«Я поведу тебя в музей…»
/ С.Михалков /
Нет, не в тот, куда давным-давно водила меня сестра…
А в другой…
Где мы являемся и посетителями, и экспонатами, и хранителями. Смотрим. Слушаем. Познаём. Привлекаем внимание. Лицедействуем. Непрерывно перемещаемся. Переходим из зала в зал. Из года в год. Накапливаем опыт. Взрослеем. Стареем. Дряхлеем. Умираем. Превращаемся в пыль… От неё же чихаем…
И вновь рождаемся…
Чтобы заметить незамеченное. Прочувствовать непрочувствованное. Додумать недодуманное.
Например. Увидеть пень, оставшийся после убитой ураганом ивы, и отметить его сходство с грязно-рыжей бездомной дворнягой, которая зачем-то сидит у дороги, настороженно подняв одно ухо и беспечно опустив другое. Или испытать мимолётное острое вдохновение, блаженно втянув алчными ноздрями медовый аромат раннего весеннего утра. Или отрешённо сосредоточиться на розовом карандаше, кем-то обронённом на школьном гимнастическом городке, где я ежедневно занимаюсь зарядкой… Чтобы благородно противопоставить унылой потерянности и ненужности правдиво придуманную историю его былой востребованности и красивой цветной жизни. А заодно раскрасить им бесцветные пустоты моего ещё не совсем проснувшегося настроения… Определив ему в соавторы жизнеутверждающую желтизну осенних листьев, бледную голубизну неба и алый оптимизм солнечного восхода… Полученный холст заключить в скромную позолоченную рамку и навсегда повесить в одном из многочисленных залов художественного архива моей памяти.
Смотрите. Наслаждайтесь. Рассказывайте…
О том, что пока ещё живёт, но вскоре исчезнет… Как пень, который однажды выкорчуют люди в оранжевых жилетах; как промелькнувшее в облаках вдохновение; как подобранный кем-то розовый карандаш… Чтобы вскоре вернуться цветочной клумбой, трогательными весенними стихами, забавным детским рисунком, бесхитростно изображающим чьё-то розовое будущее…
Или в какой-то иной форме… Не важно, в какой… Важно, что оно непременно вернётся…
Ибо история, как говорил Тойнби, это то, что может быть, потому что уже было однажды.
А музей – это, прежде всего, история. В том числе и каждого из нас.
Вглядитесь внимательно в скользящих по дубовому паркету посетителей, и в какой-то миг в одном из них вы узнаете себя.
Не огорчайтесь, если вдруг окажетесь разочарованы собственным отражением. Не беда. Это случается почти со всеми… Поскольку автопортрет, по меткому замечанию Набокова, редко бывает удачен… А увидите вы именно автопортрет… Не сомневайтесь в этом. И не пытайтесь предъявить выдуманному вами художнику обвинения в непрофессионализме, бездарности либо в умышленном искажении вашей истинной сути…
Навечно зафиксированной и выставленной напоказ в просторных музейных залах.
Люблю бродить по ним в сопровождении воспоминаний и лёгких поскрипываний утомлённого пола… Разглядывать знакомые и незнакомые лица, переживать прожитые ситуации… Надолго задерживаться в портретной галерее с собранными в ней работами тридцатилетней давности…, чтобы побыть в тёплом окружении друзей юности. Должен признаться, что их молодые позавчерашние лица мне гораздо понятнее, ближе и милее, чем сегодняшние – постаревшие и отгороженные частоколом собственных, недоступных и чуждых мне мыслей, забот и переживаний. Мои же невнятные образы того времени, наоборот, вызывают во мне странную смесь раздражения, неприятия и стыда. Да, сегодня я нравлюсь себе больше, чем вчера.
Потому, что, наконец, пришёл к себе… Вписался, как говорят чрезмерно красноречивые экскурсоводы, в контуры, начертанные твёрдой рукой судьбы.
Чувствую в них довольно комфортно, уверенно и свободно… Как в мягком кресле, идеально соответствующем моей фигуре… Удовлетворённо поглядываю на автопортрет, лишённый чего-то чужого и дополненный чем-то моим… Под «чем-то» подразумеваю не появившиеся залысины, не округлившийся животик, не лишние килограммы…, а нечто такое, что нельзя потрогать, почесать, взвесить… И что отдалённо напоминает радость возвращения в свой мир после долгого и утомительного путешествия.
Сижу в кресле и наслаждаюсь иллюзией притормозившего времени, которое словно сжалилось надо мной и перестало толкать меня в спину, выгоняя за порог и приближая к очередной ложной цели… Нет больше целей… Нет желания путешествий… Благо, что всё меня интересующее находится рядом… В соседних залах, куда я иногда захаживаю, чтобы вновь услышать милый сердцу скрип паркета, посидеть в таких же мягких и удобных креслах и ещё раз вглядеться в знакомые декорации, пейзажи, панорамы… в надежде найти там нечто важное, ранее незамеченное…
И с удовольствием поработать над сюжетами. Проявить непроявленные… Отреставрировать пострадавшие… Завершить прерванные… Реанимировать умершие… Красиво оформить их, пополнив тем самым музейный фонд новыми забавными экспонатами на радость отечественной и зарубежной публике.
Либо всерьёз заняться малозаметной и скучной реальностью… Вывести её из тени, ярко осветить и выставить на всеобщее обозрение в каком-нибудь популярном зале.
Хотя, признаюсь, выдумывать, сидя в кресле, мне всё же приятнее, нежели, кряхтя и потея, передвигать пыльные декорации и неуклюжие тяжёлые экспонаты… Даже, если некоторые, так называемые жизненные истории выглядят неправдоподобными и сказочными…
Как, например, история моего друга детства, занявшая весьма обширное пространство между тесной квартиркой его родителей, в которой мы когда-то мастерили картонно-пластилиновые макеты городов…, и роскошным дворцом, где он сегодня обитает… Или музеем… А ещё точнее, музеем во дворце.
Чтобы достойно описать его тернистый путь в олигархи, необходимо иметь некоторые представления об экономике, политике, бизнесе… Чего я, к счастью не имею, а посему никогда не буду ни проворным экскурсоводом, ни усидчивым архивистом, навсегда оставаясь скромным и незаметным смотрителем, вернее, созерцателем…
Нисколько не сомневаюсь, что правдивую повесть о моём друге однажды непременно напишет какой-нибудь дотошный документалист… Подробно, в деталях, с обязательным акцентом на том, что на своём многотрудном и компромиссном пути мой друг сумел-таки остаться человеком.
А многие так и не смогли. Не потому, что плохие. А потому, что ограниченные и слишком доверчивые.
В результате малоподвижности их мыслей и детского простодушия они со временем одеревенели, обзавелись множеством верёвочек… И превратились в марионеток... Безмозглых болванчиков, способных на любую пакость. Зал, в котором вечерние сквозняки постукивают их костями в ритме боевого гопака, хоть и находится недалеко от моего, но я туда больше ни ногой… Ибо, хоть смерти и нет, всё равно страшно… После того, как холодным зимним днём они беспричинно попытались облить меня керосином и поджечь.
Глупцы. Чем костры разводить, лучше бы щели законопатили.
Впрочем, в подобных помещениях проблема не столько в сквозняках, сколько в неимении созидательной идеи… В отсутствии того незримого духа, который призван насытить помещение особой атмосферой и превратить его в музейный зал. Без него сарай останется сараем, какие бы шедевры мы в него не поместили… Более того, если в ближайшее время позитивная идея не вытеснит из него губительную пустоту, он распадётся, оставив после себя занозистую кучу дров.
Что едва не случилось с Домом Турбиных, после того, как революционно настроенный персонал «украсил» его оранжевыми ленточками, а воодушевлённые этим эстетическим актом вандалы дополнили бесовскую картину, облив белой краской памятник Мастеру.
Всё, к счастью, обошлось. Дом выстоял. Краску смыли. Музей победил. Я даже догадываюсь, почему…
Он по-прежнему волнует меня, когда я прохожу мимо него, спускаясь с Владимирской горки на Подол…
В тесном сопровождении множества смыслов, составляющих некую неведомую нам единую идею, благодаря которой, как уверяют некоторые чрезмерно красноречивые экскурсоводы, мы ещё существуем…