Случилось это уже глубокой ночью, когда старик смотрел третий по счету сон. Вой доносился не совсем рядом, где-то в отдалении, однако проигнорировать его было невозможно. Этот звук не просто холодил кровь, он словно медленно высасывал душу и мозг. Вой длился достаточно долго для того, чтобы догадаться о том, что является его источником. Старик за всю жизнь не покинул деревни, он был первоклассным следопытом и как никто был осведомлен о находящейся в округе флоре и фауне. Всю оставшуюся часть ночи он молился, чтобы это оказались всего лишь волки, хоть бы просто волки… Однако, виной его бессонницы были отнюдь не животные. Нельзя было обманывать себя слишком долго.
Следующее утро выдалось вполне приятным. Наступила та пора осени, когда тепло одаривает землю последним визитом. Ковер из разных оттенков желтого и багряного застилал твердую землю. Кошка, зажмурившись, развалилась на карнизе, грея в лучике солнца свой толстый бок.
Внучка как всегда встала ни свет ни заря и успела сварить каши на молоке. Старик не отличался сентиментальностью, но глядя на единственную свою кровиночку, еле сдержался, чтобы слезы не затуманили взор. Конечно, он не тешил себя иллюзиями относительно своего долголетия. Он осознавал, что судный час наступает ему на пятки. Оставалась лишь надежда, что это произойдет не так скоро. Он не успел многого. Не поставил внучку на ноги, хотя она уже очень самостоятельна, но каково ей будет жить одной? И запасы на зиму еще не все заготовлены. Впрочем, к смерти нельзя подготовиться, проживи ты хоть тысячу лет.
Старик был стойкий. Чему быть, того не миновать. Тот день у него и внучки выдался продуктивный. Покормив скотину, они отправились собирать грибы и ходили по лесу без спешки, наслаждаясь моментом. Девочка набрала букет из листьев. Он слушал ее энергичное щебетание и улыбался, не выдавая и малейший намек на терзавшие его мысли. Необходимо было жить моментом. Именно сегодня.
Каждая минута была волшебной, ибо жизнь окрасилась более глубоким смыслом.
Потом они сидели на пирсе. Старик пытался через истории молодости донести все, что, возможно не донес когда-то. Он радовался тому, что мог шутить.
Все несрочные домашние дела отложили на потом.
Ближе к вечеру внучка отпросилась самую малость поиграть с друзьями. Внутри старика все оборвалось. Он и в этот раз не позволил ни одной мышце на лице дрогнуть. Мужчина дожидался ее во дворе, сидя на бревне из березы и куря трубку. Он пытался хоть на долю секунды осознать, что щебетание трясогузок, карканье ворон, детские задорные крики, громко переговаривающиеся соседки, колыхающиеся белье на веревке, собаки, стрелой промчавшиеся друг за другом – для него в последний раз. Мысль о подобном была дикой.
Старик не смог рассказать девочке о том, что слышал призрака смерти. Она сильно утомилась, даже не доплела платок, который хотела. Они немного поговорили, после он читал ей сказки при свете одинокой лучины. В темноте слез было не видно. Внучка уснула почти мгновенно.
Ночью вой повторился. Теперь он был как бы ближе, отчетливее. Старик попытался заткнуть уши. Удивительно, но страх уступил место тупой ненависти. Он боролся с желанием выйти и запульнуть в баньши молотком и будь что будет. Заунывный плач прекратился как только старик решил уже было, что сойдет с ума.
Проснувшись, он некоторое время лежал в кровати, не веря тому, что ничего не изменилось. Старик не ощущал недомогания или боли. Все было обыденно. Однако, так было на первый взгляд.
Внучка не встала с рассветом. Ее круглые щечки утратили легкий румянец, как будто художник стер краску. Ее и без того худенькие ручки безвольно лежали поверх одеяла. Без движения они казались еще тоньше.
- …нет, все хорошо, дедушка. Устала немного. – слабо улыбнулась она.
На ногах она продержалась не долго. Сразу же послали за целительницей, глубоко пожилой женщиной, еле переставлявшей ноги. Впопыхах старик совсем забыл о баньши. Он не отходил от девочки дольше, чем на несколько секунд. Он вообще не мог думать ни о чем, кроме ее здоровья.
После полудня внучка затряслась от лихорадки. Следом начался ужасающий кашель с кровью.
Старик воспылал лютой ненавистью и к себе и к своему бессилию. Менялись компрессы, правда, толку от них не было. Так же был бесполезен и специальный товар. Про себя он спрашивал только одно: откуда такая напасть взялась? Эта мысль словно дятел долбила его седую голову. А ответа не находилось. Предчувствие щупальцами безотчетного страха опутывало его, однако старик не верил в плохое. Усталость от работы по дому и лечения внучки улетучилась.
Долгожданная знахарка долго сидела рядом с девочкой. Она хмурилась, что-то бормотала под нос. В конце концов ответом на мучающий вопрос послужило качание головой и пожимание плечами.
Видит бог, старик боролся за внучку, не щадя себя и своих скудных сбережений. Боролся как никогда еще в своей жизни. К сожалению, лучше ей не становилось. Официальной версией стало то, что девочка по роковой случайности подцепила заразу от одного из своих приятелей, который и предположить не мог, что болеет так серьезно и наперекор запретам родителей выбегал на улицу. Старик прослышал об этом, когда мальчик так же перестал подниматься с постели.
Вой баньши повторялся еще два раза. К этому времени на старика нельзя было взглянуть без содрогания. Он стал похож на ходячий скелет: морщинистая кожа на лице иссохла, щеки ввалились, обнажив острые скулы, глаза светились нездоровым блеском из-за глубоких синяков и в то же время они потухли, стали пустыми.
Он уже догадался.
Внучку похоронили на Самайн.