Туман часть третiя глава двенадцатая, дюжинная

      


                Дорога в лес была отвратительно грязной. Чередующиеся полосы глины и песчаной почвы создавали препятствия в виде чавкающей грязи, и проваливающейся в рыхлость песка башмаков.

Подняв ворот сюртука, и обхватив себя руками в попытке согреться, Кирилла Антонович принялся отвлекать себя беседою. С самим собою.

--Вот, иду по дороге. Привычной дороге, для многих людей. А кто в точности ведает, что есть эта самая дорога? В точности, уверяю вас, Кирилла Антонович, никто! А отчего никто не ведает? Разве есть недостаток в умных людях, могущих дать определение этому слову? С прискорбием, дорогой мой, вынужден разочаровать вас! Умные люди есть, а определение, до сего дня, так и не сыскалось. Почему, снова спросите вы? Охотно отвечу! Потому, что сии словцо, да и определение к нему, не кажутся умным людям, коих есть в избытке, чем-то значительным и важным. И совершенно зря, доложу я вам! В дороге, как в слове, имеется много метафорического, а в самом понимании оного много символизма. Вот, извольте убедиться сами – скатертью дорога. А отчего никто не сподобился призвать в сравнение не менее ровный половик? Или, даже, ковёр? Разве они не прямо и ровно лежат? А вот ещё – говаривают о плохой дороге и, в противовес – о хорошей. Вот эта, по которой я иду, она какая? Чёрт! – Забранился помещик, неловко ступив на размокшую глину, при том, едва, не упав. – Вот, думайте себе что хотите, но словцо «дорога» никоим образом не связана с тем, по чём мы ходим. Да-с! Дорога есть иносказательное определение дела, необходимого к исполнению. Бытует же выражение «в начале пути»? А «путь» и «дорога» суть вещи односмысленные. Так, что такое «начало пути»? Первая сажень отсюда к лесу, либо первый шаг из Тамбова в Воронеж? Увольте, но не поверю в таковой смысл. Начало пути есть начало дела, хорошего завершения которого и желают словами «скатертью дорога», и иными прочими. Ты-то, со мною согласна? – Спросил он книгу, так как иного собеседника не наблюдалось.

Ежели бы у Кириллы Антоновича было достаточно воображения, он бы решил, что после поставленного вопроса книга (!) пожала плечами.

Можете себе вообразить нечто подобное? Книга пожала своими книжными плечами!? Откуда у неё таковая часть тела, предписанная только человеческому существу?
Однако Кирилла Антонович обладал достаточным воображением и, в не менее достаточное мере, обладал разумностию. И то, что книга задвигалась, было сущей правдой, оттого и воспринята помещиком, как движение плечами, при отсутствии определённого ответа.


--Я так и предполагал, что не знаешь. А это, что такое?

То, на что Кирилла Антонович обращал внимание лишь краешком глаза, стало видным и совсем не понятным – на земле, рядом с его ногами, были светящиеся следы!

Помещик остановился, пригляделся… и тут же следы исчезли из виду, словно их и не бывало! Что за оказия, право слово! Можно было бы, следуя примеру Карла Францевича, составить пари под любой заклад, что они, следы, только что были на этом самом месте и, при этом, ещё и светились! Хотя, признаваясь честно, то и не совсем уж и следы-то были, а так, лужицы, будто что-то стекало с ноги на землю и сочно отражалось в лунном свете, а сам след от башмаков оставался тёмным. Эдакий отпечаток обуви в светлой рамке.

Да! Вот именно! В лунном свете! А луны-то, как назло, две! И что странно – эти глупоглазые луны глядели на землю и переглядывались!

Вы понимаете, что не в прямой точности сего словца «переглядываться», а попеременно прикрывались снующими по небу облаками.

И лишь тогда, когда открытой, так сказать, глядящей луной оказывалась правая, то ночной сумрак был ничем не примечательным ночным сумраком. А когда глядела левая, то странным образом появлялись следы, прекрасно различимые и на  размокшей глине, и на мокром песке.
Не стал раздумывать наш герой про то, откуда они появились, и кто мог их оставить. То самое понимание дало не подсказку сему светящемуся явлению, а указание к действию – более не тратить времени на беседы с книгой, а скоро направиться по сим следам вперёд. Скоро, как только станет возможно под светящим глазом левой луны.

 Кирилла Антонович припустил бегом. Частенько поглядывая на небо, в ожидании «левого глаза», он замедлялся, а уж после, примечая свет от следов, изыскивал способ углядеть уходящую цепь следов. Приходилось, для того, и низёхонько приседать, и пытаться взобраться хоть на что-то высокое, будь то холм, валун или ветка (с последним не вышло ни разу), поскольку наш герой уж вошёл в лес.
Искать дорогу на поляну, от которой была видна сухая сосна и овраг, уже было не трудно. То самое понимание не просто подсказывало, а настоятельно заявляло, что следы вели именно в том направлении.

Вот и то самое, ставшее знакомым место с поваленным деревом, пройти под которым требовалось низко наклонившись. Вот и громадный валун, обходя который возможно было легко соскользнуть в лощину. По памяти помещик определил, что идти осталось не менее половины пути.

Следы снова оборвали своё свечение. Кирилла Антонович поглядел на небо и помахал в воздухе ладошкой, словно торопя правую луну прикрыть свой глаз и отворить левый.

Ожидать пришлось, да не меньше пяти минут! С медлительностью провинциального лентяя-лежебоки, выплыла, наконец-то, левая луна.

--Ну, давай, давай уже, поторапливайся! – Подгонял помещик второе ночное светило, попеременно поглядывая то на последний оставленный след, то на луну, отодвинувшую от себя облако лишь наполовину.

--Что же ты!? Смелее разоблачайся и свети, не то ….

Угроза так и не прозвучала в виду отсутствия таковой надобности. Туча была сброшена, и луна полноразмерно выпучила свой глаз.

Только, вот, следов-то, не обнаруживалось, как ни старался Кирилла Антонович.

--Эй, там! Свети-ка прямо сюда! Где же следы-то?

Луна молчала и, самую малость, обижала своим равнодушием.

--Теперь успокоимся, и думаем. Некто шёл и оставлял следы. А после – перестал. Отчего? Либо полез на дерево, либо… его кто-то несёт на себе.

Вот так привычка предаваться долгим рассуждениям была побеждена иным разумным действом – пониманием.

Помещик ускорил шаг, насколько то позволял лес, освещаемый, теперь уже, желтоватым светом правой луны.

Дважды небесный свет позволял ускоряться до бега, и пять раз принуждал полностью останавливаться, опасаясь, во внезапно наступившей тьме, выколоть себе собственный глаз только того и дожидающейся веткой.

И лишь на самом начале поляны, с которой помещик шагнул к оврагу и иному миру, представилось возможным разглядеть маячившую впереди несуразную фигуру кого-то … либо чего-то. Уж очень она была высока для человека, да и шла по-особенному тяжело.

Стал ли Кирилла Антонович раздумывать над тем, продолжать ли движение за необычным ходоком, либо переждать какое-то время, дабы увериться в безопасной встрече с … этим?

Не знаю, обрадую ли я вас, огорчу ли, но не было утеряно ни единой секунды на подобные измышления!

--Эй, там, впереди! Остановитесь!

Фигура замерла, и тут же пропала в кромешной тьме. Обе луны дружно укрылись облаками.

И что? Стоять и ждать, пока развиднеется? Ничуть не бывало!

Удерживая всем телом направление, в котором находилось то странное существо, помещик двинулся вперёд.

Тут уж пришлось совсем не сладко. Носком изрядно перепачканного башмака пришлось ощупывать перед собою почву, а вытянутыми вперёд руками искать иную опасность, таящуюся в ветках, сучьях и колючих кустарниках.

--Не уходите, я  уже близко! – Снова прокричал Кирилла Антонович, не имея ни малейшего представления, как далеко, в данный миг нахождения, обретается преследуемая фигура.


--Кто там кричит? – Раздался чей-то голос. А после некоторой паузы тот же голос буквально сразил помещика. Просто наповал.

--Кирилла Антонович, это вы?

Ожидавший чего и кого угодно, помещик столбом застыл на месте, позабыв опустить на землю ногу, поднятую для свершения шага.

Тут подоспели и обе луны, засветившие так ярко, словно вознамерились разглядеть всё происходящее под ними в точности и в подробностях.

Опустив ногу, Кирилла Антонович снова был озадачен. Теперь - не услышанным, а увиденным.

Та фигура, хорошо освещаемая в две лунных силы, да и по мере приближения к ней, казавшаяся до сего момента громоздкою, тут же, на глазах, стала уменьшаться в размере ширины и великости роста.

--Да кто же ты такой, что знаешь меня по имени, да ещё и вот так …  меньшаешь? Сколько же вас таких, не людских, за чертою припрятано?

Последние шагов семь-восемь, как раз отделяющие помещика от последнего вопроса до близкого подхода к неведомым попутчикам (а их, как вы, уже, поимели догадку, было двое), были проделаны, едва ли, не за долгие минуты. И  тут не те упомянутые восемь шагов были с явственным замедлением пройдены, а последний, уменьшавший прежнее отдаление до дистанции вытянутой руки. Что же такого увидал Кирилла Антонович?

А увидал он Сеговию, да-да, Сеговию, прозванного в миру Никифором Авдеевичем Зарецким. А вторым был … некто, стоящий спиною к подошедшему помещику, и тяжко дышавший от усталости.

Старец … нет, он не сидел, он полулежал на стуле, кое-как установленном на неровной земле.

--Никифор Авдеевич, вы ли это? Конечно, это вы, что же я пустое вопрошаю? Господи, как же я рад, что догнал вас! Знаете, а у меня всё получилось и, даже …а отчего вы на стуле? Тут, в лесу – и на стуле…. А кто сей человек? Он с вами? Ну, разумеется, с вами! Это он вас … нёс вас? На стуле? А я думаю, что это за великан вышагивает вперёд меня? А отчего же вы на стуле? Вы….

--Кирилла Антонович! – Оборвал помещика Никифор Авдеевич резким окриком. Хотя, помилуйте, как может быть резким окрик человека, так явно слабеющего телом? Видать, таковым окрик только показался.

--Мы, в лесу, стараемся не шуметь. Даже ночью. Мы понимаем, - ясный акцент на слове «понимаем» мигом вернул помещика в русло разумности, без остатка удалив восторженность и радостное многословие, - лесную жизнь и не нарушаем ея. Тишина может поведать вам много больше, чем долгие разговоры и громкие восклицания.

Последние слова Сеговия и вовсе прошептал, заметно утомившись от такой долгой тирады.

Дважды тяжко, Никифор Авдеевич продолжил, держа обращение к своему попутчику.

--Прими благодарность, Митрофан Заведеевич, за терпение, за труд и за помощь. Теперь, сам видишь, у меня появился иной провожатый. А ты – ступай, мил человек, ступай с миром. И будь благословен!

Тот, к кому обращался Сеговия, словно нехотя вышел из ночного сумрака на освещённую часть поляны, и предстал для обозрения Кирилле Антоновичу в лунном свете.

--Бог ты мой! – Мысленно вскричал помещик, - да это же тот самый Митрофан Заведеевич, назначенный поселковым головою, и так ловко сбежавший от нас! Интересно было бы узнать, кто он в этом посёлке, за чертой?

А в голос произнёс положенное случаю вежливое приветствие, сопроводив оное полупоклоном.

Сеговия одобрительно кивнул, и повторил наказ для попутчика, велевший ему не медля отправляться в обратную дорогу.

Митрофан Заведеевич, отвесив поясной поклон в благодарность за добрые слова, ответствовал словами весьма сбивчиво, комкано и неумело. Тому, было, множество причин – и усталость, и присутствие незнакомого человека (это Кирилла Антонович незнакомый?! Ну, за чертою – да, а так-то, по наитию, никаких подозрений не возникло?), и необычайность ситуации и, что возможно вполне, непривычность, для сего поселкового мужа, при ком-то откровенные слова благодарности проговаривать. Оттого так комкано и случилось.

--И ты … Никифор Авдеев, того … ну, сам ведаешь … здоровьица тебе и … не забывай нас …я, пожалуй, пойду. Ангела хранителя, значица … ну, бывай.

Напоследок, наложив на себя крестное знамение, Митрофан Заведеевич направился в обратную дорогу, успев, однако, зыркнуть из-под насупленных бровей на помещика.
На том и расстались. Сеговия получил нового попутчика, помещик снова обрёл того, кто в силах помочь возвернуться в привычный мир.

Но, до желаемого возвращения, было ой, как не близко.

--Кирилла Антонович, мне нужна ваша помощь. И настолько скоро, насколько вы сможете взвалить на спину и меня, и этот стул. Иначе мне не выдюжить остаток дороги пёхом.

--А … куда мы направляемся?

--На ту поляну, где была старое поселение Герасимцев.

--Там, где я встречался с Саратоилом ….

--Да, туда. Поможете?

--Конечно, конечно!

Водрузить на себя таковую поклажу оказалось много труднее, нежели проговорить «конечно, конечно».

Стул, с сидящим на нём Сеговией, имел для спродручности ещё и верёвочные лямки, которые удобно охватывали плечи, и нещадно врезались в них. Кирилла Антонович сам себе напоминал переносчика кирпича. Разговаривать и расспрашивать расхотелось после первых трёх шагов, настолько тяжела была ноша, да и эти сутки, проведённые в суете и треволнениях, совершенно не добавляли бодрости и сил.

Но, так ли просто всё случается у Кириллы Антоновича, как у иных людей? Мол, устал, да так, что еле ноги волочатся. Не верьте тому! Те тут-то было у помещика, как у простого люда. Помещик шёл, подстёгивая себя. Уверенность моя пребывает в достатке оттого, что вы уж поняли, что толкало нашего героя к быстрой ходьбе. Вот именно! Вопросы и ответы! И каждый шаг приближал его к вопрошению осмысленных вопросов, а каждый иной шаг – к получению требуемых ответов. И так шаг за шагом, шаг за шагом.

Но, было ещё что-то, что донимало его более всего – остаются ли после него те самые светящиеся следы? И вот, дождавшись выходя левой луны, он совершил невозможное в его положении – развернулся вместе с Сеговией, стулом и своею усталостию дабы увидать то, что послужило ему сущей Ариадновой нитью – светящиеся пятна на земле.

Следов не было.

--Как же так? У этого Заведеевича были, а у меня и светиться-то нечему? – Подумал про себя помещик, разворачиваясь в сторону прежнего движения. – Вот, прости Господи, дались мне эти следы! Но, интересно знать, отчего у меня ничегошеньки не светиться? Или я не в той мере житель сего зачертного поселения?

--Для чего оборачивались, Кирилла Антонович? – почти шёпотом спросил Никифор Авдеевич.- Свои следы искали?

Ничему уже не удивляясь, помещик произнёс короткое «да».

--Слабею я, потому и начну говорить сейчас. Это змеиный нож Саратоила пробил мою … мне грудь. Не сметрно, как видите, но душа моя, помаленьку, вытекает из раны. Каков нож, такова и рана. Но, как вижу, не помаленьку … и на Митрофана Заведеевича попало. Но, душа-то, не его, вот и стекала на землю. Такой вот коварный нож у этого злодея.

--Ну… да… был, - с трудом переводя дыхание, проговорил помещик.

--Был? Нож?

--Саратоил… был.

---Как? Что с ним? Кто….

--Книга орала… так истошно… и громко… что… он… истёк своею злодейской… кровушкой….

--Отчего орала? – Уже с напором спросил Никифор Авдеевич, совершая попытку повернуться лицом к Кирилле Антоновичу.

--Не вертитесь… и так… тяжело идти. Когда дойдём, куда… вам надобно… расскажу.

--Что случилось такого, чего я не знаю, и что вы утаили от меня?

--Много…такого… не вертитесь….

Вот и приметная сосна осталась позади, вот и само поселение – пустое, молчаливое и, даже, малость зловещее.

--Ступайте к дальней избе по левую руку… да, к той, крайней. Опустите меня на землю. Теперь, прошу вас, пошарьте рукою под левым венцом. Пузырёк зелёного стекла… должен быть пузырёк… нашли? Дайте мне!

--Это снадобье излечивает истекшую душу? – Не без издёвки спросил помещик.

--Оно залечивает рану. Душу залечивает время, если оно у вас есть … если залечивает….

Отсыпав в ладонь какого-то порошку, Сеговия пустил на него слюну. Тут же всё снадобье зашипело, взлетело несколько искр и запахло какой-то травой, которая растёт у помещика в имении …. Нет, никак не вспомнить!

--Расстегните мою рубаху, только осторожно … да, так. Далее я сам.

То, что увидел Кирилла Антонович, превзошло по силе потрясения всё то, что ему довелось увидеть за минувшие часы, включая туманный овраг, Саратоила, показавшего отнятую голову Карла Францевича, Агасфера, так умело поворачивавшего голову назад, словно филин и много-много остального, включая две луны.

Я могу лишь попытаться описать увиденное. На груди Никифора Авдеевича зияла рана, в кою, без особых на то усилий, мог бы просунуть свою любопытную голову пятилетний ребёнок. Края той чудовищной дыры (именно дыры, а никак не раны) обрамляли обугленные рёбра, запечённые до черноты мускульные волокна и свисающая ломтями кожа, отвратительно колыхавшаяся от дуновения ветерка. В самой глубине трепыхалось сердце, на коем были видны две маленькие дырочки. Такими, либо почти такими Кирилле Антоновичу представлялся змеиный укус.

Я ничуть не оговорился – сердце не совершало положенных ему равно частотных движений, оно действительно трепыхалось.

Это было ужасное зрелище, отвратительно и гнетущее. Но, более всего помещика тяготило то обстоятельство, что оставаясь лишь пассивным сострадателем и наблюдателем, он начисто был лишён возможности хоть чем-то помочь. И это при том, что отвести взгляд от раны Сеговии оказалось просто невозможным.

--Страшна, рана-то? – Совсем упавшим голосом спросил Никифор Авдеевич, аккуратно втирая в края раны пузырящуюся жижу со своей ладони. – Не привычное для вас зрелище?

--Можно подумать, что для вас оно стало вполне привычным, - по-прежнему не отводя взора от зияющей дыры и от производимых манипуляций, пробурчал Кирилла Антонович.

--Это …, - вдруг начав тяжко дышать то ли от боли, производимой процедурой, то ли от ухудшающегося состояния, ответил Сеговия, -  второй раз. Третьего … мне не … выдержать.

--А что это за снадобье, и отчего вы не держите его при себе, раз таким опасным ранениям подвергаетесь?

--Узнаете позже, сейчас … не до того. Расскажите подробно, что случилось у кузницы … и позже. Подробно.

Дважды просить не пришлось. Помещик поведал обо всех своих приключениях этой ночи, возбуждаясь, жестикулируя и передавая диалоги в лицах.

Старец иногда прикрывал глаза и качал головою. Может удивлённо, может удручённо, но ни единого раза не прервал повествование.

Кирилла Антонович умолк, разведя руки в стороны, мол, вот и всё, что я имею вам донести.

Повисла тишина на долгие минуты, за которые помещик списывал увиденное им порозовение краёв раны и заживление следов от укуса змеи то на чудодейственное снадобье, то на меняющийся свет двух лун от первых лучей восходящего солнца.
Наконец Сеговия, глубоко вздохнув, произнёс.

--Да, это хорошо. Правильно. Выдержка вам не изменила. Так и было предначертано. Но ….

--Что «но»? Я где-то сплоховал?

--Вы и представить себе не можете, что вы натворили!

--Натворил?! Помилуйте, милейший Сеговия, в тех узких рамках полученного от вас распоряжения, мне пришлось действовать в условиях изменения вашего задания под ту целесообразность, коя согласуется с моими личными категориями, делящими поступки на приемлемые, не годящие и невозможные. В моём личном табеле о рангах приемлемых поступков не сыскалось ничего такого, позволяющего допустить смертоубийство отрока от моих же рук! Таков мой принцип, и таковы мои убеждения! Мне весьма прискорбно, что я огорчил вас, но иного ждать от меня бесполезно. Я таков, каков есть, и таковым останусь!

Старец откинул голову назад, прикрыл глаза и затих без движения.

Приготовив дерзкую отповедь на любое, малейшее замечание со стороны Сеговии, помещик попал в странное для себя положение – благороднейший гнев оказался выплеснутым в пустоту! Как же так, ведь он прав в своей целостности и убеждениях, а спора и отстаивания взглядов не последовало! Может Сеговии стало хуже?

--Вы напоили книгу своею кровью. Это опрометчиво.

--Я ничего не знал о кулинарных пристрастиях этой Библии. Могли бы и предупредить, я бы её сенца припас, - пробурчал Кирилла Антонович, поняв, какой необдуманной и, даже, отвратительной оказалась его вспыльчивая речь. Чтобы как-то смягчить горькое послевкусие от его эскапады, он сказал, склонив голову, - простите мою несдержанность.

Никифор же Авдеевич, словно и не слыша слов помещика, продолжил так же спокойно, не меняя позы и не открывая глаз, полулежать. Через какое-то время он ответствовал.

--Скверно то, что книга станет, теперь, слушаться только вас. Вы для неё, так сказать, фаворит. Либо друг – определение на ваш выбор. Но, те люди, которые желают её иметь, не так уж просты – припомните Агасфера и … Саратоила, мир его праху. Они сумеют понять, где находится тот, к кому благоволит Библия. А последствия встречи с подобными людьми представить себе не сложно. И как нам теперь запрятать Библию, если её возможно будет отыскать через вас? Может, - тут Сеговия приоткрыл глаза и поглядел на Кириллу Антоновича, - нам убить вас? Что, на самом деле важнее на ваш взгляд, ваша жизнь или безопасность целой державы?

--Ведь вы … и попытки не предприняли к предупреждению вероятного … казуса. Но, если будет так вам угодно, я, пожалуй, приму неизбежное и ….

--Перестаньте! Никто из нас не станет покушаться на вашу жизнь! Просто бросаться гневными словами не всегда равнозначно решать нежданное осложнение. А теперь мне надо ….

--Простите, а кто был … ну, сами понимаете … предыдущий поилец?

--Так уж случилось, что не скажу.

--Я рассчитывал на подобный ответ. А скажите, - тут мысли Кириллы Антоновича, вооружившись вопросами, предположениями, догадками, обоснованными, и не очень, версиями толпою, сбивая друг дружку, перемешиваясь и плодя новые вопросы и версии, ринулись к языку помещика, дабы первыми или, на худой конец, в числе первых, быть озвученными и представленными собеседнику в той изысканно-первозданной красе, в которой они были рождены.

И зря они так торопились, создавая хаос и сумятицу. Не высоко, но довольно властно поднятая рука Сеговии остановила рвущийся наружу поток, и повергла философствующий ум помещика в пучину безмолвия, тишины и опустошения.

--Не скажу. Запоминайте крепче, нежели вы храните в памяти образы ваших родителей и собственное имя. Сейчас уже светает, и вам самое время возвращаться. Книгу передадите Александру Игнатьевичу, только ему и без свидетелей! О том, что вы напоили её – никому ни слова! В ваших рассказах, а вы не удержитесь и поведаете многое Модесту Павловичу, судьба книги будет описана более, нежели туманно. В кузнице было сено, упала свеча, вспыхнула сухая трава, и вы едва смогли унести ноги. Более ничего!

--Постойте! Скажите, хоть напоследок, если вы были хранителем этой дьявольской Библии, означает ли это, что она и вашей кровушки испробовала?

--Вам это знать ни к чему.

--Отчего же? Уж, коли, случилось так, что вы мой, так сказать предшественник, то я вправе знать всю предысторию.

--А что вам даст это знание? Сделает вас мудрее? Годов жизни добавит? Или напротив, сделает моложе? Что?

--Знание надобно человеку, чтобы … чтобы ….

--Вот видите, вы и сами не знаете, для какой нужды вам знания. Многие знания – многие беды. Слыхали такое?

Сеговия немного приподнялся, устроившись полусидя, и поманил Кириллу Антоновича перстом, предлагая ему наклониться.

--Саратоил – сын мне … был. Он так и не смог усмирить своё любопытство и погнался за знаниями, которые, как ему обещалось, могли изменять природу и людей. И чем закончилось? Слава небесам, что я не видел его кончины. А вам я многажды твердил – выкиньте из головы все свои мысленные накопления и начните понимать! Знание – вещь имеющая границы того предмета, либо события, о котором вы что-то знаете. А случись непредвиденное, и у вас о том нет знаний? Саратоил думал, что знает, как с вами справиться, а вы перестали думать словами и начали грезить образами. А знаний про то не было. Рассказать, чем завершилась ваша встреча, иль она ещё свежа в вашей памяти? Знание – вещь, имеющая незыблемые границы. А понимание сути вещей, их единения и различия, дадут вам понимание явлений и событий в их многогранном проявлении. Та книга, которую вы благополучно вернули нам … что, по-вашему, важнее, знать, что делая её больно, как человеку, она начинает и противиться тому, и наносит вред обидчику, либо понимать кровную привязанность к поильцу, и возможность вызывать намеренно её гнев, направленный на иного любого человека? Разумеется, использовать её надобно для защиты, а не нападения. Уж в который раз упоминаю беднягу Саратоила, который погиб от воплей книги при том, что в сей раз, те же самые вопли вам вреда не принесли. Знать всё о Библии, и понимать, что такое Библия не одно и то же. Очень надеюсь, что вы меня понимаете. Или начинаете понимать. А теперь вам пора идти. Вас уже ищут.

--Погодите! У меня последний вопрос. Скажите, в этом мире, который за чертой, есть, наверное, и вся остальная Россия, а не только Ведищевский Лог, верно? И люди, с теми же именами есть. Правда, они судьбою отличны от людей, привычного мне мира. Мне и интересно, и крайне важно знать – а я … есть ли в этом зачертном мире я? И каков я? Как там, либо иной?

--Зря я вас задержал разговором, следовало бы отправить вас раньше в обратную дорогу. Желание знаний суть ограничение мышления. Более ничего я вам не скажу! Хотя – нет, скажу. Ежели, в сей час не отправитесь обратно, то рискуете остаться тут навсегда. И вернуть вас домой я уже не смогу. Выбор за вами.

Старец вновь прикрыл глаза, давая понять, что беседа окончена полностью.
Помещик поднялся с колена, с высоты стоящего человека поглядел на рану Сеговии, ставшую размером не более детского кулачка, вздохнул и перекрестил лежащего старца.

--Вы уйдёте, наконец-то? – Проворчал Никифор Авдеевич.

--Да, ухожу. Спасибо вам! Но я обязан задать вам вопрос, совершенно не беспокоясь о том, как вы к нему отнесётесь. Как так могло случиться, что ваш сын не стал вашей подмогой, а оказался, не побоюсь этого слова, во враждебном лагере?

Сеговия открыл глаза, медленно застегнул рубаху и горестно вздохнул.
--Агасфер оказался убедительнее его отца.

Добрую минуту Кирилла Антонович переваривал услышанное, а затем, не прощаясь, повернулся и пошёл к одиноко стоящей сосне, служившей ориентиром дороги в свой, привычный ему мир.

Однако, как ни старался помещик отыскать хоть капельку радости от предстоящей встречи с друзьями, ничегошеньки сыскать не удалось. Даже перебрав все причины, которые могли отвлечь от волнующего возвращения в «свой» мир – не помогло. Что-то не высказано угнетало, разливаясь тяжестью по душе.

Первый, ещё не осмысленный и не распознанный лучик понимания встрепенулся слабым светом и, скорее высветил предположение, а не достойную внимания догадку. И случилось таковое прямо около той самой сосны.

Раз не сыскалось иной причины, то пусть сей лучик и станет ею.

Не раздумывая, более, ни мгновения, Кирилла Антонович стремглав побежал назад, к поселению, в коем оставил Никифора Авдеевича.

Сеговия полулежал на земле в той самой позе, в которой его оставил помещик. Глаза старца были прикрыты.

--Всю дорогу … всю обратную дорогу мне что-то не давало покоя, - заговорил Кирилла Антонович, словно опасаясь, что старец перебьёт его речь и, бранясь, снова прогонит. Но Сеговия молчал, а помещик надеялся, что его слушают, – мне так видится, что я понял причину, тягостью затмевающую радость от прибытия домой. Причина в невысказанном вопросе. Скажите, дорогой Никифор Авдеевич, мы с вами ещё, хоть когда-нибудь, хоть где-нибудь свидимся?

Старец оставался недвижимым ещё какое-то время. А после открыл глаза, огорчённо покачал головою, и ответствовал.

--Мы с вами никак расстаться не можем, а вы о встрече печётесь. Встречаются те, кто пребывал в разлуке. Кирилла Антонович, у вас остаётся не более получаса, слышите? И, если вы истратите это время впустую, то до конца своих дней останетесь тут любоваться двумя лунами и сгоревшей кузницей. Ступайте скорее домой. А вот встреча … она случится лишь тогда, когда в ней случится нужда, а не тогда, когда о ней испрашивают. Всё, ступайте! Более я вам ничего не скажу. Ступайте!

--Значит, мы ещё свидимся?! – То ли вопрошая, то ли утверждая, почти выкрикнул помещик, и с изрядной торопливостью отправился в обратный путь – то ли к сосне, то ли к дорогим его сердцу друзьям.

Кирилла Антонович стоял, опёршись о сосну, выбирая по верхушкам дерев истинное направление, по которому надлежало перейти широкую полосу утреннего тумана, а, заодно, форсировать овраг, не получив, при том, новых ран.

Шагалось, как ни странно, легко. Тяжесть в душе испарилась, книга, успокоившись, не давала о себе знать, а поднимающееся всё выше солнце улучшало настроение.

Вот, наконец, и опушка, на коей прозвучало напутствие Степана, и которую оставил за спиной маленький отряд вчерашним днём, направляясь в новый, чудной и пугающий Ведищевский Лог. Вот и тот самый диковинный куст, от коего указывалось на одинокую сосну. Природа ничего не изменила в этом лесу, а где же друзья? Никто не ожидает, никто не ищет, хотя Сеговия обещал именно такую встречу.

Вот тут, растерянности помещика, не нашлось предела.

--Как же так? – В голос и громко проговорил Кирилла Антонович, обращаясь ко всему, что его окружало. – Ведь не год прошёл, а сутки! Отчего же никто не ждёт? Утомились? Ведь всё шло по уговору! По уговору,- не меняя позиции тела, помещик вытянул руку в сторону леса и сосны, стоящий позади него, и указующим перстом описывал некие фигуры, обозначение коих было доступно лишь ему одному.

--По уговору со Степаном я следовал туда, куда следует и так, как следует! От сей поляны в сторону сосны через туман и овраг. Обратно тем же порядком – от сосны через туман … а где овраг? Куда овраг подевали? – Уже не говорил, а прокрикивал помещик.

Резко оборотившись в ту сторону, в коей возможно было сыскать поселение Герасимцев, Кирилла Антонович явственно ощутил холод от испуга, проникшего в каждый его член и в каждый волосок.

Случилось то, что случилось не далее, чем вчера – именно шествуя от сосны по тропе, кою не прерывал овраг, помещик попал в иной Ведищевский Лог. В тот, в который он имеет возможность попасть повторно и, вероятно, навсегда.

Верите ли вы мне, либо нет, но я бы растерялся настолько, что отдался бы судьбе без остатка и, опустив руки, побрёл бы, куда глаза глядят, в надежде на маловероятное спасение. Но, разве я ровня нашему герою? Отнюдь, говорю я вам, отнюдь!

Через силу пришлось успокоиться и заставить себя думать, вспоминать  и сопоставлять. И лишь для того, чтобы начать понимать.

--«Убаюкай свою страсть,
    А не то легко пропасть», - продекламировал Кирилла Антонович невесть откуда пришедшие на ум стишки, и продолжил обычною прозою, - что твориться такого, что могло ускользнуть от меня? «Поторапливайся, они и так уже тебя ищут» - так сказал Сеговия. Нет, к моему сожалению не ищут. Что ещё он сказал? То, что у меня не более получаса? Это время ещё не истекло.  А более ничего такого, что даровало бы мне подсказку о местонахождении оврага? Да, и нужен ли мне овраг? Нужен, и чрезвычайно, а посему, более не отвлекаемся! Что ещё говорил? Книгу, говорит, отдашь Александру Игнатьевичу лично в руки! Значит ли это, что я выберусь? Или … это означает, что господин Толмачёв самолично сюда пожалует? За книжицей. Господи, что же я упустил? А, может, ты, чего в подсказках имеешь? – Помещик легонько, чтобы не сделать больно Библии, постучал перстом по обложке. Книга молчала.

--Так, теперь с самого начала! Семён стоял тут. Нет, он стоял ближе к кусту … не важно, где он стоял! Он сказал мне, что, мол, не стоит туда идти – туман, передумайте и всякое такое. Я отказался. А далее? Далее я направился строго по направлению к сосне. Сосне … что-то было связано с ней … что-то было. Ориентир? Вряд ли только он, довольно было бы лишь взмахом руки указать курс и, далее, никоим образом не собьёшься. При чём тут сосна? Ещё Семён что-то такое говорил, что, вдруг, случится нужда, то он сам придёт за нами. То бишь, за мной. Нужда … вот она и случилась! Где же Семён? Кричать ему «ау»? Случится нужда …. Что я пропустил? Он сказал … и дал мне … тряпицы! Повязать их на сосну и… скорее к сосне!

Кирилла Антонович помчался к тому единственному ориентиру.

Времени на восстановление дыхания тратить не хотелось. Однако пришлось. Помещик наклонился, уперев руки в колени, не переставая, при том, повторять «Повязать … тряпицу».

--У-у-ф-ф-ф! – Глубоко вздохнул он и, не переставая повторять про повязывание тряпицы, принялся выуживать из карманов всё, что там хранилось. И действительно, тряпица отыскалась! Чёрная. Но было дадено две!

Проводить повторный осмотр карманов было пустым занятием.

--Вот, ведь, в пору и заругаться! Куда же запропастилась белая-то? Так, чёрную на сосну – придёт Семён. Ага, как же, придёт! Это лишь в том разе, что он стоит на опушке и лицезреет мои потуги с этой тряпицей. А вот повяжи я белую – то и возвернусь сам. Да, так мне и было сказано. И где же белая?

А истекающее время явственно чувствовалось не токмо по внутренним ощущениям, а и кожей.

Решив повязать то, что имелось в руках, помещик навесил на сосну чёрную полоску ткани ровно на высоте, не пониже своей головы и снова, торопливее прежнего, пустился бежать обратно, на опушку.

Сама собою в его беге состоялась своеобразная иноходь – не уменьшая поспешности, Кирилла Антонович принялся высоко выбрасывать «коленца», имея целью ни в коем разе не пройти мимо, а ещё горше – просто переступить овраг.

Отдавая себе отчёт в том, что вы уж и сами догадались о случившемся, пойду наперекор вашему пониманию, и скажу, что опушка, на которую вбежал помещик, была по-прежнему пуста.

Тут уж пришлось силком удерживать рвущиеся наружу чувства – разочарование, гнев, безразличие и злобу на самого себя, не могущего выбраться из эдакой переделки. Он, даже, в сердцах топнул левою ногою, отчего, малость позабытая боль от раны острою спицею пронзила ногу до самого бедра.

Помещик, согнувшись в три погибели, зажал ладошкой болящее место … и обнаружил ту самую белую тряпицу, обёрнутую вокруг ноги и прикрывающую рану.

--Что у вас за прихоть такая – прятаться от меня сегодня? То овраг, то ты …, - разговаривая с тряпицей, как с равной себе по одушевлённости, Кирилла Антонович, снова бегом (представляете?) бросился к сосне, не переставая приговаривать на бегу, - рад … что … у-у-х … нашлась … повяжу … и … возвернусь … даст Бог.

В тайне надеясь, что его метания от опушки к сосне, словно челнока в веретённом механизме, подошли к концу, помещик наградил дерево ещё одной тряпицей, некогда бывшей белою, а ныне ставшей бурою от запёкшейся крови.

Где-то далеко-далеко, в самой середине темени, а может и ещё дальше, слабым огоньком, погашенным грозовым ливнем, вспыхнула и погасла крохотная мысль – «теперь получится». Разумеется, Кирилла Антонович её увидал и принял к сведению, но тут же, по старой привычке, взял её в окружение доброй сотней доводов сомнительного характера, и полусотней спешных объяснений по следующему примеру – отчего такого, как успешное завершение мытарства, не дОлжно случиться.

При таковом проблеске понимания, и такой громаде умозрительного сомнения не мудрено было бы обычному человеку даже и отчаяться. Дописывая сию строку, я начал гомерически хохотать от того, что в несчётный раз сравнил нашего героя с обычным человеком, с явной невыгодой для последнего. Помещик не был простым, он уже давно стал опытным и умудрённым. А раз так, то и направился он в обратный путь при всех сомнениях. Но, и при надежде.

Уже войдя в полосу тумана, ставшего, к общей странности событий, молочно-белого оттенка, помещик принялся ступать медленно и с тою осторожностию, коя приличествует путнику, идущему во тьме не знакомою тропою.

Вот половина пути, отделявшего сосну от опушки, осталась позади. Вот и всё явственнее звучит в голове мыслишка – «Ага, я же говорил, а ты не поверил!». Вот и ещё что-то расстраивающее я бы написал вдогонку предыдущему. Только не случилось.

Как-то разом, по-особенному предательски, подломились стебли травы под опускаемым наземь башмаком, и наш герой, упав на … спину, довольно ретиво заскользил вниз по склону оврага.

Откос оказался крут и сравнительно высок, оттого и скорость набралась приличная. Вот с такой-то скоростью Кирилла Антонович и достиг дна, да так, что аж подогнулись колени от приземления.

Не думая о том, радоваться ему, или маленько с этим погодить по поводу падения в сей долгоискаемый овраг, помещик слишком уж резво поднялся на ноги, да не удержался и опрокинулся навзничь на противуположный откос. На тот, который был ближе к опушке и друзьям.

Снова отозвалась и вовсю принялась резвиться боль в левой ноге, а в глазах появились светлячки, слетевшиеся, казалось, со всего леса, чтобы покуражиться над бедным Кириллой Антоновичем.

Переводить дух и настраиваться на дальнейшие действия не довелось. Чья-то рука легла на правое плечо.

И куда же, осмелюсь спросить, подевалась ваша усталость, Кирилла Антонович? А подевалась она в никуда, словно и не бывало её доселе.

Даже, как-то, ловко опустив плечо, и не позволив чьей-то руке полностью захватить плечо, помещик откинулся на левый бок, полностью упав на траву, и выхватил револьвер.

--Ко мне – ни шагу! Буду стрелять!

--В меня?

--Уже и голосом, схожим на голос Модеста Павловича, разговаривают, - подумал помещик, а в голос сказал, - вы кто?

--Мне с самого начала всё не нравилось, а теперь не по нраву и ваше поведение! Я подхожу к вам, а вы, ежели сочтёте то разумным, можете стрелять.

Движущееся пятно, видимое на просвет тумана, подплыло ближе и предстало Модестом Павловичем до мельчайших подробностей, дорогим другом и соседом.

Помещик облегчённо вздохнул.

--Модест Павлович, нашёлся наш первопроходец?

А это уж был голос, и не только голос, а растолкавшее клубы тумана и само тело Карла Францевича. Он остановился рядом со штаб-ротмистром и с ноткой веселья произнёс.

--Валяться на сырой траве перед походом в лес не самое увлекательное времяпрепровождение. Поднимайтесь, поднимайтесь, не то простуда …, - далее он не договорил, увидев оружие в руке Кириллы Антоновича.

Секунды непонимания, недоверия застучали пульсом на виске, а вослед тяжко ухнуло сердце. Тут и заговорил помещик, хоть и ровным голосом, но не уверенным.

--Это … и правда? Это вы?

--Отдайте револьвер, тогда и отвечу! – Строго проговорил Модест Павлович.
Кирилла Антонович подчинился требованию друга и протянул револьвер. После снова тяжко вздохнул и попробовал подняться на ноги.

На помощь, к теперь уже безоружному помещику, поспешил гоф-медик, однако поспешное движение так и не претворилось в помощь – оба компаньона разглядели множество странных изменений, которыми так щедро одарили Кириллу Антоновича минувшие сутки. И, тут же, уже не помощь, а вопросы поспешили к помещику.

--Вы … ранены? Как? Когда?

--А почему револьвер разряжен? Вы стреляли?

--Нет, нет, не мешайте! Я осмотрю рану!

--В кого вы стреляли? И когда?

--Я не возьму в толк …. Такого не может быть!

--Кирилла Антонович, вы стреляли? А отчего ваша жилетка надета задом наперёд?

--Определённо, такого не может быть! Я же сам вас видел менее пяти минут назад – у вас не было ранения!

--А где ваш брючный ремень?

--Господа, я готов составить пари на всё, что захочу, и выигрыш мне, смею вас в том заверить, обеспечен!

--У вас глина на рукаве, а тут, в лесу, ею и не пахнет! Где вы умудрились …?

--Пари было бы славным! Я бы поспорил, что ваша рана вчерашняя, равно, как и кровь на разорванной брючине. И, хоть такого не бывает, в вашем случае, Кирилла Антонович, я бы составил именно такое пари!

--Что произошло, дорогой друг?

--Только с кем его составить-то? С самим собою? Не-ет ….

Вопросы сыпались и сыпались. Соблюдаемая по первам очерёдность была порушена, и вопросы стали задаваться ради самих вопросов, отстраняясь от интереса к ответам, пусть и не звучащим.

Кирилла Антонович переводил взор с одного вопрошающего на иного, и снова на первого. Внутри у него растекалась успокоенность, давшая плодородную основу для чувства уверенности, что он дома. Нет, не в своём имении, а на Земле – любимой, привычной и понятной.

--Помогите мне подняться, - ни к кому лично не адресуя просьбу, проговорил помещик, и вытянул перед собою правицу.

Поток многочисленных вопрошений тут же иссяк, и две пары глаз поглядели на друга, лежащего на земле с удивлением и  успокоением. Удивление от того, что молчание помещика нарушилось так поздно, а успокоение -  так вы и сами понимаете, отчего оно появилось.

Не сговариваясь, и не глядя друг на дружку, господа подхватили Кириллу Антоновича под руки и бережно поставили на ноги.

--Я спускался малость правее от Модеста Павловича, и обнаружил удобную тропинку вниз. По ней можно и удобно подняться. Ступайте за мною!

Выбирались и скоро, и без сложностей. И только на самом краю оврага, когда только и осталось, что переступить невысокую насыпь, штаб-ротмистр приобнял за спину друга, помогая ему ступить на ровное. Рука Модеста Павловича нащупала под верхним платьем ремень, стягивающий грудь помещика. Это было, согласитесь, достаточно странное место для брючной принадлежности. Странное и настораживающее.

--У вас тут …, - штаб-ротмистр показал себе на грудь, - брючный ремень. Это … для чего это?

--Я им прикрепил к себе Библию. Чёрную.

--Вы её …. Когда? Не понимаю!

Вместо ответа Кирилла Антонович пожал плечами и призывно помахал рукою спешащему к ним Семёну.

--Кирилла Антонович, я могу узнать, что с вами произошло?

--Нет, не можете.

Такой разговор друзей прервал Семён, не подошедший, а подбежавший к путешественникам.

Бегло осмотрев странный вид помещика, он, слегка сокрушённо, покачал головою и, не проронив ни словца, встал с другой стороны Кириллы Антоновича, помогая ему идти.

--Не можете, Модест Павлович, но узнаете.