В свете фонарей на высоких столбах по обе стороны мощеной дороги роились стайки насекомых, неугомонные и разношерстные: от обыкновенной мошкары и комаров до ночных бабочек, крупных, мохнатых, порой самого диковинного вида. Распорядитель княжеских торжеств позволял себе отвлекаться на любование причудливым танцем маленьких летунов в перерывах между приветствием гостей. Правда в последние полчаса — все реже и реже: недавно бал был объявлен открытым, и те из приглашенных (коих было большинство), которые не имели привычки обременять себя ожиданием начала торжества, прибывали к разгару празднества. Распорядитель отдавал всем учтивейшие поклоны, заверял в неизменном княжеском расположении, кратко уведомлял о церемониале, ненавязчиво интересовался здоровьем или состоянием дел их близких, по каким-то причинам не нашедших возможности почтить своим присутствием сие празднество. Конечно, он знал имена всех гостей, и всех родственников гостей, включая самых дальних, ведь он занимал должность распорядителя княжеских торжеств со времен своей молодости, также, как его отец и отец его отца. И, конечно, каждый из этих уважаемых людей, поднимавшихся по ступеням парадной лестницы княжеского дворца, знал его. В большинстве своем — вряд ли по имени: разве такие люди станут утруждать себя, запоминая столь незначительные имена, как его? Но вот в лицо — в лицо его знали все, определенно!
Распорядитель прислушался к звукам музыки, доносившейся из бальной залы, и улыбнулся: он сам подбирал и музыкантов, и их репертуар. Да что скрывать? Ведь ко всему, происходящему на торжестве, он так или иначе имел отношение: и к угощениям, и к напиткам, и к обходительности обслуги, и даже к цвету занавесей на высоких сводчатых окнах. Сегодня отмечали пятилетие младшей княжны, и он сделал все возможное, чтобы это событие было красочным и запоминающимся!
Раскланявшись перед очередными дорогими гостями — супругом троюродной сестры старшего дяди княгини с сыном и дочерью (мать семейства по случаю недомогания была вынуждена остаться дома, к сожалению) и пропустив их вперед, распорядитель обратил свой взор на следующих гостей.
И потерял дар речи.
По покрытым дорогим ковром ступеням лестницы парадного входа княжеского дворца среди благородных и уважаемых людей поднимались… два дружинника!!!
Распорядителю потребовался лишь легкий кивок головы, чтобы двое статных парней из личной охраны князя, недвижно стоявшие по обе стороны от открытых дверей затейливой резьбы, сделали пару шагов вперед и скрестили алебарды прямо перед наглецами.
— Ого! Какой нерадушный прием! — воскликнул один из дружинников, смазливый темноволосый парень.
Распорядителю его лицо показалось знакомым, но, будучи подслеповат ввиду своих уже немалых лет, он не разглядел особо примечательных подробностей, по которым сумел бы его опознать, кроме тонких черных усов. Впрочем, таких нахалов в кругу своих знакомых он просто не мог иметь! А в число княжеских гостей они не могли попасть и подавно!
— Это княжеский бал, — стараясь, чтобы в голосе правильным образом сочетались и нотки учтивости, и нотки холодной строгости, уведомил наглецов распорядитель. — И простым дружинникам здесь не место. Я, разумеется, сделаю вид, что не заметил вашей бестактности, молодые люди, при условии, что вы покинете окрестности княжеского дворца как можно быстрее. Иначе, городовой воевода, который, к слову, уже имел честь прибыть, может понять ваше поведение совершенно не должным для вас образом…
— Простым дружинникам?! — наигранно возмутился парень. — Ну, скажем, моего друга к таковым еще можно отнести. — И он кивнул на товарища, стоявшего чуть поодаль, в тени, и будто бы не вполне довольного происходящим. — А вот я — самый настоящий десятник! — с гордостью заявил парень и, развернувшись полубоком, похвастался нашивками на рукаве уставного кафтана.
«Так не долго тебе осталось этим бахвалиться!» — успел подумать распорядитель, а дружинник, меж тем, с внезапной кротостью продолжил:
— Но это все так… детали. Я вот чего не пойму: в чем состоит наша бестактность? И чем наше присутствие на княжеском балу должно так расстроить нашего уважаемого городового воеводу? А, дядюшка Гилат?
Обескураженный таким поворотом событий, распорядитель только и сумел, что открыть рот да начать судорожно прикидывать, кому из племянников и прочих родственников может быть обязан подобным конфузом. Очередные гости приближались к парадному входу княжеского дворца по мощеной дорожке, и проблему с этими нахалами надо было решать, как можно быстрее. Заметив и новоприбывших, и, очевидно, беспокойство распорядителя, дружинник добродушно подмигнул ему:
— Так может, мы все же пройдем, дабы никого не задерживать? Или, одетые по уставу, мы настолько неузнаваемы, что придется звать моего отца, чтобы он подтвердил, что я — это я?
И тут распорядитель чуть не ахнул! И впрямь, как он раньше не вспомнил этих примечательных тонких усов, которые носил сын Главного полкового воеводы?!
— Ах, Гервил… сын Дорона… — пытаясь совладать со внезапно осипшим голосом, выдавил распорядитель. — Приношу свои глубочайшие извинения! Я и впрямь не признал вас с товарищем, каюсь! — И он кивнул парням из личной охраны князя, веля убрать алебарды и отступить. — Ох уж эти одежды дружинников!.. Они, признаться всех так… обезличивают, — не слишком-то убедительно добавил он, сомневаясь, правильно ли подобрал последнее слово.
— Ох, полно! — махнул рукой сын воеводы. — С кем не бывает, дядюшка Гилат? Надеюсь, ты не против пропустить со мною вместе и моего лучшего друга?
Лучшим другом этого заносчивого юнца Гервила был южанин без роду и племени — это всем было известно. Само собой, людей такого сорта на торжествах, подобных этому, никто не ждал. Однако споры на его счет с сыном Главного полкового воеводы, везде таскавшего товарища с собой, представлялись распорядителю требующими чрезмерных и неоправданных усилий. И он уступил, как уступал и ранее, оказываясь в подобном положении.
— Разумеется! — натянуто улыбнулся он, делая руками приглашающий жест. — Наш сиятельный князь Любьяр Даэрский безмерно рад видеть вас… обоих на этом торжестве.
Сын воеводы полукивнул-полупоклонился и прошествовал внутрь дворца. Южанин ступал за ним, но, поравнявшись с распорядителем, остановился.
— Приносим свои извинения за недоразумение, которое мы невольно произвели, — с видом искреннего раскаяния изрек он и, поклонившись, заторопился вслед за товарищем.
* * *
— Зачем ты перед ним расшаркивался? — недовольно пробурчал Гервил. — Этот привратник тебя самого ни во что не ставит! Если ты не знатного рода, ты для него — никто.
— У-уф! — обреченно вздохнул Оран, закатив глаза. — Ты пойми, Гер, это — его работа, он зарабатывает себе на хлеб тем, что не пускает посторонних во дворец. И я, по большому счету, и есть — посторонний. К тому же, этот, как ты его назвал, привратник, — пожилой человек. Как бы там ни было, к летам нужно иметь уважение.
— Опять жизни учить будешь? — подозрительно покосился на друга сын воеводы.
— Тебя выучишь, как же! — обреченно вздохнул южанин. — Лучше топай давай, а то всех девиц без тебя перетанцуют.
— Без меня?! — картинно ахнул Гервил. — И не мечтай!
Бальная зала полна была музыки, света и людей. Сколько сотен свечей горело на люстрах затейливой ковки под потолком и сколько в закрепленных на стенах подсвечниках, Оран бы не решился прикинуть. Он, порой, путался и в простых числах, искренне надеясь, что одежды дружинника все же остерегают ушлых рыночных торговцев от того, чтобы обсчитывать его. В большинстве случаев, по крайней мере.
Появление дружинников, как и было задумано Гервилом, произвело немало смущения в рядах княжеских гостей, разодетых в расшитые золотом, жемчугами и каменьями платья из дорогих тонких тканей. Мужчины забывали о своих делах и разговорах, возмущенно провожая взглядом гордо шествовавших через бальную залу парней. Женщины замирали, глядя на них же и тут же бросались обсуждать друг с другом увиденное.
Конечно, попади каким-то чудом на княжеский бал обычные дружинники, очень скоро выискались бы благородные мужи оскорбленные присутствием безродных вояк под одной крышей с ними. Одни на показ восхищенной публике полезли бы доступно объяснять наглецам, как те неправы. Другие, исполненные благоразумия, без лишнего шума кликнули бы княжескую стражу. Так или иначе, окажись те самые обычные дружинники в таком положении, они навряд ли бы сумели дойти беспрепятственно и до середины бальной залы.
Когда же один из них был сыном Главного полкового воеводы, дело принимало совершенно иные обороты! Из присутствующих Гервила знали многие, и слух о его очередной браваде пронесся среди гостей прежде, чем многие смогли убедиться в его правдивости воочию.
— Надеюсь, в следующий раз тебе не придет в голову идея переодеться нищими, чтобы пойти на бал? — поеживаясь от очередного изумленного взгляда, процедил сквозь зубы Оран.
— А хорошая идея! — сын воеводы восхищенно хлопнул друга по плечу.
— Не обольщайся! — ехидно прищурился южанин. — В этом я точно участвовать не стану!
— А-а! — махнул рукой Гервил. — Вчера ты мне и про кафтаны дружинников тоже самое говорил.
— Но дружинники мы хотя бы настоящие, в отличие от нищих, — возразил Оран.
— И слава за то Двуединым! — сын воеводы молитвенно воздел руки к небу. И в этот момент заметил кого-то в толпе. — О, сестренка!
Южанин проследил за его взглядом. В окружении благовоспитанных женщин и не менее благовоспитанных юных девиц он заметил хрупкую девчонку в легком голубом платье, озиравшуюся вокруг большими, полными изумления, восхищения и страха глазами. Ивис в этом году исполнилось семнадцать, и это был ее какой-то там по счету… один, в общем, из первых выходов в свет. Сегодня перед балом, пока то и дело хихикавший себе под нос и потиравший руки в предвкушении большого веселья Гервил, приводил в порядок свой парадный кафтан и подбадривал Орана, до последнего мечтавшего избегнуть участия в его дерзком предприятии, она то и дело забегала в покои брата, чтобы повертеться перед парнями каждый раз в новом наряде и спросить, не лучше ли нынешний предыдущего и не больше ли он подходит для такого торжества.
— Определенное синее! — завил Гервил, когда ему прискучило это мельтешение цветастых тряпок перед глазами. — Для княжеского бала оно подходит больше других, я уверен!
— О, спасибо! — радостно подпрыгнула Ивис и чуть было не захлопала в ладоши, но вовремя сдержалась. Она уже развернулась было, чтобы снова умчаться в свои покои, но вдруг задумчиво остановилась. — Но… я не наряжалась в синее платье… Было красное с синей отделкой. Было серое с вышивкой из синих цветов на вороте и рукавах. Было голубое…
— Да-да, голубое! — подхватил брат, понимая, что близок к разоблачению. Ему, само собой, до сравнения нарядов сестры не было дела, и он ляпнул первое, что пришло в голову. — Ох уж эти ваши цвета и оттенки! Бергалон в них ногу сломит!
Ивис, увидев брата среди толпы княжеских приглашенных, заговорщически улыбнулась (конечно, в его затею с одеждами дружинников она была посвящена) и незаметно, чтобы не показаться невоспитанной в обществе, помахала ручкой. Гервил подмигнул ей и вскинул вверх сжатый кулак в ободряющем жесте. Он знал, как сестра переживала на подобных торжествах из-за собственной неопытности и страха прослыть невоспитанной или неуклюжей.
Люди часто говорили: насколько дети воеводы Дорона похожи лицом, настолько же разные они характером. С первой частью этого мнения Оран не мог поспорить: хоть Гервил и был на три зимы старше Ивис, их сходству позавидовали бы иные двойняшки. У сестры были те же черные прямые волосы, что и у брата, те же темно-карие глаза, те же тонкие приятные черты и даже выражения на лицах в моменты сильных чувств у них были почти одинаковые. Но зато, если Ивис всегда хвалили за учтивость, скромность и покладистый нрав, то Гервил был прославленным бунтарем, нахалом и повесой. А старая кухарка в доме воеводы частенько ворчала, что мол, хозяину сами Двуединые детей даровали: дочку — Ятарун, сына — Бергалон. Местным богам южанин не поклонялся, да и со всеми любителями кривотолков согласен не был. Было у брата и сестры одно и главное сходство — их неистребимая детскость. Именно благодаря ей они оба смотрели на мир широко открытыми, полными жажды жизни и восхищения глазами и были куда ближе друг другу по духу, чем все думали.
— Подойдешь к ней? — спросил Оран у друга, кивнув в сторону Ивис.
— Еще чего! — воскликнул Гервил. — Ты видел этот курятник возле нее? Я люблю, бесспорно, женское общество, но не в таком количестве и вовсе уж не в том качестве, что там. Пускай сестренка развлекается сама. Не буду мешать ей своей наглой распутной мордой играть в девицу из высшего общества.
Музыка стихла. На верхней площадке широкой белокаменной лестницы, ведущей во внутренние покои дворца появился разодетый в красную шерсть и золото глашатай и оповестил всех о выходе государя и его четы.
И следом за этим объявлением к гостям прошествовали, величаво спустившись по ступеням, князь Любьяр, высокий белокурый мужчина в расцвете зим с радужной улыбкой на устах, и, об руку с ним, княгиня — женщина тихая и довольно невзрачная, что становилось особо заметно рядом с ее видным, привлекательным супругом. За ними следовали отрок-княжич и две княжны, младшей из которых сегодня и выходило пять зим. Вся члены государевой семьи были одеты под стать друг другу: в молочно-белые платья со сложным золотым шитьем. А это значило, что столичные модники и модницы уже завтра побегут к портнихам заказывать что-то подобное и себе.
Князь Любьяр произнес приветственную речь. Оран пытался вслушиваться, но выходило плохо: они с Гервилом на тот момент оказались в другом конце бальной залы, и гомон толпы, хоть и довольно тихий и уважительный, все же перекрывал голос государя.
Да еще и сын воеводы, заприметив в толпе какую-то миловидную незнакомку, все время дергал друга за рукав и шептал на ухо:
— М-м! Какая хорошенькая! Интересно, кто она? Это ее первый выход в свет? Если нет, то где были раньше мои глаза?
Наконец речь князя закончилась. Глашатай снова вышел на площадку большой лестницы и объявил, что настало время танцев. Музыканты заиграли веселую простенькую мелодию, и все желающие пуститься в пляс стали понемногу стягиваться к центру бальной залы.
Гервил добыл пару бокалов вина, один из которых вручил другу, и умчался «на разведку». Оран потоптался немного на месте и, стараясь привлекать поменьше внимания, отошел в сторону, к самой дальней стене. Он, конечно, участвовал в большинстве затей друга, но одобрял далеко не все из них. На сегодняшнюю южанину, по большому счету, было бы плевать, если бы ему не приходилось весь вечер ловить на себе взгляды всех этих богатеев и представать перед ними подобием шута и поводом для кривотолков. Он чувствовал себя на редкость неуютно и готов был многое отдать за возможность улизнуть из княжеского дворца, несмотря на то, что сегодня они с Гервилом не рисковали ни жизнями, ни здоровьем, не задевали ничьи интересы. И даже не нарушали никаких писаных правил, потому как касательно того, во что можно одеваться на балах, а во что нельзя, их просто не существовало. Хотя, конечно, негласный этикет нарядов среди знати на таких торжествах имел место всегда и строго всеми соблюдался.
Мимо прошествовал слуга, предлагая желающим взять закуски с подноса.
— Опять твой хозяин корки отмачивает? — с сочувствием поинтересовался он у южанина.
Оран знал этого слугу, хоть и не мог уже припомнить его имени. С полгода назад один из послов Сулинара заявил, что у него выкрали какой-то перстень, семейную ценность. Странным было то, что перстень этот пропал из шкатулки с кучей других украшений, которые остались на месте. Как и все остальное, хоть чего-нибудь стоящее, в его покоях. Посол объяснял это чьим-то стремлением нанести личное оскорбление представителю его славной страны. Тогда городовой воевода привлек Гервила и Орана к этому делу. Не потому что возлагал на парней особые надежды, а из-за того, что один из них был южанином, предполагая, что земляки смогут лучше найти общий язык. Забавно, что на счет происхождения воевода оказался ближе к истине, чем сам думал. Оран был родом из Сулинара, хотя об этом в дружине, кроме Гервила, никто, пожалуй и не знал. Для простых людей Южные земли представлялись одной большой далекой и диковинной страной. О том, что это был целый материк с двумя крупными государствами — Сулинаром и Вархинаром, знали в большинстве своем лишь те, кто был связан с южанами торговыми делами или политикой.
Так вот, этот самый слуга оказался тогда одним из тех, на кого пали подозрения. И, как знать, прислуживал бы он сейчас на балу, да и был ли жив вообще, если бы проныра-Гервил не раскрутил длинную цепочку событий и не выяснил, что посол в пьяном угаре сам подарил свой перстень одной ушлой красотке из обнищавшей знати. Девица уверила его, что честь не позволит ей лечь в постель ни с кем, кроме супруга или, хотя бы, жениха, и южанин в порыве чувств нарек ее будущей шестой женой, подтвердив серьезность намерений подарком. Перстень прельщал ее куда больше почетного права проживания в гареме в незнакомой далекой стране, и потому наутро красотки и след простыл. Равно как и воспоминаний о прешедшей ночи у переусердствовавшего с возлияниями посла.
— Гервил мне не хозяин, — возразил Оран слуге.
— Ага, оно и видно! — беззлобно хохотнул тот. Южанин равнодушно пожал плечами. Не в его принципах было доказывать людям, что он не является тем, кем они его считают. Да и этого слугу он знал как парня добродушного и простого, никого намеренно не желавшего обидеть.
Оран припомнил, как тот прыгал, чуть не до потолка, когда узнал, что с него сняли все подозрения. В тот раз, к слову сказать, довольны остались почти все участники дела. И отделавшиеся только испугом подозреваемые. И та красотка, что ловко умыкнула перстень. За нее, ввиду древности рода, вступился сам князь Любьяр, она была публично признана глупой, ничего не смыслящей девицей и подвергунта порицанию в обществе, но избегла каких-либо иных наказаний. Городовой воевода получил личную благодарность от государя и всерьез присмотрелся к Гервилу, которому потребовалось еще несколько раз проявить себя, чтобы заработать повышение из простых дружинников в десятники. Не вполне доволен остался только сам посол, который, хоть и вернул свою семейную ценность, все же не обрел шестую жену, несмотря на то, что очень хотел. Поговаривают, он до сих пор добивается внимания той девицы, засыпая ее подарками во время каждого визита в Даэрунское княжество, благодаря чему она опять находится в выигрыше: кто откажется слыть признанной дурой, если твоя «глупость» способна прокормить семью?
— Эй, не дуйся! — подмигнул слуга Орану, заметив, что тот не горит желанием продолжать разговор. — Бери, лучше, угощения. Таких, небось, и не едал!
— А что это? — поинтересовался южанин, взглянув на содержимое подноса.
— О-о-о! Самые, что ни на есть господские лакомства! — с гордостью заявил слуга. — Вот тут, — он кивнул на левую сторону подноса, — заливное из языков молочных телят с клюквой и какими-то вашими южанскими приправами. А вот здесь, — теперь он кивнул на правую сторону, — корзиночки песочного теста с паштетом из печени куропаток.
Печень Оран не любил, хоть куропаток, хоть еще какой редкостной живности, и потому взял кусочек заливного, лежащий на куске бумаги с ажурно вырезанным краем.
— Пойду я, — вздохнул слуга. — А то еще от распорядителя пучок люлей прилетит за безделье…
И, проявляя настоящие чудеса ловкости, он ввинтился в суетливую толпу, не уронив с почти полного яств подноса ни кусочка.
Оран попробовал заливное. Было, безусловно, вкусно. Но не настолько, чтобы вкус оправдывал стоимость. Впрочем, богатые и знатные могли себе позволить и это блюдо, и многое другое. Что примечательно, воевода Дорон жил сам и растил своих детей в относительной строгости, хотя мог себе позволить ту роскошь, в которой купались некоторые. Ту, в сравнении с которой нищета окраин Зарьграда особенно резала глаз. Когда парней направляли в патрули по этим кварталам, Гервил всегда возмущался несправедливостью, из-за которой одни едят лучшие яства с золоченых тарелок, а другие, порой, рады и корке черствого хлеба. По счастью, все его негодование ограничивалось лишь словами, без показных дерзких выходок, которые он так любил. Все же для сына воеводы чужая нищета была только картинкой, хоть он и не считал правильным ее существование.
Конечно, с тех пор, как Оран попал в Даэрунское княжество, он тоже жил в тепле и сытости, зато у себя на родине он хлебнул тягот сполна. Да, его жизнь там сильно отличалась от той жизни, которую влачат бедные горожане здесь, но голод и лишения — везде одинаковы.
— Я все узнал! — Возбужденный голос Гервила вырвал южанина из раздумий. — Это дочка главы Южной купеческой гильдии!
— Той, что ведет торговлю с Вархинаром и Сулинаром? — почесав лысый затылок уточнил Оран. Во этих самых чинах, степенях и званиях знати он путался. Ему до них бы не было и дела, если бы сын воеводы не посвещал его во все истории и сплетни богатеев, в курсе которых оказывался сам.
— Ага! — воодушевленно кивнул друг. — Та самая!
Глаза его горели азартом, а все движения были порывисты и горячны. Гервил был весь в предвкушении нового завоевания, и Оран знал это его настроение.
— Так на какую же девицу ты раньше смотрел так пристально, что не замечал этой? — с улыбкой поинтересовался южанин.
— Пф! Не родилась еще та девица, из-за которой я перестал бы замечать других! — подняв вверх указательный палец, с гордостью заявил сын воеводы. — Просто у этой прелестницы сегодня первый выход в свет.
Оран припомнил, как выглядела девица, и усомнился:
— Первый выход? Мне показалось, она постарше твоей сестры…
— Не намного, — мотнул головой Гервил. — Но вот почему ее папаша-купец скрывал свое сокровище дольше положенного — вопрос очень интересный!
— Так-так, ребята! И кто вас пустил сюда? Дело дружинников — нести службу на улицах Зарьграда, а не в княжеском дворце! — прервав пересуды парней о купеческой дочке, прогрохотал сзади басовитый звучный голос. Его невозможно было не узнать. Равно, как не обернуться к обладателю.
Оран обреченно вздохнул и повинно опустил голову, Гервил скрипнул зубами и даже не подумал прятать черные с пламенеющим в них вызовом глаза.
— Ах! — крепкий седовласый мужчина картинно схватился за сердце. — Гервил, сынок, ты ли это?! Но почему в таком виде? Неужто с патруля на бал? Совсем сотник замучил, загонял тебя, бедняжечку! Ведь и домой некогда было заскочить — переодеться!
Главный полковой воевода Даэрунского княжества внушал большинству уважение одним своим видом, однако в ерничестве мог легко дать фору своему непутевому сыну.
Южанин счел, что лучшее, что он сейчас может сделать — не поднимая головы, заняться пристальным изучением деревянного настила полов, тщательно отполированного и обильно навощенного по случаю бала. Он услышал, как рядом медленно выдохнул Гервил и краем глаза заметил, как шевельнулись желваки друга, прежде, чем он процедил:
— Я не считаю службу в Зарьградской дружине чем-то постыдным. Чем-то, что нужно скрывать от других. К тому же здесь, — парень окинул взглядом бальную залу, — все и так знают, что твой сын — дружинник. Так что же за беда в том, что я одет сообразно своей службе? На нас, между прочим, парадные кафтаны, и торжественность случая мы соблюли! Ведь и на тебе кафтан воеводы со всеми нашивками, а не одежда мирянина.
— До воеводы еще надо дослужиться, сынок, — медленно и очень жестко проговорил отец Гервила. — Сначала сделай это, а уж после требуй исключительных прав для себя.
— Как видишь, я уже десятник! — явно рисуясь, заявил парень. — До воеводы — недолго осталось!
Гервил никогда не признался бы даже самому себе, что все впечатления, которые он собирался произвести на балу и все последующие сплетни, которые должны были его так позабавить, были лишь прикрытием для его желания вывести отца из себя и побудить его на подобный разговор. Оран был уверен, что это было именно так, и готов был даже поклясться в этом перед всеми девятью Вседержителями!
— Нашивки десятника — не повод обольщаться, — отрезал воевода Дорон. — Я уже говорил тебе и сейчас повторю: любая должность выше простого дружинника требует умения управлять людьми. А пока я вижу, что ты не справляешься и с тем, чтобы обуздать собственные глупые мальчишечьи желания! Я проделал путь с самых низов, прежде, чем получить нашивки Главного полкового воеводы, я знаю службу в полковой дружине «от» и «до», я на собственной шкуре все испытал! И тебя, Гервил, я мог бы хоть сотником сразу поставить, но я хочу гордиться собственным сыном, который знает все тяготы службы, который учится управлять и принимать мудрые решения. Но пока я вижу только наглого выскочку, устраивающего бунты на любом неровном месте и при любом удобном случае готового вогнать в краску своего отца! И я ничуть не жалею, что отправил тебя на службу простым дружинником! Ты и десятником быть пока не достоин, так что будь благодарен городовому воеводе за такой аванс и заслужи свое назначение хотя бы задним числом!
Оран поднял взгляд и посмотрел на друга. В его глазах полыхало возмущение, щеки залились краской, а губы были плотно сжаты.
— Я заслужил назначение десятником! Иначе попросту не получил бы его, — с гордостью ответил Гервил. Он явно старался, чтобы его голос звучал также твердо и уверенно, как и голос отца, но нотки горячности все равно проскакивали в каждом слове. — Обо всем остальном, что ты на счет меня думаешь, поговорим, когда я стану сотником! И очень скоро!
И, не дожидаясь ответа отца, парень развернулся и быстрым твердым шагом удалился прочь.
— Вот ведь шельмец! — сквозь зубы процедил воевода Дорон, уже не сдерживая негодования. И, обратив теперь на Орана взгляд таких же черных и пылких, как и у сына, глаз, с претензией спросил: — И как тебе еще не надоело участвовать в его глупых выходках? Ты ведь умный, рассудительный парень, но вместо того, чтобы образумить моего бестолкового сына, вместе с ним принимаешься выкидывать его дурацкие коленца! Скажу тебе честно: я ожидал от тебя большего, когда привел в свою семью!
Орану было стыдно от слов воеводы Дорона, притом стыдно за двоих. Знал бы тот, каково это: спорить с Гервилом, когда он горит какой-то идеей. Не потому что тогда невозможно найти разумных доводов против его очередного предприятия, а потому что все эти доводы рассыпаются в пыль, когда после недолгого спора ты начинаешь хотеть того же, что и он. Однако сейчас последняя фраза Дорона заставила южанина протестующе вскинуться.
— Воевода, я очень благодарен вам за то, что вы выкупили меня тогда, — с достоинством ответил он. — И даже Вседержители не смогут определить предела моей благодарности. Но они мне свидетели: я не просил вас об этом. Вы говорили, что делаете меня свободным человеком, а у свободных людей есть и возможность выбора. Вашего сына я смею считать своим другом, и этой дружбой дорожу. Если же вам нужен был надзиратель для Гервила, не стоило лишать меня положения раба!
— Глупый мальчишка! — покачав головой, с сочувствием произнес воевода. — Хоть ты и старше моего сына почти на три зимы, ты такой же ребенок, как и он, вот что! Как тебе и в голову-то пришло такое? Хех! Да нуждайся я в рабе, уж наверное выбрал бы себе кого-то полезнее, чем тощий пацаненок с расцарапанной физиономией! Я убежден, что эта ваша проклятая арена смерти в Кадаррате — не место для детей, поэтому и выкупил тебя много зим назад. По правде, ни для кого она — не место. Но другим я не мог ничем помочь.
Перед глазами Орана на миг мелькнул Равхайр — гордость Кадаррата, столицы Вархинара, и главный источник развлечений. Мелькнул во всей своей жестокой пестроте уходящих ввысь ступенчатых трибун, переполненных ненасытными до крови, вечно шумящими безумцами. Мелькнул безысходностью и злобой иных безумцев — тех, что не по собственной воле убивали друг друга и умирали на потеху другим. Мелькнул клыками и когтями диких зверей, которых выпускали на арену, таких же рабов, как и те люди, которых они в клочья разрывали и от рук которых принимали смерть. Как тот тигр, яростный, израненный, что оставил шрамы на лице Орана, и в конце-концов умер от его руки.
— Простите, воевода, я зря вспылил, — повинно опустив голову, произнес южанин.
— Ничего-ничего, это все молодость, горячность! — отец Гервила добродушно похлопал парня по плечу. — Это пройдет. Будь мой сын хотя бы вполовину таким же рассудительным, как ты, я бы за него не волновался.
* * *
Дочку главы Южной купеческой гильдии звали Алита. У нее было круглое личико с ямочками на щеках, серо-голубые глаза, милые русые кудряшки и очень аппетиные формы. В общем, все при всем, кроме строгого папаши, и глаз с нее не спускавшего. Впрочем, этот скверный момент ничуть не смутил Гервила, а наоборот прибавил задора. После перебранки с собственным отцом его до сих пор потряхивало, но море казалось по колено!
С широкой сияющей улыбкой и беззастенчивым видом парень отвесил изысканный поклон этому всея купцов начальнику и его миловидной дочурке и без долгих разговоров попросил разрешения пригласить ее на танец. Папаша недобро сверкнул маленькими глазенками и покривился, отчего его широкое одутловатое лицо стало совсем уж неприятным, но, но согласие дал. А куда бы он делся? Гервила этот старый зануда узнал, а отказать сыну Главного полкового воеводы у него духу не хватило.
Танцевала купеческая дочка не то, чтобы хорошо, но очень вдохновенно. При смене партнеров, или в тех па, что нужно было выполнять двумя парами, она частенько путалась, сбивалась, делала много лишних движений и, смущенно хихикая, заливалась краской. Но ее задорная улыбка и пылкость жестов окупали ее ошибки с лихвой. Пару раз, танцуя с Алитой в паре, Гервил прижимал ее к себе ближе, чем того требовал танец и допускали приличия. Девица в эти моменты тихонько ахала, заливалась краской и бросала на парня изумленные взгляды.
Несколько танцев спустя сын воеводы пригласил ее снова. Чтобы закрепить, так скажем, результат. И повторил этот финт и в третий раз.
— Юноша, — покраснев и напыжившись, выдавил ее папаша, — я не хочу показаться грубым, но ваш интерес к моей дочери начинает выходить за рамки приличий. При всем моем глубочайшем уважении к вам и вашему отцу, я вынужден отказать в этом танце. Если девушка дважды за вечер приняла приглашение одного кавалера, это уже обращает на себя всеобщее внимание. Но если это будет третий танец к ряду, то это вовсе… — купец нервно поджал губы, подбирая слова. Но, видать, так и не выдумав ничего достойного, неубедительно ляпнул: — Вовсе никуда не годится!
— Вы правы, — внезапно легко согласился Гервил. — Когда проводишь в дружине так много времени, легко позабыть порядки светского общества. Особенно, когда встречаешь столь прекрасное создание, как ваша дочь! — Он с восхищением посмотрел на Алиту и получил весьма недвусмысленный взгляд в ответ. Очевидно, на девицу ему удалось произвести впечатление, в отличие от ее родителя! — Что ж, не стану вам больше докучать. Приятного вечера!
Без дела Гервил не остался: стайки девиц, притом давно уже прикормленные, обнаруживались в бальной зале то здесь, то там. Одним милейшим пташкам он приносил вина и закусок, получая сладкий щебет в ответ. С другими заигрывал тонко и не очень, обмениваясь остротами разного уровня двусмысленности. С третьими незаметно от других заключал договоренности…
Гервил знал, что у знатных девиц он на особом счету. Те скромницы, что целомудренны были до мозга кости, его, конечно, избегали. Зря. Тащить в постель всех прелестниц подряд он никогда не собирался. А вот побыть галантным кавалером, осыпать комплиментами, поиграть словами, определяя грани дозволенного — к этому у него был особый интерес. И чем больше препятствий Гервил встречал на пути, тем интерес разгорался сильнее. Само собой, все те любовные истории, в которые он впутывался, были из разряда скандальных. Неудивительно, что титул знатного повесы намертво прилип к нему.
А эта Алита с ее улыбочками и взглядами и не хуже цепного пса стерегущим ее честь папашей сегодня стала лакомым кусочком очень быстро. Тем более, что после таких вот стычек с собственным отцом Гервила как никогда тянуло на подвиги.
К сожалению для главы Южной купеческой гильдии и к счастью для сына Главного полкового воеводы, такие торжества, как нынешнее, служили не только для развлечения, но и для решения деловых вопросов. Отец Алиты отвлекся рано или поздно на разговоры с другими купцами, оставив дочь без присмотра. Гервилу хватило этого, чтобы шепнуть на ушко девице, что он будет ждать ее у дальней беседки в парке.
Фонари с горящими свечами внутри висели на столбах вдоль мощеных дорожек, а также были закреплены на пилонах беседок. Света хватало, чтобы не заблудиться, но разглядеть прогуливавшихся в темноте издалека было невозможно. Гервил правильно выбрал место встречи: гости князя, как мотыльки вились возле возле светящихся окон дворца, не забредая так далеко, как он. Впрочем, та, которую он ждал, не забредала тоже.
— Ты ведь знаешь, что подобные встречи могут бросить тень на репутацию незамужней девушки, — услышал парень, когда уже совсем было решил, что не дождется Алиту.
— Вообще-то, замужнюю ждет та же участь, если это — не встреча с супругом. — Гервил широко улыбнулся и повернулся в ее сторону. — И все же ты пришла.
— Да. И молю Великих Братьев о том, чтобы никто не узнал об этом. — Было трудно сказать, чего больше было в ее голосе: страха или предвкушения.
— Ты так набожна. Я бы и не подумал, — признался парень, делая шаг навстречу.
— Я росла в Смиренной обители, как же иначе? — пожала плечами Алита, смущенно хихикнув.
— Смиренная обитель? — Гервилу не потребовалось даже притворяться, чтобы изобразить удивление. — Та самая, четвертая, после Серой, Белой и Черной? Которая для женщин?
— Все верно, — кивнула Алита.
— Вот это да! — ахнул Гервил. — А я думал, там девиц учат на жрецов… э-э, то есть, жриц, и они навсегда остаются при обители!
— Женщина не может быть жрецом, — покачала головой Алита. — Это грех. Боги не допускают этого. Мы — просто смиренные служительницы Двуединых. Мы посвящаем себя и свои жизни Великим Братьям. Но мы не можем нести слово божье людям и не можем использовать силу богов…
— Почему? — опешил Гервил.
— Это же грех… — Алита хлопнула ресницами, явно растерянная от того, что кому-то могут быть не ясны столь очевидные вещи.
— А-а, вот как… — протянул парень, потирая лоб. Он поймал себя на том, что принимал раньше жрецов-мужчин как данность, всерьез не задумываясь, почему не встречает женщин среди них. Быть может, тот жрец, что приставлен был к нему в детстве как учитель, и рассказывал обо всей этой подоплеке с греховностью, но Гервил всегда его слушал вполуха. — Так чем вы тогда занимаетесь?
— Читаем богословские трактаты, изучаем науки, ремесла, которые нам под силу, молимся… — заученно начала тараторить Алита, загибая пальчики при перечислении.
А сын воеводы наконец вспомнил, зачем он здесь, и решил, что от изумлений пора переходить к делу.
— Молитесь? — тихо спросил он, перебив девушку на полуслове. При этом он шагнул к ней еще ближе, так, чтобы дыхание, вырывающееся вместе со словами, пошевелило ее локоны у виска.
— Да… — Алита в смятении вскинула на парня свои серо-голубые глаза, нервно облизнула губы и дрожащими пальцами убрала кокетливо выпущенную из прически прядь волос за ухо. Но не отпрянула.
— И о чем же вы молитесь? — Гервил наклонил голову, медленно и недвусмысленно разглядывая каждую черточку лица собеседницы, какую только мог разглядеть в тусклом свете фонарей у беседки.
— О разном. Молитв ведь огромное множество, — с серьезным видом ответила Алита. А парень понял, что опять испортил своим вопросом ее едва наклюнувшийся игривый настрой. — Но важно не то, о чем молишься. Важно, как ты это делаешь.
— Не понимаю тебя… — улыбнувшись, признался Гервил и как бы невзначай покрутил в пальцах другую ее прядку, которую она убрать не успела. Девушка залилась краской — даже в полутьме это было различимо.
— Не знаю, как объяснить… — она растерянно пожала плечами. — Мы не пользуемся силой Двуединых — это грех. Но во время молитвы… понимаешь, я чувствую эту силу… Она звенит вокруг меня натянутыми нитями… Она проходит сквозь меня…
— Удивительно. Никогда не слышал о таком, — прошептал Гервил, наклонившись к личику Алиты. Разговор уходил в глубокие религиозные дебри, а она, очевидно, к вере относилась с излишним трепетом. Девушку нужно было срочно отвлечь. Сын воеводы бережно взял ее за руку и погладил большим пальцем ладонь. Другую свою руку он положил ей на талию и привлек Алиту еще ближе. — Надеюсь, сейчас ты такого не испытываешь.
— Нет… — едва слышно ответила девушка, взволнованно дыша. — Не так, как во время молитвы… Но я все же чувствую силу Двуединых рядом с собой… и даже в людях… — На последней фразе Алита посмотрела на парня так, что ему показалось, будто эти слова были о нем. А потом поднялась на цыпочки и поцеловала его.
Не долго думая, Гервил прижал ее к себе покрепче, ощущая ее дрожь, и согрел своими губами ее холодные сухие губы. Она целовалась, как танцевала: также неумело и вдохновенно. Но в этом была особая прелесть!
Алита сама прервала поцелуй. Она стыдливо опустила голову, пытаясь отдышаться, но из объятий парня вырываться и не думала.
— Ты скучаешь по этой своей Смиренной обители? — со всей возможной вкрадчивостью спросил Гервил.
— Да, — вздохнула Алита. — Хотя жизнь вне ее стен такая… — она подняла глаза на парня, подбирая слова. И с игривой улыбкой на губах закончила: — … увлекательная!
— Ты здесь поэтому? — поглаживая ее по спине, поинтересовался Гервил. — Хочешь испытать то, чего раньше в твоей жизни не было?
Девушка с горечью рассмеялась и помотала головой.
— Увы, от моих желаний ничего не зависит. Жрец Ятаруна убедил моего отца отправить меня в Смиренную обитель, когда я была еще совсем ребенком. Я рыдала и умоляла позволить мне остаться дома, но, конечно, это было впустую. Через два месяца в Смиренной обители будет посвящение послушниц. Я должна была присутствовать на нем, чтобы стать служительницей Двуединых. И, наверное, я даже хотела этого. Но отец забрал меня. После стольких лет, что я провела в молитвах об этом дне, он, наконец, наступил, хотя я уже и не ждала. А знаешь, зачем я понадобилась отцу? Он хочет выдать меня замуж за главу Северной купеческой гильдии — жирного сорокалетнего вдовца с шестерыми детьми. Говорят, это выгодная сделка для всех… Кроме меня. Мои желания опять никого не волнуют!
— Меня волнуют твои желания! — пылко возразил ей Гервил. — Только скажи, чего ты хочешь, и я все сделаю!
— Мне не надо всего, — глядя ему в глаза, помотала головой Алита. — Я хочу, чтобы мужчина, с которым я первый раз лягу в постель, был молод и красив. И чтобы он нравился мне.
Гервил не знал, что ответить. Он привык разжигать в девицах пылкие чувства и наслаждаться их страстью и восхищением. А теперешняя ситуация больше походила на сделку, чем на романтическое приключение.
Но Алита, видимо, его молчание расценила по-своему.
— Обычно отца нет дома весь день, — четко и обстоятельно заговорила она. — Уезжает по делам рано утром, возвращается на закате или вовсе потемну. Гулять по городу меня одну не отпускают — только с прислугой. Но внутри дома мне предоставлена почти полная свобода… — она помедлила, ожидая ответа парня. Но, не вытерпев, робко спросила: — Ты придешь?
— Да, — прошептал Гервил. Он просто не смог ответить по-другому. — Я что-нибудь придумаю и обязательно приду.
Он снова поцеловал Алиту, и снова она первой разорвала поцелуй.
— Мне нужно идти, — вздохнула девушка. — Отец будет искать меня. Сейчас нам ни к чему его подозрения.