В детстве, прочитав книжку Распе «Чудесные приключения барона Мюнхгаузена, рассказанные дедушкой своим внукам» (переделанную для русского юношества О. И. Шмидт-Московитиновою), СПб издательства А. Ф. Девриена, Петя безоговорочно поверил в возможность полёта на ядре. Позже, будучи юнкером артиллерийского училища, на учебных стрельбах, закрывая ладонями уши во время выстрела, он с незаметной для себя смущённой улыбкой всегда вспоминал о своём наивном заблуждении. Но вот именно эти незабываемые детские мечты о полётах и определили его дальнейшую судьбу.
Петя Самойлов рос в небогатой семье, приходящейся «седьмой водой на киселе» графу Николаю Александровичу Самойлову, почившему, без малого, лет за пятьдесят до его, Петра, рождения. Отец, артиллерийский подполковник, погиб в русско-японскую под Мукденом, когда Петя, окончив кадетский корпус, уже учился в Михайловском артиллерийском училище.
После гибели мужа, маменька, с младшей Петиной сестрой, съехала с квартиры, и перебралась в Ямбургский уезд, в своё небольшое, дышащее на ладан, родовое имение.
Пётр жил в казарме при училище, лишь изредка навещая мать и сестру.
Обучение "михайловцев" было серьёзным, времени на «цук» и легкомысленную браваду попросту не оставалось.
Строевые занятия пешего строя, верховая езда и езда в орудиях, учения при орудиях, изучение материальной части скорострельных орудий, уставов и правил стрельбы, всё это давалось юнкеру Самойлову без особого труда, оставляя время на непреходящее, какое-то даже маниакальное увлечение воздухоплаванием и авиацией.
Петя мог часами рассказывать об Александре Фёдоровиче Можайском, Отто Лилиентале, Альберто Сантос-Дюмоне, о братьях Райт и Луи Блерио, воздушных шарах и аэропланах – были бы слушатели.
Самойлов только окончил с отличием училище и академический курс, как в январе следующего 1908 года в Петербурге был основан Императорский Всероссийский аэроклуб, получивший единоличное право вручать на всем пространстве империи дипломы пилота. Почётным председателям клуба стал двоюродный дядя царя Николая II Великий князь Александр Михайлович, а председателем был избран граф Стенбок-Фермор.
В конце 1910 года при аэроклубе была организована авиационная школа по подготовке пилотов-авиаторов. Принимали в неё в основном офицеров.
Замучив полковое начальство рапортами, поручик Пётр Самойлов, в конце концов, получил разрешение, и в 1912 году, выдержав строгий отбор, поступил в Гатчинскую Офицерскую Воздухоплавательную школу.
Казалось бы, неисполнимая, детская мечта о небе сбылась.
В школе он встретил своего знакомца по училищу, тёзку, Петра Нестерова. Тот учился годом ранее, и после двухгодичного обучения, по семейным обстоятельствам, отбыл на службу куда-то на Дальний Восток. Здесь им тоже не довелось узнать друг друга поближе. Самойлов только приступил к учёбе, а Нестеров уже получил звание военного лётчика и назначение в авиаотряд при 7-й воздухоплавательной роте.
Прежде чем приступить к практическим полётам, Петру пришлось пройти теоретический курс. Он изучал основы аэродинамики, метеорологии, авиационной техники и прочие дисциплины.
Три с половиной месяца пролетели незаметно. Пришло время практических занятий.
В то время лётная практика всё ещё строилась на «стихийной» основе. Каждый из инструкторов обучал авиаторов исходя из своего личного опыта. Гибель учлётов в самостоятельных полётах относилась к «естественному отбору».
Перед первым полётом Самойлов нервничал, как кадет первогодок на экзаменах. Нет. Он не боялся что-то напутать, и потерпеть крушение. Всё, чему его учили, казалось, навсегда врезалось в его память. Пётр и мысли не допускал, что запаникует, или что-нибудь напутает. В их семье «нервических» не было. Ему припомнился случай, когда в их прежней квартире, в доходном доме Басина, от свечи на фортепиано загорелись небрежно свесившиеся ноты. Пятилетняя Надя первой заметила пламя. Она оставила игру, подбежала к инструменту, сбросила горящие ноты на пол, и затоптала огонь. Отец отвлёкся от беседы с гостем сослуживцем только для того, чтобы попросить Надю прислать Дарью прибраться. Петра единственно беспокоила завтрашняя погода. Ну как, небо будет нелётное? Большую часть ночи он проворочался в постели, превратив простыни в груду мятых тряпок, и только под утро забылся беспокойным сном без сновидений.
Проснувшись, Самойлов первым делом подбежал к окну. Небо было ясное, верхушки деревьев едва заметно колыхались под ветром.
Инструктор обыденным голосом пробубнил условия полёта, Пётр занял место пилота в «фармане», техники запустили мотор, и…
Он летел на уровне верхушек деревьев, и ему казалось, что сердце не вынесет такого вала счастья, вырвется из груди, и понёсётся вперёд, обгоняя размеренно стрекочущий, покачивающийся в потоках воздуха аппарат.
После окончания теоретического и практического курсов обучения предстояло сдать экзамен. Нужно было выполнить полёт продолжительностью полтора часа, при этом не менее тридцати минут лётчик должен был находиться на высоте тысячи метров, спланировать с выключенным двигателем со ста метров и, разумеется, совершить посадку не носом в землю. Еще надо было пролететь по кругу на аэроплане незнакомого типа и совершить воздушную разведку. Помимо полётов требовалось ответить на вопросы по материальной части самолёта, и даже разобрать и собрать двигатель аппарата.
Блестяще пройдя одиннадцати месячный курс, поручик Пётр Самойлов получил звание военного лётчика и одноимённый нагрудный знак – серебряный венок из дубовых и лавровых листьев с двумя скрещенными мечами, распростёртыми крыльями со щитом, с государственным гербом, под императорской короной.
Нагрудным знаком Пётр гордился куда, как больше, нежели когда-то шпорами – особым отличием юнкеров Михайловского артиллерийского училища.
Перед отъездом в Брест-Литовский крепостной авиационный отряд, в который его направили для прохождения дальнейшей службы, Пётр получил краткосрочный отпуск, и навестил родных.
В черной фуражке, с черным бархатным околышем и красным кантом,
«шведской» кожаной куртке на пуговицах, с воротником из чёрного бархата и в армейских брюках, заправленных в неуставные ридинги, «глава» семейства предстал перед мутушкой и сестрой.
- Ой! – всплеснула руками Надя, - экий ты Петя франт!
Мать только перекрестила его нетвёрдой рукой, и прослезилась. После гибели мужа она до конца так и не оправилась.
- Ну, полноте, маменька! Я погостить на какое-то время приехал. Что слёзы-то зря лить? – Пётр легонько приобняв мать, поцеловал её в рано поседевшие волосы.
В доме уютно потрескивала изразцовая печь, щекочуще пахло позабытым детством, навевая лёгкую грусть.
После скромного ужина Самойлов, накинув на плечи куртку, вышел покурить в сад. Низкие дождевые тучи неслись по серому небу. Деревья, вздрагивая от порывов промозглого ветра, пытались прикрыть наготу остатками листвы.
«Унылая пора, очей очарованье… - без выражения продекламировал Пётр, - какое уж тут очарование. Тоска смертная!».
Бросив недокуренную папиросу в жухлую траву, он вернулся в дом.
Уже через неделю Самойлов прибыл к месту службы.
Брест-Литовский крепостной авиационный отряд был сформирован в крепости Брест-Литовск в 1912 году, на основании приказа Военного министра, изданного в октябре 1911 года.
После представления по случаю назначения, разобрав вещи в предоставленном ему для жилья помещении, Пётр в первую очередь направился к аэропланам. Это были «фарманы». На бортах у них были нарисованы крупные заглавные буквы: «Б.-Л.». «Брест-Литовск», - догадался Самойлов.
Потом он осмотрел аэродром, отметив, что тот был оборудован на высоком техническом уровне. На аэродроме имелись мастерские, склад авиационного имущества, склад ГСМ, гараж, радиотелеграфная станция, ещё какие-то строения, назначение которых он пока не понял.
Пётр был приятно удивлён, когда вечером, придя в здание, где обычно собирались лётчики и воздухоплаватели, он увидел своих товарищей по воздухоплавательной школе. Здесь были Макс Гартман, в прошлом выпускник Николаевского инженерного училища, Юрий Козьмин, тоже «николаевец», Лёша Абакуменко. С некоторыми лётчиками, выпустившимися из школы раньше, Пётр был знаком, с остальными его без лишних церемоний познакомили. Уже тогда, люди, посвятившие себя только-только зародившейся военной авиации, ещё не до конца осознанно, ощущали свою причастность к некоему особому братству, отдельной касте.
В 1913 – 1914 гг. последовала новая реорганизация: Брест-Литовский батальон был расформирован, и одна его рота стала называться Брест-Литовской крепостной воздухоплавательной, а другая - 2-й воздухоплавательной.
В «крепостную» вошли пилоты аэропланов, а 2-ю воздухоплавательную составили офицеры и нижние чины, летающие на аэростатах и дирижаблях.
Когда Пётр уже освоился на новом месте, он узнал о назначении строений, которые он заметил в день своего приезда. Это были голубятни! Нет. Это не была прихоть кого-нибудь из начальства. Голубятни были военным подразделением, и назывались военно-голубиной станцией 1-го разряда. Голуби были племенными «военнообязанными». У каждого голубя имелся штемпель военно-голубиной почты, и присматривали за ними голубеводы-надзиратели.
Никогда ни с чем подобным не сталкивавшийся Пётр узнал, как работала голубиная почта.
Прилетевший домой с депешей голубь, при попадании в летик, приводил в действие электрический звонок. Дежурный забирал голубя, и относил его начальнику станции для снятия депеши.
Депешу обычно свёртывали в трубочку, и вставляли в обрезок гусиного пера, которое ниточками привязывали к хвостовому перу почтового голубя.
Ещё Самойлов узнал, что на Брест-Литовской голубиной станции содержались двести пятьдесят пар голубей. Они летали в направлении Варшавы, Новогеоргиевска, Лунинеца и Ивангорода.
Очень скоро Пётр освоился с жизнью в крепости. Сошёлся на короткую ногу с прежними знакомцами, подружился с новыми. Служба шла размеренно, даже сонно. Единственное, что дарило неизменную радость – это полёты.
Не обходилось и без курьёзов. Почувствовав своего рода элитарность, военные лётчики, в основной своей массе люди молодые, не обременённые семьями, «ухлёстывали» за местными барышнями, приводили их на аэродром, похвастаться аэропланами, а особо бойким из девиц предлагали прокатиться.
Заметив прогуливающиеся по территории аэродрома парочки, начальник штаба генерал-майор Вейль начал медленно закипать:
- Чёрте что творится! Военный аэродром в увеселительный парк превратили! Скоро оркестр на лётное поле приведут!
Когда же он собственными глазами увидел, как техник галантно предложил руку даме, вылезающёй из приземлившегося «фармана», он взорвался. Разразившись фельдфебельской бранью, генерал поспешил в штаб.
Через полчаса до авиаторов был доведён приказ:
«Начальнику Брест-Литовского авиационного отряда.
Предписываю без моего разрешения никого из посторонних отряду лиц не брать пассажирами при полётах на аэропланах, допустить приглашение же кого то ни было, дам в качестве пассажиров – безусловно воспрещаю!
Начальник штаба Брест-Литовской крепости Генерал-майор Вейль».
В Европе всё больше обострялись зревшие годами противоречия, грозившие вылиться в небывалую доселе на этой территории войну. Клубок взаимоисключающих интересов европейских государств настолько запутался, что распутать его с помощью дипломатических приёмов, и снять нарастающее напряжение было уже невозможно. В воздухе отчётливо запахло порохом. Нужна была только искра.
А в это время в Брест-Литовском городском саду играли военные духовые оркестры, и гуляла нарядная публика. Каждые три дня в синематографах «Лотос» и «Фантазия» показывали новую фильму. По субботам горожане устраивали, ставший традицией, променад по Шоссейной улице. Балы, театральные премьеры…
Молодые офицеры авиационного отряда не пропускали ни одного подобного мероприятия, волочась за местными красавицами.
Пётр тоже приударил за одной эмансипированной купеческой дочкой. Она была ослепительно свежа, хороша собой, остра на язык, и благосклонно принимала ухаживания «степенного», двадцатишестилетнего поручика авиатора. Звали её Варя. Варя так вскружила голову Самойлову, что тот хоть сейчас готов был просить её руки у купца. Возможно тот бы и не побрезговал выдать дочь за дворянина, но вот беда! Офицер, служащий в европейской части Российской империи, и не достигший двадцати восьми лет, пожелав вступить в законный брак, обязан был внести в казну так называемый «реверс» в размере пяти тысяч рублей. Пётр сомневался, что сумеет без запинки досчитать до такого числа. О наличии же у себя такой суммы денег он даже и не мечтал.
Все его иллюзорные мечтания одномоментно растворились в воздухе от более чем реального звука выстрела, выстрела в Сараево, который и стал той искрой, что воспламенила набитую порохом Европу.
Брест-Литовский крепостной авиационный отряд спешно перебросили на фронт. В последний день августа 1914 года командующий 8-й армией, удачно начавшей кампанию, генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов писал Великому князю Александру Михайловичу: «В настоящее время лишился совершенно воздушных аппаратов, столь драгоценных для разведок, что ставит управление войсками в крайне трудное положение. Покорно прошу Ваше императорское высочество оказать армии величайшую помощь «фарманами» и «ньюпорами». Деятельность лётчиков в разведке незаменима».
Аэропланы выделили в количестве четырёх штук. Пилотом одного из них был военный лётчик, поручик Пётр Самойлов.
Пётр вёл наблюдение за перемещением воинских частей противника, делал воздушную фоторазведку, выполнял всяческие поручения особого характера.
Давно не принимавший участия в серьёзных войнах личный состав противостоящих армий, первые месяцы пребывал в полном недоумении. Военно-полевые госпитали с обеих сторон были забиты ранеными со множеством несуразных не смертельных ранений. Пехотинцы с содранной на голове штыками кожей и проткнутыми штыками же щеками. Кавалеристы с отрубленными носами и ушами. Досталось и авиаторам. Летая на разведку, они попадали под обстрел не только вражеской артиллерии, по ним не менее азартно и увлечённо палили свои, ещё не умея различать типы аппаратов.
Так, при перелёте линии фронта был убит поручик Гудим, а двумя неделями позже, при посадке – поручик Лемешко.
Ещё до своего назначения Самойлов узнал, что 26 августа недалеко от местечка Жолква геройски погиб штабс-капитан Пётр Нестеров, совершив воздушный таран.
Это известие глубоко поразило Петра, серьёзно повлияв на его отношение к этой войне. Нестеров не был ему другом, но был первым погибшим, которого Самойлов знал лично, и которого искренне почитал, как выдающегося лётчика.
Прибыв на фронт, Пётр одним из первых стал навязывать австрийцам воздушные дуэли. Придумать другое название этим стычкам было затруднительно.
В начале войны аэропланы не были оснащены каким-либо оружием. У лётчиков были пистолеты, или карабины. Поэтому, встречаясь в воздухе, противники изредка обменивались выстрелами, предпочитая угрожающие, или оскорбительные жесты.
Самойлов же преследовал врага, вынуждая того принять бой. Однажды он вступил в рискованную схватку с двумя «таубе». Одного из пилотов он застрелил из револьвера, а второго, прижимая своим «фарманом» к земле, заставил врезаться в лес.
Начальство не приветствовало подобного геройства. Лётчики были на вес золота.
Командир Петра, из флотских, узнав об этом случае, дал по-морски точное определение его действиям:
- Смело, дерзко, но глупо! Это всё равно, что в долгом плавании, от скуки, признаться команде, что вы не юнга, а переодетая девица.
Тем не менее, к концу четырнадцатого года поручик Самойлов был представлен к ордену Святого Станислава 3-й степени с мечами, а среди авиаторов считался неоспоримым асом (от французского as – туз в своём деле), Пётр уже давно преодолел заветный рубеж из пяти сбитых вражеских аппаратов.
Зимой 1915 года Пётр Самойлов выполнял задание по экстренной доставке важных документов в штаб главнокомандующего армиями фронта.
Погода для полёта была крайне неподходящая. Дул сильный боковой ветер, видимость ограниченная. Начальник авиаотряда, высказав свои сомнения относительно рискованности полёта, переложил принятие решения на Самойлова. В штабе армии склонялись к отправке депеши с конным курьером, но Пётр настоял на доставке бумаг аэропланом.
Он летел вдоль линии фронта, на безопасном расстоянии от орудий противника. Неожиданно ветер усилился, и несмотря на все попытки Самойлова придерживаться курса, отнёс его «фарман» на вражескую территорию. По нему тут же открыли огонь. Осколок шрапнели повредил двигатель, и Пётр мог только планировать. Ветер гнал его в австрийский тыл.
Мягкой посадки не получилось. Колёса шасси сразу же утонули в глубоком снегу, аэроплан, словно конь, наткнувшийся на полном скаку на препятствие, врезался «мордой» в землю, задрав хвост.
При ударе Пётр разбил лицо и лоб. Сквозь заливающую глаза кровь, он увидел неуклюже барахтающихся в глубоком снегу лошадей под всадниками, упорно продвигающихся в его сторону.
«Что-то быстро вы…», - подосадовал Пётр, доставая из-за пазухи пакет из плотной коричневатой бумаги, с сургучными печатями, пошарив под сиденьем - фляжку с бензином, специально для подобного случая.
Пётр попробовал выбраться из кабины, но у него ничего не получилось. Корпус аппарата деформировался, зажав ноги.
«Это плохо, - Самойлов как мог, вывернулся, и стал поливать пакет из фляжки. Бензин попадал на руку, кабину, крылья, - очень плохо».
Он достал из кобуры револьвер, и бензиновую зажигалку из кармана.
Пламя занялось мгновенно. Вспыхнули пакет, рука, рукав лётной куртки, борт и крыло. За секунду до выстрела, перед мысленным взором Петра промелькнула картина: Надя маленькими ступнями, обутыми в лакированные туфельки, затаптывает сброшенные на пол горящие ноты.