День выдался жаркий. Травы горели. Сушь стояла такая, что подножье ручья высохло, и обнажились камни. Алексей огляделся и спустился вниз.
«Как тихо! – подумалось ему. – С утра не стреляют. Завтракают, что ли, фрицы?» Он удобно устроился, не спеша свернул цигарку. «Здесь не видно, - утешил себя, - пока дымок из оврага подымется, рассосется, развеется ветерком».
Дымок уходил куда-то вдаль, и взгляд Алеши тоже устремился высоко к облакам. Он стал думать о доме, о Марине, о Пашке, своем сыне, и о том, что будет делать, когда вернется. «Баню затоплю, - размышлял Алексей, - а потом спать, да долго, да крепко. И чтобы просыпался, а Маринка рядом лежит…»
Внезапный шорох заставил его насторожиться. Кто-то полз, а затем кубарем скатился в овраг. Фриц! Алексей тут же схватил винтовку и наставил на фрица, хотел нажать на курок, но что-то остановило его.
- Не стреляйть! – раздалось на ломаном русском языке. – Битте, не стреляйть!
Немец дышал тяжело и, утирая пот, умоляюще смотрел в лицо Алексею.
- А что мне, любоваться на тебя прикажешь? – парень опять хотел спустить курок, но опять остановился.
- Я нужно сказать вам…
Немец был безоружный, а потому Алеша расслабился: немного, слегка.
- Мы воевать завтра утром, но это – нет правда. Обманный маневр.
- Ты что, предупредить меня пришел? – прищурился Алексей, а сам подумал: что-то уж слишком хорошо русский знает!
- Я учился… до войны, - как будто поняв его мысль, отозвался немец.
Почему-то это взвинтило Алешу: ах ты, тварь, так значит, учился, чтобы Россию воевать?! И он опять вскинул винтовку.
Но мужчина вдруг улыбнулся и, обнажив голову, взглянул на облака.
- Стреляйте, - сказал спокойно, - теперь можно…
Но Алеша не торопился.
- Что за обманный маневр? – спросил грубо.
- Танки пойдут туда, – фриц махнул рукой на деревушку, - а когда вы – воевать, мы обходить стороной на город.
- На город, значит, - задумчиво пожевал Алексей.
- Да.
Алеша растерялся. Убить фрица сейчас – несподручно: командир приказал затаиться в овраге и ждать до темноты. Выстрелит – выдаст себя с головой. И что ему делать? Отпустить фрица? Да тот и уходить не собирается…
- Ладно, я понял. Ты сам-то чего хочешь?
Немец глянул с улыбкой, и Алексей вдруг увидел хорошее, незлое лицо.
- Сказать, - ответил просто. – Только сказать.
Стало тихо. В воздухе звенело. Или это в голове у Алеши звенело от напряжения? Он не сводил глаз с немца и размышлял. Лжет или правду говорит фашист? Ладно, командир разберется. Только что делать сейчас? Не сидеть же в овраге, уставившись на немца?
Фриц пошевелился, глянул на винтовку в руках Алексея.
- Почему не стрелять? – спросил.
- Тебе что, на тот свет не терпится? – хохотнул тот.
Но немец закрыл глаза и откинул голову.
- Устал… - сказал тихо. – Война… убивать…устал.
Что-то дернуло в груди у Алеши. Почему-то перед глазами мелькнула Маринка, и как она идет по двору в развевающемся платье. Идет – и смеется. «Ну и влип я, - подумал, глядя на фрица. – Да и немец какой-то странный. Предупредить прибежал. Вон оно как…»
- А баба есть у тебя? – спросил фрица.
Тот напряженно сдвинул брови:
- Баба?
- Ну, жена…
Немец отрицательно помотал головой. А потом, подумав, полез за пазуху. Алеша опять дернулся, и опять не выстрелил. Будто что-то не дало…
А странный фашист тем временем достал пачку потрепанных, замусоленных фотографий и помахал перед носом у русского:
- Смотреть! Я тебе – смотреть!
- И что я там не видал? – грубо спросил Алеша, а сам от любопытства аж слюну сглотнул: ну, как же, интересно, что там за немецкие фото!
- Это мой город. Дома. Семья.
С этими словами фриц стал доставать по одной фото из пачки и, путая немецкие слова с русскими, рассказывать Алеше, как жилось ему до войны, и что был он не кем-то, - фотографом, и что со всей округи приходили к нему, чтобы сделать красивые снимки.
Алеша хмурился, кривил губы, но не мог сдержать любопытства. Город на фото казался ему чем-то особенным, и от потертых едва не до дыр снимков дохнуло другим, нездешним. Держа одною рукою винтовку, взял фотографии и, не скрываясь, начал смотреть.
- Фрау, - сказал, улыбаясь, потому что на снимке шла женщина, высоко подняв голову на стройной и гибкой шее.
Фриц тоже расплылся в улыбке. Он больше не глядел в небо, тоскуя, и не ждал, что русский начнет стрелять. Он просто забыл обо всем, потому что видел свой город, и улицы детства, и в эту минуту жил там…
Солнце пекло. Алеша несколько раз глотал воду из фляги, а потом, видя, что немец тоже хочет пить, дал и ему.
- Ладно, что там… Угощайся.
Немец пил, деликатно обтирал губы, а потом опять начинал говорить, и Алеша, хоть и не понимал всего, но чувствовал главное: боль, исходившую от его слов. Боль от того, что дом, и город, и деревья в цвету – всё осталось там, позади. А в настоящем – только война…
Шло время. Все снимки пересмотрели, и не один раз. Алеша надеялся, что немец уйдет, и желал этого всей душой, но тот все сидел и сидел. Он уже понял, что русский не станет стрелять: ни в лицо, ни, тем более, в спину. Солнце клонилось к закату, над головами обоих тоскливо жужжали мухи.
Наконец, фриц поднял голову.
- Я идти, - тихо сказал.
- Топай, давай, - незлобно отозвался Алеша.
Немец подал ему часть фотографий.
- Нет, не возьму, - отказался.
Он понимал, что за любовные отношения с фрицем командир не похвалит. Тот понял и не настаивал. Повернулся и нехотя, медленно полез прочь…
Алеша долго сидел один. Прислушивался к тишине, к звону цикад, а потом вдруг пожалел, что не взял фото: ту, с фрау и её головой. «Ну да ладно, – подумал, - Маринка увидит…»
Когда стемнело, подошли свои. Алеша сказал командиру, что видел немца, и что наступление на деревушку – это обманный маневр.
- И где же немец? – спросил командир.
- Ушел, зараза, по голове меня стукнул и был таков.
- Упустил?
- Упустил.
- Ну и растяпа…
И дал пять суток на гауптвахте.
Алеша отбыл наказание, вышел, помылся и вернулся в роту. В первый же день у одного из солдат увидел потертые фотографии: немецкий город, фрау с высоко поднятой головой.
- Откуда? – спросил.
- Да фрица подстрелил, а у того и посыпались. Видать, в кармане носил.
Алеша бережно собрал фотографии, перевязал тесьмой. «Не стреляйте, - подумал. – Как не стрелять? Война есть война…»