Мы разделенные существа
Дмитрий открыл глаза и увидел Капитана. Капитан стоял у просторного, во всю стену, окна. (Занавески уже отодвинуты, бледный утренний свет проникает в комнату.) Капитан молча разглядывал пейзаж за окном.
– А где Пестрый, – спросил Дмитрий, – разве меня не Пестрый разбудил?
– Пестрый был здесь, – сказал Капитан, отворачиваясь от окна, – минута, как вышел.
– Это точно сегодня вечером Совет? Пёстрый мне об этом во сне сказал.
– Не во сне, а во время пробуждения, – уточнил Капитан. – И сон тебе любопытный снился.
– Да, – оживился Дмитрий, – в этот раз я совершенно не понимал, что сплю, только все что-то пытался вспомнить в сновидении. То есть, все было похоже на обыкновенный сон, кроме одного – полная реалистичность, полная! Я такой реализм ни в каком осознанном сне не переживал…
Капитан остановил Дмитрия движением руки и тут же передал ему мысленную картинку: в воображении возник восточный склон Холма, их любимая скамейка, обращенная к Истоку... вот-вот восход Солнца.
Капитан похлопал по сумке, висящей у него на боку, под легким плащом.
– Все обговорим на нашем месте, – вслух сказал он. – Я даже чай и бутерброды взял, на случай долгого разговора. Вставай. Умывайся. Отец Иван уже встал. Жду вас у входа.
Капитан вышел. Дмитрий поднялся с кровати, оглядел ставшую уже привычной комнату. Ее можно было назвать спальней. Просторная, с окном во всю стену. Минимум мебели: три кровати, пару кресел, столик, шкаф с одеждой… А неплохие у нас апартаменты – подумал Дмитрий. За этой комнатой еще одна: огромная, удивительная комната-сад; с лесными деревьями, цветами, небольшой речкой и деревянным мостиком через нее. Сбоку от комнат коридор. Если двигаться по нему к центру здания, будет еще одна комната, в которой поселили Ларису-археолога. Он ее еще толком и не видел, после праздника у Отшельника.
Дмитрий прихватил полотенце, вышел из комнаты и двинулся по коридору в сторону выхода. Свернул вбок, толкнул едва приметную дверь. За дверью фонтаном бурлила вода. Небольшая речка низвергалась пенным водопадом в обширный бассейн. Отец Иван уже искупался и теперь вытирался полотенцем. Они поздоровались. Дмитрий быстро окунулся в прохладную воду бассейна, положил в рот небольшой темно-зеленый шарик. Шарик быстро таял на зубах, оставляя после себя непередаваемый вкус мяты вперемежку с чем-то, не поддающимся описанию. Дмитрий вспомнил, как Капитан объяснял ему и отцу Ивану назначение шариков: мол, они, шарики, обволакивают зубы, десны, кожу тончайшей защитной пленкой.
Шарики побольше служили мылом. «Почистив зубы» и умывшись, Дмитрий собрался было постоять немного под струями речной воды, помедитировать на образ дерева. Стоять под пенными потоками чистейшей воды, чувствовать себя вековым деревом – это приносило Дмитрию особое блаженство и прилив сил. Но сейчас совсем не было времени, надо успеть на восточный склон до восхода Солнца. Дмитрий нехотя вылез из бассейна, быстро обтерся полотенцем и вернулся в спальню.
Друзья добрались до своей любимой скамейки на восточном склоне очень вовремя. Верхний край Солнца как раз показался над далекой прерывистой линией горизонта, над лучезарными водами Верхнего Моря. И тут же, словно в ответ, ярким, голубоватым светом вспыхнул Исток над Юго-Восточной частью Моря.
Уже в который раз друзья наблюдали восход Солнца с восточного склона. И каждое утро небо было почти безоблачным. (Стояли прекрасные сентябрьские дни уходящего лета, «бархатный сезон».) И восторг, охватывающий душу при виде изумительной игры света между Солнцем и Истоком, был все такой же сильный, как и в первый раз.
Когда над Сумрачными землями появилась одиноко летящая птица (эта птица появлялась каждый восход Солнца), отец Иван пошевелился и сказал, обращаясь к Капитану:
– Твой выбор остается прежним?
– А ты как думаешь? – улыбнулся Капитан.
– Да, глупый вопрос, понимаю.
– Тут и выбора-то особенно никакого. Покинуть Браму и где-то, непонятно где, (вряд ли в Питере меня после стольких лет ждут) вцепиться в эту призрачную жизнь. И ради нее влачить жалкое существование. Ну, лет двадцать, от силы, проживу. А дальше, с чем умру, какой плод принесу? Двадцать лет призрачной жизни ради посмертной пустоты? Нет уж, увольте. Лучше Другой Берег! Так что тут и выбора никакого. Все давно выбрано. А вот ваш выбор мне хотелось бы знать. Но вначале вопрос: как вам вечер у Отшельника, как вам вся эта удивительная история с украденным Живоглазом и с просветленным воришкой? Как вам сам воришка из племени рамяустов?
Капитан замолчал. Друзья принялись обмениваться картинками-воспоминаниями. И тут выяснилось, что ни у Дмитрия, ни у отца Ивана Шимасса как-то особенно не отложился в памяти. Дмитрий вспомнил, что еще в самом начале вечера столкнулся с ним в коридорчике, но почему-то подробности этого столкновения напрочь вылетели из памяти. Вспомнилось еще как заразительно смеялась Лариса-археолог (видимо, опьянев от такого количества волшебного народа), как она пела, гладила рамяустов и что-то шептала им в мохнатые уши. Рядом с Ларисой и рамяустами ужом вился Пестрый, что-то рассказывал, аж пританцовывал от восторга… Да, этот момент четко отпечатался в памяти. Но не из-за Шимассы и Рассаута, увы. Дмитрий тогда испытал гадостное чувство ревности, чувство совершенно абсурдное, бредовое. Он приревновал Ларису к Пестрому. Это были какие-то секунды, и чувство было не сильное, но запомнилось.
Друзья опять погрузились в мысленную беседу. Капитан объяснял, насколько важно то, что Живоглаз начал делиться. И особый символизм здесь в том, что первым, с кем кристалл поделился собой, был представитель маленького, забитого народа. С Живоглаза разговор невольно перескочил на отца Бориса.
– Мой выбор, видимо, все же связан с отцом Борисом, – сказал отец Иван вслух. – Я не могу покинуть Браму без попытки помочь отцу Борису. Да, Игуменья это сразу поняла. Как она сказала: мы деревья одного сада. Только предупредила, чтобы я был осторожней. Не стоит недооценивать пришельцев. Так что Игуменья права, хотя и считала мой выбор, связанный с печальной судьбой отца Бориса, маловероятным. Или, как она говорила: выбор в дымке неопределенности. Но именно это я и выбираю. Когда Игуменья два дня назад мне об этом говорила, я уже где-то в глубине знал, мой выбор будет связан с судьбой несчастного попа-эзотерика.
– Да будет так, – сказал Капитан. – Но… как ты ему намереваешься помочь? Живоглаз отца Бориса теряет силу, если уже не потерял.
– Да, это чувствуется. Общаться становится тяжелее.
– А как давно ты общаешься? – спросил Дмитрий.
– Первое общение было в ночь на восьмой день. И потом каждую ночь, в сновидении… И вот какой момент стал для меня решающим. Вы помните, какое мучительное чувство раздвоения я испытывал в первые дни пребывания здесь. Понимаю, от маловерия все. Казалось, что Холм, Брама, все это словно дым растает. А как мучила тоска по семье! Она просто дышать не давала! Как кто-то нагнетал ее… Да вы помните, жаловался вам не раз. Но как установился контакт с отцом Борисом, так всю мою тоску и раздвоенность как рукой сняло. Стало понятно, куда идти, появилась цель. Понимаете? В каком-то смысле отец Борис часть меня самого. Того меня, который десять лет назад так же легкомысленно относился к мистике, к силам тьмы. От легкомыслия меня тогда спасло наше знакомство, – отец Иван кивнул в сторону Капитана, – и, конечно же, наше первое путешествие в Браму. Отец Борис это как бы я, легкомысленный и маловерный. Помогая ему, я помогаю себе.
– И что ты ему говоришь?
– Я ему внушаю, что силы тьмы это реальность. Как и все остальные потусторонние силы. Недооценивать реальность потустороннего мира и при этом заниматься практиками, которые напрямую ведут к этим силам… но это все равно что в горящий дом с канистрой бензина входить. Это безумие! Я ему прямо говорю, что он угодил в страшную ловушку. Ему лучше всего уехать отсюда. Сменить кардинально обстановку, побыть в тихом небольшом монастыре.
– А он?
– То смеется, то настороженно молчит, то начинает спорить. Но сам же в собственном споре осекается… В последнее время больше молчит.
Капитан внезапно встал и поклонился отцу Ивану. Тот схватил его за руки.
– Ты, что, Капитан!
– Я ни тебе кланяюсь, твоему выбору… Да, мой друг. Дорогой батюшка. Я рад, рад. Но будь осторожен. Игуменья потому и говорила про дымку неопределенности в твоих отношениях с отцом Борисом, чтобы ты еще раз все взвесил и был осторожен. Если помочь будет нельзя, предоставь это дело Творцу… А теперь, друзья, предлагаю обсудить последнее сновидение Димы, – сказал Капитан. – Мне кажется, оно имеет большое значение для выбора Дмитрия. Дима, опишешь?
Дмитрий кивнул:
– Да, опишу… Но само сновидение, если можно, мысленно. А обсудим уже так, вслух.
Друзья согласились. Они (в отличие от Капитана) освоили общение мыслями буквально на днях. Этот способ общения был им еще крайне непривычен. Да, можно легко и быстро передать сложный мысленный образ. Не надо терять времени на поиск подходящих описанию слов. Но в этой-то быстроте и виделся главный недостаток. Общение мыслями казалось слишком призрачным, слишком воздушным. Поэтому основные обсуждения друзья делали по старинке, звуковой речью.
Дмитрий быстро, в картинках, описал сновидение.
– А я знаю это место, этот район называется нефтебазой, – сказал отец Иван. – Я бывал здесь два раза, в сновидениях. Первый раз сам, второй с тобой, Дима. Только мы о политике почти не говорили. И третьего товарища не было.
– Ну, и что все это значит? – сказал Дмитрий, обращаясь больше к Капитану.
– Дима, ты видел в своем последнем сновидении мир автора, что пишет нашу историю. Твоя и его душа – родственны. Вы как две стороны одной монеты. Ведь и ты делаешь тоже, что и автор, описываешь нашу историю. Автор нуждается в тебе. Да, Дима, автор смотрит в тебя: то – как в зеркало, то – как в окно. И пишет твою, нашу историю так, как ее видит и понимает. – Капитан говорил и подтверждал свои слова яркими мысленными образами. – И ты также нуждаешься в авторе. Без автора в тебе не хватает полноты, законченности. Вот почему твою душу притягивает мир автора. И наоборот, автора притягивает твой мир.
Капитан замолчал. Молчали и друзья. Где-то вдалеке звучали прекрасные голоса стражей, кто-то пел песню. Над головой друзей тихим, баюкающим шелестом переговаривались деревья. Чуть слышно долетал музыкальный перезвон огромных синих цветов, иллиунурий.
Дмитрий заговорил, медленно роняя слова:
– Только теперь, после слов Капитана, я начинаю понимать некоторые странности своих путешествий во время сновидения. Очень часто я через коридор попадал в комнату, как бы свою. И в тоже время обстановка в комнате казалось мне немного странной… как бы в своей комнате и не совсем в своей, а вообще в другом, параллельном каком-то мире… Да, теперь ясно… Непонятно другое: как какой-то автор может писать нашу историю? Абсурд получается. Я тут за время пребывания на Холме ко многим странным вещам привык, но это слишком! Наши жизни нам, выходит, и не принадлежат. Мы лишь герои книги, которую пишет неведомый автор. Судя по твоему описанию, этот автор совсем не Бог. Даже не демиург. А некое мое второе «я», существующее, кстати, в весьма тягостном, как бы застывшем мире, где пейзаж кажется пустой картонной декорацией. И встретившиеся друзья, вместо того чтобы радоваться встрече, обмениваются печальными политическими новостями, перечисляют своих умерших соратников и прикидывают: переживут ли они сами следующую зиму… М-да, и из такого мира некий автор пишет нашу историю, ведь так?
– Нет, не так, – спокойно ответил Капитан. – Ты понял мои слова об авторе, который пишет нашу историю, слишком упрощенно. Пишет историю не в том смысле надо понимать, как ты подумал, что, мол, мы сейчас говорим, сидим, и все это потому происходит, что так нас пишет автор. Нет. Слишком простое объяснение. Мы сидим здесь потому, что сюда нас привела цепь событий и наш свободный выбор. Мы сидим потому, что захотели здесь сидеть. Автору остается вглядываться в нас, здесь сидящих, и стараться нас запечатлеть в своей истории. Приблизительно так. Если излагать схематично. С другой стороны, мы так же влияем на историю автора, как автор влияет на нас. Получается диалог.
– Я не все понял с этим автором, – сказал отец Иван, – не мой выбор, наверное. И все же, если Дима в последнем сновидении был в мире автора, ведь я тоже там бывал, один и с Димой. И даже знаю, что то место нефтебазой называется. Но что я там делал? Что, тоже там мое второе я, мой двойник обитает?
– Возможно, твой двойник друг автора. Как здесь ты друг Дмитрия.
– Зазеркалье какое-то получается, – возразил отец Иван. – Странная философия: двойники, тройники.
– Увы, – вздохнул Капитан, – мы разделенные существа. В этом наше главное несчастье.
– Разделенные? Как это понимать?
– Это понимать можно во многих смыслах. Возьмем, для примера, аспект памяти. Вспомните свое первое путешествие в Браму. И как через каких-то пару-тройку лет почти все стерлось из памяти. Помните? Этого бы не произошло, если бы наше я было целостно и полноценно. Мы бы тогда помнили все свои сновидения и путешествия вне тела. Все необычные состояния сознания были бы для нас так же естественны, как и привычная дневная жизнь. Однако мы не помним эти состояния. Мы так же не помним многого и из привычной своей жизни. Мы не обращаем внимания на тысячи и тысячи событий, что происходят рядом нами. Каждый день волшебные существа проходят рядом с нами, пытаются говорить. Но их для нас нет, потому как им нет места в нашем маленьком банальном мирке единственного, как нам кажется, дорогого нашего обыденного «я»… Вот в чем наша слабость, друзья!
– Логично, – заключил отец Иван. Капитан продолжил:
– Человек вынужден плавать по поверхности своей единственной жизни. И другие «я» и миры, в которых эти «я» обитают, выброшенные на обочину сознания, начинают как бы мстить человеку. Отсюда во многом и тоска, и пустота жизни и самоубийства и все печали человеческие. Союз, о котором говорят стражи, это еще и возвращение человека к целостности своего бытия.
Капитан остановился, пристально посмотрел в сторону северного склона Холма. Над склоном медленно поднимался в небо искрящийся сноп света. Дойдя до какой-то невидимой точки, сноп света остановился и, повисев несколько секунд неподвижно, распался на фиолетовые всполохи. Послышались хлопки, как от новогодних петард.
– Фейерверк, – вопросительно сказал Дмитрий.
– Кажется, к нам необычные гости, – ответил Капитан.
И точно. Не прошло и минуты, как из-за изгиба северного склона показалась высокая фигура Пестрого, затем Ларисы-археолога. Рядом с Ларисой важно вышагивал знакомый уже кот Корифей и какой-то пес, большой и лохматый. Пес радостно носился, крутился вокруг оси, кувыркался и даже взлетал в воздух (в этот момент Дмитрию казалось, что необычный пес вырастает до облаков и из облаков начинает сыпаться новогодний серпантин.)
– И я тут, и я тут, – радостно восклицал пес. – Здравствуйте! Здравствуйте! Ах, как прекрасно и хорошо. Как пафосно! Я тут!
– Считаю проявление пафоса в данную минуту неуместным, – веско возражал кот. – Впереди большой Совет, всем надо собраться. Молча. Без лишнего торжества. Мур-р. Так я это понимаю.
– Не проявление, а появление, – спорил пес. – В хорошем и прекрасном мире, среди друзей пафос лишним не бывает.
– Как скажешь, – сказал кот.
– Пафос лишним не бывает, – эхом отозвался чудесный лес на вершине Холма.
– Как скажите, но без пафоса нам не цвести, – откликнулись большие синие цветы от подножия склона.
– Здравствуй, необычный друг, – сказал Капитан, обращаясь к псу. – Хорошо, что ты здесь.