Но это еще полбеды. Беда же кроется в самом нравственном воспитании как таковом,
особенно, как в моем случае, совмещенном с воспитанием религиозным. Суть последнего состоит в абсолютном СТРАХЕ: что некто постоянно наблюдает за твоим поведением и от этого всевидящего ока тебе никуда не спрятаться! Поэтому даже сугубо индивидуальные искусственные способы удовлеторвения сексуальной потребности сопровождаются страхом и ночными кошмарами наказания. И даже несмотря на то, что я перестал быть верующим в 14 лет, подсознательно Страх Божий продолжал меня преследовать еще долгие годы.
В сходном положении оказался и мой друг из параллельного класса Стасик Тарасенко. Даже со мной он боялся говорить об онанизме откровенно, но давал понять, что от этого он очень страдает. Окончательно проблема нравственности онанизма была теоретически решена мною многие годы спустя с помощью концепции естественных прав человека. В самом деле, почему кому-то, хоть самому Богу, должно быть обвинительное дело до моих сугубо ЛИЧНЫХ интересов, не имеющих никакого отношения к другим людям?! Да пошли вы все к черту!..
В восьмом классе при обыске моего портфеля отчим нашел в нем тетрадь с моими порнографическими рисунками. «Вот, посмотри, чем занимается твой сын», – сказал он, показывая тетрадь маме. Но мама не сказала ни слова и унизить меня в ее глазах отчиму не удалось... (Поэтому в портфели наших детей мы c Соней за всю жизнь не лазили НИ РАЗУ! И я этим очень горжусь.)
Проблема свободы секса была кардинально решена молодежью в одном матерном стихотворении, ходившем в то время и которое тогда я считал вульгарным:
Двадцать пятого числа
Люда с улицы пришла.
Стала спать она ложиться –
Что-то в ж... шевелится.
– Ах, ты, с..., ах, ты б...,
Ты кому дала е...?
– Не твое, мамаша, дело,
Не твоя п.... терпела –
Я ж свой черный чемодан
Кому хочу, тому и дам!
Да, песня хулиганская, но в ней заложен социальный протест – дети, как смогли, ответили трусливым взрослым!..
***
Вечером 1 января 1958 года мы классом решили отметить Новый год у Лейды Коган. Вот только почему-то так бледно: я ничего не могу вспомнить о вечеринке! За исключением одного: своего раздавленного состояния. Было ощущение, что в великом походе по Жизни я подвернул ногу и меня все оставили сидеть на обочине. Хотя вроде бы никто меня и не предавал (не считая пташки Зюзиной). Но, как говорил герой одного моего рассказа, душой прислониться было не к кому...
***
Интересно, что с седьмого по десятый классы я длинными отрезками времени дружил в одноклассниками Юрой Кротовым и Вовой Зубовым (Царство ему Небесное!).
Кротовы жили на берегу реки в крохотном, не более 30 кв.м, дощатом домике, но зато своем и с видом на Серебрянку! А главное, у них было чудо цивилизации – телевизор! Правда, с крошечным, размером с ладонь, экраном и огромной линзой для его увеличения. Но, имея отвращение к халяве, я, кажется, так ни разу его и не посмотрел.
А Зубовы жили в Зеленом городке на продолжении нашей улицы на противоположном конце города за четыре километра от нас. Вовкин отец был военным, и родители практически не находились дома. У Вовки было много разных технических штучек, и мы с ним даже что-то вытворяли. Но что именно, теперь так и останется ТАМ...
4 января я получил из фотоателье свое визитное фото от 25 декабря. По причине больших ушей я считал себя уродиной и полагал, что лишь по этой причине ни одна девушка не обращает на меня внимание. Фотография показалась мне удовлетворительной, и я подарил ее своим дамам ума и сердца – Солдатовой и Перетрутовой.
Но вскорее дела сердечные отошли на второй план – я входил в третью четверть десятого класса. Входил теперь уже в полностью чуждый мне мир. В классе у меня остался лишь один близкий человек – Валерка Зеленый. Свою меланхолию я распространил и на него, и мы стали прогуливать уроки. По крупному...
Собираясь «в школу», мы брали с собой побольше еды, спички, веревки, ножи. Дойдя до оврага, мы круто поворачивали вправо и уходили на Красноармейское шоссе. Через два с небольшим километра мы сворачивали в лес: обычно нашей целью была группа мелких озер в северо-восточном углу колхозного поля напротив санатория ЦК «Пушкино». (Ныне на месте этого поля построен коттеджевый поселок «Чистые пруды».)
Озера находились на расстоянии метров трехсот от дороги. Пройти к ним в ботиночках по пояс в снегу – удовольствие не из лучших. Поэтому начитавшиеся всяких робинзонад и охотничьей литературы мы изготовили из лап растущих вблизи дороги молодых елок снегоступы – плоские и очень широкие веники. И вот, привязав снегоступы к ботинкам, мы топали в них по глубокому снегу до озер.
Ну а на озере – гуляй, рванина! – расчистили полянку, развели костерок, изготовили сиденья из лапника и травы и... кум королю! Шашлычок из черного хлеба да с печеной картошечкой! Эх! Кажется, и табачок уже регулярно был... Короче – свобода! И не доходило до сознания, что такая свободы уводит в омут...
К концу марта стало веселее: появились проталины и пошел березовый сок. Голова хмелела от воли. Озера с примыкающим к ним сосново-елово-березовым лесом был окружены ирригационным рвом, который при таянии снега превращался в труднопроходимую реку. Так что на «остров счастья» нам пришлось делать переправы. Забавой было вырезание на стволах берез своих инициалов. Они сохранялись долгие года. Но при посещении озер через 47 лет я ни одной надписи уже не нашел – как в душу плюнули...
Когда снег почти сошел, мы несколько раз ходили и на Новодеревенские озера. Добравшись до ирригационной канавы метрах в трехстах от озер, мы по ее насыпи шли к озерам. На насыпи, высотой в полметра–метр и шириной метра в два, кое-где росли березки и двадцатилетние сосны. Под одной из них, недалеко от озера, мы и устраивались. Везде еще было сыро, но на вершине насыпи – уже сухо. С насыпи открывался вид на солнечный простор на километр и более: на поле, окаймленное лесом, Ярославское шоссе, на мой поселок Дзержинец, на Новодеревенскую школу... Мы разводили костерок из труднонаходимых веток, пили волю и запахи весны и на какое-то время были вне опостылевшего общества...
А в апреле мы с Валеркой раза два совершили прогулку вдоль железной дороги от Пушкина до Тарасовки. Прямо вплотную к станции Мамонтовская с двух сторон примыкали две роскошных старинных дачи, огражденные решетчатым забором. И здесь я уидел настоящее и давно забытое чудо: склоны дачных участков, спускающиеся к платформам, были покрыты большими густыми кустами... черники! На правой (по направлению к Москве) стороне она росла и за пределами дачи. Когда-то ее было полно и в пушкинских лесах, но потом она по непонятной причине исчезла...
Странно, что школе было наплевать на наши прогулы, а родители ни о чем не догадывались. А между тем наступал час расплаты. Почти все четвертные оценки за третью и четвертую четверть у меня были двойки. Следовательно, и почти все (5 или 6) годовые оказались двойками. Наступила пора выпускных экзаменов.
Окончание следует.