Цвёл календарь, и пела пятница,
Не так, конечно, как Кобзон.
Был Робинзон немного пьяницей,
Но был поэтом Робинзон.
Живёт в поэтах искра мистики,
Хоть этот клад порой не в лад,
Наш Робинзон, на мятом листике,
Прожёг осенний златопад.
Поэту столько причитается,
Что шрамами красив поэт,
И много птиц к нему слетается,
Когда его почти что нет...
А все-то музы робинзоновы
Налево ходят через час.
Не спрашивайте про резон его -
Резона нет. Но есть свеча!
Пока вся свечка не оплавится,
Её мы будем жечь да жечь,
Поэт в себе самом прославится,
Не обнаружив в речи течь.
Звенят ручьи, строка ли вяжется,
Глазами неба видишь сон:
На острой сцене кочевряжется
Босой и пьяный Робинзон.
Огонь поэта гонит в полымя,
И нет поэта, если - страх.
Поэты в мир уходят голыми
И возвращаются в стихах.
Поэт не пишет обезличенно,
Он - красный лист в осеннем дне,
И вся история больничная
Сгорает в медленном окне.
Но ведомы у мира солнышки
И много эрогенных зон.
Все бунтари уже на колышке,
В ладье, вдоль неба - Робинзон.
За каждый год немного таем мы,
Но каждый год как новый флаг.
На Острове Необитаемом
Поэт и Муза, и Очаг.
И снова день, конечно, пятница,
И рамкам весело в печи.
А Робинзон, с него-то станется,
Из печки достаёт ключи.
Ударил ключ живой водичкой,
Обрызгал всё - лови завет!
Жизнь отдаёт за всё наличкой,
Когда поэта больше нет.