– Эй, Толян, помоги-ка мне его вытащить. Только осторожнее, иначе двери вышибем! Ух, тяжёлый же он, гад! И надо было держать дома такую развалюху! Ему ведь уже больше полувека. А всё моя Николь. Я ей говорю: «Когда ты, наконец, расстанешься с этой рухлядью?» «Жаль, – отвечает, – выбрасывать, пускай ещё постоит. На нём папа любил отдыхать, это как память о нём, мол, вещи, как и люди, всё запоминают». Вот и дождались, пока из него пружины не повыскакивали, – не переставал возмущаться Славка – высокий белобрысый парень с ледяными хрустально-голубыми глазами.
Вдвоём с другом они выносили его из квартиры небрежно, то и дело ударяя свою ветхую ношу о стены подъезда, отчего старому дивану было очень больно и обидно до слёз. Ах, если бы он мог заплакать, как делают люди, когда им плохо! Но, к сожалению, плакать он не умел и потому только жалобно скрипел, обижаясь на грубость и людскую несправедливость. Ну, скажите пожалуйста, разве так обращаются со стариками? Никакого уважения! Всё-таки не зря ему этот парень сразу не понравился. Даром что красавчик. Только красота у него какая-то холодная и бездушная, как у той куклы, с которой когда-то в детстве любила играть его любимая Ника-Николь. Грубый, неотёсанный болван! О, когда он заставлял её плакать, когда её хорошенькая тёмно-русая головка поникала, а глаза наполнялись слезами, в такие минуты старый диван особенно презирал этого ничтожного человека, презирал его мелочность. Он знал одно: тот не достоин её. Но почему же всё-таки она выбрала именно его? Ведь кругом столько хороших людей, какими, например, были большой человек и его сын Костик, отец Николь. Странные, непонятные существа эти люди!
– Да, красивая у тебя жена, – сказал Толян, сосед Славки со второго этажа.
«Ещё бы! – с гордостью подумал старый диван. – Моя глазастая малышка Ника-Николь лучше всех на свете, уж в этом будьте уверены!»
– А ты не завидуй! – хохотнул его друг. – У тебя Лёлька тоже вроде ничего себе бабёнка.
– Ага, зато характер у неё, как говорят, не дай бог.
– Да и моя тоже не сахар, – Славка улыбнулся. – Ладно. Скажи лучше, где мы его оставим?
– А давай возле мусорных баков, – предложил Толян. – Всё равно завтра машина приедет, весь мусор заберёт. Ничего, если и до утра постоит.
– Смотри сам, как знаешь!
Толяна давно беспокоило выбитое плечо, поэтому лишний раз поднимать тяжести не хотелось. Тем более что сейчас это не имело смысла. А Славка спорить не стал. Таким образом отслуживший своё и отныне ставший ненужным старый диван нашёл своё последнее пристанище на свалке неподалёку от дома, в котором он провёл лучшие годы своей жизни. Люди вынесли его из подъезда и бросили возле мусорных баков, а диван сильно огорчился, решив, что с этой минуты остался в полном одиночестве. Ему было холодно, неуютно и как-то непривычно лежать здесь под открытым небом. Как вдруг…
– Смотрите-ка, в нашем полку прибыло! – раздался совсем рядом чей-то хриплый возглас. – Добро пожаловать в нашу дружную компанию, господин новичок!
– Ну да, ну да! Ещё одна ненужная вещь, – подхватил другой, на этот раз тонкий-претонкий, голосок.
– Кто это говорит? Разве здесь есть кто-нибудь ещё? – удивился старый диван. – Я думал, что остался совсем один.
– Все мы здесь ждём своего часа, – тотчас же отозвался первый, немного осипший и грубоватый, голос. – Человек умирает, а вещь отправляют на свалку, что в общем одно и то же, потому как смысл остаётся неизменным – уйти в последний путь…
Это сказала уже порядком изношенная грязно-серая от пыли куртка с одним-единственным, стальным и блестящим, глазом-пуговицей. Она висела на одном из мусорных баков и сквозь раскинувшуюся над ней золотисто-багряную крону в одиночестве стоявшего здесь столетнего дуба задумчиво смотрела в блеклое сентябрьское небо.
– Как жаль, что всё так быстро заканчивается. И ладно бы плохое, но и хорошее тоже имеет свой конец, – горько вздохнули два брата-близнеца – совсем новенькие кроссовки, бог весть каким образом здесь очутившиеся. – Да, поторопился хозяин от нас избавиться! На днях холода настали, а ведь совсем недавно было так тепло! Интересно, как он чувствует себя в подаренных ему новых туфлях? Они и греть-то, наверно, как следует не умеют. И во время дождя в них не особенно походишь – начнут течь. Конечно, мы немного пообтёрлись, но пока без единой дыры и ещё способны послужить нашему хозяину.
– Что верно, то верно, братцы, и не говорите! Быстро же вещь становится ненужной, – снова просипела куртка и, поперхнувшись, зашлась долгим кашлем.
– Прощу прощения, но, по-моему, у вас что-то с голосом, – осторожно заметил ей старый диван. Он наконец-то решил вступить в разговор. – Может быть, вы больны?
– Надо же, какая чепуха, нисколько! – важно ответила куртка. – Я вижу, господин новичок, к звучанию моего голоса не так-то просто привыкнуть. Что ж, открою вам один секрет. Это всё потому, что мой хозяин любил покурить, он ведь был капитаном торгового судна, а я уверена, что все капитаны старой закалки – большие любители покурить. В домике на морском берегу, где мы жили с ним в перерывах между рейсами, стоял большой старинный камин, и мой хозяин по вечерам садился возле него с трубкой в зубах, а я всегда была при нём. Он клал меня на колени, так ему было теплее, и мы с ним сидели часами, с удовольствием вспоминая минувшее, снова и снова отправляясь в дальние опасные плавания. Помню, как однажды на нас напали пираты и как мы отбивались от них из последних сил…
Куртка капитана самодовольно замолчала, делая вид, что вспоминает захватывающие подробности, а на самом деле придумывая, чем ещё удержать внимание своих нечаянных собеседников. Братья-кроссовки выжидающе молчали, между тем старый диван весь превратился в слух. Подобные истории он слышал от большого человека, своего дорогого хозяина, деда малышки Николь. Вечерами он любил рассказывать своей внучке увлекательные сказки с разными приключениями, а старый диван, тогда ещё молодой и полный сил, с большими интересом слушал эти истории, которые каждый раз обрастали всё новыми подробностями. Его хозяин был сказочником, а по профессии – столяром. Какие же замечательные игрушки он вырезал! И Бабу- ягу, смотрящую в оконце своей избушки на курьих ножках, и Марью Моревну, прекрасную королевну, и Ивана Царевича верхом на Сером Волке, даже Конька-Горбунка. Но самым лучшим его творением стал городок в табакерке. Это был подарок внучке к Новому году – небольшая музыкальная шкатулка, внутри которой при помощи маленького серебряного ключика оживал целый город. Под серебристо-звонкую рождественскую мелодию в одноэтажных домиках яркими снопами искрились жёлтые светлячки – крохотные лампочки, и городок оживал. Фигурки людей двигались по заснеженным улицам, при этом каждый из них занимался своим делом: кто-то катался с горы на санках, а кто-то дружно водил хоровод вокруг ёлки или кружил на коньках. Что и говорить, большой человек был мастером на все руки!
– Да, это было сражение ни на жизнь, а на смерть! – с азартом продолжала хвастаться куртка капитана. – Мой хозяин и его отважная команда юных матросов защищались от натиска кровожадных грабителей, главным в шайке которых считался молодой корсар по кличке Красавчик Сантьяго. Море штормило, огромные чёрные волны сплошной стеной вставали вокруг нашего судна, а нам всё было нипочём. Мы защищались, а они нападали. Мы нападали, они – защищались…
– Ну, и сколько можно забивать другим головы подобной чепухой! Ещё слово – и мы умрём от скуки! – пропищали братья-кроссовки.
– О, вы так интересно рассказываете! – растроганно вступился старый диван, отвлекшись от былых воспоминаний. – Прошу вас, продолжайте! Что же было потом?
– От всего сердца благодарю вас, брат диван! После таких слов отныне и навсегда вы стали мне братом, – рассказчица вся так и светилась от восторга. Наконец-то её похвалили, значит, кому-то нравятся её истории, кто-то в них ещё верит. Сейчас это был для неё настоящий триумф. – Итак, вы спрашиваете, что было потом? Только, друзья мои, напомните мне, на чём я остановилась?
– Вы остановились на том, что море штормило, и огромные чёрные волны… – начал старый диван, но его почти сразу перебили.
– Я говорила о том, как на второй неделе плавания на море налетел жестокий шквал, и целых двенадцать дней нас трепала ярость стихий. Наш корабль дал течь и нуждался в починке, а несчастная команда потеряла троих матросов, словом, всем нам было уже не до Африки – скорее бы добраться до суши…
– Извините, но вы только что рассказывали, как на вас напали пираты, при чём же здесь Африка? – полюбопытствовал диван.
– Мне лучше знать! – упрямо возразила собеседница. – Так вот, разыгрался второй шторм, и нас отнесло далеко от торговых путей. Но неподалёку от земли корабль сел на мель, и на единственной оставшейся шлюпке наша команда отдалась на волю бушующих волн. Огромный вал величиной с гору опрокинул лодку, однако мой отважный хозяин не сдавался. Обессилевший, чудом не потопленный настигающими волнами, он в конце концов выбрался на сушу…
– Ха-ха, на сушу! – снова не выдержали братья-кроссовки.
– А твоего хозяина, конечно, звали Робинзон Крузо! – пропищал правый.
– Ага, ври-ври, да не завирайся! – поддержал его левый. – Небось, слышала на своём веку только одну книжку, да и ту хорошенько не запомнила!
Блестящий глаз-пуговица мгновенно потускнел.
– Ну вот, даже и помечтать нельзя, – разочарованно прохрипела куртка. – Обидно, честное слово, обидно!
– Нет уж, теперь мы выскажем всё, что об этом думаем.
Оба братца были настроены весьма решительно, и старому дивану стало от души жаль эту отчаянную хвастунишку. Но на сей раз он знал, что будет молчать.
– Почему бы тебе не признаться прямо, что твой хозяин никакой не капитан и никогда им не был, – ехидно сощурился правый.
– И что на самом деле он был обыкновенным пьяницей, а после его смерти жена выбросила тебя за ненадобностью на ближайшую к дому мусорную свалку, – поддержал его левый.
Куртка капитана слушала их молча, чувствуя себя совершенно уничтоженной.
– Вы правы, друзья мои, – горестно вздохнула она. – Наша проблема в том, что, когда мы становимся не нужными, от нас стараются поскорее избавиться. Никому и дела нет, что вещам от этого бывает очень больно, ведь мы тоже живые и привыкаем к своим хозяевам. Но почему они бывают к нам так жестоки?
Налетел шальной порыв ветра и, с беспечностью ребёнка подняв с земли вместе с ненужным хламом рой сухих разноцветных листьев, начал, шутя, жонглировать ими. Наступило молчание во время которого каждая ненужная вещь думала о своём, предавшем её, но всё-таки любимом, хозяине, потому что только благодаря человеку она обрела смысл жизни, только в его руках готова была служить, стала нужной. А ещё всех собравшихся здесь роднило одиночество.
– Мяу-мяу! Привет, тельняшечка, привет, ботики! – сказала огненно-рыжая кошка и, томно потянувшись, запрыгнула на диван. – Какая же ты мягкая, кровать!
– Спасибо вам, только я не кровать, – вежливо заметил ей старый диван.
– Познакомьтесь, брат диван, это наш друг Пушистик, – не совсем охотно представила незваную гостью куртка капитана. – Просим любить и жаловать. И, будь добра, Пушистик, перестань звать меня «тельняшечкой»! Сколько раз можно повторять, что я куртка, куртка отважного капитана!
– А мы не ботики! Мы кроссовки! – подхватили братья левый и правый.
– Мяу! Это, собственно, одно и то же!
Пушистик грациозно выгнула спинку, а затем распушила свой беличий хвост так, что он стал похож на растрёпанный бутылочный ёршик.
– Мур-мур! До чего же всё-таки ты уютный и мягкий! – и она, крутанувшись на одном месте, легла на бочок, уткнув кончик носа в тёплый рыжий пух на хвосте.
– Вот и толкуй с ней после этого! – проворчала куртка. – Придёт сюда, когда вздумается, уйдёт когда захочется и не нужен ей никакой хозяин.
– Эх вы, глупенькие, глупенькие вещи! – лениво промурлыкала Пушистик. – Я, например, уже давно привыкла к одиночеству, с тех пор как добровольно ушла от людей. И всё это время я наслаждаюсь свободой. А вы так и не поняли, как хорошо быть предоставленной самой себе!
– Это ты, Пушистик, ничего не понимаешь, – старый диван тоскливо скрипнул. – Быть одному – очень и очень плохо. Я так хочу ещё кому-нибудь пригодиться, сделать доброе дело!
– Нет уж, благодарю! Мы как-нибудь без добрых дел проживём, – зевнула кошка, зажмурив свои хитрые изумрудные глаза и обнажив острые зубки. – Ради кого, спрашивается, делать это доброе дело? Ради мальчишек, которые, для того чтобы развлечься, кидают в уличных животных камнями? А может, ради хозяев, которые бросают свои вещи? Запомните хорошенько, глупенькие, человек – большой эгоист, и, значит, вашим хозяевам абсолютно всё равно, что бы с вами ни было, потому что у них нет сердца!
– А вот и неправда, Пушистик! Раз тебя не любили – ты решила, что люди вообще не способны на высокие чувства. Но это не так. Да, это не так, друзья! – воскликнул старый диван, при этом его мягкое набивное сердце взволнованно дрогнуло. – Я достаточно послушал вас, теперь настала моя очередь рассказать свою историю. Уверен, что тогда вы поймёте как прекрасен человек и на какие глубокие искренние чувства способен.
– Что ж, брат диван, рассказывай, мы охотно тебя выслушаем! – ответила за всех куртка, которая чувствовала себя здесь главной – как-никак, она служила самому капитану.
– Только постарайся ничего не пропустить! Помни, диванчик, что нам важна любая деталь, – промурлыкала кошка, ещё плотнее свернувшись в клубок – стояли холодные осенние дни, и она нутром чувствовала надвигающуюся зиму.
– Хорошо, Пушистик, пусть будет по-твоему. В таком случае, друзья, я расскажу вам всё с самого начала. Конечно, нелегко мне это вспоминать, но раз уж пообещал, так тому и быть.
И старый диван поведал им такую историю…
– Одним из наиболее чудесных и ярких воспоминаний моей юности, – начал он свой рассказ, – остался для меня самый первый день в хозяйском доме... Когда меня подхватили на руки и понесли, я сразу почувствовал, к какому замечательному человеку попал. Это были крепкие и надёжные мужские руки. Как я узнал позже, обладателем этих рук оказался большой человек – глава семьи. С того самого дня у меня появились хозяин и хозяйка – маленькая и тонкая, с болезненной бледностью. У неё нашли какое-то заболевание, названия я не запомнил, но врач, который часто заходил к нам, сообщил, что с ним долго не живут. Он был прав – спустя год моя хозяйка умерла после родов. И, знаете, мне особенно запомнились её глаза – такие большие и печальные, а личико, по сравнению с ними, казалось очень худеньким. В день её похорон большой человек сказал (когда мы с ним остались вдвоём, он часто говорил мудрые вещи): «Нужно ценить и беречь тех, кто тебя любит: они приходят внезапно, а уходят неслышно. И потом до самой смерти не будет конца воспоминаниям…».
После этих слов старый диван задумался. Помолчав немного, он продолжил:
– Да, моя хозяйка умерла, зато на свет появился маленький Костик. А ведь люди, пока они совсем маленькие, понимают наш язык, несмотря на то что он особенный. Например, малыш Костик умел разговаривать со мной. Конечно, он делал это по-своему, лепеча что-то бессвязное, но тем не менее мы оба понимали друг друга и поэтому я часто с ним беседовал. А он любил играть на мне и спать. Малыш даже учился ходить, держась за меня. Одной ручонкой хватался за папу, а другой – крепко-накрепко за меня. Ведь мамы у него не было. Маленькая женщина с бледным лицом ушла, подарив нам Костика – это прекрасное ясноглазое чудо.
– Как же, чудо! – с презрением фыркнула кошка. – Все детки – прекрасные создания, если ведут себя, как ангелочки, и не таскают тебя за хвост, что, кстати, большая редкость.
– О, Пушистик, в этом можешь не сомневаться! – задумчиво проговорил старый диван. – Костик рос чудесным и удивительно послушным ребёнком! А до чего же он был хорошенький! В детстве просто симпатичный, а уж когда подрос, стал настоящим красавцем. Неудивительно, что девчонок за ним бегало полдвора. Но из всех он выбрал Жанну – такую милую скромную девушку с длинными пепельными волосами и серыми глазами. Не правда ли, друзья, чудесное имя?
Повисло молчание. Пушистик дремала, прикрыв нос кончиком хвоста, а два брата-близнеца стояли в стороне и, задрав курносые носишки, мечтательно смотрели в небо.
– Кхм, – кашлянула куртка. – Уж не влюбился ли ты, приятель? Я бы на месте Костика давно приревновала тебя к своей девушке.
Но диван не слышал её слов, он был слишком увлечён воспоминаниями.
– Ах, если бы я мог помолодеть и снова пережить всё это! Я никогда не думал, что люди могут так любить друг друга. Ему тогда было двадцать два, а ей только-только исполнилось девятнадцать. И оба учились в строительном институте, правда, на разных факультетах. Сколько между ними было чувств, сколько романтики! Казалось, он готов был ради неё на что угодно. Костик носил свою невесту на руках, почти каждое утро дарил ей цветы. Глядя на них, мне тоже захотелось влюбиться…
Старый диван снова замолчал. Ему трудно было бороться с внезапно нахлынувшими чувствами.
– Вы даже представить себе не можете, какая чудесная у них дочка Ника-Николь! – через некоторое время сказал он дрогнувшим голосом. – Сама темноволосая, а глаза большие-большие и синие-пресиние. Кстати, она сама себя так называла. Если кто-нибудь спросит: «Как тебя зовут?» – у неё всегда готов ответ: «Я Ника-Николь!». Не постыжусь сказать вам, друзья, что я был влюблён в неё, как говорят люди, без памяти. Николь выросла на мне, училась делать первые шаги. Сейчас она наверняка об этом забыла, но я помню всё. У вещей прекрасная память. Так мало-помалу я становился её собственностью. У нас с ней была взаимная любовь. Со своей стороны я старался дарить ей тепло и за- боту, ей было хорошо со мной, как с родным человеком. За моей спиной она играючи пряталась от родителей, а когда из ребёнка превратилась в подростка и первый раз влюбилась, держала свой личный дневничок под моей охраной. И я ни разу в жизни не выдал её секрета, никто так и не узнал, как она впервые целовалась в раздевалке с тем мальчиком из восьмого «Б». Хотя, признаться, когда она рассказала мне об этом, я жутко ревновал. Но её молодым человеком, её единственным стал другой парень – Славка из соседней квартиры, блондин с холодными голубыми глазами. Детьми они вместе играли во дворе, и этот мальчишка иногда заходил к нам в гости. До сих пор не могу понять, по какой такой причине, за что моя синеглазая Николь полюбила его? Я не перестаю этому удивляться. Что такого особенного он сделал? Чем покорил её юное сердечко? Ведь любят за что-то. За доброту, например, или бережное отношение, а он ничего для неё не сделал, не приложил ни малейших усилий, чтобы её завоевать. Он даже не ухаживал за ней, не подарил ей ни одного букета. Напротив, часто бывал с моей Николь груб, и бедная девочка тихонько плакала от сердечной боли и обиды. Однажды, когда она вышла из комнаты, Славка достал телефон и стал звонить какой-то там Мариночке, с которой должен был встретиться. Тогда-то, в тот момент я понял, что моя Ника-Николь не была у него единственной, что он не достоин её. Но я уже убедился, что порой люди совершают необъяснимые вещи, поэтому сейчас моя Николь с ним и этот парень должен благодарить судьбу за такой подарок. А месяц назад умер большой человек, мой хозяин. Правда, сначала ушёл из жизни его сын Костик. Хотя ему не было даже пятидесяти, выглядел он очень плохо. Костя знал, что умирает. Большой человек тоже это знал и не хотел пережить сына: «Господи, пусть мой Костик живёт, отдай мне его боль, пусть только он выздоровеет». У Кости была такая же болезнь крови, что и у его матери, маленькой женщины с бледным личиком. Врачи называют это генетической предрасположенностью. Я видел, как он мучается, как ему больно, но ничем не мог ему помочь. А Костя настолько сильно любил свою жену и дочку, что молчал, ради них молчал о том, что испытывает страшные боли. Не хотел расстраивать.
Хорошо помню тот день, когда он пришёл от врача. Его диагноз подтвердился. Болезнь оказалась запущена – последняя стадия. Неизлечимо. Костя сказал об этом большому человеку, и я никогда не забуду, как тот плакал. Моя дорогая, моя любимая Ника-Николь уехала за город со своим молодым человеком, а её мама Жанна была на работе, поэтому обе не знали о болезни отца до последнего, пока его не забрали в больницу, откуда он уже не вернулся. Все трое – жена, дочь и большой человек дежурили у постели больного сутками, и мне целых две недели приходилось ночевать одному. Даже не знаю, что бы я делал, если бы рядом не было Изочки. Её принесли к нам в дом маленьким котёнком, и она росла вместе с Никой у меня на глазах. Изочка была вся беленькая и тёплая, совсем как ты, Пушистик…
– Мур-мяу! Меня звали? – встрепенулась кошка и, сладко потянувшись, опять свернулась клубочком. – Какая же ты мягкая, кровать… – промурлыкала она сквозь дрёму.
Однако на этот раз старый диван не обиделся. Сейчас Пушистик напомнила ему Изольду, и он вновь испытал прилив нежности.
– Да, у нас с ней была любовь! Вы не смотрите, что я такой старый. Это сейчас я развалина, из которой повыскакивали пружины, а раньше я всем очень нравился. О, Изочка меня обожала и понимала без слов! Ляжет на меня и мурлычет! Правда, любила она по-своему – периодически точила об меня когти, и от этого мне было немножко больно. Но что поделаешь! Люди тоже невольно делают больно тем, кого любят. Мы с Изой могли беседовать часами, пока моя Николь была на занятиях в художественной академии. Она поступила туда сразу после школы благодаря своему дедушке, который не только рассказывал ей сказки, но и учил рисовать, ведь большой человек был мастером на все руки. А ещё у него было большое любящее сердце, и, наверно, из-за этого он ненадолго пережил своего сына. После смерти Кости у моего хозяина стало покалывать в груди, ночами случались приступы, а когда «скорая» не успела приехать вовремя, его не стало.
Он умер, сидя на мне. Просто откинулся на подушки и тихо ушёл. Я почувствовал это по тому, как из него стало выходить тепло мало-помалу. Мой хозяин умер в первом часу ночи. Дома никого не было. Но большому человеку было не страшно, ведь рядом находились я и Изочка.
«Нужно ценить и беречь тех, кто тебя любит: они приходят внезапно, а уходят неслышно», – когда-то сказал мой хозяин и оказался прав. Я почувствовал это в нашу последнюю с ним памятную ночь. И за эти часы, проведённые вместе с ним, я прожил всю нашу жизнь от начала до конца. Он вспоминал, что было в ней плохого и хорошего, и оказывалось, что хорошего в ней было куда больше, потому что, раз он проснулся сегодня, значит, Бог подарил ему ещё один день. И это уже счастье. Так думал большой человек, и я чувствовал его мысли. А потом мой хозяин просто тихо уснул. Он шёл по жизни с улыбкой и ушёл из неё, улыбаясь. Не каждый способен на этот поступок доброго сильного человека, Человека с большой буквы, потому-то я и называл его большой человек. И теперь, друзья, у меня только одна мечта – быть ещё кому-то нужным, сослужить последнюю службу, ведь если вещь становится ненужной, она теряет смысл своей жизни и погибает. Потому что смысл нашей с вами жизни – в служении на благо людей. И пускай человек предаёт нас, но мы-то никогда не ответим предательством на предательство...
Рассказчик тоскливо скрипнул и замолчал, на этот раз надолго. Слушатели тоже молчали. Пушистик лежала, свернувшись клубочком, но не спала – её зелёные глаза смотрели задумчиво. Она размышляла о своей неприкаянной бродячей жизни и, быть может, впервые за все прожитые годы жалела о своём одиночестве и завидовала старому дивану. Братья правый и левый тихонько стояли поодаль. Наверное, в этот момент они вспоминали родной дом. И даже хвастливая куртка капитана примолкла, думая о своём человеке. Ведь хозяин, пускай и плохой, всё же твой хозяин, и поэтому он лучше всех других во много-много раз…
А ближе к ночи, когда непогода разыгралась и ветер, отчаянно по-разбойничьи свистя, разгуливал над уснувшей землёй, на мусорную свалку в надежде поживиться отбросами пришёл нищий. Несмотря на то что было уже холодно, на этом несчастном висели только грязные лохмотья. Он совсем продрог, и старый диван, под ледяными порывами ветра сам безуспешно пытавшийся согреться, охотно предоставил бы ему место рядом с собой. Он чувствовал, что это, в сущности, был неплохой человек, только больной и слабовольный, потому что пьянство та же неизлечимая болезнь.
– О, вот это как раз то, что мне нужно! Господи, спасибо Тебе! – подняв руки к небу воскликнул нищий. Он подобрал с земли кроссовки и кое-как натянул их на свои босые замёрзшие ноги. А когда он обулся, то заметил куртку.
– Да мне сегодня везёт! – радовался оборванец, с большим трудом попадая в рукава. Наконец ему всё же удалось её надеть, и он облегчённо вздохнул . – Ну вот, теперь хоть согреюсь, а то думал, что совсем замёрзну.
– А я? Как же я? – спрашивал старый диван. – Они нашли себе нового хозяина и, значит, обрели вторую жизнь. Им повезло. А что будет со мной?
– Мне жаль тебя разочаровывать, но ничего особенного, – сквозь сон заметила Пушистик, которая всё ещё грелась на нём, будто в уютном гнёздышке. – За тобой приедет большая машина и увезёт вместе с другим ненужным хламом. Даже не воображай, что ты здесь первый. До тебя тут уже столько вещей перебывало и со всеми происходило одно и то же. Завтра утром большая машина отвезёт тебя на утилизацию. А это значит, что ты попадёшь в огромную вонючую яму с разными отбросами и останешься там навечно.
– Пускай! Но неужели я умру, так и не сослужив последнюю службу? – печально возразил старый диван и сейчас же получил ответ.
– Эх, жаль, диван не забрать! Разве хоть разок поспать на нём!
С этими словами оборванец, шатаясь, добрёл до него и осторожно, стараясь не потревожить дремавшую на нём кошку, лёг, подложив руку под голову. Этот человек почти сразу уснул и спал как ребёнок, улыбаясь чему-то светлому, что когда-то было в его жизни. Правда, временами по его щекам текли слёзы и диван чувствовал их. Они были не просто горячими, а обжигающими, как расплавленный воск. Слёзы эти согревали и успокаивали, именно поэтому старому дивану было сейчас так хорошо и сладко, как раньше в далёкие теперь годы, ведь он снова чувствовал себя нужным.
В эту последнюю ночь и ему снились чудесные сны, где были большой человек с добрыми руками, глазастая плутишка Ника-Николь, и даже беленькая Изочка, которую все в семье очень любили.