Родилась я в Татарии, в Астраханке Лаишевского уезда в январе 1913 года. Сперва семья большая была, потом один за другим поумирали братья Ваня и Вася, сестра Маша, потом дед и мама. 0тец, слава богу, вернулся с германского фронта живым и невредимым, да вскоре сам себя ранил так, что один глаз почти и не видел. Любил плотничать, щепка в глаз ударила.
Просто жили, с утра дотемна трудились и в поле, и по дому — что старые, что молодые. Работников не держали, но слыли кулаками: как же - имели лошадь, корову, дом железом покрыт. Когда в школу пошла, ребята косились: «А кулаки здесь зачем?». Год проучилась, азбуку освоила, а больше и не пошла, может, скучно стало, а может, про¬сто обидно, сейчас и не вспомню. Осталось с той поры еще одно в памяти: одели, обули нас, собрались мы в дорогу, хотели эвакуироваться, поскольку белые с красными все за власть бились, да так и остались, до тридцать первого года. Жизнь текла неспешно, газет и радио не было, что творилось в стране, нас мало касалось. Началась коллективизация, многие, кто жил получше, дома быстренько попродавали да уехали в Казань. Двести дворов в Астраханке было, так мы одни под раскулачивание попали. А ведь честно трудились, не думали, что Советская власть нас накажет. Да что старое ворошить.
Прошла неделя, другая, доставили нас товарняком в Магнитку, на Известковый поселок. Многие тут и остались, а мы, благо отец добрым плотником был, перебрались в Центральный поселок, где и жили в палатках до зимы. Мачеха Мария здесь и родила Ниночку, да разве убережешь малышку в таких условиях, где и взрослые спецпереселенцы умирали десятками. Разве сравнить те времена и нынешние — что врачей взять, что лекарства. В общем, из десяти детей дожили кроме меня до сегодняшнего дня только сестра Нюра да брат Миша. Так и жили, отец плотничал, мачеха ходила стирала, а я пошла в подсобные рабочие — кирпичи таскать. Везде работала: на домнах, мартенах, коксострое, получала около полусотни рублей в месяц, все уходило на питание. Стыдно признаться, но два года из барака по вечерам после работы не выходила — платья не было. Какое настроение было? Ждали лучшего, многие сбегали, не выдерживали, а мы к работе были привычные, переживали за судьбу завода так же горячо, как и активисты. Никогда не состояла ни в пионерках, ни в комсомолках, клеймо спецпереселенки начисто исключило меня из общественной жизни.
Отметили новый, 1932 год, уже в бараке. Как ему радовались, особенно когда к четырем печкам прибавились еще четыре. Теплее стало. Но уж больно тесно. Спали на нарах, без постелей, места хватало спать только на боку. Со временем таких щитовых бараков понастроили побольше, где-то к тридцать шестому году семьи сделали уже перегородки, стало чуть поуютнее.
Произошли изменения и на работе. Выучилась я на курсах и стала мотористкой 2 разряда и проработала тридцать пять лет, исключая два года, когда сидела с сыном и дочерью. К октябрю 1936 года Магнитогорский горсовет принял постановление о спецпереселенцах, и нам выдали под музыку паспорта. Сохранилась по этому поводу справка, подписанная работниками НКВД Медведевым и Бастриковым, а паспорта потом опять отобрали.
Но жизнь берет свое, познакомилась с парнем из культурного барака (были и такие — девичий и мужской), машинистом механического цеха холодильника Шурой Титовым, вскоре мы поженились, родился сын Леня. Поселились в новом бараке в одной комнате, с еще одной молодой семьей и жили так три года — никогда не ругались. А переживаний хватало. У нас умерла дочь, а у них — обе.
В 41-м выдали трудовую книжку, а когда Шура ушел на фронт, то снова восстановили в правах гражданства, приняли в профсоюз. Днем снова домны, аглофабрики, коксовые батареи, вечером с Леней ждали вестей с фронта. От Шуры пришло всего четыре письма, последнее из-под Сталинграда зимой сорок второго, не верила тогда, что никогда больше не увижу его, не услышу, так и прождала всю жизнь, ни с кем не стала связывать судьбу.
Одна радость осталась — Леня. Такой смышленый, трудолюбивый, вечно что-то мастерит. Только выброшу из его уголка чурочки, винтики — глядь, опять их уже полно. Не поверите, первую табуретку сделал еще до школы, до сих пор на ней сижу, стол вот — тоже его рук дело. Позже сам телевизор сконструировал и спаял. Институт закончил.
В общем, кончилась война, выплатили нам пенсию за Шуру за четыре года сразу, материально стало жить полегче, но сердце не успокаивалось, болело по мужу.
На работе меня ценили, кончила курсы на «отлично», и разряды мои росли: 4-й, 5-й, 6-й. Мне стали доверять самую ответственную работу, это радовало. Репрессии обходили наш круг стороной, брали больше грамотных, которые много выступали, мы в эти разговоры не вступали, только удивлялись. Но в Сталина верили всегда – и совершенно искренне. Умер он – все плакали.
Мы-то, большинство, просто работали, строили свою жизнь. Но и отрицать тоже не буду – многих брали понапрасну. Как-то разговорилась с одним. Просидел много лет в лагерях. И его больше всего возмущало, что там показали донос на него, который написал его лучший друг, думается, из самых лучших для безопасности Родины побуждений.
В 54-м мы переехали, наконец, из барака на Сталинградскую (ныне - Советскую) улицу, Квартира на три хозяина, нам досталась самая маленькая комнатка — двенадцать квадратных метров, но с Леней очень ей радовались. Два года он еще ездил в старую школу — восьмую, а после десятилетки подался в автослесари, потом в связисты. За светлую го¬лову его на работе уважали, но не любили. Как получка — все за бутылкой, а мой — домой. Это не приветствовалось, а я гордилась. Недолго это продолжалось. Приглянулась ему продавщица красавица-Лариса, поженились, и вскоре она увезла его на свою родину — в Орел. Осталась в Маг-нитке я совсем одна.
На работе по-прежнему старалась, не обходили меня премиями, а объектов строительства всегда хватало: слябинг, коксовые батареи 11 — 14, станы «2500» горячей и холодной прокатки. Когда при-несла заявление на увольнение, то, помню, как забегал вокруг стола Владимир Иванович Быков, начальник седьмого стройуправления треста «Магнитострой»: «Жалко, жалко, что уходишь». Конечно, с безотказными работать легко. Проводили меня с почетом, с теплыми речами, до сих пор вспомнить приятно. Долго потом поздравляли с праздниками, сейчас, правда, забыли. Что-то там не сработало. Как после войны мне не вручили медаль «За доблестный труд», так и при уходе на пенсию не дождалась медали «Ветеран труда». Ну, да зла я ни на кого не держу. Нет так нет.
На пенсии не сразу засела дома — поработала еще санитаркой в поликлинике, техничкой на металлургическом комбинате, летом ездила нянчить внучек в Орел, а сейчас вот здоровье стало пошаливать. Даже в церкви бываю раз в месяц. Радуюсь, что к верующим теперь относятся с пониманием. Я, конечно, малограмотная, всю жизнь занималась физическим трудом, в политике не разбираюсь, но думаю, что главное сейчас — это вера в лучшее будущее, критиковать старое можно сколько угодно, мы свое отжили, плохо ли, хорошо ли, а вот молодежь только на этом и остановится – быть беде. Я беспартийная, но убеждена, что сумеет нынешнее поколение понять и учесть прошлые ошибки, вместе, всем миром укрепить нашу Родину.