Всем, кто посвятил себя служению Отечеству,
воинам национальной гвардии РФ, сотрудникам ФСБ России – посвящается...
Часть 1
Могилёв
«Кто не жил в эту эпоху, тот знать не может, догадаться не может, как душно было жить в это время».
Из воспоминаний князя Вяземского П.А.
На период 1812 года войско Императора Наполеона Бонапарта по праву считалось самой боеспособной армией мира. Закалённое в успешных оккупационных войнах, оно не знало поражений и вселяло ужас всем, кто был ещё не завоёван, за исключением...
Приказ
Ранним утром 5 июля 1812 года во двор штаба Могилёвского внутреннего гарнизонного батальона галопом въехал драгун. Лошадь подкосила ноги, завалившись набок, седока выкинуло из седла. Он, по инерции кувыркаясь, пролетел сажени три, подняв столб дорожной пыли, оставшись неподвижно лежать в неестественной позе. К драгуну подбежали рядовые мушкетёры. Тёмно-зелёная двубортная куртка солдата была рассечена в нескольких местах, на ней бурыми пятнами выделялась засохшая кровь. От пыли краповый лацкан приобрёл красно-коричневый цвет. Перевернув бесчувственное тело, караульные обмыли лицо кавалериста, глубокий открытый рубленый шрам, спускавшийся от правого уха к подбородку, кровоточил. Драгун пришёл в сознание.
– Срочный приказ шефу 2-го пионерного полка полковнику Грессеру… лично…от главнокомандующего 2-ой Западной армии, – пересохшими губами прохрипел драгун, впав в беспамятство.
– Лекаря, лекаря сюда, носилки, – кричали караульные.
– Что тут происходит, голубчики? – неторопливо спускаясь по ступеням, спросил командир гарнизонного батальона полковник фон Коллен.
Красивый тёмно-зелёный мундир с двумя рядами до блеска начищенных серебряных пуговиц плотно облегал статную фигуру офицера, всем своим видом показывая чёткую армейскую выправку. Высокий кивер визуально увеличивал рост и без того дюжего фон Коллена. Золотой нагрудный знак штаб-офицера пехотного полка играл в утренних лучах восходящего солнца. Волевое лицо украшали густые чёрные усы, подкрученные на концах, роскошные бакенбарды подчёркивали правильные черты, присущие всякому дворянину.
– Ваше высокоблагородие, порученец к полковнику Грессеру с посланием от генерала Багратиона.
– Солдатик, достань письмо, я лично отвезу его Александру Ивановичу. Распорядитесь отнести посыльного в лазарет и оказать всякую помощь герою.
Мушкетёр протянул конверт.
– Коня мне!
Минутою позже конюх подвёл под узды гнедого донского рысака. Вставив в стремя левую ногу, одновременно ухватившись за переднюю луку, полковник ловко забрался в седло.
– По моему возвращению офицеры батальона, находящиеся в гарнизоне, должны находиться на квартире. Но-но, пошла, родимая!
Пришпорив коня, полковник галопом понесся в штаб 2-го пионерского полка, расположенного в центральной части Могилёва.
Путь занял чуть менее десяти минут, редкие горожане, встречавшиеся на улице, бросались в сторону от несущегося всадника. Выехав на Соборную площадь, что за Иосифовским собором, фон Коллен повернул на улицу Шкловскую, ещё пару минут, и он подъехал к Спасской церкви, где неподалёку и располагался штаб 2-го пионерского полка.
– Тпруу, холера, тпрууу, – осадив коня, выкрикнул Коллен.
К полковнику подбежал егерь, ухватив лошадь за узды. Вслед за ним подбежал прапорщик.
– Ваше высокоблагородие, прапорщик Свечин, 2-ой пионерный полк, минерная рота, – представился он.
– Где находится полковник Грессер?
– Тык где ж ему быть-то? Вестимо на совещании с господами офицерами, Ваше Высокоблагородие, – улыбаясь, бодро отрапортовал Свечин.
– Молодец, Свечин, умеешь поднять настроение. Егерь, на вот, держи полтину на водку, выпьешь за моё здоровье.
Коллен подкинул монету.
– Премного Вам благодарен, Ваше высокоблагородие, – ещё в большей улыбке, чем прапорщик, расплылся егерь, поймав серебряный полтинник.
Быстро поднявшись по ступеням двухэтажного рубленого дома, ранее принадлежавшего опальному коллежскому регистратору Кузнецову, повешенному за казнокрадство, фон Коллен подошёл к двустворчатой двери и одним махом распахнул её. Просторный светлый зал был в клубах терпкого табачного дыма, перемешанного с запахом «Лафита». В центре стоял массивный дубовый стол, над которым склонились офицеры, бурно обсуждая и показывая что-то на рабочей карте Могилёвской и Черниговской губерний.
– Господин полковник, господа офицеры, – поприветствовал всех присутствующих Коллен. – Александр Иванович, срочная депеша от главнокомандующего 2-ой Западной армии, адресованная Вам. Драгун, доставивший её, ранен, находится в тяжёлом состоянии, направлен мной в лазарет.
Достав запечатанный конверт из-за пазухи, он протянул его Грессеру.
Вскрыв пакет, Александр Иванович, нахмурив брови, сосредоточенно начал изучать содержимое. Дочитав распоряжение, глубоко вздохнув, Грессер устало сел в кресло, озадаченно потирая серое от перенапряжения лицо. В зале воцарилось молчание, все взгляды были прикованы к шефу 2-го пионерного полка.
– Господа! Не имея на то желания, я обязан сообщить известие, и оно довольно неприятное. Корпус под командованием генерал-лейтенанта Раевского в город не прибудет, ему удосужились поставить иную задачу. Генерал от инфантерии Багратион Пётр Иванович требует удерживать город от француза вплоть до прибытия авангарда западной армии.
– Господа, как мы сможем удержать город с нашими-то силами, чем они думают? – возмутился штабс-капитан Белоусович.
После слов штабс-капитана началось бурное обсуждение приказа старшего начальника.
– Довольно!!! – ударив кулаком по столу, крикнул молчавший до сего момента полковник Грессер. – Мне стыдно, мне стыдно, господа, стыдно за Русского Офицера. Что за разлад вы устроили? Или забыли Отечество, Богом хранимое, верность, данную Государю Императору нашему?
Офицеры молча опустили головы, стыд за мимолётно вспыхнувшую слабость сжигал их души.
– В двенадцать часов жду доклада по личному составу, сколько гарнизон может поставить штыков и сабель на защиту города. Необходимо организовать эвакуацию мещан, изъявивших своё желание покинуть город, выработать оную стратегию обороны Могилёва. В обед убываем к губернатору. Да, ещё одна немаловажная весть: командующий возвращает нам партию рекрутов для подкрепления, которую вчера ночью я направил в Бобруйск, в сопровождении Вашего конвоя, полковник Коллен. Так что, господа, не сгущаем краски. С нами Бог. Тем не менее это всё, на что мы можем рассчитывать в настоящее время. Господа, свободны, жду своевременного доклада, я убываю к губернатору.
Офицеры по уставу отрапортовали и удалились вскоре.
Пусть фортуна для досады
В умножение всех бед
Даст мне чин за вахтпарады
И Георгия за совет.
Стихотворение Давыдова Д.В., обращенное к Бурцову А.П.
Смотр
Коллен без промедления направился в казармы подчинённого батальона. Офицеры с самого отъезда командира дожидались его прибытия на квартире.
– Господа офицеры, вот и настал час блеснуть отвагой и мужеством, коих Вы так жаждали, – с ноткой притворного торжества в голосе начал вступительное слово командир гарнизонного батальона. – До меня доходили слухи, что Вы по молодости своей сетовали на постоянные упражнения на стрельбище, ежедневную муштру на плацу, кои организованы были мной, дабы не забывал солдат навыки военные да службу Государеву. Ан зря, позабыли вы наставления Александра Васильевича, придется вспомнить. Как гласит старая русская пословица: «Умный на чужих ошибках учится, а убогий, как ни крути, на своих».
– Ваше высокоблагородие, француз пошёл? – не вытерпев, спросил ротный командир капитан Пустынников.
– Смекалисты Вы, капитан. Да, к глубочайшему нашему сожалению, пошёл по земле Русской, армия у него сильная, в боях закаленная, семимильными шагами идёт супостат.
– Так и мы не лыком шиты, Ваше высокоблагородие.
– Да не лыком, господа офицеры, а намного крепче шиты, да покрепче булата кован русский солдат, недаром турка на штыках вынесли за Днестр. Солдат наш в большей части обстрелян, кавалеров Георгиевского креста наберётся в батальоне не менее дюжины, а это о многом говорит, будем не числом брать, а умением. Не хватило мне времени самую малость, дабы инвалидам дисциплину подтянуть да навыки им былые напомнить. А сейчас смотр батальона, да чтоб все были по полной выкладке как один.
– Разрешите идти выполнять, Ваше высокоблагородие?
– Идите.
Не прошло и получаса, как командир гарнизонного батальона спускался по лестнице, полный решимости провести смотр.
Выйдя на плац, Коллен проследовал к началу строя батальона.
– Гарнизон!!! Смирно!!! Равнение нале-ВО!
Офицеры и солдаты, стоявшие в строю, одновременно повернули головы в сторону старшего начальника. С первым шагом, в такт идущим навстречу офицерам, вторил барабанный бой. После доклада началась обыденная проверка внешнего вида. Проверяя вторую роту, взгляд полковника притянул седой, пожилой солдат, кавалер двух Георгиевских крестов. Он остановился.
– Кто таков будешь, солдат? Не припомню, чтоб у меня был.
– Рядовой второй инвалидной роты Иван Остапчук. Переведён по старости, милостью генерала Михаила Илларионовича Кутузова.
– Так на пансионат тебе, братец, по годам-то пора.
– Не осталось у меня никого, Ваше высокоблагородие, а на пансионате жить не смогу, отвык я от жизни-то мирской, никак уж двадцать пять и ещё два года на Государевой службе состою. Вот и попросил писаря ходатайство написать, чтоб уж до конца в строю. В инвалиды меня и определили, а в гарнизоне конюшню мне доверили. Не прогоняйте, я службу свою исправно служу.
– Разрешите обратиться, Ваше высокоблагородие? Командир второй роты капитан Радич.
– Ну-ну, капитан, давай.
– Хотел ходатайствовать перед Вами, стар Остапчук, зрение его подводит, да и физически немощен, на покой бы его надо, он же истуканом стоит, открещивается. Сдюжил бы с ним, ушёл бы голубчик как миленький, так даже права не имею на телесные наказания, он же Георгиевский кавалер.
Полковник внимательно слушал, временами кивая.
– Капитан Радич, Вашу позицию я понял. А где ротный каптенармус?
– Каптенармус 2-ой роты Кукарич, Ваше Высокоблагородие.
Молодой унтер-офицер, который отозвался, был ничем непримечателен, рост не выше среднего, телосложением тоже похвастать не мог, да ещё с выступающим животиком. Оценивающе осмотрев каптенармуса, Коллен подумал: «Это в его-то годы».
– Кукарич, ты мне скажи-ка, а что, в ротном цейхгаузе отсутствуют мундирные и амуничные вещи?
– Никак нет, Ваше высокоблагородие, всё согласно хозяйственному табелю.
– Я так понимаю, трудностей и недостатка по табелю Вы не испытываете?
– Так точно, Ваше высокоблагородие, не испытываем, – бодро ответил, вытянувшись по струнке, лощеный каптенармус.
Его маленькие глазки, так и бегали, прячась от пронзительного взгляда полковника Коллена.
Прожив долгую и насыщенную, «кочевую» военную жизнь, вдалеке от паркетных Петербургских «фронтов», полковник фон Коллен в свои 43 года, принял участие в двух турецких кампаниях. Подавлял восстание Тадеуша Костюшко в Речи Посполитой под началом Александра Васильевича Суворова. Неоднократно отражался в рапортах старших начальников как грамотный и бесстрашный офицер. За личное мужество награждён орденом Св. Георгия 4-ой степени, орденом Св. Иоанна Иерусалимского 3-ей степени и золотой шпагой «За храбрость». Конечно, руки солдату он не подавал, но его поведение было исключением из общих правил поведения офицера-дворянина. Главной чертой характера Коллена были добродетели и природное дарование снискать любовь и доверие, как начальников, так и подчиненных. Благо, учителей на своём веку повидал легендарных, и впитывал от них только самое лучшее. А остальному учила сама жизнь да походы дальние.
– Ну-ка, поведай мне, Кукарич, а почему у солдата форма покроя несвежего, и сапоги стоптаны не первый год? Или отменили годовые вещи нижним чинам? Да вроде сам будто щеголь, во всём новом.
– Так не успел выдать ещё, Ваше Высокоблагородие.
– А себе успел, значит-таки. Умно и расторопно… Мне кажется, давненько не инспектировал я вашу роту. Коллен обвёл взглядом стоящих в строю солдат, заметив сдерживаемые улыбки и озорной блеск в их глазах.
– Ваше высокоблагородие, всё исправим, всё выдадим, каптенармус Кукарич добрый хозяйственник, – в очередной раз за время смотра поспешил оправдаться Радич.
– Но, но, посмотрим.
– Остапчук!
– Я, Ваше высокоблагородие!
Солдат вытянулся по струнке.
– А солдатским Георгием откуда разжился, ежели не секрет, братец?
– Да никакого секрета, Ваше высокоблагородие, – улыбнулся, расслабившись Остапчук. – Я ж как смолоду-то в рекруты ушёл при Екатерине II Великой, так через три года супротив шведов аккурат и попал. Помнится мне первый бой. Швед на западе крепость нашу Нейшлот хотел взять, а нас-то там всего-то чуть более двух сотен в крепости было, так до конца войны и продержались, не сдали, родимую. А Кресты... Кресты за турка получил. Вот этот, – ласково поднял Иван Крест, – самолично генерал Михаил Милорадович пожаловал за битву при Обилешти в 1807 году от Рождества Христова. Погнали мы тогда турка аж за самый Дунай, пятки только сверкали у басурман. А этот за битву у Рущука, мы опосля сечи всего девять человек не досчитались, а турок опять драпанул.
– Ух, и горазд же красно байки молвить, братец, тебе бы зазывалой быть батальонным, от рекрутов тогда бы и отбою не было. Хвалю, – похлопав по плечу, сказал полковник.
– Рад стараться, ваше Высокоблагородие.
Осмотр занял у Коллена не более получаса. Солдат опрятен, накормлен, оружие доброе, чистое, дух солдата приподнят, в общем, остался доволен проверкой. А вот с ротным командиром и его «верным» каптенармусом придется всё-таки разобраться, не зря солдаты по-тихому усмехались, когда унтер-офицера отчитывал, недобро это. Ох, недобро, когда солдат командира перед боем не разумеет...
«…Все делается по фаворам и по интригам, я все-таки командую дивизией!»
Из письма Капцевича П.М. графу Аракчееву А.А.
«Падший» фаворит
Перед убытием к полковнику Грессеру оставалось разобраться с инцидентом во 2-ой роте, выявленном на смотре. Для Коллена это было принципиально, и дело заключалось не только в несвоевременной выдаче имущества, предвзятого отношения к инвалиду Остапчуку, а возможно, и не только к нему. Тут что-то большее, и как всегда не вовремя, подумал Коллен. В запасе у него оставалось два часа.
– Денщик!!! Петрович!!! Сучий ты потрох! Опять спишь, холера ты старая?
В кабинет вбежал пожилой солдат.
– Не сплю, Ваше высокоблагородие! Не расслышал!
– Тебе под старость лет медведь на ухо наступил? Ещё раз не услышишь, я тебя, Петрович, плетью «облюбую». Срочно вызови ко мне писаря с формулярным и послужным списком ротного командира Радича! Да, через тридцать минут пусть Радич будет у меня! Пулей, одна нога тут, другая там.
–Уже бегу! Ваше высоко… – эхом отдалось в коридоре.
Не прошло и пяти минут, как денщик прибыл, доложив о выполнении распоряжения.
– Разрешите войти, Ваше высокоблагородие, формуляр и послужной список.
Пройдя чётким строевым шагом, писарь протянул документы.
– Свободен.
Послужной список капитана Радича сильно разился от большинства офицеров его возраста и был очень скуден. Происходил из обер-офицерских детей, хорват благородного роду, отец геройски погиб под Керникоски в ходе русско-шведской войны в ранге капитана. На 1812 год июля 5-го двадцать шесть лет от роду, исповедания католического. В 1807 закончил Императорский сухопутный шляхетский кадетский корпус, что на Васильевском острове. Записан унтер-лейтенантом в Лейб-гвардии Преображенского полка, дослужился всего за пять лет аж до капитан-лейтенанта в оном же полке Петербурга. Переведен в армию, с назначением ротного командира Могилёвского внутреннего гарнизонного батальона, с переименованием в капитаны в 1811 году октября 20-го. Образованием по разумению своему был среднего, что обозначалось сухой формулировкой «читать и писать умеет». А ниже была приписка о том, что чтение в церкви Апостола вне всяких похвал. Графа VII послужного списка, в коей отражались походы и сражения, ранения и награды, была девственно чиста. Более ничего примечательного из сего документа узнать не получилось.
Коллена смущали несколько деталей, которые для себя он хотел прояснить. Какие веские исключения от общего числа кадетов были у Радича, дабы попасть в гвардию? Эта привилегия давалась не многим. Склонности к учености и познанию языков за ним не водилось, хотя в моду оного поколения воспитание входит прочно. За пять лет дослужиться до капитан-лейтенанта в Преображенском полке, при этом ещё и из Петербурга не выезжая! Чуть более полугода назад назначен на ротного командира, но почему-то сразу в «поля», от столицы семьсот вёрст, далече только Сибирь.
Все неясности Коллен хотел выяснить в личной беседе.
– Денщик!
– Я, Ваше высокоблагородие, – тут же отозвался солдат.
– Заходи да двери за собой прикрой. Сколько ты со мной, Петрович, по миру-то ходишь на службе Государевой, да приумножаешь силу оружия русского, Богом нам данную?
– Так уж боле двадцати лет, Ваше Высокоблагородие, всегда при Вас.
– Ты мне скажи, какая молва о новом ротном командире во 2-ой роте среди рядовых-то ходит, и обижает ли он поступками своими по несправедливости?
– Хороший командир, Ваше высокоблагородие. Да и какая молва-то у рядового быть может? Всё чин по чину.
На лбу денщика выступила испарина.
– Ты что мне тут лясы точишь, обалдуй старый, или меня одурачить хочешь? А ну выкладывай, что судачите. Врать будешь, так меня знаешь, пощады не жди.
– Так многое судачат, всё же от безделья больше, как старухи базарные косточки перемыть могут, а говорить-то и не о чем больше в инвалидах. Баб-то своих да детишек не видят давно, всё друг про друга знают, вот и веселят себя сплетнями мушкетёры.
– Давай без прелюдий.
– Ваше высокоблагородие, я про людей не говорил, я про мушкетёров наших-то.
– Ах ты, остолоп безграмотный, дальше гутарь.
– Понял, Ваше высокоблагородие. Так шепчут, что с самого Санкт-Петербургу переведён, в Преображенском полке служил. Любовь у него большая была с дамой знатной, озлобил он её любовными утехами с фрейлинами да вольной разгульной жизнью, вот его и перевели в Могилёв, подальше от Петербургу. Говорят, хвастовством своим славен безудержным да расточительностью в разгуле пьяном.
– Что-то, я смотрю, вольнодумие у тебя сильное, да язык чешется супротив офицера, давно видать тебя не радовал я телесными наказаниями. Чтобы я не слышал кривотолков боле. Пошёл вон отсюда.
– Есть, Ваше высокоблагородие!
Денщик выбежал из квартиры как ошпаренный, на бегу крестясь и к Богу обращаясь:
– Боже, пощади мою душу грешную да за язык мой скверно словный, не введи во искушение раба своего.
Фон Коллен подошёл к бару, налил из графина полный бокал «Лафита», одним залпом осушив его до дна.
«Ну вот, разворошил осиный улей, лучше бы не трогал. Ну что у тебя за натура?» – казнил он себя.
– Разрешите, Ваше высокоблагородие? – прервав мысли полковника, спросил, войдя, Радич.
– Да, да, проходите, проходите, Александр Антунович.
Убрав послужной список под карту, Коллен встал.
– Присаживайтесь.
– Спасибо, Василий Альбертович, с Вашего позволения, постою.
– Как знаете, Александр Антунович, как знаете. Вы в подчинении моём находитесь сравнительно недавно, тем не менее это не даёт мне право пренебрегать своими должностными инструкциями, – убрав руки за спину и меряя шагами квартиру, голосом, не терпящим возражений, констатировал Коллен.
– Если Вы об утреннем смотре, то хотел бы доложить по форме: замечания устранены, Ваше Высокоблагородие.
– Об этом чуть позже, Александр Антунович. Я по занятости своей вовремя не изучил Ваши бумаги да и не побеседовал по душам при Вашем представлении в батальоне. Что абсолютно не украшает дворянина и тем более офицера моих чинов. Возраст, возраст, знаете ли, да ранения старые.
– По Вам и не скажешь, Ваше высокоблагородие, Вы любому унтер-офицеру фору дадите.
– Спасибо, Александр Антунович, за любезные слова в мой адрес. А не можете пояснить одну маленькую вещицу?
– Всегда к Вашим услугам, Василий Альбертович.
– Карьера у Вас по службе как Вифлеемская звезда, яркая, красивая, но быстро сгорающая, прости меня, Господи.
Колен перекрестился. Затем продолжил.
– Как же так получилось, что такой образованный офицер, начавший свою службу в гвардии, ни с того ни с сего был отправлен в Могилёв? Я понимаю, высшая должность, будущая карьера. А как же светское общество, роскошь и щегольство, балы и утехи? Не думаю, чтобы Вам это было по душе. Или карточные долги, барышня?
– Это личное, Ваше высокоблагородие, я не имею удовольствия рассказывать об этом.
- Значит, барышня. Надеюсь, это не скажется на Вашей службе. Более вопросов от меня не будет. Скажите, как в вашей роте с дисциплиной?
– Дисциплина на высоком уровне, Ваше высокоблагородие. Солдат более всего изучает устав да по плацу маршем ходит.
– А Остапчук чем Вас не порадовал?
– Не перечит мне, но поправить пытается в обучении моём. Любят его солдаты сильно, байки да прибаутки рассказывает, коих у него воз да маленькая тележка. Словом, дисциплину разлагает. Перевести бы его или на пансионат отправить.
– Вот так и разлагает, шутками да прибаутками?
– Да, именно так.
– Вы всё поймёте сами, Александр Антунович, я надеюсь, что поймёте, и довольно скоро, балов тут нет, фаворов тем паче. А рядовой Вам заменит светское общество, роскошь и щегольство, балы и утехи. Нельзя солдата по живому резать, к нему подход нужен, ненавязчивый подход, дабы не вразумил чего лишнего в голову себе. А рядовой монетой чистой отплатит, поверьте мне, голубчик. Поверьте, уж я-то знаю. Вы свободны.
«Горизонт, по обыкновению, был покрыт тучами»
Губернатор
В 12 часов командиры Могилёвских подразделений собрались на квартире шефа пионерного полка полковника Грессера.
– Господа, – начал полковник Грессер. – Начнём немедля, мой полк может противопоставить маршалу Даву три егерских и одну минерную роты числом в триста восемьдесят штыков, более сил нет. Пардон, господа, подзабыл, гонец доложил, что с минуты на минуту подойдут рекруты.
– Александр Иванович, – продолжил фон Коллен, – с учётом прибытия сопровождения, в моём гарнизоне насчитывается двести семьдесят два мушкетёра с офицерами, из которых более половины инвалиды, да команда городовых драгун, в которую входит два унтер-офицера и двенадцать рядовых. Батальон не полон, так как снаряжены команды для казённых дел были до известия оного.
– Ну вот, господа, и посчитались. Противопоставить-то нам шибко и нечего супротив француза. Ваши предложения, господа, – подытожил Грессер.
– Первое, что необходимо, – это провести оповещение и эвакуацию мещан, – продолжил Коллен. – Думаю, город надо оставить и присоединиться к действующим войскам...
Фразу Коллена прервал вошедший гражданский губернатор граф Дмитрий Александрович Толстой.
– Прошу прощения за опоздание, господа, я пропустил Ваше обсуждение. Тем не менее выскажу своё разумение, так как осведомлён не менее Вашего. О французе мещан оповещать не стоит, дабы панику не создать да толчею, во избежание жертв необоснованных в городе. Так что пусть и далее остаются в неведении. Ну а оборону организовать нам придётся, как ни крути, Могилёв важным является в стратегии, ведь сам Багратион от третьего числа сего месяца заверил, что корпусу Раевского в Могилёве быть. Город оставлять ни в коем случае нельзя. А запасов оных и фуража в закромах сколько для войска нашего? Вы знаете? То-то, господа, и француз это знает, потому так и идёт рьяно, штыка русского не боясь. Остаться надобно всем нам в городе и готовыми быть.
– Уважаемый Дмитрий Александрович, – продолжил Грессер. – Вас не успели уведомить, что корпус генерала Раевского в город не прибудет. Ваша категоричность в вопросе оставления города мещанами лично в моём понимании неуместна. Возможно, Вы примете решение оставить в городе только гарнизон и начать эвакуацию жителей?
Толстой нахмурил брови, недовольно оглядел присутствующих.
– Господа, правом, данным мне Государем Императором, я принимаю всю ответственность решения на себя и слово моё окончательно, обжаловать его негоже.
После слов губернатора наступило молчание. Повисшую тишину в зале нарушало только жужжание овода, пролезшего через щель в оконце. Напряжение кожей ощущал каждый присутствующий. Офицеры переглядывались между собой, но делали это со свойственной им грацией, не нарушая этикета. В их глазах читалось непонимание и лёгкая растерянность.
– Так тому и быть, Дмитрий Александрович, – выдержав паузу, продолжил Грессер. – Господа офицеры, предлагаю блеснуть полководческим талантом, с нашими-то силами как никогда это кстати. Обороне Могилёва – быть! Приступим, господа!
Офицеры немногочисленного гарнизона города начали подготовку к защите Могилёва от превосходивших сил противника.
А в это время в штабе арьергарда первого корпуса Великой имперской армии....
"Тебе благодарение, знаменитый Даву,
столько пользам России послуживший!"
генерал А. П. Ермолов
Маршал Даву
При свете лампад, в центре темной походной палатки, стоял высокий сухощавый человек, склонившись над широким грубо сколоченным столом, он задумчиво смотрел на разложенную военную карту. Блики отражались на блестящей от пота лысине. Внезапно вспыхнул яркий свет, вызванный резким открытием штор палатки, и заставил человека зажмурить глаза. Он громко выругался.
– Какого чёрта!
– Господин маршал! Генерал Компан, прибыл по вашему приказу.
– А, Жан Доминик, проходи, нервы ни к чёрту. Сразу к делу, Жак. Как думаешь, куда пойдёт Багратион?
– Багратион отличный стратег, думаю, он свою армию поведёт через Могилёв на Оршу, –
ответил Компан.
– Интересное рассуждение, подкрепи более чёткими выводами, – парировал Даву.
– Дело в том, господин маршал, что в Могилёве, как Вы знаете, большие запасы продовольствия, фуража, амуниции и перевязочных материалов. Раненых и немощных можно отправить по реке, ну а мост даст возможность переправить войска на левый берег Днепра для перегруппировки или отступления. В любом случае, маршал, это понадобится и нам, даже если мы не застанем там Багратиона с его армией.
– Очень полный ответ, Жак. Ты знаешь, я думал о том же, и даже написал об этом Императору. Отправьте приготовленное мной письмо Бонапарту.
Даву взял конверт со стола, скреплённый сургучной именной печатью, протянул его генералу.
– Будет исполнено, маршал, гонец отправится незамедлительно. Генерал отдал воинское приветствие и скрылся из виду, зашторив вход в палатку.
Наступивший полумрак ввёл Даву в транс. Он всегда предпочитал ночь дню, а луну солнцу. Ночь дарила ему покой и блаженство, коих не давал день со своей суетой.
– Зря мы сюда пришли, я пытался отговорить Императора, но, к сожалению, не смог, – вслух проговорил Даву и глубоко вздохнул.
Из темноты палатки вышла стройная женщина, облачённая в голубое длинное платье.
– Луи, не вини себя, ты не смог бы ничего изменить, ты солдат и всегда им был, а значит, ты ведом волей своего господина, Императора, – ответила идущая к Даву женщина.
– Луизе, любовь моя, ты единственная, кто меня понимает и поддерживает.
– А как бы поступила любящая жена?
Даву улыбнулся. Обнял супругу.
– Мне пора, Луизе, нужно осмотреть войска и пообщаться с командирами. А тебе, любовь моя, не место среди этой грязи войны. Собирайся, сегодня ты должна отправиться в Париж.
– Но мой господин?! – воскликнула Луизе.
– Это не обсуждается, Луизе, – в жесткой форме ответил маршал и быстрым шагом направился к выходу из палатки...
Выйдя, Даву остановился, вдохнув полной грудью свежесть летнего хвойного леса. Охрана маршала приняла стойку смирно и только незаметные начальнику взгляды часовых выдавали, что они не высечены из мрамора.
Лагерь авангарда первого корпуса Великой имперской армии располагался в лесном массиве в пяти километрах от Минска, хотя в Минске маршалу и его армии отвели почётное место дислокации. Даву не любил роскошных апартаментов и светского общества, его жизнь была всегда проста в быту, что выдавало в нём истинно преданного солдата своей Империи. А солдата с его положением жизнь вынуждала носить маску, она была безлика и холодна, с отсутствием каких-либо эмоций, эта маска вселяла ужас его врагам. Он не любил её, но жизнь диктовала свои условия, и большую её часть ему приходилось носить эту маску. А где-то в глубине души была запрятана настоящая натура полководца, жизнерадостная, полная счастья, любви, заботы, тонкости и грации, и настоящего Даву видели очень немногие, и даже любимая супруга Луизе видела очень редко. Даву прекрасно понимал, что длительное ношение маски сказывалось не только на личности, но и на окружении. Поэтому маршал по-настоящему был несчастен и одинок, но маска никогда не выдавала своего хозяина, и именно маска заслужила, а не Даву, прозвище «Железный Маршал».
Лагерь как всегда был оживлён, среди стройных рядов походных палаток строем ходили солдаты, артиллеристы обслуживали орудия и нагружали повозки боеприпасами, выполняя рутинную военную работу.
Всё было готово к походу на Могилёв, и Даву не сомневался, что захватит этот российский город без боя. Оставалось дождаться приказа Императора.
"В полках русских не стало героя и человека"
генерал Сен-Женье о генерале Я.П. Кульневе
Не числом, а умением
Обычно оживлённый город утопал в мёртвой тишине, улицы были пусты, окна на домах прикрыты ставнями. Лишь одинокие полицейские патрули драгун, обходившие улицы по утверждённым заранее маршрутам, выдавали, что Могилёв не покинутый город. Утро 7 июля 1812 года выдалось тихим.
В это утро полковники Грессер и Коллен уже находились у губернатора и обсуждали стратегию обороны города.
– Господин Губернатор, для более четкого понимания действий неприятеля три часа назад мной по Вашему приказу был выслан дозор в Княжицы. По городским слухам там находятся передовые пикеты французов, – доложил Коллен.
Стук копыт о каменную брусчатку и крики на улице прервали начавшийся диалог. Через минуту в комнату ворвался бывший полицмейстер Литвинов. Куртка Литвинова была похожа на лохмотья и покрыта грязью. Он быстрым шагом прошёл к столу, возле которого находились офицеры, не сказав ни слова, налил стакан вина из графина и залпом осушил его до дна. Отдышавшись, Литвинов заговорил.
– Прошу прощения, господа, дело не требует отлагательств. Я только что прибыл с Княжиц. Мы с Подашевским наткнулись на передовые пикеты француза, пришлось принять бой. Кое-как ноги унесли, но подарочек всё-таки с собой взяли. С французским у меня плохо, а так, вот, пожалуйста.
Литвинов указал рукой на дверь. В комнату влетел подтолкнутый конвоиром, связанный французский солдат в форме конно-егерского эскадрона. Француз, не удержав равновесия, со всего маху упал на пол, разбив при этом лицо.
– Ну голубчик, аккуратнее, аккуратнее, – улыбнувшись, попросил конвоира фон Коллен.
Пленного, не развязывая от пут, усадили на стул. Он смотрел по сторонам как загнанный зверь, и в его глазах читалось непонимание происходящего и страх.
– Начнёмс... солдатик, – Коллен и Грессер подошли к пленному.
Допрос с пристрастием проводить не пришлось, пленный на удивление оказался сговорчив и рассказал сам всё, что знал, о движении войск неприятеля.
– Уведите пленного, окажите помощь и накормите, – отдал распоряжение Коллен.
– Оборону организуем, как и планировали ранее, господа. Если нет возражений, прошу Вас, занимайтесь, – подытожил губернатор.
– Ну что же, не числом, а умением, с Богом! – сказал полковник Грессер и быстрым шагом пошёл к выходу.
Коллен сразу направился в квартиру, где провёл короткое совещание со своими командирами.
В течение пяти часов ротные командиры внутреннего гарнизонного батальона выставили караулы
у Шкловской брамы, провиантского магазина и моста через Днепр, и пикеты на перекрёстках дорог. Укрепление и оборудование в инженерном отношении занятых позиций проходило в спешке, так как по данным разведки неприятель должен был подойти к городу уже с раннего утра.
Коллен же лично возглавил остатки внутреннего гарнизонного батальона, имея на вооружении всего две городских пушки. Ровно в 23 часа 7 июля Коллен отдал приказ на выступление батальона к Виленскому полю, где он должен был соединиться с отрядом Грессера. По выходу войска были расположены в два батальонных каре, по флангам установлены городские пушки.
Караул у Шкловской брамы, 20 часов 30 минут, 7 июля 1812
– Поднажми, ребятки, ещё чуть-чуть.
Инвалиды 1-го взвода первой роты несли поваленное дерево, дабы перекрыть дорогу к Шкловской браме и не допустить прорыва кавалерии неприятеля. Мешки, набитые песком, аккуратными рядами лежали друг на друге, очерчивая первую линию обороны на пути к охраняемому рубежу.
– Перекур, – крикнул командир первой роты капитан Пустырников.
Солдаты, переговариваясь и смеясь, расположились мелкими группами. Каждый из них знал, что их ждёт с утра нелёгкий, неравный бой с очень сильным противником. Но ни у кого не было страха, все прекрасно осознавали, что от их действий зависит судьба жителей Могилёва. Они были готовы к смерти, но перед тем как умереть, каждый хотел забрать с собой побольше супостата.
Капитан Пустырников осматривал укрепления и завалы на подступах. Проходя мимо группы солдат, обсуждающих предстоящую битву, остановился.
– Ваше благородие, разрешите обратиться? – задал вопрос рядовой солдат.
– Давай, солдатик, не уж-то тревожит чего?
– Как думаете, Ваше благородие, победим?
– Конечно, победим, Иванов. А что, сомнения какие?
– Да нет, Ваше благородие, сомнений нет. Мы тут что гутарим-то? Помереть-то не страшно, страшно в одиночестве, так что французов с собой забрать да побольше надобно. Как-никак на том-то свете хоть повеселят басурмане, где шуткой, а где и спляшут, коль кулаком облюбовать хорошо.
Солдаты дружно засмеялись, их смех разносился на версту, вселяя уверенность в горожан. Капитан Пустырников посмеялся от души вместе с солдатами.
Караул у провиантского магазина, 23 часа 00 минут, 7 июля 1812
Поручик Лисовой, получив необходимые инструкции, организовал оборону по всем правилам военной науки, перекрыл подступы к магазину разным мусором, камнями и всеми подручными средствами, что попадались на глаза. Солдаты с утра работали без перерыва, нехватка времени – вот главный враг на текущий момент. А солдату надобно перед сечей отдохнуть да поесть от пуза.
Лисовой отдал распоряжение о прекращении работ, расположил солдат по огневым точкам, дал время привести себя в порядок, умыться и поесть. Объявил об отбое, солдаты уснули на позициях.
Утро обещало быть жарким.
Караул у Луполовского моста через Днепр, 4 часа 21 минута, 8 июля 1812
Солдаты, измученные ночной работой по сооружению инженерных заграждений, спали прямо на оборудованных ими огневых позициях.
Капитан Салтыгов и прапорщик Плеханов проверяли дозорных, когда послышались первые выстрелы со стороны Шкловской брамы.
– К бою, – выкрикнул Салтыгов. – Дозорные, занять позиции, всем ждать приказа.
– Не числом, а умением, Ваше благородие, – сквозь зубы, сказал Плеханов.
«На войне — всё случайность, а самая
большая случайность — жизнь и смерть»
Первая победа
В 4 часа 21 минуту 8 июля со стороны Княжец на Виленское поле рысью шёл авангард третьего конно-егерского эскадрона французов. Не сбавляя темпа, авангард кавалерии перешёл в наступление и двинулся на батальоны Коллена и Гессера, оголив сабли.
– Пли... Заряжай... Пли... – голоса ротных командиров слышались на поле.
Дружные чёткие залпы ружей и пушек Русского воинства, как музыка, отражались эхом по округе и растворялись за много миль от места сражения, неся смерть наступавшему неприятелю.
Густой дым от частых ружейных выстрелов заполонил пространство вокруг оборонявшихся батальонов.
Дым рассеялся, открыв вид на поле брани. Французская кавалерия спешно повернула назад и скакала прочь от позиций защитников Могилёва. Тройка одиноких коней на поле медленно брела в сторону Княжец, потеряв своих седоков. На поле осталось лежать с десяток убитых французов.
Тишину нарушил громкий крик солдата:
– Ура! Ура! За Царя ! За Отечество!
Солдаты и офицеры дружно его поддержали, как гром среди ясного неба на весь город разносился победный клич Русского воинства.
– Нахрапом хотели взять, супостаты, – сплюнув, констатировал Грессер.
– Да, Александр Иванович, не под рассчитал француз малехо, – ответил Коллен.
Дружный смех командиров встрепенул рысаков, на которых они сидели.
Командиры выехали перед батальонами, вступительное слово произнёс фон Коллен.
– Ну что, солдаты? Воочию ли вы убедились в непобедимости армии Наполеона? Где эта хвалёная французская удаль? На нашей земле бить врага, что мёду хлебать, – слаще не бывает. Так не посрамим воинство Русское, головы положим за Отчизну. Не быть нам битыми на земле нашей, видит Бог, не быть. Умрём за веру православную, как подобает солдату русскому! За Царя! За Отечество!
Солдаты громко и хором повторили последние слова Коллена. Когда вновь наступила тишина, Коллен продолжил свою речь.
– Славное было начало. Скоро битва назревает страшная, как основные силы супостата подойдут. После этой битвы и радоваться вместе будем, коль кто жив останется. Давайте помолимся вместе, братцы, за тех кто погиб, и за тех, кто ещё погибнет.
Командиры спешились и преклонили колена, сняв головные уборы, осенили себя знамением. Их примеру последовали подчинённые.
На поле воцарилась тишина, кто вспоминал убиенных товарищей, кто усопших близких, но все молились об одном и том же – о покое и Царствии Небесном усопшим, и о том, чтобы была ниспослана благодать на Россию – Божию невесту. Ни один российский солдат даже и подумать не мог о молитве Господа за себя.
А в это время в штабной походной палатке арьергарда первого корпуса Великой имперской армии под Могилёвом...
"В русской душе живут и Ангел и Демон"
г. Пермь,конвойный батальон 1998 г., Токарев фон Лихтенштейн
Русские – загадка, господа
– Кто Вам отдал этот приказ, господин Дежан? Вашему эскадрону была поставлена задача только обнаружить противника. И всё! И всё! Какого чёрта Вы ввязались в бой?
Маршал Даву был в бешенстве от действий своего подчинённого, шефа эскадрона.
– Вы где находитесь? Где, я спрашиваю?
– В России, господин маршал.
Командир конно-егерского элитного эскадрона стоял, как нашкодивший мальчик перед отцом, опустив глаза.
– Сколько сражений вы выиграли у русских? Сколько, я спрашиваю? – продолжил Даву.
– Ни одного, – ответил Дежан.
Гнев маршала стал утихать, Даву был быстро отходчив. Он вернул себе самообладание и дальше продолжил в обычной, спокойной, присущей ему манере.
– Сколько потеряно егерей?
– Семь человек убито, четыре ранено, – не поднимая глаз, с покорностью в голосе ответил Дежан.
Старшие офицеры, находившиеся в штабной палатке, старались не смотреть на маршала, дабы не попасть в опалу под горячую руку.
– Господа, – продолжил Даву. – Вы знаете, кто такие русские?
Офицеры французской армии молчали.
– То-то и оно. Я Вам дам пищу для размышления, а Вы послушайте и примите к сведению, сделав для себя соответствующие выводы.
Даву начал свой рассказ.
– После подписания Тильзитского мира я был вместе с Императором Бонапартом на его встрече в 1808 году с Александром 1-ым в Эрфурте. Вы знаете, господа, Российский Император произвёл на меня сильное впечатление как грамотный и образованный дворянин. Бонапарт познакомил меня с ним. Долгие разговоры до позднего вечера о политике за бокалом вина, о тактике и обучении войск, привели к тому, что Император Александр меня пригласил посетить Санкт-Петербург. Конечно, согласно этикету я ему не смог отказать, и по приезду не был разочарован в этом. В 1809 я приехал в Санкт -Петербург. Да, красивейший город, господа.
Даву прикрыл глаза, его лицо было умилено воспоминаниями.
– Я Вас с ним познакомлю, как только мы окончим эту войну.
Он продолжил.
– У русских много непонятных лично мне традиций и «забав», как они это называют. Помню, был это конец февраля, мороз жгучий стоял, я укутался в тулуп и наблюдал за гуляньем со стороны, мне было интересно. Толпы весёлых русских танцевали, пели, с ними вместе танцевали медведи на задних лапах. Интересное зрелище, я бы в жизнь без мушкета и сабли к медведю не подошёл, а они танцуют. Кидали друг в друга снежными комьями, и даже дети, в кого снежком попали по лицу, не плакали, а смеялись и радовались. Понимаете, радовались! У них этот праздник называется масленицей. Затем я увидел самое странное. Две толпы мужчин, каждая из которых по численности была более сотни, встали напротив, скинули верхнюю одежду и с криками бросились друг на друга. Сомкнувшись, они начали что есть мочи бить друг друга. Кто падал, того подымали, а кто поднялся, был весь в крови и, смеясь, с радостным взором, опять кидался в драку. А наутро все люди ходят по городу и просят друг у друга прощения, целуются и обнимаются.
– Господин маршал, это из-за драки? – спросил один из штабных офицеров.
– Нет, за жизнь, за свои поступки, неразделённую любовь, злобу и ненависть, за всё.
– Я так и не понял, кто такие русские, чего они хотят от жизни мирской. Они противоречивы, непредсказуемы в своём противоречии, и лично для меня не поддаются здравому смыслу. Для себя я сделал один вывод: русские – это загадка, господа. И этим они сильны. Но довольно, господа, хватит лирики, давайте за работу.
Даву склонился над картой, вокруг собрались офицеры.
Кто пойдёт по следу одинокому?
Сильные да смелые головы сложили в поле в бою.
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме да с твёрдой рукой в строю.
В. Цой
Жарче только в аду
Не прошло и часа, а войска Наполеона Бонапарта уже выстраивались в боевые порядки на Виленском поле.
–Punch!
Артиллерийская рота французов, развёрнутая за боевыми порядками пехоты, дала залп.Французские ядра точно ложились в цель. Боевые порядки защитников Могилёва значительно редели с каждым залпом французской артиллерии. Солдаты русских батальонов стояли, теряли товарищей, но стояли.
– Punch!
Второй залп.
И опять ядра летели на защитников, убивая, калеча. А кого не убило и не покалечило, посекло осколками. Русский солдат стоит.
Тишина. Как она прекрасна, думал каждый защитник. Иные мысли не тревожили.
– L'avant! – послышался протяжный крик со стороны противника.
Французские офицеры отдали приказ к наступлению. Под барабанный бой на позиции защитников Могилёва ровным строем шёл 25-ый линейный полк полковника Дюнема.
– Подпускаем на выстрел, даём два залпа и ретируемся, Александр Иванович? – поинтересовался фон Коллен.
– На боле нас и не хватит, господин полковник, - ответил полковник Грёссер.
– Стоим, огонь по моей команде, подпускаем на прицел – сто шагов.
Командиры подразделений оборонявшихся батальонов продублировали приказ войскам.
По всему фронту Виленского поля, как сплошная синяя лавина, надвигалась французская армия. Для командира внутреннего гарнизонного батальона время остановилось. Триста шагов, барабанный бой, двести пятьдесят шагов, двести, сто пятьдесят шагов. Напряжение солдат и командиров достигло своего апогея. Сто двадцать, сто десять. Уже различимы на фалдах мундиров французских солдат вышитая синяя буква «N», увенчанная короной. Сто.
– Огонь!
Шквал огня с едким пороховым дымом заслонил периметр обороняющихся Могилёва. Строи французов заметно поредели. Но в ту же минуту на место павших французских солдат вставали новые. Барабанный бой не прекращался.
Фон Коллен смотрел на солдат и командиров своего батальона. Инвалиды не торопливо, но с чёткостью и проворством, досылали в канал ствола порох, ветошь, пулю, утрамбовывая всё шомполом.
– Вот, Александр Иванович, полюбуйтесь, а ведь сетовали на меня за муштру-то.
– Ммм... да, – задумчиво ответил Грёссер.
– Огонь!
Второй ружейный залп, и опять упал француз, и место павшего занял другой.
Караул у Шкловской брамы, 7 часов 20 минут, 8 июля 1812
Майор Дежан во главе подчинённого ему эскадрона и приданной австрийской пехотной роты под прикрытием складок местности с правого фланга обошёл основные силы отряда Грёссера и батальона фон Коллена.
Егерский эскадрон галопом влетел в город у Шкловской брамы, но внезапно передовые отряды наткнулись на искусственное препятствие в виде поваленных деревьев, мешков и прочего хлама, отделяющих неприятеля от боковых улочек и проулков. Узкая брусчатая дорога не давала места для манёвра кавалеристам. Въезд был на возвышенности, и скачущие галопом вслед передовому отряду егеря натыкались на своих, кони вставали на дыбы, скидывая не слишком прозорливых седоков. Толчея, создавшаяся у брамы, была лучшим подарком для капитана Пустырникова. Он ещё раз подтвердит, что не чужды ему полководческие таланты и оборона была организована правильно.
– Караул, пли!
Ружейный залп караула опрокинул наступавших егерей, вынудив неприятеля отступить. Раненые лошади пытались встать, но у них это не получалось, они валились на бок, вновь и вновь придавливая своих седоков. Фырканье животных и стон раненых французских солдат – итог первой атаки на Шкловскую браму.
– Что, братцы, как Вам удаль французская? – крикнул кто-то.
Послышался дружный смех.
Не прошло и трёх минут, как на въезде показался всадник с белым флагом. Подъехав к своим раненым, он спешился и пошёл в сторону позиций караула. Это был французский офицер в звании капитана.
– Les n;gociations, – кричал офицер, размахивая белым флагом.
На середине дороги от позиций караула парламентёр остановился. К нему не спеша подошёл капитан Пустырников.
– Майорэ Дежан, комадирэ эскадрон, великий армии император Наполеона, – представился на ломаном русском офицер, отдав воинское приветствие.
– Сapitaine Пустырников, commandant en second de la compagnie La f;d;ration de l'empire, – на чистом французском ответил капитан Пустырников, отдав честь.
– Ультиматэ, сдавайся, тебе и люди, жизнь, еда, всё.
– Ультиматум, говоришь? А что, давай, только у братцев спросим, ну а там, глядишь, и ответим. Пустырников улыбнулся, хлопнул по плечу удивлённого Дежана.
– Братцы, жизнь тут предлагают нам подарить, как оно вам?
– Нам, Ваше благородие, Бог жизнь даёт, а не француз разный. Вы тама скажите, мы живота своего не пожалеем, костмя ляжем тута.
– Даааа, – послышались утвердительные голоса.
– Вот как-то так, Дежан, не обессудь, враг, всё будет хорошо.
Пустырников, улыбаясь, ещё раз хлопнул по плечу майора и протянул ему руку. Дежан, ничего не понимая, пожал руку Пустырникова.
– Кони, милосердия, прошу Вас, капитан, – попросил Дежан.
– Я помогу.
Пустырников кивнул и, достав пистолет, пошёл с Дежаном к раненым лошадям. Пистолетные выстрелы прервали мучения бедных животных.
Офицеры разошлись по своим позициям.
Десять минут, и лавина австрийской пехоты, беспорядочно стреляя, хлынула на браму. Защитники брамы до последнего вздоха защищали занятые позиции. Улочку затянуло пороховым дымом. Целый час отделение инвалидов первой роты внутреннего гарнизонного батальона под командованием ротного командира Пустырникова сдерживало натиск десятикратно превосходящего противника. Дым рассеивался. Французы уже не шли нахально лавиной, а используя местность и завалы, отбитые ими большой кровью, и на которых они закрепились.
– L'avant!
Французские солдаты пошли вперёд. Пистолетный выстрел. Французский солдат упал, сражённый пулей. Капитан Пустырников встал, пошатываясь, офицер еле держался на ногах, он был трижды ранен. Оглянувшись по сторонам, увидел своих погибших подчинённых. Подняв саблю, он вышел из-за баррикад навстречу неприятелю.
– За Веру, Императора и Отечество!!!
Капитан поднял саблю в приветствии и двинулся на неприятеля.
– Stop, cessez-le-feu, – послышался знакомый голос майора Дежана.
Но было уже поздно.
Залп. Три пули попали в русского офицера, он упал. Дежан подбежал к Пустырникову, он ещё был жив. Дежан склонился над героем, приподнял его голову, густая кровь шла горлом, прерывистое дыхание говорило о скорой смерти. Широко открытые голубые глаза Пустырникова смотрели на майора французской армии.
– Милосердия... Дежан. Я выполнил... свой... долг... до последнего... Солдат жалко... и... мог дольше держа...
Темнота и яркий свет в конце, идущий к нему светлый силуэт прервали последние слова капитана. Пустырников улыбнулся. Последний вздох. Тишина...
– Прощай, друг мой, враг мой, – проговорил Дежан, прикрыв открытые глаза Пустырникова.
Намного позже полковник французской армии Дежан в своих мемуарах писал:
«Я не видел большей храбрости и самопожертвования, чем у русского солдата, большей чести и доблести, чем у русского офицера. Найдя друга, я его потерял так же быстро, как и обрёл. Вечная память всем погибшим и слава всем выжившим в той войне!»
Караул у провиантского магазина, 8 часов 30 минут, 8 июля 1812
Если бы офицеры и солдаты караулов и пикетов, снаряжённых от внутреннего гарнизонного батальона, могли видеть картину обороны с птичьего полёта, то она бы предстала им именно такой: узкие улочки северо-западной окраины города наводнила синяя масса французских мундиров, не поддающаяся счёту в сравнении с защитниками Могилёва; то тут, то там появлялся дым от ружейных выстрелов. Синяя масса заполняла собой все дороги, так похожие на артерии. Как инородные тела, не встречая сильного сопротивления у ослабленного организма, завоёвывают его, французские войска с завидным упорством продвигались к центру. Очередной неожиданный сюрприз в виде караула у провиантского магазина встретился Наполеоновской армаде и встал сплошной стеной.
«Опять завалы и перекрытые улочки, опять жертвы, почему? – спрашивал себя майор Дежан. –
Почему русским просто не сдаться и сохранить себе жизни, как делает весь просвещенный мир? Они же знают, что умрут. Прав Даву, русских не понять».
Опять стрельба, дым, раненые и убитые.
– Кузнецов, вспороть мешки и облить муку известью, – отдал приказ поручик Лисовой. – Долго мы не продержимся.
Солдат под ружейными выстрелами короткими перебежками двинулся к складам.
Превосходящие силы французов, теряя солдат, шли вперёд. Таяли силы немногочисленного караула. Рукопашная схватка была яростной и короткой, звон сабель, стоны раненых, выстрелы. Всё закончилось быстро, как только кавалеристы Дежана ввязались в бой. Это была бойня, защитников рубили и топтали копытами. Внезапно пришедший дождь смывал с улиц Могилёва кровь погибших русских и французских солдат, красные ручейки по водосточным желобам очищали город от пришедшей смерти. Дождь смывал кровь, но не смывал память живущих о героях, павших за своё Отечество, за свой Могилёв. Караул у провиантского магазина пал, но каждый оборонявшийся взял с собой не менее пары супостатов, более половины продовольственных запасов были уничтожены рядовым Кузнецовым. Солдат понял, что не успеет выполнить приказ, и решил поджечь магазин, но был застрелен в спину. Он выполнил свой приказ, насколько это было возможно, боролся до конца, и языки факела, лежавшего рядом, отражались в открытых глазах погибшего рядового инвалидной роты.
Караул у Луполовского моста через Днепр, 9 часов 15 минут, 8 июля 1812
Капитан Салтыгов видел как мещане нескончаемым потоком со скарбом и детьми бежали через охраняемый им мост на другой берег Днепра. Позади мещан отчётливо слышны были приближающиеся выстрелы. В конце людской массы показались отступающие солдаты второй роты капитана Радича. Они отстреливались, прикрывая отходящих мещан. Заняв позиции в начале моста, организовали первую линию обороны. Салтыгов видел, что капитан Радич был растерян и не отдавал приказы, а просто сел на брусчатку, обхватил голову руками, потирал её у висков. Приказы отдавал седой солдат, Салтыгов признал в нём весельчака рядового Остапчука.
– Давай, ребятушки, помрём с честью, не бойсь, на небе заждались уж нас родные, – приободрял солдат Остапчук.
– Молодой, Петька, ну-ка благородие отведи на другой берег, негоже благородию-то так сидеть.
Покинув позицию, к капитану Радичу подбежал рядовой, взял его под мышки, поволок ко второй линии обороны. На мост галопом въехали французские егеря, залпы русских ружей сбили с седла двоих, но егеря продолжали движение, не сбавляя темп. Врезавшись на скаку в ряды первой линии, они раскидали солдат, как карточный домик, в разные стороны. Оставшиеся солдаты во главе с рядовым Остапчуком, отстреливаясь, отступали ко второй линии обороны моста. Егеря с саблями наголо рубили отступающих. Остапчук оступился, и в падении увидел блеснувшую возле лица шашку, чуть не снёсшую ему голову, ударился темечком о брусчатку и потерял сознание. Егеря что есть прыти неслись по мосту. Дошедший с капитаном Радичем до середины моста солдат остановился, отпустив капитана, повернулся к неприятелю лицом, снял с плеча ружьё, и успел произвести выстрел, но пуля не достигла цели. В ту же секунду солдату рассекли лицо. Выронив ружьё, он интуитивно схватился руками за лицо и пал замертво. Капитан Радич побежал в сторону позиций капитана Салтыгова, но споткнулся и упал. Встал и, пряча лицо руками, с ужасом закричал, видя, как настигший его егерь замахнулся на него саблей. Отсечённая правая рука капитана упала, а вместе и голова, которая покатилась по мосту и исчезла в холодных водах Днепра. Обмякшее тело, как мешок, повалилось наземь.
Капитан Салтыгов безмолвно наблюдал за происходящим, ружейные выстрелы его караула не смогли бы нанести даже малого урона врагу и оказать помощь погибавшим солдатам, так как расстояние было слишком велико. Отдавать приказ на контрнаступление не имело никакого смысла, так как мост был открыт. Салтыгову оставалось только безучастно смотреть. И только позор единственного русского офицера, спасавшего свою жизнь из-за страха смерти, ещё больше разжигали в нём злобу к наступавшему врагу. И эту боль позора офицерского корпуса ему придется нести всю свою жизнь, даже если она будет недолгой, дабы не обесчестить мундир офицера. Всё увиденное останется навечно в его душе.
К конным егерям подоспела австрийская пехота, наступая, они скидывали раненых солдат внутреннего гарнизонного батальона с моста. Пришедший в себя после удара Остапчук тоже был выброшен в Днепр.
Французские войска шли вперёд. Залп ружейных выстрелов караула. Падающие тела французов. Ещё залп, и опять падающие тела. А они всё идут, им нет конца, бесконечная вереница французских солдат.
– Откуда же вас столько? – прошептал капитан Салтыгов. – Пли.
Затем капитан обратился к подчинённому.
– Плеханов, бери троих мушкетёров и организуй отправку раненных и мещан по Днепру, грузи всех на баржи, в Черниговской губернии поспокойней будет. Исполнять!
– Но охрана моста?
– Исполнять, прапорщик.
– Есть, Ваше благородие.
Караул Луполовского моста терял одного за другим своих защитников, но держался. На амбразуры полезла пехота неприятеля. Рукопашная схватка, и француз отступил, дав время перегруппировать подчинённых Салтыгову. И опять бой, лязг оружия, крики раненых. Второй раз неприятель отступил от оборонявшихся.
– Всем отступать, я остаюсь и прикрою, исполнять, – крикнул Салтыгов.
– Ваше благородие?
– Исполнять, солдатики, я сказал. Выдвигайтесь к Плеханову и вместе с ним на баржи в Черниговскую губернию. Вперёд. Оставить на позициях заряженные ружья.
Оставшиеся солдаты нехотя последовали приказу своего командира и покинули позиции, оставив на них заряженные ружья.
Третья атака моста была последней, именно последней, но только для моста, волею судьбы не для капитана Салтыгова. Меняя позиции, он стрелял из заранее приготовленных на огневых точках ружей. Кажется, прошла целая вечность, но капитан Салтыгов, раненный в левую руку и живот, продолжал вести огонь, не подпуская пехоту противника к укреплённым позициям. Но всему когда-то приходит конец, кончились и позиции с заряженными ружьями. Изнемогая от боли, испытывая слабость от большой потери крови, капитан Салтыгов поднял полусаблю, вышел к врагу за баррикады.
– Пардон, – только и смог выговорить Салтыгов, перед тем как потерять сознание, впав в беспамятство перед подошедшим врагом.
Ещё в течении четырёх часов отдельные очаги заранее расставленных пикетов сопротивления защитников Могилёва, снаряжённых от внутреннего гарнизонного батальона, сдерживали наступление превосходящих сил противника. Это дало возможность отступить с минимальными потерями отряду Грессера и внутреннему гарнизонному батальону фон Коллена, а также значительному числу горожан.
Все пикеты и караулы в Могилёве были уничтожены французскими войсками полностью. Лишь не более пяти процентов выживших офицеров и солдат от общей численности попали в плен, и то только потому, что были без сознания или ранены без возможности сопротивляться.
"Не судите, да не судимы будете,
ибо каким судом судите,
таким будете судимы"
Евангелие от Матфея (гл. 7, ст. 1-2)
Варлаам Шишацкий
Церковь Иоанна Богослова, находившаяся рядом с Богоявленским монастырём, собрала в своих стенах не только мещан, которые молились за упокой погибших и спасение здравствующих, но и большинство представителей высшего духовенства Могилёвской и Витебской епархии. Служители церкви в столь сложное для города время приободряли прихожан, укрывшихся в святых стенах дома Господнего.
Распахнулись царские ворота, и из алтаря вышел высокий священнослужитель. Его густая чёрная борода спускалась до широкой груди, увенчанной массивным золотым распятием. Даже не зная духовных санов, архиепископа можно было узнать по его облачению. Саккос, расшитый золотом, голова увенчана митрой, в руке тяжёлый резной посох, инкрустированный драгоценными камнями и увенчанный золотым крестом. Священнослужитель остановился на солее и обвёл всех взглядом.
– И сказал Бог – бойся слёз обиженного тобой человека, ведь он будет просить меня о помощи, и я помогу, – такими словами начал своё вступительное слово архиепископ Могилёвской и Витебской
епархии Варлаам.
– Братья и сестры, мы под десницей Господней, мы дети Его, вера наша будет непогрешима и жизнь наша не во спасении мирском, а в твёрдости духа нашего.
Прихожане осеняли себя распятием и шептали молитвы. Началось Богослужение. Забили колокола, а французские войска уже вовсю хозяйничали в городе, началось разграбление Могилёва, и повальное мародёрство царило в оккупационных войсках.
– Консистории и духовенству прошу собраться в алтаре. – Это все, что услышали мещане от архиепископа Варлаама после службы.
Священнослужители двумя колоннами, минуя солею, исчезали за северными и южными воротами алтаря.
Совещание Могилёвского духовенства проходило в тишине.
– Часом ранее, братья, я получил от Его высочества, маршала Великой армии войск французских и соединённых Даву, депешу, - начал Владыка. – В ней говорится, что мы должны принять присягу на верность французскому императору и италийскому королю Наполеону. Присяга назначена на завтра и проходить будет в Греко-Российской соборной церкви.
– Владыка, это невозможно, а как же стойкость веры православной, что превыше всего? – не выдержал настоятель Могилёвского Братского и Буйницкого монастыря архимандрит Иосаф.
– Это ещё не всё. Мы должны совершать литургии и молебны, поминая Наполеона и супругу его вместо Александра, и исполнять указы особой временной комиссии.
Архимандрит Иосаф не выдержал, резко встав, зло сверкнул глазами, оглянув присутствующих, и, не дожидаясь возмущённых возгласов, убыл из совета. Его примеру последовал и протоирей Стротокович.
Опальные священнослужители украдкой двигались по узким улочкам Могилёва, полные решимости убежать из города в Черниговскую губернию, дабы словом Божием поддержать народ и укрепить их веру в Господа и Отечество, Им хранимое, а если потребуется, то и защищать с оружием в руках.
– А как же паства, Иосаф?
– Паства разумеет, видит Бог, а нам к своим надобно. Мирян в городе держит добро нажитое, нас же ведёт Вера православная, а Вера не кончается за стенами Могилёва. Мы вернёмся, обязательно вернёмся, протоирей, с высоко поднятой головой. Видит Бог, не присягну я на верность супостату, на крест пойду, но не присягну.
Вышедшие из проулка пьяные австрийские солдаты увидели священнослужителей.
– Deutsch der Priester, – солдаты, смеясь, встали вокруг священнослужителей и начали их толкать. Потом им это наскучило, и в ход пошли кулаки и ноги. Обессилевшие и избитые священники не могли стоять на ногах и просто лежали, издавая глухие стоны от сыпавшихся на них ударов со всех сторон. Самый пьяный из нападавших, дюжий рыжий австриец, передал оружие соседу и, шатаясь, начал испражняться на лежащих перед ним священников, успевая поливать их из бутылки с вином и из неё же отхлёбывая.
– Ja, ja, – приговаривал пьяный солдат.
Стук копыт и крик французского офицера прервал веселье выпивших австрийских солдат. И только этот факт сохранил жизнь забитым до полусмерти и униженным священнослужителям. Подъехавшим оказался майор Дежан с группой егерей. Оценив ситуацию, капитан не раздумывая выхватил пистолет и выстрелил в дюжего солдата, который в свою очередь с изумлением в глазах рухнул замертво, сражённый французской пулей.
– Поднять, schneller, – крикнул солдатам Дежан. Он оглядел архимандрита и протоирея, их лица были разбиты так, что не было видно глаз, одеяния были похожи на разодранные лохмотья. Отдав распоряжения егерям, они умыли и привели в порядок священнослужителей, насколько это было возможно, и сопроводили обратно в церковь.
Вся твоя жизнь – это крошечная частица бесконечного времени.
Так смотри же сделай из нее все, что возможно
Марк Аврелий, 165 г. н. э.
Отступай, но не сдавайся
– Отступаем!
Под ружейным огнём супостата солдаты внутреннего гарнизонного батальона под командованием полковника фон Коллена начали отступление, разделившись с отрядом полковника Грессера.
Вдоль городского рва, под плотным огнём неприятеля, немногочисленные войска обороны Могилёва продвигались на ранее оговорённое место сбора вооружённых отрядов.
Инвалиды организованно отступали, чёткие приказы офицеров и безупречное их выполнение солдатами позволили личному составу гарнизонного батальона оторваться от французов, не понеся значительных потерь. Проведя отвлекающий манёвр, обойдя город с фланга, войска вернулись на исходные позиции и повернули на Старо-Быховскую дорогу, выставив летучие конные пикеты для возможной задержки и дезориентации преследующих их войск Даву. В этот день железный маршал не отправил полки в погоню за Колленом и Грессером, уповая на немногочисленность русских войск и отсутствием, по его разумению, какой-либо опасности, а с помпезностью, так любимой французами, со своей свитой вошёл в Могилёв, где на въезде его уже ждал предводитель дворянства Кроер, он низко кланялся и шептал приветственные слова.
– Ваше высокородие, господин маршал, мы только и ждали освобождения, жители-то хотят, как говорится, быть в империи Французской, мы же боле поляки, нежели кто.
Даву грозно посмотрел на Кроера, у последнего от этого взгляда пошла испарина и задёргался глаз. Кроер, кланяясь, замолчал и последовал за маршалом к площади, где уже поджидал городской начальник, который и вручил ему церемониальный ключ от города. В эту минуту к Даву подъехал Дежан, поприветствовав маршала.
– Дежан, Вы молодец! – констатировал Даву.
– Господин маршал, в городе бесчинствуют австрийские и польские войска, пьянство и грабежи.
Даву удивлённо посмотрел на Дежана.
– Так разберитесь с этим, майор, используйте всю полноту власти губернатора переходного времени, наведите порядок.
– Слушаюсь, господин маршал.
В этот же день егерями Дежана прилюдно на площади выстроились войска и были расстреляны двое солдат из австрийского полка, участвовавшие в избиении священнослужителей, в назидание всем присутствующим.
А чуть позднее, глубокой ночью, в шести километрах от Могилёва, на Быховской дороге, соединились отряд Грессера и батальон фон Коллена. К трём ночи 9 июля 1812 года к отступившим Могилёвским войскам примкнул как никогда вовремя подоспевший авангард армии Багратиона, состоящий из казачьего полка и двух полков конных егерей.
Расположившись в лесном массиве, русские офицеры обсуждали план дальнейших действий, так как каждый знал, что допущенная по неизвестным им причинам беспечность маршала Даву, будет быстро им же и исправлена. Войска готовились к отпору французских войск на Старо-Быховской дороге. Остаток ночи прошёл в подготовке к обороне, отрывались окопы для пехоты, готовились и укреплялись позиции для артиллерии, в местах вероятного прорыва конницы французов, сооружались искусственные завалы, с таким учётом, чтобы обеспечивалась беспрепятственность действий при контрнаступлении наших войск. К девяти утра 9 июля 1812 года обороняемый участок Старо-Быховской дороги представлял собой неприступную крепость, которую взять без больших сил не представлялось возможным. Прибыли дальние конные пикеты, расставленные фон Колленом накануне, с известием о выдвижении в направлении расположения русских войск первого и третьего егерских конных полков 1-ой армии Даву.
– Господа офицеры, это не первый и возможно не последний наш с Вами бой, но нет чести более защищать своё Отечество и нет более рая умереть на земле своей, защищая Отечество. Сойдемся же в битве с недругом, покажем силу оружия русского, – сказал своё слово фон Коллен.
Через час начался бой.
Два полка конных егерей первой французской армии посланные для уничтожения Могилёвского гарнизонного батальона и отряда полковника Грёссера были разбиты наголову и отступили в Могилёв, оставив на месте сражения более пятисот человек убитыми и ранеными, более двухсот французов попали в плен.
Эпилог
Это было только самое начало Отечественной войны 1812 года, но подвиг солдат и офицеров Могилёвского внутреннего гарнизонного батальона под командованием полковника фон Коллена, первыми давшими отпор превосходящим силам противника, покрыл себя не померкшей славой. Внутренняя стража, в которую организационно и входили внутренние гарнизонные батальоны, предтечи современных войск национальной гвардии РФ, на протяжении всей Отечественной войны 1812 года участвовали не только в защите внутренних рубежей нашего Отечества, выполняя возложенные уставом задачи, но и принимали непосредственное участие в войне как в составе регулярных войск, так и в партизанских отрядах. А в период наступательной компании Русского воинства 1813 года офицеры и солдаты внутренней стражи победоносно прошли половину Европы и дошли до Парижа, преумножая силу русского оружия и традиции ВОЙСК НАЦИОНАЛЬНОЙ ГВАРДИИ РФ.
По сей день с тех далёких времён на колонне Триумфальной арки в Париже, наряду с Москвой, выгравировано название белорусского города Могилёв как символ памяти о временах и людях.
Исторические персонажи
- полковник фон Коллен – на период 1812 года командир Могилёвского внутреннего гарнизонного батальона. Участник обороны города Могилёв р. Беларусь. О жизни и смерти русского офицера данных не найдено.
- полковник Александр Иванович Грессер (1772—1822) – на период 1812 года командир 2-го пионерного полка. Участник обороны города Могилёв р. Беларусь. Удостоен звания генерал-лейтенанта Русской императорской армии.
- прапорщик Свечин – на период 1812 года прапорщик 2-го пионерного полка минёрной роты. Участник обороны города Могилёв р. Беларусь. О жизни и смерти русского офицера данных не найдено.
- маршал Луи-Николя Даву (1770 - 1823) – на период 1812 года маршал, командир 1-го корпуса Великой армии, имел прозвище «железный маршал». Единственный маршал Наполеона, который не проиграл ни одного сражения.
- император Российской Империи Александр 1 Павлович (1777 - 1825 ) – на период 1812 года Император и Самодержавец Всероссийский.
- император Франции Наполеон 1 Бонапарт (1769 - 1821) – на период 1812 года Главнокомандующий французскими войсками, вторгшимся на территорию Российской Империи.
- граф Дмитрий Александрович Толстой (1754 - 1832) – на период 1812 года Могилёвский губернатор.
- Варлаам Шишацкий (1750 - 1821) – на период 1812 года архиепископ Могилёвский и Витебский. В 1813 году св. Синодом признан виновным в измене, лишён сана, расстрижен и отправлен простым монахом в Новгород-Северский Преображенный монастырь. В последствии ослеп и умер. Похоронен в одной из четырёх обезличенных могил на территории монастыря.
- архимандрит Иосаф (1749 - 1824 ) – на период 1812 года архимандрит Богоявленского монастыря.
- протоирей Стротокович – на период 1812 года входил в состав Могилёвской консистории. О жизни и смерти православного священника данных не найдено.
- шеф эскадрона Дежан – майор французского эскадрона 3-го конного егерского полка. О жизни и смерти французского офицера данных не найдено.
- капитан Пустырников, прапорщик Плеханов, поручик Лисовой, полицмейстер Литвинов – офицеры подразделений Могилёвского внутреннего гарнизонного батальона и 2-го пионерного полка. Участники обороны города Могилёв р. Беларусь. О жизни и смерти русских офицеров данных не найдено.