Темно-зеленый томище все-таки сделал свое дело. Светлый пушок на теле Гуляки оказался самым настоящим реалием воображения и Жоржу Амаду тут ни на капельку не солгал. Как видно тому, кто вновь и вновь приходил ей на ум, было не все равно: думает она о нем или нет. Эта курносая его явно заводила и дело получило неожиданный поворот.
Это что же такое получается - размышляла Заскребыш - если он так долго сопровождает ее по разному поводу, значит для него точно не нашлось места на небесах. Еще бы! Место на небесах. Хорошо еще, что не как в старые времена: за оградой не кинули. К тому же ей стало казаться, что находясь в таком умонастроении, она рискует совсем остаться без спутника жизни и приходили ехидные мысли о том, что не столько бывший актер и художник отбивает ее женихов, сколько она сама, становясь умнее и обособленней, вряд ли теперь сможет сделать окончательный выбор. Точь в точь как он.
Мужчин, между тем, вокруг значительно прибавлялось. Она и раньше никогда не испытывала в них нужды: в театральных труппах их всегда было в соотношении два к одному, а теперь и вовсе становилось все больше вопреки жалобам одиноких баб: вот , мол, всех уже разобрали.
Заскребыш понимала, что она легкомысленна и влюблялась раз за разом на всю катушку, но на каком -то этапе между ней и избранником возникала другая женщина. Как черт из табакерки и, как правило, блондинка.
Брюнетка, в свою очередь, сопоставив все за и против, утирала нос и, недолго думая, отдавала объект обожания той, кому он был больше нужен. Спустя время непременно благодарила разлучницу за то, что та избавила ее от бесполезных хлопот.
Оставшись одна, принималась за дела по хозяйству, выбрасывала хлам, и уж потом, словно очистившись от угара, ругала себя на чем свет держится за потерянное время, чувствуя, однако, на душе громадное облегчение. Она совсем не хотела желать ничего чужого и, похоже, взяла себе это за правило еще задолго до своего рождения.
Пушок на щеках Гуляки напоминал о себе и она сердилась на себя за то, что никто не может сравнится с образом. который пристал к ней прочно и надолго. Между тем объект познания не собирался просто так бездарно занимать ее мысли и время, как другие. Всплывала то одна, то другая черта характера, особенности творчества, поступки жизни говорили сами за себя. Воспоминаниям современников она не верила, считая враньем, как вдруг одна особенность его картин удивила ее чрезвычайно.
Так как же все эти воспоминания еще живущих, в отличие от него, современников, когда художник не оставил ни одного ню? Глупо думать, что у него не было для этого никакого повода. Сцены, портреты, пейзажи, даже исповедь. Для чего и кого он рисовал себя в моменты, где льется отчаянное разложение, гнилые краски с листа.
Заскребыш перебирала в памяти разные лица, им нарисованные, и вдруг, разозлившись не столько на него, сколько на себя, рявкнула, помянувши того, кого не поминают на ночь. И про белобрысого человека вырвалось: "Ааа, да ты был ангел!" Возмутилась, мол, раскусила его наконец: что он был чист, как в первый день творения и все, что говорили доброго и хорошего - есть самая настоящая правда.
Еще почему он к ней привязался. Ха! Да это она прилипла к нему как банный лист. Потому, что сколько бы она не обошла дорог, скольким мужчинам и женщинам не заглянула в глаза - вряд ли встретит художника нужного ей по пониманию и нраву. Это она, ее дерзкая воля вытащила его неизвестно откуда, перетряхнула прошлое и будущее, навесила ему саму себя и приняла его на работу в качестве ангела. Он им и стал.
Бедняга, думала она про него, сколько ему от нее досталось, и неожиданно расхохоталась от всей души во весь голос, как ведьма, несущаяся словно птица по воздуху над землей и водой в праздничную ночь на Ивана Купала от того, что ему не нашлось места на небесах. Это очень нехорошо - стыдила себя ее другая сторона, но она ничего не испытывала кроме веселья и радости. Дурацкая смешинка подсказывала, отныне пока она здесь - он здесь, как тот огромный светлый пес, которого видит во сне. Лежит у ног, а она нет-нет, да и заденет случайно его рукой по уху. Не то, чтобы уж больно, а все же без почтения к серьезному виду, размеру и весу. Пес и вправду огромный, словно это и не пес вовсе. Он так ее и не бросил, этот факт заинтересовал ее чрезвычайно: что кто-то, быть может, может быть вернее, чем она сама.
Да, нет. Вовсе нет, не отныне. Когда все это началось неизвестно зачем она уже точно знала почему. Ведь должен же быть у человека кто-то, кто после Бога пребывает в его уме по притяжению сердечному, пестуя и воскрешая ее по каким-то непонятным причинам и следствиям, словно заручился за нее перед чем-то высшим. Это может быть вовсе не монах. Как вдруг она вспомнила, что у нее уже есть монах. И даже монахиня, которая всего лишь за одно небольшое доброе дело молится за нее ежедневно, чтобы у нее было место на небесах.
"Вот и хорошо, просто здорово" - думала Заскребыш, неожиданно обнаружив, что немногим в этом вопросе отличается от прожженного еврея, которого пусти козла в огород - замучаешься считать, сколько с ним еще припожаловало. Она бы тоже так, приведись очутиться на небесах. Сначала клянчила бы за своих, потом за чужих и так бы всем на небесах надоела, пока вся честная компания не припожаловала. Ну и художник. Если сам о себе как всегда не позаботился.
О том, что за нее кто-то ежедневно совершает молитвы она узнала совершенно случайно. Монахиня старообрядка была необычная, как все те, кого любила и отличала для себя Заскребыш. Женщина простая в общении, бесконечно трудолюбивая, легкая и смешливая - ее ненавидела кучка монастырских старообрядцев также как провинциальные театралы ненавидели Заскребыша, а потому Бог перевел любимую всеми прихожанами, монахиню, подалее от завистников в другую губернию. Там распознали с кем имеют дело и ее полюбили. Но монахиня тосковала о любимом месте (о чем втайне призналась Заскребышу), где нужно было сделать много дел и она могла бы принести так много пользы. Чтобы немного утешить ее, Заскребыш выполнила ее вещественную мечту и монахиня отправилась в паломничество на Соловки. После этого монахиня о Заскребыше забыла.
Но не забыл Бог. Не прошло и дня, как возвернул потраченные средства, даже с прибылью! Заскребыш в свою очередь закатила пир. Выложилась на все сто, подавая гостям все лучшее из того, чему научилась за долгие, мгновенно летящие, годы. На ее удивление первый раз в жизни никто не отказал, хоть день был будничный, и Заскребыш наслаждалась праздничным многолюдием в доме и ответною щедростью своих гостей.
Есть у Заскребыша и монах. Вернее, был. Уход его был трагичным, но о нем он был предупрежден от Бога заранее и по решению людей для всего мира сделался святым.
В последнее время он стал подумывать о том, как пишутся стихи.