Ежегодно числа 23 августа начиналась кампания по приобретению учащимися учебников. Тема эта не очень яркая, и потому мало кто помнит эти кампании. Года до 1955-го в конце учебного года все учебники надлежало сдавать, а в августе они передавались новому поколению. Понятно, что чистота сданных учебников была разной, и кому-то оставался учебник от аккуратного ученика, а кому-то от грязнули. И это не могло не влиять на настроение. Помню, что в 1957-м учебники (не могу сказать, что все) мы покупали в книжном магазине. Кстати, тогда у меня возникла мысль, что при наличии учебника я могу освоить предмет в считанные дни, но я не стал торопить события.
Числа 30 сентября была общешкольная линейка. Десятиклассников попросили прийти с букетами цветов, чтобы вручить их первоклашкам. Стараться запомнить, кому я вручил свой букет, мне не требовалось: я преподнес его своему брату Николаю. Средний брат Алексей пошел в четвертый класс, но не помню, в какую школу – в Третью или в Новодеревенскую. И вообще, в связи с политикой отчима, чтобы я не общался с братьями, я практически ничего не запомнил из их жизни.
***
Десятый класс я встретил очень воинственно: я решил сделать крупный рывок в своем образовании и закончить школу с Золотой медалью! Это я-то, троечник! Правда, мне могли помешать тройка за седьмой класс по Конституции СССР и четверка по по какому-то предмету – за девятый. Но из рассказов отчима я понял, что существует такой институт, как экстернат, и на выпускных кзаменах я смогу эти два предмета пересдать.
Полтора месяца я держался лихо. А потом бах, и математичка Зюзя подловила меня на каком-то пустяке – то ли я забыл что-то дома сделать, то ли пропустил мимо ушей ее вопрос и я не смог на него ответить, – и она поставила мне по геометрии... двойку. Но я духом не упал, так как в геометрии чувствовал себя просто королем и надеялся тремя пятерками нейтрализовать двойку. Случай показать свои превосходные знания не заставил себя ждать: я ответил четко и ясно. Тем не менее, Зюзя поставила мне... тройку! «Крестьянин ахнуть не успел...»...
Навыков юридической борьбы с беззаконием у меня еще не было. Я понял, что моей мечте о медали сбыться не суждено, а потому оношение к учебе сразу перешло на кое-как – наплевательски.
К моему величайшему счастью, я был освобожден от занятий по физкультуре по причине порока сердца. (История это забавна сама по себе: до 28 лет каждый из десятка терапевтов констатировал у меня порок сердца, а после изнурительной работы в стройотряде летом 1969 года ни один терапевт определить порок сердца уже не мог!..) Счастье же состояло в том, что я не был вынужден позориться перед любимыми одноклассницами в семейных трусах, а на спортивные денег в семье не было...
***
В десятом классе я сел за одну парту (предпоследнюю в первом ряду) с Борей Никифоровым. И он, разбитной и очень порядочный поэт, посвятил мне такие стихи:
Стремись к своей мечте всегда,
Пусть сбудется она,
Пусть чередой пройдут года –
Мечта всегда сильна.
Не знаю я твоей мечты,
Но верить я хочу,
Всего добьешься в жизни ты,
Зажжешь сердца свечу.
Не бойся ж в жизнь сейчас вступить –
С преградою борьба
Не сможет волю пусть сломить
И мыслей всех гурьба
Преградою не сможет быть!
Есенина истрепан том,
Зачитанный до дыр,
Пускай любовь войдет в твой дом
Счастливая, как ты!
Но в жизни будь самим собой,
Чтоб девушка твоя
Гордилась пред людьми тобой,
Любовь к тебе тая.
Всю жизнь я стараюсь оправдать его пожелание и за себя, и за него, ибо через пять лет Борис замечтается и... погибнет под поездом. С большим опозданием, лишь после трагедии, я понял, что в классе Боря был самым достойным человеком, хотя после школы он поступил не в университет, а в институт картографии, и по этой причине наши отношения прекратились. Но нет предела моему зла на себя за то, что я ни к одному из одноклассников не пытался заглянуть в душу. Этим самым я в значительной степени профукал десять лет своей жизни!..
***
После окончания школы я завел дневник, в который, помимо прочего, записал два эпизода воспоминаний из сердечной жизни в десятом классе. Дневник чудом сохранился, а взял я его в руки лишь через шестьдесят лет. (В частности оказалось, что из времен юности я помню не более десятой части.) Возможно, два нижеследующих эпизода покажутся читателю скучноватыми, но они помогают понять некоторые черты юношеской психологии моего времени парня моего типа.
***
4 декабря (нашел в архиве) я пошел в Пушкинскую детскую библиотеку менять книги. И там стоявшая перед мной девушка сразила меня своими интересами: она сдала Тургенева и взяла книги по химии и математике и еще кого-то из русских классиков! Людей, да еще девушек приблизительно моего возраста (она училась в девятом классе) с таким сочетанием интересов я еще не встречал, и потому мои глаза загорелись любопытством и желанием познакомиться. Когда она расписывалась, я успел прочесть фамилию: Солдатова. Также я успел заметить, что все росписи в формуляре сделаны одной рукой, следовательно (ох уж эта логика!), Солдатова и есть ее фамилия.
А через день в одном из классных списков своей школы я встречаю: Зоя Солдатова! Но, разыскав ее, я понял, что это была ее однофамилица. После этого я пошел в Первую школу, но там нужная мне фамилия в классных списках не встретилась. Тогда я решил взять быка за рога: стал ежедневно ходить в библиотеку и втираться в доверие к билиотекарше. За два дня до истечения десятидневного срока владения книгами я пришел в библитеку и стал упрашивать билиотекаршу Галю показать мне формуляры на 14 декабря. Она мне, естественно, не разрешила, но спросила: «А зачем?». Я вынужден был ей сказал, что мне нужен адрес одного человека. И она, не выясняя у меня никаких подробностей, почему-то догадалась, кто именно меня интересует, и дала мне адрес... Зои Солдатовой! Кроме адреса, я узнал еще и ее школу – она училась в Мамонтовке...
В тот же день я написал ей письмо, в котором назначил встречу на шесть вечера в субботу 14 декабря у входа на дачу В.Маяковского. Разумеется, я пришел в пять. Вокруг ни души. В шесть часов начало смеркаться. Прошли какие-то две малолетки (как выяснилось позже, одна из них была Лариса, младшая сестра Зои), но я к ним не вышел, полагая, что это были случайные прохожие. Я прождал до десяти вечера. Температура была экстремальная – градусов 13 тепла (где-то записано). Моросил дождь, и я вымок насквозь...
Я стал писать Зое одуховторенные письма, но они оставались без ответа. Тогда «Магомет пошел к горе»: придя в мамонтовскую школу, я выдал себя за инициативного члена комитета комсомола своей пушкинской школы №3, который хотел бы познакомиться с опытом комсомольской работы в их школе. Как ни странно, мне поверили и предоставили всякие возможности. (Я обалдел, когда в своем послешкольном дневнике вычитал, что я даже помещал свои задачи в мамонтовскую школьную математическую газету!) В процессе этого «сотрудничества» я раза два видел мельком и Зою, но подойти стеснялся...
Продолжение следует.
==================
На фото: 1957 г. В лесу за ветлечебнцей (в сотне метров от сегодняшнего Ново-Ярославского шссе). Слева направо: тетя Маруся (вдова погибшего в ГУЛаге дяди Алексея), ее внучка Света, собирающийсяв школу мой брат Коля, я, отчим, мама, брат Алексей.