Ты не поверишь – добился я, чего не хотел. Получил по заслугам. Помнишь, про племянницу рассказывал? Голубиная душа. Всегда так про нее думал, а тут еще больше утвердился. Голубей видел? Ходят стаями, клюют, чего им накидают, дерутся меж собой, заклевывают насмерть, если кто им не покажется.
Короче. Схлопотал я, наконец, от племянницы своей. Сковородку недавно купил. Удачно купил, не говори. Алюминиевую. Купил бы чугунную, сидел бы ты сейчас не в теплой кухне, а под косым, холодным дождем, не на электрическую плиту «Лысьва» глядел бы - на цементную.
За что тяпнула, спрашиваешь? За правду. За что на Руси испокон веков бьют? За нее родимую. Причем, что характерно, я ничего не утверждал. Я только вопросы наводящие задавал. Может, только чуть эмоционально. По порядку? Давай по порядку.
Пришла племянница третьего дня уже под вечер. Пока я на кухне хлопотал, чаек заваривал, она в комнате к телевизору подсела. Давай кнопки на пульте переключать: известно, дело молодое, беспокойное. Слышу, добралась до двадцать седьмого канала. Церковный канал «Союз». Ладно, смотри на здоровье.
Поют там, служба идет где-то. Племянница возбудилась, аж дрожит.. Хорошо то есть ей. Я чаек заварил, печенья высыпал в тарелку, сыра порезал. Иди, говорю, телезрительница, чайку пошвыркаем. Пришла она и нет, чтоб молча похлебать, давай рассказывать о проблемах телеканала этого. Денег не хватает каналу. В бегущей строке пишут, сколько собрать удалось, сколько еще не хватает. Переживает племянница, чаем давится.
Я молчал-молчал, да возьми и спроси: не раздражает ли ее правоверное сознание эта самая бегущая строка с деньгами на фоне литургии? Ежели бы, например, на последней вечере Спаситель бы беседовал с учениками, а какая-нибудь профурсетка перековавшаяся типа Магдалины, апостолов отвлекала, записи бы показывала – сколько денег удалось собрать за день или там лепешек, или еще чего, как бы Он среагировал?
Замолчала она враз. А я опасность не почуял, дальше спрашиваю: не раздражает ли количество золота в храмах? Вроде учил-то Он не тому. И на хрена вообще храмы? Сними крестик с шеи, повесь на ветку и молись. Хоть вслух, хоть молча. А еще лучше – дома. Втайне. А то где храм, там – бухгалтерия, касса, магазин, сторож. Была у Спасителя бухгалтерия, или он так обходился?
В последнюю секунду глаза успел на нее поднять. Лучше бы не поднимал. Только и запомнил подлетающую сковородку. Потом провал, конечно.
Она добрая у меня, племянница моя, хоть и дура беспросветная. Сама скорую вызвала, потом у постели сидела, плакала. Не о том, правда, что чуть сковородку не испортила, а о том, что я – погибшая овца. Я ей заплетающимся языком: Маруська, я – не овца. Если уж на то пошло, так – баран, хоть и старый. Не слушает.
А если один человек другого не слушает, то как, скажи на милость, им договориться меж собой?
В общем, пострадал я за правду, понес наказание. А правда эта никому и не нужна. Как ее услышат, если более очевидных и простых вещей не слышат, овцы от барана не отличают? То-то и оно.