил над одним местом вестник Стремглава – остроглазый шун.
И тогда мой дух полетел над травой, обгоняя Зула с братьями, в то место.
И вернулся дух с вестью: Хрол больше не улыбается.
И тогда я сказал братьям Быстру, Лану, Дороду и Шиге:
- Братья, этим вечером брат Хрол не будет петь вместе с нами.
В ответ они молча понурили головы, опершись о копья, ибо Хрол был нашим запевалой.
Огненный диск Светоносного Хрона начал клониться к краю небосвода, когда вернулись братья, неся на кожаном плаще то, что осталось от весельчака Хрола.
Тот, кто раньше был одним из лучших молодых воинов и любимцем всего племени, и моим другом, теперь выглядел жалкой тушей тромбата, побывавшего в зубах стаи сурабанов.
Улыбка Хрола исчезла вместе с его головой.
Теперь посрамленный дух Хрола не будет знать покоя, пока мы не отомстим за него сполна.
Глава 2
Светоносный Хрон успел пройти вторую половину своего дневного пути, когда мы добрались до своего поселища, расположенного на пологом берегу Пра, посредине рощи могучих сеймуров.
Дозорные со сторожевых деревьев проводили нас пристальными взглядами.
По утрамбованной тропе мы вышли на поляну в центре поселища.
На этой поляне протекала вся жизнь нашего племени: пятнами золы чернели три больших кострища, на которых жарилась и пеклась добытая братьями еда, там и сям на ней возвышались берестяные шалаши – наши летние укрытия от непогоды.
Слева на поляну выходили сумеречные жерла пещер, в которые мы перебирались, когда Позвизд нагонял с полуночи низкие, тяжелые тучи, задевавшие верхушки сбросивших листву великанов-сеймуров и проливавшиеся из распоротого чрева на землю холодным дождем вперемешку со льдом и снегом.
В дальнем конце поляны высилась изгородь, охранявшая стадо ручных дерзаев.
Посредине поляны возвышался священный сеймур, ствол которого был так велик, что когда на его полуденной стороне Лесовик своей свирелью вызывал из земли первые ростки трав и цветов, на полунощной - продолжал хозяйничать Зюзя, сберегая от лучей Хрона последний сугроб слежавшегося снега.
Под его могучими ветвями мы собираемся, решая общие вопросы.
Здесь, на этой поляне, начинается путь охотника и воина.
Начиная с детских игр, сменяемых состязаниями в силе, быстроте и ловкости, здесь вместе с телом крепнет наш характер и передается от старших к младшим накопленный племенем опыт.
На этой поляне этот путь и заканчивается.
На вершине небольшого, отдельно стоящего холма чернеет еще одно кострище. Здесь огонь освобождает душу воина, которая в языках пламени поднимается в небо, где ее подхватывает священный орел Стремглав и уносит в священную страну Уйгур.
Меня опустили на землю под священным сеймуром, рядом положили куколь, в котором были завернуты останки весельчака Хрола.
С разных сторон, бросая свои занятия, к нам стали сходиться братья.
Собрались от мала до велика – все кто находился в этот момент в поселище.
Сила, отвага, упорство, терпение и взаимовыручка – вот что сделало нас непобедимым племенем Великого Луда. Глядя на окруживших нас бородатых братьев, я почувствовал, как их сила входит в меня, и самостоятельно сел, хотя сделал это не без усилия, опершись спиной о колено стоявшего рядом Зула.
Братья расступились, пропуская вперед брата Ропшу.
Брат Ропша – старый воин с прокаленным ветрами, жарой и стужей лицом, с бусовыми волосами и бородой, встал надо мной, скрестив на груди могучие руки.
- Как прошла охота, брат Зур?
- Охота была удачной, брат Ропша.
- Что же ты не встанешь, брат Зур?
- Дампир испробовал крепость моего копья и оказался крепче его. Своими клыками он успел несколько раз пырнуть меня, прежде чем молот брата Зула отобрал у него силу. Вот почему я вынужден отвечать тебе сидя, брат Ропша.
- Ответь же мне, брат Зур, перед тем, как отправиться на охоту, приносил ли ты дары Великому Луду?
- Приносил, брат Ропша.
- Были ли они приняты?
- Великий Луд принял дары и сулил нам удачу.
- Значит – такова была воля Великого Луда, и мы должны принимать ее как подобает настоящим воинам.
- Я подчиняюсь его воле.
- Ты всегда был примером для молодых воинов, брат Зур. Но почему я не вижу рядом с тобой брата Хрола?
- Он перед тобой, брат Ропша. Вели развязать этот куколь, и он покажется тебе и всем братьям.
Когда крылья задубевшего от засохшей крови плаща были откинуты, угрожающее ворчание низким гулом пролетело от передних рядов к задним.
- Брат Зур, кто это сделал?
- Это сделали амазы, снова осмелившиеся войти на наши земли.
Угрожающее ворчание взлетело камнем, брошенным в небо.
- Мы должны проучить их так, чтобы они навсегда потеряли охоту переходить заповедный для них Путь.
Общий возглас одобрения заставил дрогнуть листья священного сеймура.
Брат Ропша поднял руку, призывая к тишине. Шум постепенно смолк.
- Братья, брат Зур – удачливый охотник и храбрый воин, но он не входит в совет старейшин нашего племени. Его слово – это не слово совета. Дождемся – что скажет совет, и тогда примем решение.
- Так пускай он соберется скорее.
- Не торопись. Совет соберется, когда вернется брат Власт.
- Где же он?
- Там, где подобает быть мужчине и воину – на охоте.
- Так пошли за ним кого-нибудь из братьев, чтобы он поспешил с возвращением.
- Это будет сделано немедленно. А пока братья, принимайтесь за дело – свежуйте добычу, принесенную братьями. Брат Зул! Несите брата Зура в его шалаш. Ведун Балий без промедления примется за его лечение. Брата Хрола снесите на Стремглавов холм, где он будет предан огню согласно нашему обычаю.
- Постой, брат Ропша! Братья! Стремглав не захочет взять брата Хрола без головы, похищенной амазами… Но мы можем попробовать смягчить его, принеся щедрую жертву.
- Говори, о какой жертве ты ведешь речь, брат Зур.
- Я говорю об амазах.
- Облава на них требует подготовки. Тебе ли не знать этого.
- Я говорю об амазах, которые находятся в нашем поселище.
Раздались взволнованные крики «Верно!», «В огонь амаз!», «Клянусь Великим Лудом - священный огонь будет только жарче от нагуленного ими жира!», «Порадуем брата Хрола».
Брату Ропше не сразу удалось успокоить возбужденных собратьев.
- Тихо, братья. Тихо! Амазы, о которых говорит брат Зур, – добыча всего племени, которой распоряжается совет. Дождемся его решения и поступим, как решит совет. Я все сказал.
Меня отнесли в шалаш, где положили на подстилку из нарезанных стеблей речного тростника.
Глава третья
Откинув потертую на сгибах шкуру дерзая, закрывавшую вход, в шалаш внаклонку протиснулся ведун Балий. Он был из бывших гоев, появившись в нашем поселище после похода на земли амазов в те давние времена, когда братья Власт, Дублий, Ропша, Прокуй – старейшины совета племени – были молодыми воинами.
Говорят, он получил тайные знания, будучи гоем у главной ведуньи амазов – Бабу-Аги, знавшей силу всех растущих в Пути и Лесе трав, умевшей заклинать воду, огонь и землю, и разбираться в знаках неба.
Про него говорили, что он сумел перенять тайные веды колдуньи, и он не отрицал этого.
И еще – он мог говорить с богами.
На его широком кожаном поясе висели клиты с сухими травами и снадобьями, и круглые глиняные сосуды, залепленные воском, в которых хранились изготовленные им настои и взвары трав, кореньев, внутренностей зверей, гадов и птиц.
Речи его были смутны и неуловимы, как клочья тумана, клубящегося над ночными водами Пра.
Ведун Балий опустился передо мной на корточки и, бормоча неразборчивые заклинания, принялся осматривать нанесенные дампиром раны. Иногда его пальцы причиняли мне боль, но мы с детства приучены отгораживаться от нее силой воли и правильным дыханием.
- Хочет ли брат Зур услышать из моих уст правду?
- Говори. Я – воин. Или ты думаешь, что слова человека могут испугать того, кто не боится рева разъяренного бера?
- Так слушай, отважный Зур. В твои ноги проникла «огневица», и я не в силах ее остановить.
Если вы решили, что мое сердце от этих слов забилось быстрее – вы ошибаетесь. За свою жизнь я успел повидать много смертей: когда бер ударом лапы снимает кожу с головы, которая после этого становится величиной с глиняный корч, и брат стонет и мечется от боли, пока распухший язык не задушит его; когда лутай ударом рога под вздох дробит решетки, и легкие захлебываются кровавой пеной; когда от небольшой раны тело выгибается вицей, касаясь головой стоп, при этом слышно, как трещат и рвутся жилы.
Поэтому готов поклясться Великим Лудом, что мой голос звучал по-прежнему спокойно.
- Ну, что ж – я разделю погребальный костер с братом Хролом. Он был хорошим товарищем в любом деле.
- Даже если бы ты постарался, тебе не угнаться за братом Хролом.
- И это неплохо. Значит, я еще увижу, как вознесется в небо на огненном чурне брат Хрол, вместе с принесенными в жертву амазами.
Темные глаза старого ведуна зыркнули на меня из-под нависших седых бровей и снова спрятались за дряблые веки.
- У амазы Гельды вчера родились два новых охотника.
- Неплохая весть. Но какое мне до этого дело? Ты хорошо знаешь, как мы поступаем в таких случаях.
- Но ты не знаешь, что брат Власт позволил Гельде оставить обоих у себя.
- Твои слова, Балий, сродни обманному зову лесного Морока, сбивающего охотника с тропы.
- Отважный, но простодушный брат Зур, почему, ты думаешь, брат Власт отправился на охоту?
- Он охотник – как каждый из нас.
- Он отправился в лес, чтобы принести в дар Великому Луду щедрую жертву, потому что собирается нарушить обычай племени.
- Говори яснее, Балий, но будь при этом осторожнее. Если ты лжешь, у меня хватит сил прикончить тебя.
- Я всего лишь хочу сказать, что брат Власт не так силен и вынослив, как в прежние годы. Амаза Гельда молода, неутомима и нежна с братом Властом, когда он бывает с ней. Амаза Гельда убедила брата Власта, что есть занятие более приятное, чем скитание в лесных дебрях, с ночевками на твердой и холодной земле. И это занятие принесло свои природные плоды.
- Твой язык всегда ходит кривыми тропами, хотя ты живешь среди нас давно. Слушай, бывший гой, меня – воина могущественного племени Великого Луда: амаза Гельда вместе с другими амазами будет отдана пунам, которые по своему обычаю явятся из Великого Леса, когда тот сменит свою окраску…Если до этого она не попадет в жертвенный костер на проводах брата Хрола.
- Ты редко бывал в поселище, брат Зур, отдаваясь охоте, и многое прошло незамеченным мимо твоих глаз. Твой дух утомился и стал глух к словам. Но ты можешь во всем убедиться сам. Выпей из этого сосуда. Не бойся. Ты увидишь доступное только избранным.
Балий протянул мне берестяной ковшик, наполнив его из одного из своих сосудов, к содержимому которых мы, молодые воины, относились с насмешливым недоверием…..и опаской.
Не желая показаться трусом, я одним глотком выпил мутную жидкость, которая неожиданно оказалась приятно сладковатой на вкус.
Балий, держа мою руку выше запястья и бормоча под нос таинственные заклятия, неотрывно следил за мной.
Внезапно я почувствовал, как в шалаш влетел и закружился свежий ветер, прилетевший, должно быть, с песчаного берега Пра, и залился веселым смехом. Смех был негромким и бесконечным, подобно журчанию струи лесного ручья, бегущего между камней переката.
Смех кружился не только вокруг меня, он кружился во мне.
А может быть, это смеялся я сам, превращенный колдовским зельем Балия в тилитита – крошечного лесного существа, которые прячутся среди травы и кустов, всюду следуя за нами, и разбегаются, топая своими маленькими ножками, стоит нам попытаться их увидеть. Проказники-тилититы частенько беззлобно подшучивают над нами на привалах, пряча от нас трут или кусок бересты приготовленные для разжигания костра, иной раз утаскивая в кусты кожаный клит с запасными наконечниками для стрел. Мы никогда не сердились на них.
Да, это я сам смеялся и кружился вместе с ветром, поднимаясь все выше и выше над шалашом, где лежало мое обездвиженное тело.
Ветер подхватил меня и понес, увлекая выше священного сеймура, пролетая мимо которого, я заметил на каждой его ветке сидящих маленьких
человечков, одетых в зеленые плащи из листьев, а на их головах были разноцветные шапки из лесных цветов. Человечки раскачивались на ветках и хором весело пели тоненькими голосами. Мне неудержимо захотелось созорничать. Я свечой поднялся вверх, а потом камнем бросился вниз, стараясь пролететь как можно ближе к ветвям сеймура-великана и сидящим на них беззаботным тилититам. Воздух за моими плечами закручивался вихрем, раскачивая самые тонкие ветви, сбрасывая с них зеленые фигурки, перелетавшие, ловко управляя своими плащами, на соседние и нижние ветви с веселым писком.
Мой озорной полет прервал голос, пророкотавший подобно отдаленному грому «Зур, не обижай моих детей». Я стремительно поднялся вверх, оставляя сеймур с веселящимися тилититами далеко внизу, и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было видно. И тут я услышал голос, зовущий меня как будто издалека «Зур, Зур, Зур. Лети к нам. Мы здесь».
Я поднял голову: в вышине что-то мерцало зеленым светом. Я стал медленно подниматься, будто всплывая из глубоких вод Пра.
Чем выше я поднимался, тем больше становилось то зеленое, расширяясь во все стороны, и в конце концов превратилось в поляну, которой не видно было конца, поросшую мягкой травой, блестевшей под ровным и ярким, но не ослепляющим глаза, светом.
В центре поляны высилась фигура Великого Луда – нашего священного предка, создавшего землю, воду и леса, и населившего их зверями, птицами, рыбами и нами, однажды прилегшего отдохнуть и окаменевшего за время своего долгого сна.
Как всегда, черты его каменного лица были строги, а глаза смотрели сурово.
Вокруг него, на траве сидела его сторожа. Присмотревшись, я узнал многих из них: Лабор, Тор, Нагор, Абик, Кон, Идан, Гаян, Прокуй – это были наши братья, в разные сроки унесенные Стремглавом в священную страну Уйгур.
Они обернулись в мою сторону и протянули ко мне руки.
Я побежал к ним по траве со всех ног, а они, чем ближе я был, тем становились все больше, превращаясь в настоящих великанов.
Лабор поднялся на ноги, сделавшись ростом с наш священный семур. Наклонившись ко мне, он посадил меня на ладонь, которая была величиной с цурн, вмещавший не менее шести гребцов. Затем он передал меня Кону, а тот – Гаяну. Так они передавали меня, пока я не очутился прямо перед Великим Лудом.
Нечего и говорить - страх сковал меня.
Не дрогнув ни одной чертой своего каменного лица, Великий Луд изрек:
- Я - Великий Луд, создавший землю, воду, леса и все живущее в них, спрашиваю тебя, Зур, готов ли ты повиноваться мне? Отвечай!
- Да, готов, Великий Луд.
- Я хочу испытать тебя. Дайте ему жертвенный нож.
Я почувствовал, как в мою руку вложили рукоять ножа. Но это был не жертвенный нож с коротким и широким лезвием. Это был мой собственный жал, сделанный из крепчайшего корня семура, со вставленными в него острыми пластинами кремня. Я узнал его по оплетавшему рукоять узкому кожаному ремню, снятому мной с голени дампира.
- Я решил оказать тебе великую честь – и ты этого достоин. Мой народ всегда соблюдал обычаи, которые я дал ему, благодаря чему он стал многочислинен и могуч. Теперь же мой народ вздумал уйти из-под моей воли и вступить на тропу, ведущую к гибели. Но всякий, кто решится идти против моей воли, примет смерть за свое отступничество! Тебе, Зур, я вручаю этот нож, чтобы ты покарал им этого отступника.
Тут я увидел перед Великим Лудом распростертое на траве тело, накрытое сверху кожаным плащом. Я не видел, когда и как оно появилось. Лик того, кто был укрыт плащом, не был виден, но сам плащ показался мне знакомым: по прорехе на левом боку, оставленной киптюрами короткохвостого лемпарда, я узнал плащ брата Власта.
Я стоял растерянный – точь-в-точь неуклюжий хобр, отрезанный от спасительной воды.
Сколько я себя помню, брат Власт был старейшиной совета нашего племени, и был им по праву.
- Он дерзнул предать обычаи моего народа и должен ответить за это своей жизнью. Убей его!
Я не решился бы ослушаться воли Великого Луда, но….и не мог выполнить ее.
Дальше произошло вот что. Я перестал видеть Великого Луда и великанов-братьев – только скрытое плащом тело. Вдруг плащ зашевелился и из-под него на четвереньках выползла мерзкая тварь, повадкой похожая на пещерного слипа. Оскалясь, она обернулась на меня, и, хотя не было никакого внешнего сходства, я распознал в ней ведуна Балия.
Будь в моей руке копье, я тут же пригвоздил бы его к траве.
С поднятым жалом я шагнул к нему, но слип-Балий, свернувшись в клубок, быстро покатился от меня по зеленому лугу.
Я, было, бросился за ним, но мои ноги будто окаменели, и каждый шаг мне давался с большим трудом.
Когда я добрался до края поляны, черный клубок был далеко внизу, быстро спускаясь по тонкой блестящей нити, которую я, немедля, рассек своим жалом.
Что мне оставалось делать?
Вернуться назад к разгневанному Великому Луду и обманутым братьям? Это было выше моих сил.
Я шагнул с края в пустоту, без надежды на спасение.
Не знаю, долго ли я летел.
Мой полет прервал голос, звучавший совсем близко и грозно «Он должен ответить своей жизнью», заставив мой дух превратиться в трепещущего от страха шмыца.
Великий Луд был неотступен в мщении, и теперь мне нечего было ждать от него пощады.
Я решил расстаться с жизнью, как подобает настоящему охотнику и воину, и открыл глаза.
Вместо грозного Великого Луда я увидел перед собой живого и невредимого Балия, вернувшегося раньше меня.
Как ни в чем не бывало, в своем прежнем обличии, он сидел рядом со мной, пристально глядя мне в глаза.
Он удивил меня, начав расспросы.
- Где ты был, Зур?
- Не знаю.
- Ты что-нибудь видел?
- Зеленую поляну, рядом с шалашом Светоносного Хрона.
- Ты был один на этой поляне?
- Там были братья, унесенные Стремглавом.
- Только ли они?
- Там был Великий Луд.
- Он говорил с тобой?
- Да.
- Чего он хотел от тебя?
- Хотел, чтобы я принес ему жертву.
- Какую жертву?
- Я не знаю.
- Ты должен вспомнить. Разве он не указал тебе на того, кто должен стать жертвой?
- Показал.
- Кто он? Ты должен открыть его имя всему нашему племени.
Глядя в черные глаза Балия, горевшие внутренним пламенем, я ответил словами, заменившими мое сломанное боевое копье.
- Это был ты, Балий.
Мой ответ заставил его отпрянуть быстрее, чем от броска ядовитого пополза.
- Твой язык лжет. Великий Луд велел тебе принести в жертву отступника Власта.
- Откуда ты это знаешь, если тебя там не было? Великий Луд не назвал имени брата Власта. Но именно ты выскользнул из-под плаща, который укрывал тело отступника. Ты хотел скрыться от меня, но я пошел по твоему следу. И если ты так этого хочешь, то я готов выполнить волю Великого Луда прямо сейчас.
Ведун Балий проворней ваверки схватил лежавший у меня на груди жал и быстро отполз на четвереньках к выходу, снова став похожим на пещерного слипа.
Оттуда, переведя дух, он промолвил глухим голосом:
- Скоро огонь из ног перекинется в голову. Тогда твоей болтовне позавидует переживший свой ум брат Бакуня. Никто не поверит тебе.
- Пускай мне не поверят, но разве ты не боишься гнева Великого Луда?
- Я не такой глупец, как ты и все твои братья, чтобы боятся гнева каменного балвана. Все в этом мире подчиняется воле Светозарного Хрона. Не было, нет и не будет никого могущественнее его на земле и на небе.
И, откинув шкуру, Балий выполз наружу.
Глава четвертая.
Он исчез, оставив меня в сильном сомнении относительно состояния его собственной головы - так нелепы были его слова про Великого Луда.
Я лежал, глядя на кусок неба, голубевший в верхней отдушине шалаша точно над моей головой, и пытался разобраться в намеках Балия, с разочарованием убеждаясь в бессилии этих попыток.
А еще мне очень хотелось пить. Хотелось так сильно, что я готов был напиться холодной воды из ключей, бьющих из песчаных берегов Пра.
Мы никогда не пили эту воду – считалось, что это выходит наружу вода подземной реки Сморы, которую предстоит пересечь в чурне каждому, покидающему этот мир. Говорят, что некоторых Смора не отпускает и уносит в Темный мир. Чтобы обмануть Смору, мы опускали в эту воду тела наших мертвых братьев, прежде чем посадить их в погребальные чурны.
Но пока мои братья заняты разделкой и дележом добычи, мне придется терпеть, облизывая воспаленным языком сухие губы, что не прибавляло ясности моим мыслям, которые назойливо возвращались к недавнему событию.
Я вспомнил свой чудесный полет и зеленые плащи веселых тилититов. Теперь я могу рассказать моим братьям, как выглядят эти проказники.
Но разве я решусь рассказать им обо всем, что произошло со мной после? В моей голове неотступно крутилась догадка, что тут не обошлось без вмешательства потерявшего свой разум ведуна Балия. Не он ли оговорил брата Власта напраслиной?
О чем мне поведал бывший гой колдуньи Бабу-Аги?
Во-первых, о рождении амазой Гельдой двух охотников. В этом не было ничего необычного – такие случаи были у нас и раньше.
Во-вторых, о данном амазе Гельде разрешении оставить рожденных охотников у нее.
Да, если ведун Балий не обманул, это было нарушением наших обычаев.
Наше племя – племя лудов, так называют нас другие племена, издавна проживало на желто-зеленых берегах Пра, на рубеже Великого Леса и Великого Пути – пространства, покрытого высокими травами, с редкими рощами сеймуров и липин, у которого не было края. Только на вечере его перегораживает бурливый Стрый, сразу за которым земля вздымается к небу.
Давным-давно, во время битвы со Светоносным Хроном за первенство на земле Великий Луд, чтобы удобнее было добраться до противника, сгребал себе под ноги землю и камни. А когда их битва окончилась безрезультатно – на земле остались горы.
Поэтому другие племена, живущие на полнощь от нас, называют наше поселище «Урубеж», а нашу реку, уносящую свои светлые воды на полудень, сквозь травянистые пространства Пути, – «Пра-Путь».
Мы - племя охотников и воинов. В зеленую пору мы уходим в поисках добычи далеко от своего поселища, не трогая зверей, живущих обок с нами, оставляя их про запас на белую пору, когда путь Светоносного Хрона по небу станет коротким, а лесные чащи - труднопроходимыми.
В зеленую пору мы часто отправляемся охотиться на плоские равнины Пути, изобильного на всякую дичь.
Но Лес мы любим больше. В Лесу мы не чувствуем себя в одиночестве: множество острых глаз следят за нами, и множество чутких ушей слушают нас. Язык Леса: будь то крик птицы, рев лутая или скрип дерева – понятен нам. Его заповеди мы старательно выполняем, стараясь не разгневать лесных духов.
Жизнь наша сурова и проста. У нас нет вождей, мы все равны между собой и называем друг друга братьями. Для решения важных дел мы выбираем совет старейшин, решения которого являются законом. Мы не воюем с соседними племенами – нам нечего делить. В Великом Лесе добычи хватает на всех.
Мы воюем только с амазами. Мы сражаемся с ними в зеленую пору, когда их многочисленные отряды отправляются из мест своего обитания на крутых берегах Стрыя в Путь, добираясь до наших земель. Мы убиваем амаз, только защищаясь, когда они внезапно атакуют нас.
Но если мы первыми узнаем, что вблизи появился один из отрядов амаз, мы устраиваем на них облаву и, окружив их, стараемся захватить, не причиняя большого вреда. Что, в общем, удается довольно часто. Если дело доходит до открытого боя, достаточно повергнуть на землю их предводительницу, как их сопротивление прекращается, и они пытаются спастись бегством, становясь легкой и ценной добычей.
Захваченными амазами мы торгуем с племенам, живущими в глубине Великого Леса, получая в обмен топоры или копья с жалом из звонкого желтого камня, который не раскалывается от огня, а, белея, становится мягким, принимая под ударами каменного молота любую форму. Такие топоры и копья у нас очень ценятся. Один топор из желтого камня можно выменять на пять здоровых амаз.
Но, несмотря на ярость, с какой амазы при каждом удобном для нападения случае набрасываются на нас, они будто нарочно ищут встреч с нами.
И не все встречи заканчиваются сражением.
Каждый раз, когда с земли сойдут белые одежды, когда черные авры, наигравшись в голубом небе, примутся строить гнезда, когда серые сабаганы в лесных чащобах справят свое тайное веселье, а Путь станет не зеленым, а голубым от бесчисленных луж и озер задержавшейся воды, старшие братья начинают собираться в дорогу.
Перед этим они ходят по прогретым Светоносным Хроном опушкам Великого Леса, разыскивая и поедая корешки «медвежьей силы» и маленькие желтые грибы, вытянувшиеся из прелой подстилки на тонких ножках.
Братья уходят, взяв с собой в дорогу скатанные и перевязанные лыком шкуры и кожи, туеса, наполненные кусками сотов с затвердевшим медом, кожаные клиты, наполненные очищенными от скорлупы ядрами лесных орехов, сморщенные ремни вяленого мяса.
Они отправляются через Путь в заповедное место, называемое Ярилова Голомя, и идут долго, пока теплый Полдничек не доносит до них далекий крик, услышав который, они ускоряют свой шаг.
По мере того, как крик становится все ближе и громче, иногда переходя в вой, братья уже не идут, а бегут, держа направление на эти звуки.
И наступает момент, когда крик и вой срывается в иступленный визг и также внезапно обрывается, уступая место яростному рычанию сплетенных вместе тел.
Когда брат Светоносного Хрона – бледный Месис похудеет наполовину, все заканчивается.
Отощавшие, но веселые братья возвращаются обратно без шкур, меда и орехов. Зато они несут в заплечных кошах новых братьев, полученных от амаз в обмен за лесные дары и кое-что еще, о чем не принято говорить.
Путь, который они снова пересекают, успевает преобразиться: лужи и озера высохнуть, травы подняться под самые рамена, теплый, играющий воздух наполниться густым запахом цветущих трав, гулом, жужжанием и пением всех приглашенных на этот праздничный пир.
Малыши в кошах не сразу привыкают к счастливой перемене своей судьбы, то и дело пробуя силу своих легких, добавляя свои голоса к общему хору, величающему Великий Путь.
Чтобы малыши легче перенесли переход через Путь, им в рот суют сладкие корни сон-травы – от нее они спят до самого Урубежа.
Конечно, не все выдерживают этот переход.
Но добравшиеся живыми попадают в заботливые руки старых братьев-пестунов, уже не участвующих в общих охотах.
Собственные кувшины ручных дерзаев, пущенных на молодую траву, полны жирного молока, от которого наши прибылые братья начинают быстро расти.
Так начиналась жизнь в племени каждого из нас.
Правда, бывает и так, что новый брат появляется в поселище без путешествия через Путь. Это происходит, когда до наступления белой поры нам не удается сбыть пойманных амаз пунам или тулам, или урам, с которыми мы обычно совершаем мену. Тогда амазы задерживаются в поселище до прихода новой зеленой поры. Мы держим их в отдельной пещере, устье которой закрывает загорода из срубленных стволов молодых сеймуров.
Впрочем, амазы, кажется, и не помышляют о побеге. Да и куда они могут бежать, когда Путь становится ледяной, безжизненной пустыней, с наметами снега на спутанной и прижатой холодными ветрами к земле сухой, желто-серой траве?
Если пойманная амаза оказывается брюхатой и в срок рожает будущего охотника, мы сразу забираем его. Если родится новая амаза, мы не трогаем ее, если выживет – пойдет в мену вместе со всеми.
Бывает, что маленькие амазы, живя среди нас и играя с маленькими братьями, привыкают к нашим обществу – они привязчивые и смышленые малютки, и когда наступает пора расставания, предпочитают нас своим старшим единоплеменницам. Но мы расстаемся с ними, часто к огорчению своих маленьких братьев, зная – маленькая амаза когда-то станет взрослой амазой и нашим врагом.
Мы имеем возможность сквозь широкие щели в загороде наблюдать за пойманными амазами, не переставая удивляться странностям их поведения и обычаев.
Кажется, безделие – их любимое занятие. Они могут долго лежать на одном месте или сидеть, вычесывая пальцами насекомых из своих длинных и спутанных волос. Их поведение непредсказуемо: они могут, как детеныши короткохвостого лемпарда на нагретом песке перед логовом, играя, возиться друг с другом, и тут же между ними может вспыхнуть драка с пронзительным визгом, вырванными волосами и расцарапанными в кровь лицами и телами.
Нам, еще в ребячьем возрасте, в играх и состязаниях определившим наиболее достойных командовать остальными, не понятна их внезапная злоба и беспричинная враждебность к своим единоплеменницам.
Но, пожалуй, самое любимое их занятие – усевшись перед загородой, пытаться привлечь к себе внимание братьев. Для этого они непрестанно теребят свои гривы, трясут головами, откидывая волосы за спину или на грудь, размером которой они, кажется, гордятся, вызывая этим у нас смех от мысли: что, если бы так же своими сосцами начали гордиться наши скромные дерзаи? При приближении любого из нас они начинают что-то возбужденно лопотать на своем птичьем языке, который мы плохо понимаем, хохоча без видимой причины. Возможно, при этом они надсмехаются над нами. Впрочем, нас это мало задевает. Гораздо более нас поражает терпкий, как у дампиров, мускусный запах, исходящий от их немытых тел.
Как-то раз, желая их проучить и заодно развлечь братьев, я наполнил ушат воды и через загороду окатил ею самую вертлявую, малорослую, рыжую амазу. От ее ответного прыжка затрещала и зашаталась крепкая загорода. Мы смеялись, глядя, как она вопит, вымещая свою бессильную злобу на сухих лесинах. Остальные амазы недовольно ворчали, но мы заметили, что при этом в их глазах вспыхивали огоньки удовольствия от неожиданной потехи.
После этого, если я случайно оказывался поблизости от пещеры, амазы принимались что-то выкрикивать рыжей амазе, подзадоривая ее, показывая на меня пальцами. В ответ этот звереныш бросалась к загороде, кидая в мою сторону комья засохшего кала и выкрикивая угрозы с пеной на губах.
Рассказывают, как однажды, едва братья в очередной раз возвратились от Яриловой Голоми, задолго до обычного срока явились старейшины племени пунов, неся перед собой насаженного на жало копья мертвого черного авра, с вестью о смерти от болотной трясцы многих своих охотников, прося привести для расплода крепких, молодых амаз, суля дать за них большой откуп.
Братья собрались в обратный переход охотно и весело.
Как крючкоклювый шун, падая камнем с неба, бьет свою добычу, так братья ворвались в поселище амаз на крутых берегах Стрыя.
Захваченные врасплох амазы бестолково метались между своими пещерами, не помышляя о сопротивлении. Только старая ведьма Бабу-Ага пыталась своими проклятьями заставить братьев отступить, но метко пущенный из пращи камень, угодивший ей в голову, свалил ее с обрыва в кипящие водовороты Стрыя, где она нашла свой конец.
Тугими узлами из их собственных волос амаз связали между собой. И когда их вывели в Путь, было их, как птиц, в начале зеленой поры летящих вереницами от полудня на полунощь.
К своему удивлению братья обнаружили в амазовом поселище себе подобных, но таких непохожих на себя существ. Это были гои - рожденные амазами и оставленные ими у себя охотники.
Это были жалкие существа.
С опаской сторонясь наших братьев, они бродили между опустевших пещер, взявшись за руки, и хныкали. С гримасами презрения на безволосых лицах они отказывались от предложенных им копий и дротиков, лопоча что-то тонкими голосами.
Один, более смелый гой, отвечая на расспросы братьев, поведал, что они служат амазам, выполняя за них самую черную работу: вычищая пещеры, заготавливая топливо, собирая в Пути с состарившимися амазами сьедобные коренья и ягоды, плетя из трав ловчие сети для птиц, ловя «забродом» в ледяном Стрые рыбу, по желанию амаз вычесывая из их волос насекомых и обкусывая зубами ногти на пальцах их ног, развлекая своих повелительниц песнями и танцами у костров. Жизнь их трудна и полна опасности: в высоких травах Пути им часто угрожают клыки и когти кровожадных скимов и ядовитые поползы, в пору холодных дождей – скользкие обрывы над неистовым Стрыем, куда их выгоняют собирать хворост для обогрева пещер, – и, кроме того, зависит от каприза любой, самой ничтожной амазы, которая, не решаясь исполнить коварный замысел в одиночку, обязательно подобьет на каверзу изнывающих от безделья и скуки других амаз. Впрочем, некоторые гои живут, не зная забот, пользуясь покровительством наиболее сильных амаз. Их легко можно отличить по раскрашенным телам и лицам, и глиняным ожерельям, украшающим их грудь и шею.
Странно, но гои словно испытывали страдание от обретенной свободы: когда братья повели амаз через Путь, гои потянулись следом за ними. На коротких ночных стоянках они робко приближались к кострам, держа в руках в качестве пропуска одну-две найденные где-то или отломанные сухие ветки кустарника или засохшего дерева.
Параллельно вереницам связанных амаз, хоронясь в высоких травах, пробирались семейства гривастых скимов, сопровождаемые на небольшом удалении стаями свирепых сурабанов. Отсталые и одинокие гои становились для них легкой добычей.
До спокойного Пра добралась малая часть гоев, отправившихся в Путь от берегов быстрого Стрыя.
В тот раз приведенных амаз было так много, что пуны вопреки данному слову отказались забрать всех сразу, сбавляя обещанную за них цену.
Не все амазы, оставленные племенем до следующего торга, пережили белую пору. Но выжившие родили в разгар наступившей зеленой поры новых охотников, в числе которых были я и мои братья Хрол, Зул, Быстр, Лан, Искр, Прокуй и другие.
Гоев, решивших отправиться вслед за амазами вглубь Великого Леса, пуны, как только вступили на свои земли, безжалостно перебили, устроив щедрый пир для беров и серых сабаганов – любителей мертвечины.
Из оставшихся в нашем поселище гоев выжили только двое: ведун Балий и Делян, знавший секрет изготовления из глины вместительных и прочных котлов, благодаря чему мы получили возможность готовить вареную пищу. Горячая похлебка многим спасла жизнь в белую пору, когда Косматый Зюзя накрывает землю снеговой шкурой, останавливает бег воды и заставляет трещать от холода кору могучих сеймуров.
В тот раз белая пора была необычно долгой и суровой, поэтому братья не слишком были удивлены, когда, тулы и уры явились точно в срок и, не торгуясь, разобрали всех оставшихся амаз, отдав за них хороший откуп.
Глава пятая.
Шкура, закрывавшая вход, резко дернулась под чьей-то сильной рукой, и в шалаш просунулась крупная, лохматая голова Зула, делавшая его похожим на бера. Этим сходством пользовались всякий раз, когда хотели поддразнить Зула, говоря, что его нашли в берлоге.
На его закорках, крепко уцепившись за волосы, примостилась маленькая амаза. Ее вьющиеся волосы были светлой окраски, а глаза голубого цвета – редкое сочетание, особенно ценившееся другими племенами и позволявшее требовать дополнительный куш.
Когда Зул влез в шалаш, заполнив собой почти все его пространство, следом за ним на оставшееся свободным пространство втиснулись двое младших братьев Зван и Ряха, которые не отходили от нас ни на шаг, когда мы возвращались в поселище после охоты, бросаясь наперегонки выполнять любое наше поручение.
Они сразу уставились, не сводя глаз, на мои покрытые воспаленными ранами и язвами ноги, к тому же издававшие сладковато-прелый запах гниющего мяса. Проследив за их испуганными взглядами, я про себя отметил, что ярко-красные края ран потеряли прежнюю четкость, слившись в один общий красновато-синий, глянцевитый отек.
Стараясь придать голосу обычную спокойную уверенность, я приказал обоим:
Ряха, Зван! Нарвите и принесите мне: один – несколько кустов пахучей цинутры, что растут вдоль тропы к реке, другой – лопухов возле загона дерзаев. Да, покрупнее и не рваных. Одна нога - здесь, другая – там!
Оба выскочили из шалаша словно камни, выпущенные из пращи.
Между тем, Зул, запустив ручищу за отворот изрядно вытертой меховой накидки, стянутой на талии широким поясом, вытащил большую вареную «мозговую» кость с аппетитными кусками жирного мяса и протянул ее мне.
Я судорожно сглотнул слюну, наполнившую мой рот не от голода, а от неожиданного спазма, сдавившего мой желудок.
Я поспешно отвел рукой щедрое угощение Зула.
- Зул, я не буду. Она - твоя.
Зул удивленно посмотрел на меня, затем с сомнением оглядев кость со всех сторон, произнес необычно длинную для себя речь:
- Тебе надо много есть, чтобы набраться сил.
И снова сунул кость к самому моему лицу.
Подавив повторный рвоты, я слабо покачал головой.
- Нет, Зул…Я не хочу.…Лучше принеси мне воды с журами.
В это время вернулись Ряха и Зван, каждый со своей добычей.
Зул, положив кость на землю рядом с собой, принялся оборачивать листьями лопухов мои распухшие ноги, причиняя своими «лапами» довольно ощутимую боль, которую мне пришлось вытерпеть с безразличным видом, чтобы «не потерять лицо» перед младшими братьями.
Ветки цинутры Зул разложил вокруг меня, отгоняя злых духов и, заодно, перебивая тяжелый запах.
Заметив интерес младших братьев к нетронутой кости, он насупил брови и приказал:
- Нечего рассиживаться без дела. А ну, оба – принесите туес воды с журами.
В этот раз братья ретировались без особенного рвения.
Зул, снова взявшись за кость, еще раз с сомнением взглянул на меня.
Чтобы помочь ему, я перевел глаза на верхнее отверстие, услышав, как Зул принялся за кость. Он с хрустом разгрызал хрящи, громко чавкая и урча от удовольствия, и этим разбудил задремавшую малышку-амазу, которая принялась хныкать, требуя свою долю. Не получив сразу желаемого, она, вереща тонким голоском, принялась бить маленькими кулачками Зула по затылку и дергать его за волосы.
Зул, вздохнув, оторвался от кости и принялся выбивать в подставленную ладонь жирные куски мозга. Поймав своей ручишей маленькую ручонку, он стащил визжавшую амазу с загривка и, посадив к себе на колено, принялся пихать ей в рот добытое лакомство. Маленькая амаза тут же перестала визжать, успокоилась и с готовностью открывала беззубый рот, жадно глотая жир, растекавшийся по ее залитой непросохшими слезами мордочке.
Зван и Ряха вползли в шалаш, каждый держа в руках по берестяному туесу, наполненному чистой водой Пра, с густо плавающими в ней красными ягодами, получившими свое называние от имени больших серых птиц, прозванных нами за их особенный крик «журами» – больших любителей этих ягод.
Я жадно выпил один туес, давя языком легко лопавшие кислые ягоды.
И сразу почувствовал себя лучше. Я взял недогрызенную Зулом кость и бросил ее младшим братьям. Ловко подхватив ее на лету, оба тут же исчезли из шалаша.
Зул только глубоким вздохом выразил свое разочарование этой потерей.
Он неподвижно сидел с опять задремавшей малюткой-амазой на руках. Огромный, молчаливый, верный, терпеливый и бесхитростный. Глаза его бесстрастно смотрели в берестяную стену шалаша поверх моего лица.
Глядя на малютку-амазу, доверчиво лежавшую в его волосатой руке, я впервые подумал, насколько странно это выглядит: ведь, если придется, Зул, не задумываясь, уложит своим молотом целый отряд амаз.
Раньше у меня не возникало подобных мыслей.
Конечно, я скрыл от простодушного Зула свой полет, встречу с Великим Лудом и все последующие события.
Я только попросил его найти и прислать ко мне брата Олафара, вызвав этой просьбой его удивление: брат Олафар не пользовался славой хорошего охотника, предпочитая охоте обучение гончарному мастерству у бывшего гоя Деляна.
Для меня он был интересен только тем, что умел извлекать из собственноручно им сделанной глиняной дудки звуки, полные жизни.
Брат Олаф прежде, чем войти, нерешительно просунул в шалаш голову, перетянутую поверх волос пестрым ремешком, сплетенным из разноцветных полосок бересты.
Он осмелился заползти в шалаш лишь после того, как я его поманил взмахом руки.
Сдерживая любопытство, он позволил себе только мельком окинуть взглядом внутреннее пространство шалаша и, опустившись на колени, выжидательно уставился на меня.
С окончанием детских игр наши встречи стали редки и случайны. А если говорить начистоту, не думаю, чтобы он сохранил о том времени добрые воспоминания: мечтая скорее стать настоящим охотником и воином, каждый из нас старался проявить храбрость, силу и ловкость, что делало наши игры грубыми, а порой - жестокими. Олафар всегда сторонился наших игр, вызывая этим наши насмешки и пренебрежение.
Почему же мне вдруг захотелось видеть его? Думаю, что этот же вопрос торчал колом в его голове.
Я впервые за последние годы видел Олафара так близко от себя и не спеша разглядывал его.
Его волосы на голове были редкими и висели отдельными прядями по сторонам продолговатого, безбрового лица, окаймленного снизу жидкой, спутанной бородой с присохшими к ней комочками глины, над усами нависал длинный, свернутый в сторону нос, при виде которого я тот час вспомнил, что в детстве мы дразнили Олафара «журом». На этом и можно было завершить описание этого лица, если бы не пытливое выражение синих глаза и твердая складка губ, исправлявших первое неблагоприятное впечатление.
Мой длительный молчаливый интерес, очевидно, беспокоил его, потому что его пальцы, не переставая, теребили край заляпанного засохшей глиной кожаного передника, в то время, как кожа его лица была запачкана свежими следами, оставленными черной сажей.
С этого я и начал наш разговор, вызвав, к моему удивлению, этим сообщением сильное замешательство: он опустил глаза и закашлялся, поднеся ко рту вымазанный углем кулак.
Его смущение возбудило во мне интерес, позволив на время забыть о боли.
Я приказал ему коротко:
- Говори.
Олафар вскользь взглянул на меня и, отводя в сторону взгляд, вытер тыльной стороной ладони нос, заворачивая его еще больше на сторону.
- Я делал для брата Хрола новую голову.
- Новую голову? Зачем?
- Брат Ропша сказал, что если сделать для брата Хрола новую голову, то Стремглав может не заметить, что она не настоящая…И не нужно будет сжигать амаз.
Вместо того, чтобы рассердиться, я чуть было не расхохотался над хитростью брата Ропши, но представив лицо живого Хрола, сдержался и попросил:
- Принеси мне ее.
Олафар почему-то медлил исполнить мою просьбу.
- Почему ты ждешь?
- Я очень старался. Другую сделать не успею.
- Не бойся, я просто хочу увидеть новое лицо брата Хрола.
- Прошу тебя, будь с ней осторожен. Она еще не успела дозреть.
Новое лицо брата Хрола имело мало общего с прежним. Но Олафар сказал правду: он постарался и придал ему величавость и красоту. Волнистая борода, прямые волосы, накрывшие уши, подобно крыльям авра, изгибы бровей были черны и блестящи. В глазницы были вставлены два продолговатых голубых камня, которые встречаются на береговых отмелях. Нос был прям и не имел заметной горбинки, появившейся после удара кулака Зула в дружеской потасовке. Губы были лишены обычной улыбки и казались надменными, но зато рдели подлинным кровавым цветом.
С этим лицом, даже если удастся перехитрить Стремглава, навряд ли можно было рассчитывать на гостеприимную встречу Хрола братьями, знавшего его до своего переселения в священную страну Уйгур.
Видно, мне придется поторопиться, чтобы уладить возможные заминку и путаницу.
Я слегка постучал ногтем по новому лбу Хрола, он отозвался веселым звоном. Олафар, закусив побелевшую нижнюю губу, напряженно следил за мной.
- Чем ты замалевал его губы?
- Кровью.
- Чьей?
Олафар молча показал свежий порез на руке.
- Почему ты это сделал?
- Новая голова брата Хрола должна иметь на себе настоящую кровь. Иначе Стремглав может не поверить.
- Я не об этом спросил. Почему решил отдать ему свою кровь?
Метнув в меня взгляд исподлобья, при этом глаза его с вызовом блеснули, Олафар ответил сдавленным голосом:
- Брат Хрол всегда хорошо относился ко мне. Он никогда не смеялся надо мной.
Трудно было поверить, чтобы весельчак и любитель подшутить брат Хрол был с кем-то, кроме меня, серьезен.
Глядя на щуплого и замарашку Олафара, я почувствовал обидный укол своей гордости.
Я молча отдал Олафару глиняную голову брата Хрола и спросил о том, для чего, собственно, звал его:
- С тобой ли твоя дудка?
Я с удовлетворением отметил, что мой вопрос явно сбил его столку.
- Она всегда со мной.
- Сыграй мне что-нибудь.
Олафар нерешительно вытащил из-за пазухи глиняную дудку.
- Что тебе сыграть?
- Что сам хочешь, мне – все равно.
Олафар задумался, рассеянно глядя на меня, но, явно, видя вместо меня что-то другое. Затем он поднес к губам дудку и заиграл.
Скажу честно – из того, что услышал, я ничего не понял. Звуки то взлетали, то опускались, то вдруг начинали дрожать и переливаться, и все повторялось сначала.
Закончив играть, Олафар выжидательно посмотрел на меня.
Я тоже молчал, не зная, что сказать.
- Это лесной ручей и бабочки, летающие над ним – пришел ко мне на помощь Олафар.
А-а-а!....Похоже. Можешь сыграть что-нибудь еще?
Олафар кивнул головой и тут же начал играть. Теперь дудка издавала низкие звуки, которые как будто неспешно переваливались, и вдруг взлетали высоко и разлетались быстрой трелью. Но вот низкие звуки зазвучали все быстрее и быстрее, перебиваемые стремительным полетом высоких звуков. И, наконец, низкие звуки закружились и кружились, кружились….пока все не оборвалось.
Олафар со значением взглянул на меня и великодушно пояснил:
- Это бер шел за медом, но пчелы напали на него. Бер бежал от них, но пчелы не отставали, пока бер не скатился кувырком с обрыва в реку.
Клянусь Великим Лудом, при этом Олафар смотрел на меня с нескрываемым превосходством.
О, как мне захотелось удивить его чем-нибудь! И мне это удалось!
- Я видел тилититов. Они сидели на ветках священного сеймура и распевали песню.
Я с торжеством увидел, как сначала округлились, а потом загорелись глаза Олафара. Прижав дудку к груди и умоляюще заглядывая мне в глаза, он взволнованно спросил:
Брат Зур, скажи, ты запомнил ее?
Как я ни старался, но смог вспомнить только зеленые плащи и разноцветные колпаки тилититов, и то, как они раскачивались на ветвях в такт своей песне, но сама песня, увы, не вспоминалась.
- Нет, брат Олафар. Я не могу повторить ее тебе.
Его разочарование во мне было столь же глубоким, как, если бы я не смог отличить след самца амарака от следов его самки.
- А брат Хрол смог бы.
- Возможно, брат Хрол еще услышит ее. Но тебе следует, не мешкая, проделать дырку в его губах, иначе как он насвистит ее тебе?
Олафар не успел ответить, потому что в это самое мгновение снаружи послышались грузные, но быстрые шаги, шкура дерзая, закрывавшая вход, отлетела в сторону, и в шалаш с трудом просунулась широкая фигура брата Власта.
Глава шестая.
Однако, ему пришлось податься назад, чтобы выпустить наружу брата Олафара, смутившегося до такой степени, что, выбираясь из шалаша, он выронил глиняную голову брата Хрола, откатившуюся прямо под ноги брату Власту.
К моему удивлению, брат Власт не только не поднял новую голову брата Хрола, но наоборот - отступил на полшага назад, как бы избегая ее случайного прикосновения.
Когда Олафар, подхватив голову, поспешно исчез, брат Власт, нагнувшись, влез внутрь шалаша.
Не произнося ни звука, он осторожно снял с моих ног листья лопухов и внимательно принялся рассматривать мои раны. Пока он занимался осмотром, его брови сдвинулись к переносице, разделенные глубокой вертикальной складкой. Словно не доверяя своим глазам, он медленно провел кончиками пальцев по воспаленной коже, и это прикосновение твердых, как камень, пальцев было неожиданно осторожным и мягким.
Брат Власт был старшим в нашем совете старейшин, и его голос был последним на совете, после которого никто не решался произнести хоть одно слово.
Мы никогда не были с ним близки. Может быть, иногда, давая наставления молодым охотникам, он чаще, чем на других, смотрел на меня, и не скрою, это было лестно. Но поскольку всевозможные охотничьи хитрости мне всегда давались легко, я рано привык к одобрительному вниманию старших братьев.
А он, словно не замечая моего смущения, положил свою широкую, жесткую, как кора сеймура, ладонь на мой лоб и, глядя мне в глаза долгим, немигающим взглядом, спросил:
- Чего ты хочешь?
Мне бы рассказать ему про брата Хрола, оставшегося без головы, и попросить смерти для амаз, но к своему удивлению обнаружил, что теперь это не имеет для меня столь большого значения, как раньше. Сознаться, что совсем не хочу умирать? Это означало «потерять лицо». Поэтому из противоречия самому себе я ответил:
- Хочу умереть достойно.
В ответ послышалось неразборчивое ворчанье.
- Я пришлю ведуна Балия.
- Не надо. Он был здесь… Ты должен его опасаться, брат Власт.
- Опасаться? Этого ловца гадких тварей? Чем же он может угрожать мне?
Я рассказал брату Власту обо всем, кроме тилититов. Прикрыв глаза лохматыми бровями, он выслушал меня внимательно, не перебивая.
Когда я закончил свой рассказ, он спокойно, словно это его не касалось, произнес:
- Балий решил попытаться одним силком поймать двух шмыцев.
И видя, что смысл его слов темен для меня, пояснил:
- Балий – сын ведуньи Бабу-Аги, которую я сбросил с обрыва в Стрый. Долго же он таился, готовя свою месть. А теперь вот испугался, что может прозевать удобный момент. Решил успеть, пока ты жив.
- Объясни, зачем для этого ему понадобился я?
- Затем, Зур, что…..ты – мой сын.
- Сын?
- Да, Зур. Тебя родила амаза Дунка, которую я любил, но должен был отдать охотникам из племени уров. А ты остался в нашем племени, со мной.
- Любил? Разве можно любить амаз? Они – наши враги.
- Да, это так…Но, подумай, если бы не было их, то не было бы и нас. Так уж устроено. Всех нас родили амазы.
- В этом-то и беда. Я предпочел бы появиться на свет как-нибудь без их участия.
- Кем же ты хотел быть рожден? Может самкой бера или сабагана, или глупого дерзая?....Ты еще молод, Зур, и не ходил на Ярилову Голомю.
- Теперь уже не пойду, и ничуть об этом не жалею.
Власт сидел, понуря голову, и его густая, с проседью, жесткая борода, похожая на хвост старого хобра, распласталась на широкой груди. Не поднимая головы, он глухим голосом произнес:
- Когда ты рос, стараясь всегда и во всем быть первым, я в тайне гордился тобой и рассчитывал, когда придет срок, передать тебе свое место в совете... Еще я надеялся, что от тебя родятся здоровые и крепкие сыновья, из которых я, став их пестуном, сделаю славных охотников.
- Балий сказал, что вчера амаза Гельда родила от тебя двух охотников, и ты пообещал оставить их ей. Почему? Она превратит их в презренных гоев.
- Амаза Гельда только выкормит их своим молоком. У нее это получится не хуже дерзаев….Самки беров выкармливают настоящих беров. Так же дампиры, амараки или скимы. Тебе ли, охотнику, этого не знать? Когда ты становишься перед ними с копьем, разве ты готовишься к схватке с пугливым сконом или тромбатом?
Признаюсь, последние слова Власта поколебали мою уверенность в собственной правоте.
Внезапно неподалеку раздались громкие крики, хохот и пронзительный визг, которые заставили меня приподняться на подстилке.
Этот оглушительный визг мог означать одно: амазам удалось вырваться из загороды на свободу.
Власт успокоительно положил мне руку на плечо, заставив вновь опуститься на ложе.
- Не беспокойся. Это я распорядился выпустить амаз из горожи.
Хохот, так похожий на ночной лай и вой сурабанов, и не прекращавшийся визг были так невыносимо назойливы, что хотелось бежать от них….или схватить молот Зула и без жалости и разбора крушить амазам головы.
Горькое предчувствие сдавило мое сердце. На моих глазах рушился привычный порядок. От этого я почувствовал себя уставшим и старым.
С сомнением я вглядывался в задумчивое лицо молчавшего Власта. Неужели Балий был прав?
Будто услышав мои мысли, Власт, повернув голову к выходу, позвал:
- Скубий.
В проем просунулась заросшая волосами по самые глаза голова брата Скубия – копьеносца брата Власта.
- Приведи сюда Балия.
Забираясь в ставший совсем тесным шалаш, Балий замешкался только на короткое мгновение, сверкнув на меня и брата Власта молниеносным взглядом.
Усевшись в моих ногах, он застыл с бесстрастным видом.
Да, я готов был признать, что этот бывший гой обладал мужеством и самообладанием.
Я ждал, что Власт сразу обрушится на Балия с обвинением в оговоре себя перед Великим Лудом. Но Власт молчал, пристально глядя на Балия.
Возможно, ему мешал шум, раздававшийся за тонкими берестяными стенами шалаша.
Шум возникал беспорядочными порывами: то усиливаясь, то затихая, состоя из неразборчивого гомона многих голосов, заливистого смеха, взвизгов, сбивчивого топота убегавших и догонявших шагов.
- Дай ему отвар из желез борга.
Балий медленно поднял глаза на Власта и, как бы взвешивая услышанное, некоторое время молчал. Пожевав тонкими губами, спокойно ответил:
- Если я сделаю, о чем ты просишь, он умрет прежде, чем Светозарный Хрон осветит своими лучами верхушку этого шалаша.
- Это не твоя забота! Сделай отвар покрепче. И заодно подготовь амазу Маланду. Ты знаешь, о чем я говорю. Сделаешь все, как я сказал, останешься жить…..или завтра Светозарный Хрон увидит тебя сопровождающим брата Хрола в священную страну Уйгур.
Балий слушал Власта, подавшись вперед, при этом, глаза его, до этого потухшие, горели не хуже, чем у сабаганов.
- Я сделаю, как ты просишь, Власт, но не из страха, как ты полагаешь… Что же! Ты, кажется, решил перехитрить самого Великого Луда. Не пришлось бы тебе пожалеть об этом.
- Ты испытываешь мое терпенье, гой!....Но я сдержу свое слово. Ступай готовить свое зелье.
Выбираясь наружу, Балий чуть не опрокинул шалаш.
Власт, положив жесткую, прохладную ладонь на мой горячий и влажный от выступивших капель пота лоб, уверенно сказал:
- Сейчас я уйду, чтобы сделать нужные распоряжения…Все, что я делаю, делается для тебя, Зур. Верь мне.
Попросить «Верь мне» – легко, поверить – вот, с этим сложнее. Вера всегда предполагает соучастие. Для этого нужны силы. И порой – не малые. Куда проще – сказать «не верю». Ведь, после этого – никакой ответственности.
А у меня сил уже не было. От ног веяло ледяным холодом, от которого по телу волнами пробегал озноб, только голова горела огнем.
Похоже, сбывались угрозы Балия: мой растерянный дух метался между явью и небылью, и порой я уже не мог отличить одно от другого.
Балий вернулся, когда свет дня угас, и через верхнюю отдушину стало видно горящее яркими угольками ночное небо.
Ведун пришел не один: вместе с ним были брат Ропша с двумя своими подручными – братьями Колетом и Умисом. Они внесли в шалаш по одному жировому светильнику, которые поместили по обе стороны моей головы.
Жир шипел, фитили потрескивали, красные, с черной каймой языки пламени трепетали подобно крыльям мотыльков, отбрасывая на стены шалаша летучие тени.
Балий осторожно вытащил из кожаного клита круглый глиняный сосуд, горло которого было заткнуто коротким деревянным клином.
Он принялся вполголоса бормотать свои темные заклинания, затем раскупорил сосуд и приложил его горло к моим губам.
- Пей! В тебя вольется сила и страсть борга, когда в самом начале зеленой поры он трубит, призывая к себе самок. Но, знай, это продлится недолго. И после этого тебя ожидает мучительный конец.
Я давно выпил воду с «журами», принесенную мне Званом и Ряхой, и снова испытывал сильную жажду. Поэтому, не обращая внимания на слова Балия, я одним духом выпил все содержимое сосуда.
Все это время Ропша внимательно следил за действиями Балия.
Когда я оторвал губы от горла опустевшего сосуда и снова опустился на подстилку, Ропша повелительным жестом приказал Балию покинуть шалаш.
Нарочито не спеша следовать этому приказу, Балий, пошарив по земле руками, нашел деревянный клинышек и аккуратно заткнул им горло пустого сосуда.
При этом я успел заметить, как в густых усах насмешливо дрогнули губы брата Ропши. Не понравилась мне эта улыбка. Так взрослые сабаганы со снисходительной усмешкой наблюдают, как их детеныши забавляются с принесенным в логово живым шмыцем.
Впрочем, мои подозрения оказались напрасными: брат Ропша заботливо придерживал шкуру, пока ведун Балий выбирался наружу.
Не успела шкура повиснуть на привычном для нее месте, как совсем близко я услышал голос брата Власта:
- Ты все сделал, как тебе было сказано? Отвечай!
- Он выпил достаточно, чтобы амаза Маланда получила от него то, что ей положено.
- Не вздумай мне врать, гой. Он сильно ослабел. Насколько хватит силы у твоего зелья?
- Ты просил сделать его покрепче. Я не пожалел снадобья. Его силы хватит до полуночи. После этого сила начнет покидать твоего…..брата Зура, подобно воде, утекающей сквозь песок. Ему уже не увидеть, как Светозарный Хрон взойдет, чтобы осветить небо.
- Так не увидишь его и ты.
Раздался сдавленный хрип, прерывистый перетоп ног, скоро затихшие от того, что пальцы, пытавшиеся разорвать пережавший горло тонкий ремень, крепко удерживаемый братом Ропшей, бессильно скрючились, став похожими на мертвые птичьи лапы.
Нет, не увидит Светозарный Хрон, поднявшись на небо и осветив землю, бывшего гоя и сына колдуньи Бабу-Аги, старого и строптивого ведуна Балия, брошенного братьями Колетом и Умисом в одно из бездонных «окон» Керасьего болота.
Между тем, напиток, выпитый мною, начал действовать, и если бы не ноги, остававшиеся тяжелыми и неповоротливыми колодами, я был готов немедленно встать и присоединиться к Зулу и другим братьям, коротавшим вечер у костра.
О, как мне хотелось удивить и обрадовать их своим внезапным появлением.
Но, оказалось, удивляться - был мой черед: не успел я окликнуть тех, чьи тихая возня и негромкие голоса были слышны рядом с моим шалашом, чтобы попросить отнести меня на руках к костру, как шкура над входом в который раз за этот день была откинута в сторону, и перед моими глазами появилась, а вернее сказать, была всунута амаза.
Я догадался, что это была та самая Маланда, забота о которой была поручена Балию.
Ее поведение показалось мне странным: движения ее были медлительны, лицо казалось обмякшим, пухлые губы были приоткрыты, и между ними то и дело высовывался розовый кончик языка, которым она водила по верхней губе, широко раскрытые глаза бесцельно блуждали, ни на чем не задерживаясь. Амаза уселась, скорее – расслабленно повалилась сбоку от меня, подогнув под себя ноги, и принялась раскачиваться в разные стороны, водя ладонями по своим сосцам, гладя свой мягкий, совершенно лишенный волос живот и заросший короткой, густой шерстью низ живота. Видимо, ей это доставляло удовольствие, так как при этом она шумно дышала, издавая короткие, глубокие вздохи.
Не знаю почему, но мне вдруг захотелось коснуться ее, что я и сделал, дотронувшись пальцами до ее матового, гладкого, круглого колена.
Казалось, мое прикосновение пробудило амазу. Взгляд ее расширенных глаз остановился на мне, она вплотную придвинулась ко мне и сделала попытку прижаться влажными губами к моему рту, так что я еле успел отвернуться в сторону, но это только еще больше раззадорило ее: своими руками она что-то делала со мной, и это было…приятно.
Внезапно она уселась верхом на мой живот, схватила меня за запястья и прижала мои ладони к своим сосцам. Они были холодные и твердые, я хотел отдернуть ладони, но…вместо этого принялся гладить их, надавливая в местах, где они топорщились розовыми шишечками.
Амаза замерла, вся подавшись вперед, глубоко дыша, через полуприкрытые веки матово светились белки, а из открытого рта вниз тянулась тонкая нитка слюны.
От этого со мной случилось то, чего раньше никогда не было.
Амаза будто только этого и ждала.
Когда наши силы иссякли, она обессилено опустилась на мою, исцарапанную ею грудь, прижавшись своей щекой к моей шее, что-то неразборчиво бормоча прерывистым голосом.
Я снял со своего лица ее перепутанные, влажные волосы и осторожно обнял ее только что неутомимое и упругое, а теперь слабое и податливое как воск тело.
Амаза спала на моей груди, и мне было хорошо.
Предложи теперь кто-нибудь сжечь ее вместе с братом Хролом. я первый встал бы на ее защиту.
Амаза, что-то бормоча сквозь сон, сползла с моей груди и устроилась с правого бока, уткнувшись головой ко мне в подмышку. Я прижал ее покрепче к себе, рукой согревая ей спину, сам ощущая приятное тепло ее тела.
Я долго не мог заснуть, глядя над собой в круглое отверстие отдушины на кусок ночного неба, усыпанного сверкающими загадочными знаками, тайну которых, говорят, знал Балий. Мы с Зулом и Хролом любили лежать у прогоревшего костра, завернувшись в шкуры, глядя на заполненное сверкающими огнями раскрытое небо, прерывая молчание коротким возгласом, когда кто-нибудь из нас первым замечал падение небесного огня, иногда путая его с мелькавшими в темной кроне сеймура огоньками разыгравшихся фласеритов - крылатых собратьев тилититов.
Сделанное мной важное открытие пробудило во мне жажду новых открытий.
Мир был полон загадок, на которые у меня и моих братьев не было ответов.
К примеру, брат Шига: с какой бы стороны он ни подошел к костру, дым всегда направлялся в его сторону. По этой причине ему никогда не поручали разжигать огонь.
Или, однажды Зул в ягоднике столкнулся с огромным бером. Увлеченный поеданием ягод, Зул поздно обнаружил смертельно опасного соседа: тот был от него не далее двух скачков, так что бежать было бесполезно. Зул, делая вид, что продолжает собирать ягоды, потихоньку начал отходить от бера. Но тот двинулся следом за ним, держась на том же расстоянии. Так они вместе и шли, пока не закончился ягодник. Бер удивленно смотрел вслед удалявшемуся Зулу и только убедившись, что тот не намерен дальше поддерживать компанию, коротко рявкнул и повернул обратно. Почему он не убил Зула, хотя легко мог сделать это одним ударом могучей лапы?
Но больше всего я хотел бы научиться понимать язык зверей и птиц, как они понимают друг друга.
Занятый этими мыслями и согретый теплом спавшей под моим боком амазы, я вскоре сам задремал.
Глава седьмая
Мой сон был тяжелым и тревожным, а пробуждение принесло новое разочарование: еще не открыв глаза, я ощупал место рядом с собой, оно было пустым и холодным.
Первое, что я увидел, был Власт, сидевший на том самом месте, где вчера сидела амаза.
Заметив, что я открыл глаза, он громко приветствовал меня словами:
- Ага, ты жив! – и громко расхохотался. Отсмеявшись, прибавил:
- Как видишь, и Балий может ошибаться. Светоносный Хрон успел подняться до середины нашего сеймура, а ты не только жив, но еще раз доказал, что не зря считаешься лучшим из молодых охотников.
Я посмотрел вверх и увидел ярко освещенный край отдушины, на котором сидела небольшая птичка с розовой грудкой и чистила лапкой свой тонкий клюв, косясь на меня круглым зернышком черного глаза.
Не удержавшись, я так же скосил глаза на место, где ночью лежала амаза.
Заметив это, Власт хитро подмигнул:
- Теперь и ты знаешь, как это происходит на Яриловой Голоме.
- По намекам старших братьев я представлял это несколько иначе.
Власт снова расхохотался.
- Верно! В начале – что ударить друг о друга два зажигательных камня. Но после – все, как было у тебя этой ночью… Я доволен, Зур! Очень доволен! Теперь Маланда родит от тебя сына, воспитанием которого займусь я сам, не доверяя его никому. Он вырастет настоящим охотником и воином. Как ты! Можешь мне верить.
Глядя на его ликование, у меня в голове вертелся вопрос: что будет, если вместо охотника родится маленькая амаза? Но я не решился спросить его об этом, почему-то мне было жалко его и не хотелось лишать радости.
Балий ошибся всего лишь в сроках.
Скоро мне привелось познать предел своего терпения.
Тело сдавало позиции одну за другой, но дух продолжал сражаться.
К полудню боль из ног перешла в живот, в который, казалось, зашили колючего хуста.
Заходили братья проведать меня. Но в смертильной борьбе между болью и духом свидетели - лишние. Я отправлял их прочь, и они с облегчением покидали мой шалаш.
Со мной оставался только Зул, сидевший, по своему обыкновению, молча, подперев голову своими огромными кулачищами. Всякий раз, когда боль на мгновение отступала, чтобы полюбоваться на дело своих рук, и я приоткрывал рот, чтобы вдохнуть воздуха, Зул клал мне между зубов очищенную от листьев веточку белявы, чтобы мои зубы не скрипели так страшно.
Боли, как ни была она сильна, тоже требовалась передышка.
Когда наступил такой момент, я медленно открыл мокрые от собравшихся слез глаза и тихо сказал Зулу:
- Вытри мне пот, Зул, он разъедает мне глаза. А после ступай к брату Власту и скажи, чтобы начинали готовить цурн, который перевезет меня в священную страну Уйгур. Займись этим сам. Оставь меня. Я справлюсь один.
Я чувствовал, что могу не выдержать страданий, и не хотел, чтобы даже Зул был тому свидетелем.
Боль после перерыва взялась за дело с удвоенной силой, но, видно, и у нее есть свой предел, после которого она сдается.
Мой дух победил. Но дорого далась ему эта победа. Оставшиеся в его распоряжении владения существенно сократились и изрядно пострадали: своих ног, живота и спины я уже не чувствовал, еще робко и торопливо билось усталое сердце, о существовании которого ранее я едва ли имел представление, будто исподволь, дышали легкие, до этого верно служившие мне во всяком занятии, а голова – думаю, она стала не лучше глиняной головы брата Хрола.
Моему духу не сиделось в этих развалинах, он стремился на свободу.
Чем можно было удержать его? Реальность более не имела значения. Я согласно прикрыл глаза – видимые предметы сковывают его свободу.
Дух выпорхнул полумертвого тела, как птица из потревоженного гнезда, но повел себя легкомысленно, впав в ребячество.
По его прихоти, снова став маленьким – не больше трехлетка, я бежал наперегонки с братьями Зулом, Хролом, Ипатом, Дунгом, Батом по заросшему мягкой травой склону, чтобы первым взобраться на вершину обрывистого берегового откоса, выше которого было только небо, а внизу: на вечер, на полунощь и на утро открывались бескрайние шумящие лесные дали, на полудень – леса, прореженные пестрыми пятнами полян, еще дальше переходящие в луга с редкими рощами лепин и одинокими, могучими сеймурами, мимо которых, выбравшись из лесной тени, лениво извивался серебряным ужом полноводный Пра, еще дальше - терявшийся в жарком мареве вольных просторов Пути.
Я почти добрался до вершины, когда передо мной неожиданно возникла амаза. Я сразу узнал ее. Это была Бабу-Ага. Только была она - не старая и седая, а рыжая и молодая. Глаза ее смотрели недобро, а лицо то и дело кривила ухмылка. Одной рукой она манила меня к себе, а другую держала за спиной. Я хотел броситься бежать, да некстати вспомнил про свои онемевшие ноги и остался стоять как вкопанный. А Бабу-Ага, к моему ужасу, начала приближаться ко мне, плывя по воздуху. В правой руке она держала мой жал, похищенный Балием. Я сделал отчаянную попытку оторваться от своих ног... и очнулся.
Но кошмар последовал за мной следом.
Рыжая амаза- коротышка сидела подле меня, держа в руке мой жал. Без слов мы глядели друг на друга, слыша, как за стеной шалаша дружно работают топоры, вырубая мягкую, красноватую сердцевину ствола краги. Когда в ударах случалась заминка, было слышно, как весело трещит хворост в зажженном костре.
Амаза, расширив глаза, замахнулась на меня жалом, направляя его в мою грудь, но передумала. Ощерив рот, так что видны были ее стиснутые мелкие желтые зубки, она принялась колоть меня острием жала, погружая его на ноготь в мое тело. По ее раскрасневшемуся лицу было видно, что она испытывает от этого наслаждение.
С таким же успехом она могла колоть тушу дампира.
Я терпеливо ждал, когда ей это надоест.
И, наконец, дождался.
Эпилог
Зарисовка с натуры:
Поздний вечер. Железнодорожный перрон. Идет мелкий, густой, осенний дождь. У плацкартного вагона, заглядывая в окно, стоит мужчина. Он без зонта. От дождя его защищает только поднятый воротник короткой куртки.
Мужчина, терпеливо дожидаясь отправления поезда, старается развлечь невинной игрой жену и трехлетнего сына, сидящих в вагоне: время от времени он потихоньку стучит в стекло вагонного окна и тут же прячется за его габарит.
Его жена, молодая женщина, лет, эдак, тридцати, раздраженно машет на мужа рукой и, не стесняясь соседей-попутчиков, говорит:
- Ты себе по голове постучи, придурок. Давай, уходи уже!
Сын, заливчатым смехом отвечая на игру отца, повторяет за ней:
- Плидулок, уходи уже.
По мнению доктора социологических наук, профессора Александры Владимировны Лысовой, изучающей причины и формы насилия в семье, женщины по своей природе агрессивнее мужчин: намного чаще повышают голос в семье, прибегают к оскорблениям и угрозам. Если бы женщина была способна наравне с мужчиной применять физическую силу, то население Земли было бы значительно малочисленнее.
Правомерность такого вывода подтверждает статистика МВД РФ. Среди всех преступлений, совершенных женщинами, преобладают тяжкие (77,8%), особо тяжкие (11,4%), средней тяжести (8,6%), небольшой тяжести (2,2 %).
С 1993 по 2015 гг. число женщин-убийц выросло на 26 %, в то время, как число мужчин-убийц снизилось на 20 %. Причинение тяжкого вреда здоровью у мужчин имело тенденцию к снижению на 15 %, а у женщин наоборот – наблюдался рост на 18 %.
Статистика убийств на бытовой почве, т.е. внутри семьи, позволяет сделать вывод о том, что за последние 25 лет произошло выравнивание удельного веса мужчин и женщин, совершивших тяжкие насильственные преступления в отношении членов собственной семьи, при этом мужская преступность снижалась, а женская преступность росла.
Детоубийство – исключительно женская статья.
Причины этих негативных процессов понятны: падение нравов, разрушение традиционного уклада жизни, переоценка социально-нравственных ориентиров, ранняя остановка интеллектуального развития (социальный фактор) и негативное влияние культурной среды способствуют развитию девиантного поведения и феминизации преступлений.
Эти процессы характерны не только для России.
В странах Европы уровень женской преступности за последние 20 лет вырос на 400 %, а если считать с 1960 года, то на 600 %. В Великобритании каждое третье заказное убийство приписывается женщинам. В США с 1992 года женская преступность выросла на 173 %.
Повсеместное распространение получили женские молодежные банды в возрасте от 15 до 19 лет, отличающиеся чрезмерной жестокостью.
При совершении грабежей и разбоев женщины в более 40 % случаев прибегают к насильственным действиям, в том числе с применением оружия или предметов, используемых как оружие.
Опросы осужденных женщин-преступниц показывают, что побудительными мотивами преступлений, как правило, являются:
в странах Европы:
инструментальная агрессия (имеющая определенную цель) – 52 %
враждебная агрессия (насилие ради насилия) – 3 %;
защитная агрессия – 15 %
дезадаптивная агрессия (стихийная агрессия) – 30 %
в России:
импульсивная агрессия (месть, ревность, зависть) – 65,2 %
враждебная агрессия (насилие ради насилия) – 2,2 %;
защитная агрессия – 17,4 %
дезадаптивная агрессия (стихийная агрессия) – 15,2 %
При этом мы становимся свидетелями формирования нового типа мужчин, постепенно теряющего свои гендерные черты. Испытывая с первых дней своей жизни морально-психологический прессинг по цепочке семья (мать) – ясли/детсад (воспитательница) – школа (учительница), юноша к своему совершеннолетию привыкает или вынужден приспосабливаться к жестко-авторитарной манере поведения со стороны женщин. В то время как отец, даже если он имеется в семье, тратящий все свое время на добывание материальных благ, не участвует в мужском воспитании сына.
В результате во взрослую жизнь вступает добровольный «гой».
Сегодня они у всех на виду. Присмотритесь к уличной толпе или в метро. Вот он прилюдно ластится к непримечательной внешности девице, снисходительно одарившей его своим вниманием и чуточкой ласки.
Жалкое зрелище.
июль- октябрь 2016 года