Как долго читал, уж так растянул… Можно подумать, было не интересно? – Да нет, напротив! Чтение – увлекательное, и, когда читаешь, то чувствуешь, как было интересно автору обдумывать и писать. К этому толстяку, к этому живчику автору, к «Диме», которого зовут этим мальчишечьим именем несмотря на подступающий полувековой его юбилей, отношусь с огромным уважением и прощаю ему все благоглупости, вроде объявления им государства Израиля «трагической ошибкой» международного еврейства, - прощаю, даже и тем более если он окажется прав!
Уж очень изящно мыслит этот тугой, жовиальный человек. Но на книге о Маяковском он надорвал себе пуп. Уж очень громадной и неохватной оказалась тема.
Любовь к Владимиру Владимировичу (добровольно покинувшему мир в возрасте, даже по сравнению с автором книги о нём, просто мальчишеским по возрасту, но классическим со времён пушкинских: в 37 лет) у нас с Димой общая.И не один Дима заметил: пристальное ожидание смерти, самоподготовка к самоубийству начались у обладаптеля «паспортины» ещё с юных лет,чуть ли не исразу по достижении паспортного возраста, и такие проговорки, как во !Флейте-позвоночнике»:
Всё чаще думаю: не поставить ли лучше
Точку пули в моём конце?
Сегодня я на всякий случай
Даю прощальный концерт, -
конечно же, не случайность. Самоубийство – заведомая, задушевная и не слишком тайная мечта поэта, его итоговый восклицательный знак, а не просто точка. Если бы смертоубийцы любили поэзию, то им и не придумать было лучшей и наиболее достоверной отмазки от подозрений, нежели цепочка подобных самосвидетельств Маяковского о подготовке суицида. Но в том-то и дело, что убийцы и палачи поэзию не любят и не читают. Мало её читают и всевозможные детективщики и конспирологи. Маяк (как любит его называть Быков) слишком был предан и поэзии, и революции, и жизни, чтобы собственную жизнь и действие препоручать кому-то другому. Сам жил. Сам пел. И убил себя тоже сам, - когда не было способа окончить собственную жизнь иным знаком препинания.
Меня удивил странный, казалось - несовместимый с быковским эстетизмом, неожиданно примитивный подход автора книги к разбору заключительного "Первого вступления в поэму о пятилетке". Доводы, применяемые автором, до странности, до неожиданности примитивны. Вспоминается самая туповатая из аргументаций, применяемых людьми, не понимающими метафор: типа "трамваи не ходят, а катятся на колёсах". Да и не только при критике поэмы "Во весь голос", но и некоторых других стихов, - например, "Письма к Татьяне Яковлевой. Быков цитирует:
"Иди ко мне, иди на перекрёсток
Моих больших и неуклюжих рук!" -
Думаю, большинство других читателей не задымывается над точностью сходства объятия с перекрёстком улиц: здесь гланое, что руки большие, неуклюжие, но - угадываем без ошибки - нежные, сильные, любящие... Но вдруг следует такое "тонкое" возражение: "Сказано опять-таки не без корявости — трудно представить себе такое «скрещенье рук», разве что они скрещиваются за спиной у любимой, прижатой к груди.<...> «Во весь голос» — уступка именно этому <невзыскательному - Ф.Р.> читательскому вкусу". Мне кажется, это плоские и недостойные ни автора, ни его героя придирки. Судить надо не въедаясь в технику метафоры, но по тем эмоциям, какие она вызывает, а эмоции - мощные, настоящие!
Какой великолепный, какой великий, какой русский был человек! И даже в том русский-великий, что ни в коей мере не запятнал себя гнусностью державного шовинизма. Ни даже украинофобии, презрения к среднеазиатам, ни юдофобии. «Товарищи юноши – взгляд на Москву, на русский вострите уши!» - но: «Я дедом - казак, другим – сечевик, а по рожденью – грузин!»
То был человек мечты, человек-мечта, - такие не живут. Но остаются идеалом.
Не знаю во всей истории человека со столь значительным, столь говорящим лицом, как у Маяковского. Весь трагизм человеческой жизни – в этом классически прекрасном лице, фигуре, осанке. Взгляд, рост, голос, красота, - Пришелец из Будущего, Фосфорический Мужчина. Не усомнимся: он многого избежал, выстрелив себе в сердце. Можно ли представить его в плену ГУЛАГа? Толкающего тачку с породой? На посту секретаря или даже генерального секретаря Союза Советских писателей? Придворным гимнописцем Сталина? – Нет и нет. От всего этого Поэт отказался сам. И вправду спел свою последнюю великую песню. Во весь свой собственный и небывало прекрасный голос.