Старейшины почтительно раскланялись и ушли. Я думал с негодованием, по какому праву Мезу называет «своим» народом эти еврейские племена, которым Египет вот уже в течение четырехсот лет доставляет пропитание. Если от них требуют оплачивать это гостеприимство трудом, то такое требование вполне справедливо. Мысль вывести из Египта сотни тысяч полезных работников и тем подорвать благосостояние страны меня возмущала: я все же был, несмотря на примесь еврейской крови в своих жилах, египтянин. Ах, если б я не стремился восторжествовать над Смарагдой и обладать ею во что бы то ни стало! Но эта жгучая страсть сковывала мой язык и делала из меня послушное орудие в руках вождя.
Как только мы остались одни, Мезу обратился ко мне с многозначительной улыбкой:
– Молодой воспитанник храма, не можешь ли ты помочь мне отыскать тело Элиазара?
Я понял, что этот человек, бывший ученик жрецов, посвященный в тайны, знал ту силу, скрытую от народа, но присущую человеку, которая разоблачает столь многое умеющим ею пользоваться. Я решил уже повиноваться Мезу и потому отвечал с поклоном:
– Учитель, если я должен отыскать тело Элиазара, то кого укажешь ты мне избрать орудием для этого?
Подумав с минуту, он отвечал:
– Если ты не найдешь того, что тебе нужно, между еврейскими юношами, которых я тебе укажу и которые предназначены к воздействию на своих товарищей, то надо будет поискать женщину. Ты можешь найти ее между дочерьми людей, бывших здесь сегодня.
В эту минуту я вспомнил о власти, приобретенной мною над волею Смарагды.
– Я знаю одну особу, весьма способную к тому, что нам нужно, но не могу с ней видеться, – сказал я.
Мезу вынул из за пазухи какой то камень, ослепительно блестящий и оправленный вроде камеи.
– Возьми этот камень, – сказал он, – и постарайся так сделать, чтоб луч его упал на ту особу, которую ты хочешь подчинить своей воле. Она ответит на твои желания. Если тебе понадобится меня видеть, Энох проводит тебя: он знает, где я живу. До свидания, сын мой.
Я простился и вышел, но вместо колесницы потребовал верховую лошадь и отправился в обратный путь мимо палат Мены. В узком переулке, тянувшемся вдоль обширного сада, я остановился, встал на спину лошади и, уцепившись за ветви громадного дерева, взобрался на верх каменной стены, окружавшей сад. Такому ловкому и проворному человеку, каким был я тогда, спуститься с нее было нетрудно. Я легко соскочил в густую траву и, крадучись как кошка, направился к той части здания, где помещалась Смарагда.
Звук голосов заставил меня вздрогнуть. Подвигаясь вперед с величайшей осторожностью, я тихонько раздвинул листву и совершенно неожиданно увидел Смарагду, которая сидела на каменной скамье и оживленно беседовала с нубийской невольницей. Луна ярко освещала белое платье девушки, ее взволнованное лицо и сверкающие глаза.
– Так это верно, что он придет сегодня, он обещал? – спрашивала она.
– Да, дорогая госпожа, он должен прийти с минуты на минуту.
– Ну, так беги, Тент, к садовой калитке и будь внимательна, чтоб ему не пришлось стучать понапрасну.
Старая няня быстро исчезла, и Смарагда осталась одна. Ее маленькие ручки нетерпеливо перебирали массивные кольца ожерелья, украшавшего ее грудь.
Кого она ждала, кого любила, Радамеса или Сетнехта? Ревность болезненно стеснила мое сердце, но, тотчас же вспомнив Мезу и его обещания, я превозмог себя и вернул свое хладнокровие. Надо было воспользоваться минутами уединения молодой девушки. Я вынул камень из за пояса, неслышно подвинулся на месте, чтоб стать прямо против Смарагды, и, отклонив ветви кустов, поднял талисман на лунный свет. Через несколько секунд Смарагда закрыла глаза, члены ее стали неподвижны, голова откинулась назад и тяжело уперлась в ствол дерева. Бросив вокруг внимательный взгляд, я вышел из своей засады и, протянув руки к спящей, спросил:
– Ты уснула?
– Да.
– Можешь ли ты видеть то, что я желаю?
– Приказывай, – был ответ.
– Ступай же и ищи на берегах Нила тело еврея Элиазара.
Спустя несколько минут она дала мне все необходимые указания и подробное описание того места, где находилось тело, скрытое в тростнике. Тогда я дунул ей в лицо, сильно потряс за руку и проворно бросился в кусты, потому что она готовилась открыть глаза. Почти в то же мгновение в саду послышались шаги, и любопытство сильно заговорило во мне, подстрекая остаться и подслушать разговор Смарагды с избранником ее сердца, но благоразумие взяло верх, и я ушел из сада. По возвращении домой я пошел к Эноху и передал ему все подробности полученных мною сведений, прибавив, что остальное – его дело.
Едва начало рассветать, как Энох разбудил меня и приказал немедленно идти с ним. Я проворно оделся, и он повел меня в свою спальню, где на кушетке лежал человек, по видимому мертвый. Я с трепетом попятился назад.
– Это Элиазар? – спросил я.
– Да, – отвечал Энох, – и мы нуждаемся именно в тебе. Мезу сказал мне, что ты должен знать способ пробуждать от индусского сна, как называют эту мнимую смерть.
Я побледнел. То, что от меня требовалось, составляло часть великих тайн, которые под самыми страшными клятвами я обязался никогда не разглашать. Не хотел ли Мезу вызвать меня на отчаянные поступки, чтоб таким образом отрезать мне отступление? Подумав, я, однако, решил, что тайна собственно заключается в способе усыпления себя этим сном, так что можно было без особенного риска открыть способ пробуждения. Итак, я начал с того, что стал осторожно растирать тело Элиазара, положил его в теплую ванну, вдувал ему воздух в легкие, – и вскоре еврей вздохнул и открыл глаза. Энох остался поговорить с ним, а я пошел к Мезу, получив необходимые указания, как найти его жилище. Обаяние пророка значительно уменьшилось в глазах моих, когда я убедился, что он был только очень искусный маг.
Мезу жил в иностранном квартале в небольшом уединенном доме, окруженном садом. В дом этот нельзя было иначе проникнуть, как через несколько дворов.
Когда я вошел в комнату, Мезу сидел у окна, разговаривая с человеком небольшого роста, но крепкого сложения, умное лицо которого выражало смелость и хитрость. Увидев меня, пророк встал и, выслушав отчет о данном мне поручении, пожал мою руку и промолвил:
– Ты будешь вознагражден за свое усердие, Пинехас. Вот Аарон, мой брат, помощник и верный товарищ.
Мы раскланялись, и Аарон живым и цветистым языком также заговорил об освобождении еврейского народа и великом призвании, которым Предвечный удостоил его брата.
Когда мы сели на места, я скрестил руки на груди и обратился к Мезу.
– Учитель, – начал я, – позволь мне поговорить с тобою не как с посланником Иеговы, а как с мудрецом, воспитанным в храме дома Сети. Я принадлежу к числу «посвященных» в большую часть таинств, ты гораздо старше меня и, конечно, знаешь все. Итак, неужели ты намереваешься открыть всему еврейскому народу священные тайны, вверенные тебе под печатью самых торжественных клятв, и воспользоваться этими тайнами, чтобы напугать толпу и принудить фараона освободить евреев? Прости мне эти вопросы, но, чтобы быть тебе полезным, я должен знать твои намерения. Я понимаю, что силы природы, искусно направленные, могут привести в ужас невежественную толпу, но удастся ли тебе устрашить Мернефту? Он сам принадлежит к жреческой касте, а следовательно, посвящен и знаком с явлениями, которые ты хочешь произвести. Я слышал, как ты говорил старейшинам о страшных язвах, которыми Иегова поразит Египет. Ты сказал, что вода превратится в кровь, а посох в змею, но наши фокусники и чародеи делают все это в праздничные дни на площадях для забавы народа, ты не можешь не знать этого.
Мезу, видимо задетый моими словами, закусил губы и наморщил свой загорелый лоб. После минутного молчания он сказал, вперив в меня свой орлиный взор:
– Ты глубокомысленный человек, Пинехас, и говоришь правду: мои сведения действительно обширнее твоих, но мне было под сорок лет, когда я оставил Египет. То самое явление, которое, в слабой степени проявления и как единичный факт, служит предметом простого любопытства, при сильном своем развитии и распространении может сделаться ужасающим. Один кузнечик саранчи не опасен, но если их налетят тучи и опустошат поля, то народ толпою повалит в храмы. Вид лужицы, принявшей красный цвет, забавляет зрителей, но если священный Нил покатит кровавые волны, весь народ Египта завопит от страха и отчаяния.
Я поклонился.
– Учитель, ты знаешь, что делаешь. Я буду повиноваться всему, что внушают тебе твой гений и познания.
Мезу встал и, сложив на груди руки, несколько раз прошелся по комнате, потом остановился предо мной и сказал:
– Мне нравится твой наблюдательный и осторожный ум. Хочешь ли ты отдаться моему делу и дать торжественную клятву в верности нашему союзу? Если да, то я посвящу тебя и покажу того, кто всем руководит.
– Да, – отвечал я с твердостью, так как уже решился связать свою судьбу с судьбой Мезу.
– В таком случае приходи ко мне каждый день, и я передам тебе часть моих сведений.
Я поблагодарил его. С той поры мы с ним часто целые ночи проводили в занятиях, и я убедился, что наши жрецы и маги не знали многого. Хотя им были хорошо известны основные начала некоторых феноменов, но они и понятия не имели, до какой степени развития могут доходить проявления таинственных сил природы.
С каждым днем Мезу оказывал мне все более и более доверия и дружбы, так что однажды я осмелился напомнить ему обещание показать мне своего руководителя.
После некоторого размышления он сказал:
– Я считаю тебя верным и преданным мне человеком, пусть же будет по твоему желанию. Готовь себя в продолжение двух дней постом и молитвою, а на третий вечером приходи ко мне, очистившись по обряду.
В назначенный день я пришел к Мезу смущенный и взволнованный. Когда я дал клятву и получил отличительный знак союза, пророк повел нас с Аароном в слабо освещенную комнату, где не было никакой мебели, кроме одного деревянного табурета. Аарон сел на него, сложив на груди руки, и мы с Мезу стали напротив. Вскоре по тяжелому и хриплому дыханию Аарона я догадался, что он спит, и понял, какого рода явление предстояло мне увидеть.
– На колени, – глухо произнес Мезу, падая ниц на пол.
Я последовал его примеру. Вдруг среди глубокой тишины, царствовавшей вокруг нас, раздался дивный голос, который громко и явственно произнес слова:
– Не губи, не проливай крови.
Я поднял голову и замер.
Перед нами, в центре обширного круга света, парил в воздухе человеческий образ, облеченный в белоснежное одеяние. На груди его сиял крест, лучезарный блеск которого трудно было выдержать взору смертного. Эфирный лик видения дышал кротостью и величием, а глаза, как бы изливавшие лучи небесного света, были исполнены невыразимой, сверхчеловеческой благости.
– Озирис, – прошептал я, трепеща от такой близости Божества.
– Мезу, оставь свое дело, если из за него должно пролиться столько слез, – произнесло видение. – Сын мой, ты теперь подобен военачальнику, который с закаленным войском готовится идти на многочисленных, но безоружных врагов, не подозревающих о его приближении. Ты дашь ответ за каждую человеческую жизнь, которая будет жертвой предстоящей борьбы, потому что пользоваться силами природы для блага себе подобных люди всегда вправе, но не вправе для их несчастья и погибели. В твоем великом предприятии не меч и огонь должны служить орудием, а терпение и вера в твоих руководителей. Берегись же пользоваться страстями других для своего интереса. Если теперь ты не успеешь исполнить доверенную тебе миссию, то впоследствии тебе укажут другой, более благоприятный случай. Не позволяй же себе увлекаться.
С искаженными мукой чертами лица Мезу слушал это. Простерши руки к видению, он приполз к нему на коленях и прерывающимся голосом воскликнул:
– О Наставник, исполненный благости и божественного милосердия, если б слова твои, как освежающий источник, могли успокоить и прохладить мою душу! Я не могу отступить в самый момент действия, предоставить притеснению народ мой и, если Мернефта откажется повиноваться, не смею обещать снисходительности. Я чувствую, что мои бурные страсти увлекут меня.
– Если ты позволишь себе увлечься своею пылкостью и честолюбием, – с грустью произнесло видение, – то я не буду уже более на твоем пути, и чем больше будет твоих жертв, тем расстояние между нами увеличится, потому что тени твоих мыслей оттолкнут меня. Предоставленный самому себе, твой ясный ум смутится, ты будешь скитаться по пустыне, и единственными руководителями твоими будут сомнение и неизвестность. Ты соберешь жатву неблагодарности и мятежей, и никогда венец, о котором ты мечтаешь, не украсит твою голову. Измученный жизнью, обманутый надеждами, ты умрешь в одиночестве и с сокрушенным сердцем.
Видение побледнело, расплылось в серебристой дымке и исчезло в атмосфере.
Тогда Мезу, простертый ниц на каменных плитах пола, встал и, скрестив руки на своей широкой груди, прислонился к стене, видимо обуреваемый противоположными мыслями: глаза его то меркли, то метали пламя.
Но он скоро подавил эту внутреннюю тревогу и, обратясь ко мне, сказал своим обыкновенным тоном:
– Ты видел моего покровителя. Я всей душой желал бы ему повиноваться, но он требует невозможного. Он обладает невозмутимым бесстрастием, уделом существа совершенного, и ему чужды бурные чувства сердца человеческого. Теперь, сын мой, ступай домой и не забывай данной тобой клятвы.
Я возвратился домой расстроенный и с тяжелой головой. Сильные впечатления последних происшествий и страшные душевные потрясения сказались на моем организме. На следующий день у меня открылась горячка, следствием которой был такой упадок сил, что прошло несколько недель, прежде чем здоровье вернулось ко мне окончательно. События, волновавшие Египет в течение этого времени, прошли для меня почти незамеченными. Кермоза говорила мне о чудесах, совершенных Мезу, а в особенности об ужасе народа, когда священные воды Нила превратились в кровь.
Однажды вечером пришел ко мне Энох и сообщил, что Мезу желает меня видеть, а потому, если мое здоровье позволит, я должен на другой день идти с ним к пророку, крайне раздраженному упорством Мернефты, который, когда прошло первое впечатление общего страха, нарушил свое обещание и отказался отпустить народ Израильский.
Затем Энох со всевозможными ораторскими предосторожностями уведомил меня о предстоящем браке Смарагды с Радамесом, которые должны были праздновать свою свадьбу через несколько дней. В то же время он рассказал мне об исчезновении Мены и различных слухах, ходивших в городе относительно участи молодого царедворца, которого при самых тщательных поисках нигде не могли найти. Самое распространенное мнение было то, что Мена, человек ветреный и любитель приключений, запоздал ночью в квартале фигляров, танцовщиц и прочего темного люда, куда даже днем заходить было небезопасно, и что он был убит там негодяями, польстившимися на драгоценности, которыми он любил украшать свой наряд. Это казалось тем правдоподобнее, что в Фивах он был уже однажды ранен в чужеземном квартале и только случайно спасся от смерти.