Предчувствие

В четверг из садика его забрала крестная.
Сначала очень долго никто не приходил. В удачные дни мама забирала его прямо с прогулки, и можно было бежать навстречу, завидев ее в конце дорожки, и никто при этом не ругал его за то, что он вышел за территорию группы. В неудачные детей успевали завести обратно в садик, а потому, чтобы идти домой, приходилось переодеваться во второй раз, опять воевать со шнурками и дурацкими кнопками на куртке, обвязываться шарфом, мокрым и противным после прогулки, задевая локтями других детей, и все это в окружении чужих родителей, которых Ростик отчего-то всегда побаивался; зато мама могла рассмотреть выставленные на шкафчике поделки или рисунки. В этот раз они клеили фонарики из цветной бумаги (почему они так назывались, он не знал, на фонари это было совсем не похоже – как и движения руками, которые нужно было делать на хореографии и которые тоже назывались фонариками), потому что скоро Новый год, и Ростик надеялся, что мама возьмет фонарик домой и его можно будет повесить на елку... Но день выдался совсем неудачный: за окном совсем стемнело, большую часть детей забрали, а мама все не шла, и Ростик, пытаясь рисовать, с тоской думал, что вот-вот оставшихся отведут в дежурную группу.
Потом пришла крестная, и прийти она могла только за ним, потому что своих детей у нее не было – точнее, у нее был сын, но он был уже совсем-совсем взрослый, и Ростик всегда робел, не зная, нужно ли называть его дядей. Приходу крестной Ростик очень обрадовался – конечно, это хуже, чем мама, но все-таки лучше, чем сидеть в дежурной группе, потому что нет в мире большего ужаса, чем сидеть в дежурной группе. Даже в больнице, под кабинетом, где делают уколы и берут из пальца кровь, среди ревущих во весь голос малышей, и то не так страшно, как остаться в числе последних детей в садике, когда знаешь ведь, точно знаешь, что за тобой придут, и все-таки почему-то обязательно боишься, что нет, и от этого страха невозможно ни играть, ни рисовать, ни вообще хоть чем-нибудь заниматься, а время тянется бесконечно. Сначала он, правда, боялся, что воспитательница его с крестной не отпустит – его даже с папой не хотели пускать, когда тот впервые пришел за Ростиком вместо мамы – но, видно, мама заранее позвонила воспитательнице.
Фонарик крестная похвалила, но, похоже, не очень заинтересовалась – она вообще была какая-то грустная, наверное, устала на работе (с мамой такое случалось). Шарфом завязала лицо, хотя не очень-то было и холодно; Ростик попытался было соврать, что мама так не делает, но это не помогло. У крестной не было машины, поэтому они пошли на остановку; Ростик терпеть не мог автобусы и сказал, что до дома можно дойти и пешком, но крестная сказала, что они поедут к ней. Все это было очень необычно, и Ростик начал беспокоиться; потом, правда, понял, что они бы все равно не смогли попасть домой, ведь ключи есть только у родителей. Наверное, мама заедет за ними прямо к крестной, может быть, даже вместе с папой. Но тут крестная сказала, что Ростику придется пожить пару дней у нее, потому что родителям пришлось уехать, и он совсем расстроился и хотел даже заплакать. Это оказалось даже хуже, чем в дежурной группе – как будто бы придется провести в дежурной группе пару дней.
Он спросил, куда они уехали. Крестная сказала, что в Киев. Он спросил почему. Она сказала, что им срочно понадобилось уехать по делам.
Ростик, понятно, сразу подумал про брата, потому что Влад учился в Киеве. Но Влад, конечно, был тут ни при чем: он был уже большой и мог жить один, поэтому Ростик не помнил, чтобы мама с папой ездили к нему в гости, к тому же Влад сам скоро должен был приехать домой, он всегда приезжал после Нового года.
Он спросил: они уехали в командировку? И крестная сказала, что да.
Папа иногда ездил в командировку на несколько дней. Правда, не в Киев; Ростик помнил, что в прошлый раз это была Одесса. Из командировки папа привозил крутые подарки – то «Лего», то пистолет, который светился и издавал настоящий звук «пиу-пиу», если нажать на курок. Вообще-то обычно Ростик знал, что папа собрался уезжать, потому что мама собирала дорожную сумку, а в холодильнике появлялась еда, которую трогать не разрешали: это папе в дорогу. А мама в командировку не ездила никогда.
Может быть, всем взрослым иногда нужно в командировку?
Всю дорогу в автобусе Ростику было очень грустно. Он даже не стал проситься ехать стоя или самому дать деньги водителю – ехал на руках, смотрел в окно на разноцветные огоньки (все равно там больше уже ничего не было видно) и думал, как же плохо быть маленьким и не иметь своего телефона. Если бы у него был телефон, мама бы уж точно ему позвонила и предупредила, когда им срочно понадобилось в командировку. Может быть, Ростик даже уговорил бы ее взять его с собой. В конце концов, если они уехали вдвоем, почему он должен жить с крестной?
Потом они вышли из автобуса. Возле остановки был маленький базарчик, там, конечно, уже почти никого не было, но несколько палаток все-таки работали. Крестная купила еды и еще пару апельсинов – сказала, что они для Ростика, чтобы он не грустил и потому что зимой это полезно. Предложила купить раскраску с покемонами, чтобы ему не было скучно (его-то вещи остались дома); он сказал, что лучше цветную бумагу – клеить фонарики и еще такие цепочки из колечек, их тоже делали в садике. Она купила и раскраску, и бумагу. Мама бы так не сделала, потому что папа тогда сказал бы, что она Ростика балует. Но крестная – это, конечно, другое дело; крестные – это такие люди, которые приносят шоколадку, когда приходят в гости, и дарят классные подарки на день рождения и еще зимой, когда приходишь к ним носить вечерю.
Он предложил еще зайти в аптеку и купить витамины, раз уж его витамины остались дома, но крестная сказала, что, если пару дней не пить витамины, ничего плохого не случится, к тому же есть ведь апельсины. А дело-то было вовсе не в том – просто это были специальные детские витамины, вкусные и в виде разных зверей, но есть их чаще, чем раз в день, было нельзя (нельзя принимать слишком много лекарств – отравишься), поэтому Ростик всегда с нетерпением ждал ужина, после которого можно будет сжевать льва или обезьянку. Теперь обезьянки отменялись; отменялось и катание на санках, обещанное ему на завтрашний вечер. Впрочем, что, если родители успеют вернуться пораньше? Ну, вдруг?
Дома у крестной пришлось переодеться в непривычную одежду – она сказала, что это осталось от Вани, с тех пор, когда он был маленький. Представить себе Ваню (или все-таки дядю Ваню?) маленьким не получалось; одежда странно пахла и была холодная на ощупь, потому что ее давным-давно никто не надевал, рубашка оказалась велика, рукава пришлось подворачивать, но они постоянно отворачивались обратно, особенно левый, на котором не хватало пуговицы. Зато был апельсин – жаль, без косточек: дома он хранил несколько апельсиновых косточек и даже одну лимонную, чтобы летом посадить их в землю, и тогда из них вырастут деревья с апельсинами и лимонами (лимоны Ростик не любил, но интересно ведь иметь собственное настоящее лимонное дерево). Еще крестная сделала ему какао, это было специальное какао, не такое, как дома – его надо было варить в ковшике, и вкус у него немного отличался.
Вообще-то обычно Ростику нравилось у крестной. У нее хранились совсем старые игрушки: пара машинок, оставшихся от Вани, были хуже, чем Ростиковы, и не очень интересные (правда, одну можно было возить на веревочке), а мячик был маленький, тусклый и совсем не прыгал, да и резиновые игрушки ему не нравились, кроме тех, где еще работали пищалки, но зато были неваляшка и юла, которые Ростик раньше видел только в азбуке, и железный конструктор с настоящими винтиками, и картонные кубики, которые можно было открывать, как коробочки, а еще мозаика (в которой, правда, непостижимым образом с каждым разом становилось все меньше и меньше кругляшков) и одна игра, названия которой он не знал, с железной доской и магнитными деталями, из которых можно было выкладывать человечков, домики и все такое прочее. Еще в этом доме был огромный игрушечный медведь (очень похожий на живого, только поменьше, и даже с шерстью), сидевший в одном из кресел в зале, настоящая пальма в горшке, музыкальная шкатулка и часы, отбивавшие время (часов он, правда, иногда пугался: прежде чем звонить, они каждый раз шипели по-змеиному).
Словом, Ростик немножко успокоился и даже увлекся конструктором, пытаясь собрать машину. Машина почему-то не получалась; он подумал, что папа бы уж точно смог ее сделать, но папа был в командировке, и снова стало грустно. Ростик сомневался, что крестные умеют собирать машины из конструктора, и все-таки от одиночества хотел было позвать на помощь крестную, но она мыла посуду. Пришлось взяться за раскраску, но красить было скучно, потому что дома у крестной нашлось только три цветных карандаша – красный, зеленый и коричневый.
Потом должны были показывать мультики, но крестная захотела смотреть новости. Это было еще обиднее, чем с витаминами: никто никогда не мешал ему смотреть свои вечерние мультики (и утренние, субботне-воскресные, конечно, тоже). Папа тоже любил новости, но всегда смотрел те, что шли, когда Ростик уже собирался спать. Дома Ростик, конечно же, устроил бы скандал, но здесь, в чужой квартире, было как-то неловко, и он только специально закатил под диван мячик, думая, что, когда вернется мама, он попросит никогда-никогда больше не оставлять его у крестной. И вообще больше никогда-никогда сюда не придет, даже в гости, даже ради подарков.
В новостях важные взрослые дяди говорили о каких-то скучных вещах. Потом показывали аварию: авария – это круто, по крайней мере, когда в кино. В новостях не так, потому что ничего не бабахает и не горит, а просто показывают разбитые машины, скорую помощь и грустных людей, которые что-то рассказывают, глядя в камеру. Потом крестной вдруг надоело смотреть, она быстро переключила на мультики и ушла из комнаты.
Когда мультики закончились, пришел дядя Миша. Он всегда поздно возвращался с работы, поэтому никогда не бывал у них в гостях; а когда Ростик с семьей приходили носить вечерю, то дядя Миша появлялся, когда мама уже начинала было собираться домой. Конечно, домой они после этого не шли, а задерживались еще, и можно было и дальше играть со здешними игрушками, а в итоге лечь спать совсем поздно, за что Ростик был дяде Мише очень благодарен. Но все-таки получалось так, что дядю Мишу он почти не знал, и потому без папы, мамы и даже крестной в комнате вдруг стало страшновато, и Ростик сбежал на кухню.
На кухне крестная говорила по телефону. Ростик еще из коридора услышал, что она говорит с Ирой; он был уже большой и знал, что его маму зовут Ира, поэтому стал требовать, чтобы крестная дала трубку и ему. Но крестная трубку не дала и ушла разговаривать в спальню, закрыв за собой дверь, а Ростик стал плакать. Потом крестная вернулась и сказала, что невежливо мешать взрослым разговаривать, и что это вообще была не его мама, а другая тетя по имени Ира, потому что у разных людей бывают одинаковые имена. Это он знал – у них в группе было три Леши и две Али.
Потом дядя Миша пришел ужинать, а Ростик ушел в комнату и занялся цветной бумагой. Крестная нашла клей, но кисточки у нее не было, поэтому мазать его на бумагу нужно было прямо пальцем, но так было даже веселее. Когда клей засыхал, с пальца можно было обдирать пленочку, и это Ростику так понравилось, что он даже разок полностью намазал руки клеем и потом ободрал их. Еще ему дали настоящие большие ножницы вместо специальных детских, которые, конечно, яркие и красивые, но ничего толком не режут. И все равно цепочка выходила какая-то маленькая, хуже, чем в садике, а фонарики не выходили совсем, сделать аккуратные прорези не получалось, кусочки бумаги норовили приклеиться к подложенной газете, а левый рукав опять отвернулся и вымок в клею. На столе Ростик нашел дырокол и начал делать из цветной бумаги конфетти, потому что это тоже по-новогоднему и не так сложно.
Он думал про Новый год – уж к этому-то времени мама с папой совершенно точно вернутся – про подарки, про елку, которая лежала на антресолях и ждала, пока ее соберут и поставят в углу у телевизора, про то, что можно будет не идти в садик и сидеть за столом допоздна. Еще он думал, что скоро должен приехать Влад. Влад всегда приезжал после Нового года и еще летом. Летом он жил дома подольше, но летом он не привозил с собой подарков – так, шоколадку или конфеты – потому что не было никакого праздника, а вот после Нового года всегда привозил что-нибудь интересное. Подарки Влада Ростику нравились. В прошлый раз был дартс, который теперь висел над кроватью. Дартс – это такая мишень и липкие шарики, которыми нужно в нее бросать. Влад, правда, сказал, что вообще-то в настоящий, взрослый дартс кидают стрелки, острые, но мама была против, и пообещал, что привезет настоящий дартс, когда Ростик подрастет. Ростик не знал, подрос ли он для настоящего дартса к этому Новому году. Острые стрелки – это, конечно, было бы круто, хотя вообще-то его больше всего привлекала сама мишень; шарики Ростик кидал в нее редко, потому что почти не попадал (вот Влад – тот попадал, да еще как!), но зато стрелял в нее из пистолетов, как будто в тире.
Вообще, когда приезжал Влад, было здорово. Конечно, в комнате нельзя было шуметь по утрам, а если они ссорились, Влад иногда угрожал дать Ростику по шее, но зато с ним было почти так же интересно, как с папой. Влад не умел читать на разные голоса, как папа, но умел собирать всякие классные штуки из конструктора, и делать колечко из проволоки, чтобы выдувать пузыри, и мог научить, как собрать бумажный кораблик, и подсаживал на турник во дворе, и просил знакомого, у которого была большая лохматая собака, чтобы тот разрешил Ростику ее погладить. А еще не нужно было спать одному в комнате. И если в садике кто-нибудь обижал, можно было говорить, что брат придет и ка-а-ак даст! Другие, конечно, тоже так говорили, и даже выдумывали, что у них братья боксеры или танкисты, но Ростик-то знал, что они всё врут, а у него зато старший брат был самый настоящий…
Потом пришла крестная и спросила, зачем он так сделал, и Ростик понял, что конфетти просыпалось ему на колени и на пол. Он подумал, что на Новый год все равно везде сыплют конфетти, а значит, это не страшно, и начал объяснять, что скоро праздник. Тогда у крестной стало совсем расстроенное лицо – Ростик никогда такого не видел – и она вдруг выбежала из комнаты. Он очень испугался и не знал, что теперь делать.
Потом она вернулась уже не такая расстроенная и за конфетти больше не ругалась, а вместо этого сказала, что пора ужинать и спать. Что нужно лечь пораньше, потому что завтра придется рано вставать – до садика далеко ехать.
Его уложили на диване в зале и даже разрешили не выключать лампу, висящую на стене. Он задумался, можно ли просить, чтобы крестная почитала ему на ночь, но решил, что это занятие только для мамы и папы. Ведь воспитательница в садике не читает им перед дневным сном, и нянечка не читает. К тому же неизвестно даже, есть ли вообще у крестной дома сказки.
Подушка была непривычная и твердая, сколько ни бей ее кулаками, одеяло, совсем как в садике, кусалось даже сквозь пододеяльник. В садике Ростик не спал, только притворялся; он подумал, что можно было бы не спать и здесь, всю ночь, но для этого в комнате было как-то слишком страшно. Дома он давно уже спал один (конечно, пока не приезжал Влад), и свет оставлять ему не разрешали, но все-таки там почему-то было не так плохо. С кухни временами еще доносились голоса, и Ростик неожиданно понял, что уснуть нужно срочно, пока крестная и дядя Миша не легли, а иначе вообще непонятно, как быть, если он останется совсем один. За окном шевелились ветки, их было видно даже сквозь шторы, медведь, похожий на настоящего, живого, вдруг перестал ему нравиться. Потом раздалось шипение, и Ростик не выдержал. Уже вскочив с дивана, он понял, что это были всего лишь часы, готовящиеся отбивать время, но все-таки на цыпочках выбежал в коридор.
Крестная и дядя Миша были на кухне – из-под двери пробивалась полоска света. Ростик остановился, задумавшись, что говорить: он знал, что уже большой и что бояться стыдно, тем более, когда даже не темно. А потом он услышал вдруг, что крестная в кухне плачет.
Взрослые не плачут, это всем известно. Разве что в кино, да и то редко.
Он еще немножко постоял в коридоре и пошел обратно в страшную комнату к страшным часам. Плачущая крестная неожиданно оказалась куда страшнее. Страшнее всего неожиданно оказалось узнать, почему она плачет.

***
Утром Ростик проснулся сам и стал слушать, не зазвучат ли из кухни родительские голоса – все еще надеялся, что мама и папа решат вернуться пораньше. Когда домой возвращался Влад или когда в гости однажды приехала бабушка, это сразу было понятно по главному признаку: просыпаешься утром и слышишь из кухни непривычные голоса. Но никаких голосов вообще не было, а потом крестная пришла его будить.
Шуметь запрещалось, потому что дядя Миша еще спал. В квартире было холодно, а за окном – так темно, как будто бы там вообще ничего не было, и только ветер выл и ветка стучалась в подоконник. Больше всего на свете хотелось обратно под одеяло, пусть даже и кусачее. И никак не получалось до конца проснуться без утренней болтовни телевизора. Чистить зубы было невозможно, потому что щетка осталась дома. Ростик с надеждой попросил опять какао, но крестная сказала, что его слишком долго нужно варить. А оставшийся апельсин слишком долго было чистить. Крестная сказала, что апельсин зато будет ждать его вечером, но это Ростика не обрадовало, потому что возвращаться сюда вечером ему совсем не хотелось. Пришлось просто выпить чашку молока – еле теплого – с хлебом; это было глупо, потому что в садике тоже, наверное, будет молоко. Зато чашка была интересная, с краснобокими яблочками – они рисовали такие в садике. Но тут крестная сказала, чтобы он заканчивал возиться, а то они опоздают, и стерла ему молочные усы, царапнув губу ногтем. Рука у нее пахла кремом, и Ростику почему-то стало от этого неприятно.
Крестная спросила, сумеет ли он одеться сам, потому что ей нужно было еще собрать тормозок для себя и для дяди Миши. Ростик сказал, что сможет, потому что в садике он одевается сам и вообще уже большой. Крестная сказала: слава Богу, что ты не девочка и тебя хоть заплетать не нужно, – и стала насыпать в баночки кашу.
Колготы за ночь на батарее затвердели и царапали ступни, зато сразу было ясно, где пятка, где носок; и вообще он оделся быстро, потому что эта одежда была куда лучше, чем старая Ванина, и без дурацких пуговиц на рукавах. Он еще хотел, пока никто не мешает, заглянуть напоследок в музыкальную шкатулку, но вовремя вспомнил, что нельзя будить дядю Мишу, и вернулся на кухню.
Крестная уже не возилась с едой, а стояла, глядя в черное окно, и что-то сама себе тихонько говорила. Ростик послушал, но ничего не понял. Тогда он спросил, что она говорит, а она ответила, что это называется молитва. Что молиться нужно, чтобы Боженька тебя услышал. Ростик подумал немножко и спросил: а если у Боженьки что-нибудь попросить, он это сделает? Крестная тоже немножко подумала и сказала, что если очень-очень хорошо просить, то да. Тогда он попросил научить его, как молиться, потому что ничего не запомнил, хотя стихи всегда запоминал хорошо. Но крестная посмотрела на часы и сказала, что научит его вечером и что уже пора бежать.
И всю дорогу до остановки он думал, что вечером обязательно напомнит крестной (взрослые ведь всегда про все забывают), и выучит молитву, и очень-очень хорошо попросит Боженьку, чтобы родители вернулись. А еще – чтобы поскорее приехал брат и привез с собой дартс с настоящими острыми стрелками.