Зоя Космодемьянская. Героиня или мученица? ч. 4

                ч.4
                Невероятные  приключения  Зои Космодемьянской

     В данной части я  уважаемый читатель  теперь хочу познакомить с особой версией  подвига совершенной З. Космодемьянской  которую в своей  книге их изложил советский писатель Вячеслав Ковалевский!
 Это и оригинальная версия и как бы официально одобренная  советской цензурой поэтому мы не  может от нее отмахнуться  уже сейчас в наше время  зная о Космодемьянской много .
    Полностью с этой книгой  вы уважаемые читатели можете  познакомится  если перейдете вот по этой ссылке: Вячеслав Ковалевский (http://old-kursk.ru/book/zemlaki/kovalevsk.html)  "Не бойся смерти" повесть) Советский писатель Москва 1961 http://molodguard.ru/heroes128.htmые  а здесь я приведу  самые важные отрывки,  что имеют прямое отношение к нашему историческому расследованию!!!
    Отрывок " в развед. школе":

     "Вот уже и Кунцево. Здесь в нескольких дачах и расположились партизанские отряды народных мстителей. Зоя вместе со своими новыми подругами попала в одну из комнат пустовавшей по случаю приближения немцев дачи академика О. Ю. Шмидта, создателя новой теории происхождения звездных миров. В этой даче жили одни только девушки, для парней отвели соседние домики.
Отныне все происходило без каких-либо задержек- дорог был каждый час: фашисты неумолимо приближались к окраинам Москвы. Все силы, все средства были брошены на то, чтобы врага остановить. С этой целью создавались и партизанские комсомольские отряды.
Судьба не была снисходительной к этим юношам и девушкам: времени на боевую подготовку отпустила в обрез - буквально всего лишь несколько дней.
Зоя как раз об этом и мечтала: немедленно начать бороться с врагом, сделать все возможное и даже невозможное, лишь бы не позволить фашистами появиться на улицах Москвы.
    Зою лихорадило от нетерпения все узнать и завтра же научиться всему, что необходимо уметь партизану - народному мстителю. В ее юной голове не укладывались мысли о резервах, о том, что где-то там, в глубоком тылу, идет обучение огромных воинских масс, подготавливаемых верховным командованием для будущих ударов по врагу, что эвакуируемые, перебрасываемые на восток заводы, работающие на оборону, еще не скоро принесут свои плоды, что окончательная победа будет созревать мучительно медленно.
    Сейчас Зоя думала только о смертельной опасности для Москвы, и вопрос о победе для нее был неотделим от судьбы Москвы: если погибнет Москва, значит, все погибнет!
     Самым мучительным для Зои было бы чего-то ждать. Нет, ей подай сегодня, в крайнем случае завтра, и все сразу. Она жаждала возможности вложить всю себя, без остатка, в подвиг: сорвать замысел врага, опрокинуть и победить!........

     Отрывок  "Служба":

    "С первого же шага все совсем по-другому сложилось во время второго похода.
После того как комиссар Кленов принял на хранение от всех партизан их комсомольские билеты и все документы и еще раз предупредил, чтобы ни у кого из них не оставалось при себе ничего такого, что в случае обыска могло бы дать немецкой разведке какой-либо материал, Клава Милорадова попросила:
- Товарищ комиссар, скажите что-нибудь нам на дорогу!
Кленов нахмурился, выбил трубку и, спрятав ее в карман шинели, сказал суровым голосом:
- А что я могу вам сказать? Вы сами все знаете. Партия воспитала вас орлятами, она дала вам крылья, она учила вас всему только самому хорошему. Пришел враг и теперь хочет все у вас отнять: задушить и растерзать вашу мать, вашего отца, братьев и сестер, он хочет украсть ваше будущее и лишить вас самой вашей жизни. Что ж вам остается делать? Зайдите врагу с тыла, со спины, - рвите его гранатами, топчите, выкурите его из всех изб и землянок, а Красная Армия отсюда, спереди, отрубит гаду руки и голову!
Зое комиссар Кленов сказал отдельно, когда она уже поставила ногу на покрышку колеса, чтобы забраться в кузов грузовика:
- Не горячись, действуй умно, советуйся с товарищами и во всем подчиняйся командиру!
..........

   "Зоя рыдала и от чувства собственного бессилия кусала пальцы. Она судорожно, с трудом втягивала в себя воздух и тотчас же с шумом, толчками его выдыхала, словно он был горячий и обжигал легкие. Плакала рядом с нею и Вера Волошина. Немного успокоившись, Вера спросила:
- Зоя, сколько тебе лет?
- Ну при чем здесь "сколько тебе лет"? Ну при чем? Что ты меня опрашиваешь - не понимаю?!
- А мне двадцать два года, - сказала Вера.- А училась я тоже в Москве. Мне кажется, что сегодня я тебя полюбила, Зоя, вот мне и хочется знать о тебе побольше...
     Борис Крайнов не остался равнодушным к настроению Зои. Он решил, что она не подходит для его отряда,- под любым предлогом надо отправить ее обратно в Кунцево, к Прогису.
     Вера Волошина - это другое дело: все выплакала вместе со слезами и теперь опять чиста, как стеклышко, готова для любой работы. А Космодемьянская задумалась уже после первого же увиденного ею трупа, после захоронения лейтенанта, а теперь увидела зверства фашистов и ведет себя так, будто это именно она виновата в расстреле рабочего.
     Не мог Крайнов не заметить и того, что Зоя каждую ночь поднимается раза два, не меньше, и согревает ноги "бегом на месте", пока все спят, - она расплачивалась за то, что выбрала себе сапоги, а не валенки.
     Когда Крайнов упрекнул ее, она сказала:
- Я ни одной минуты не жалею, что так сделала. И вообще не понимаю, к чему весь этот разговор,- я, кажется, ни разу еще никому не пожаловалась!
      Положение отряда между тем осложнялось: неожиданно заболел заместитель Крайнова Прахов,- его все в отряде начали звать Мустафой, потому что он очень был похож на героя первого звукового советского фильма "Путевка в жизнь", на татарина Мустафу.
      По-видимому, он простыл во время ночевки на голой земле. Он сильно страдал, изо всех сил стараясь подавить свой кашель, но кашель одолевал его, и это могло подвести отряд.
        Ремесленник Смирнов, по-видимому, тоже бесповоротно выходил из строя. Он виновато смотрел теперь на всех своими детскими темными глазами в пушистых длинных ресницах; краснота у него поползла уже выше раненой кисти, по направлению хода сосудов - вверх, к локтю.
       Рано или поздно, завтра или послезавтра, Мустафу и ремесленника все равно придется переводить обратно через рубеж - им одним проделать этот путь уже не под силу. Кого же выделить в провожатые?
         Кто их поведет? Дорог каждый человек. Для поисков штаба немецкой дивизии, для уничтожения его и устройства большого пожара в отряде останется только семь человек, после того как уйдут больные и провожатые с ними.
         Крайнов решил, что лучшая кандидатура - Космодемьянская.
          Так коренным образом решается весь узел вопросов: все беды и с настроением Зои и с ее сапогами. Ударит мороз - без валенок она не боец. А перевести с опасностью для своей жизни, больных товарищей через фронт и спасти их - разве это не почетная работа?
        Но когда Крайнов сказал об этом Зое, та наотрез отказалась уходить из леса. Она сказала:
- Я даже не взорвала ни одной машины, не уничтожила ни одного фашиста. Я умру от одного презрения к себе, если сейчас уйду обратно в Кунцево!
- А если я прикажу тебе? - возвысил Крайнов го- лос. - Тебе известно, Космодемьянская, что командир отряда имеет право расстрелять, если боец из его отряда не подчиняется дисциплине, не выполняет приказа командира?
- Известно! - Зоя пристально посмотрела Крайневу в глаза.
         Он выдержал взгляд, и вот они стояли один против другого и продолжали смотреть друг другу в глаза. У обоих они были голубовато-серые.
         И у Крайнева было не менее волевое лицо, чем у Зои, и даже нос у него был с орлиной горбинкой, и пристальный, как бы пронзающий зрачок, но вот он не выдержал и отвернулся от этой странной, как он подумал, упрямой девчонки, с которой предстоит, должно быть, не мало еще хлопот впереди.
- Да, мне известно, что командир отряда имеет право расстрелять!-проговорила Зоя. - Но я, Борис, уже успела тебя узнать за эти дни и поняла, что ты умный, ты этого не сделаешь, ты не обидишь меня и не заставишь уйти из леса!
Крайнов решил попробовать другое средство. Он разрешил пойти Зое на выполнение боевого задания с оружием в руках. Может быть, это принесет ей удовлетворение, даст разрядку и она станет сговорчивой.

        А накануне Клубков доложил, что он наблюдал большое движение машин по мостику через Тарусу, между деревнями Строганка и Ширяйково. Там даже два мостика, а не один: второй - через речонку Лохню, недалеко от Ширяйкова. Вся местность болотистая; если уничтожить мосты, объезд для машин будет невозможен - трясина промерзла еще недостаточно.

      Вот эту диверсию и должна была выполнить Зоя вместе с Клубковым.
Остальные комсомольцы отряда должны продолжать разведку, подобравшись поближе к району Петрищева и Грибцова, искать там признаки штаба дивизии. Сбор всего отряда на ночевку Крайнов назначил в овраге, заросшем орешником, черемухой и бересклетом, в двух километрах от деревни Усатки. Отсюда, кстати, легко было наладить наблюдение за шоссейной дорогой Верея - Дорохово, лес подходил здесь вплотную к самой обочине шоссе.
     Крайнов надеялся, что у Зои появится чувство гордости после того, как она вместе с Клубковым ликвидирует мосты. Тогда легче будет заставить ее проводить в Кунцево. Мустафу и ремесленника, ведь тогда уже ей будет чем похвалиться Прогасу.
      Когда Крайнов объяснял Зое и Клубкову задание, Зоя все время улыбалась и старалась перехватить его взгляд, чтобы без слов передать чувство своей благодарности за то, что он оказался выше мелочного самолюбия и поручает ей такое серьезное дело. Но Крайнов ни разу на нее не взглянул, выдержал спокойный, почти суровый тон командира и обращался почти к одному только Клубкову.
        Получив от него две мины нажимного действия, Зоя поняла, что сегодня и наган останется при ней.
        Сам же Крайнов решил обойти вместе с Клавой Милорадовой все опушки вокруг Петрищева и вернуться к ночлегу, в овраг, уже с противоположной стороны - по кругу весь этот маршрут составлял не менее восемнадцати километров.
         Крайнов склонялся к мысли, что немецкий штаб скорее расположится в Петрищеве, нежели в Грибцове. Грибцово уж очень приметное место: стоит на самом шоссе Верея - Дорохово, немцы побоялись бы здесь нашего удара с воздуха.
     В этом деле оказалось самым трудным не мины заложить под оба моста, а тягостное ожидание, неподвижная лежка на морозе под кустами, чтобы выждать момент, когда на дороге нет ни души и можно приступить к работе. Хорошо, что пошел снег: даль замутило, забелило, как воду молоком, видимость сразу стала хуже, а значит, и легче укрываться от недоброго глаза.
         Как только Клубков и Зоя отошли от места кочевки, как только отпустил их Борис Крайнов, сразу же начали падать отдельные снежинки, такие редкие, что Зое хотелось каждую из них назвать по имени, еще все их можно было пересчитать.
         Вот упал ледяной кристаллик на коричневый рукав ее пальто - идеальная звездочка с ресничками-лучиками, старательно вырисованная, как в наглядном учебном пособии. Зоя дохнула на кристаллик, и он исчез, испарился вместе с ее дыханием. Потом густо повалили большие хлопья. Они падали в совершенном безветрии. Было так тихо,- на передовой ни единого звука, - что если не двигаться с места и прислушаться, то услышишь, как падает снег, услышишь шепот снежинок.
        И вдруг снег пошел так обильно, словно где-то вверху открыли невидимую заслонку. Все побелело. Вчера еще земля была почти голая, а сегодня навалило за каких-нибудь два часа столько снега, что партизаны уже повсюду оставляли в лесу за собою следы.
         Выходя на проселок, Клубков и Зоя пятились задом - след в след, чтобы сбить с толку тех, кто вздумал бы поинтересоваться их маршрутом: получалась такая картина, будто не два партизана вышли из леса, а наоборот - с проселка ушел в лес кто-то один в огромных валенках. Клубков заминал своей лапой маленький отпечаток от Зоиного сапога.
         Снег повалил еще гуще. "Это хорошо, - подумала Зоя, - заметет все следы". Но из осторожности они все-таки еще два раза пятились задом, переходя проселок.
        Зою начинал раздражать Клубков: он опять бросал издали себе в рот каше-то крошки и жевал, при этом он громко сопел.
- Не сопи, пожалуйста, - попросила Зоя, - иемцы услышат.
- Спим на земле - остыл, что ж тут удивительного? Мустафа вовсе вышел из строя. ну, подожди! - остановил сам себя Клубков. - Слышишь, грузовая буксует?
Зоя освободила одно ухо, сдвинув подшлемник, прислушалась; Клубков вовсе снял на минуту свою ушанку. В самом деле, со стороны Строганки доносился характерный звук мотора, впустую работающего на больших оборотах.
        Зоя пошла на этот звук прямиком, пробираясь между кустами можжевельника. Клубков - за нею. Вскоре уже стала слышна немецкая речь.
- Жаль, нет словаря! - сказал Клубков.
- Тсс!.. - Зоя сдернула варежку и погрозила Клубкову пальцем.
Через минуту лицо ее озарилось радостью. Она сделала вид, что хлопает в ладоши. Подождав, пока Клубков подойдет к ней ближе, она сказала шепотом:
- Мост провалился.
- А ты откуда знаешь?
- Подожди, не мешай мне, - я все понимаю, о чем они говорят.
Но Клубков продолжал ей мешать, он сказал:
- Ну что ж, будем считать, что этот мост мы с тобой уже уничтожили, пошли теперь к Ширяйкову.
Зоя замотала головой и зажала Клубкову рот варежкой.
- Прикрывай меня - я поползу, - сказала она тихо. - Когда я подниму руку, это значит, я, вижу немцев. Тогда остановись и дальше не ходи. Следи, чтобы кто-нибудь не подошел сбоку - справа или слева. Только смотри не засни.

     Зоя прошла вперед метров десять, потом опустилась на колени, прислушалась к голосам немцев, подвернула полы пальто, легла в снег и поползла. Пушистый свежий снег легко уступал ей дорогу, и она проминала в его чистой пелене след до самой земли.
        По этой темной борозде и шел за нею Клубков, пока она не подняла руку. Он вытащил из-за пазухи наган и поставил курок на боевой взвод. Кусты можжевельника, стволы сосен и суетливое мелькание снежных хлопьев мешали ему что-либо видеть впереди. Скоро снег так искусно замаскировал даже темное пальто Зои, что можно было бы пройти в десяти шагах и не заметить, где здесь лежит человек.

        Да, мостик действительно провалился. Грузовая машина глубоко увязла передними колесами, и даже часть капота скрылась под теми досками настила, которые еще уцелели. Водитель прекратил какие-либо попытки выбраться с буксующей машиной задним ходом. Она тяжело была загружена ящиками с патронами.
           Следом за нею стояли две другие машины с навьюченными на них огромными ворохами сена. Спуск к мостику пролегал в узкой ложбине, из глинистых откосов которой далеко выпирали, как рыбьи кости, корни сосен, росших по краям обрывов. На них сейчас повисли космы сена, будто клочья шерсти, оставленные протиснувшимся здесь каким-то большущим зверем. Развернуться в ложбине и ехать обратно было совершенно невозможно. А тут еще сверху послышались звуки моторов новых машин.
- Эй, Ганс! -крикнул один из немцев. - Беги наверх, предупреди, чтоб не спускались.
- Черт с ними! - ответил Ганс. - Чем больше будет людей, тем скорее вытащим машину. Все равно придется пригонять сюда русских свиней - надо чинить мост.
      Зоя не поняла всего только несколько слов, но и без них смысл происходящего был совершенно ясен.
Через несколько минут в узкое горлышко спуска вклинились еще три машины, тоже груженные сеном.
   Деревья безмолвствовали от корней до самых вершин, но все-таки и без ветра можно было заметить движение воздуха: хлопья снега падали наискось - слева направо. Значит, поджигать надо с хвостовой машины, тогда пламя перекинется с одной на другую и вместе с передней машиной сгорят и остатки моста.
        Но добросить бутылку лежа не хватит сил, а подняться и подойти невозможно - немцы увидят. Вопрос не в одной только слепой смелости, дело в разумном расчете.
         Рано еще рисковать собой - еще не уничтожен мост возле Ширяйкова, завтра и послезавтра тоже надо будет жечь, взрывать и уничтожать, пока все фашисты до единого не будут истреблены на нашей земле. Нет, нельзя рисковать собой безрассудно.
       А машины отсюда теперь никуда до вечера не уйдут -пока мостик не восстановят, они здесь как в лопушке. "Это твои машины, Зоя, - сказала она самой себе.-
        Когда стемнеет, ты их сожжешь! А пока займись Ши-ряйковом". И Зоя опять стала пропахивать в снегу темную борозду, но теперь уже в обратном направлении.
Клубков одобрил ее план.
         Под Ширяйковом очень долго пришлось ждать - мешали пешеходы. Сильно мерзли ноги в сапогах, и раздражал Клубков своим каким-то тюленьим спокойствием, вернее, равнодушием ко всему. Зоя хотела процитировать ему Чехова: "Равнодушие -это паралич души, преждевременная смерть", но не могла вспомнить, из какого это рассказа, и воздержалась.
        Зою вообще начинало тяготить, что она так мало знает своих новых товарищей и что нет никакой возможности ощущать свой партизанский отряд как единое целое. Все расходятся на задания только парами, а собираются вместе лишь около котелка с кипятком, на ночлег, измотанные, промерзшие, со слипающимися от усталости глазами.
       Вот если бы ей позволили организовать отряд из школьных товарищей!
      - Перестань чавкать, Клубков, брось жевать хоть на минуту, - сказала Зоя, не выдержав. - Лучше расскажи что-нибудь о себе. Где ты учился, в какой школе?
Они лежали в зарослях ольшаника, на берегу речонки Лохни, метрах в полутораста от моста; под самым боком у них что-то бормотала в размытых корневищах озорная, не поддающаяся морозу струйка воды.
Вместо ответа Клубков грубовато толкнул Зою в плечо и сказал:
- Иди действуй! Никого на дороге нету.
Но когда Зоя поднялась во весь рост, она сразу же увидела двух немецких связистов, проверяющих проводку, подвешенную на шестах по болотистому участку совсем недалеко от моста. Пришлось снова лечь и терпеливо ждать.
- Ты мне так ничего и не сказал о себе, - напомнила Клубкову Зоя. - Ты в Москве учился?
- А где же! Я уже работал, учиться кончил еще в прошлом году. Я работал в тридцать третьем отделении связи сортировщиком почты.
- А в каком классе тебя приняли в комсомол?
- Комсомольская работа у нас была слабо поставлена. Я уже в армии подал в комсомол, жаль только- заявление мое еще не успели рассмотреть.
- Значит, ты еще не комсомолец? - спросила Зоя не без удивления.
- Нет!
Зоя задумалась. Она вспомнила Ярослава.
- Ну, ничего, - сказала она. - У нас в школе хороший был товарищ, очень хороший, а в комсомол не сумел вовремя попасть. Ты не унывай, Клубков. Выполним задание, вернемся в Кунцево, тогда и тебя проведем в комсомол, если, конечно, ты оправдаешь доверие в этом походе.
Клубков молчал.
- Что ж ты все молчишь? - спросила Зоя. - Расскажи о себе что-нибудь. Ведь нам же предстоит воевать вместе, надо лучше знать друг друга.
- А что тебя интересует, например?
- Как ты попал в партизаны?
- Очень просто! В армию я пошел добровольно. Потом стал проситься в истребители танков. Я очень верю в бутылку.
Зоя рассмеялась, она не сразу поняла, что речь идет о зажигательной жидкости.
- В истребительном отряде начали отбирать молодежь, кто покрепче, для партизанской работы. Я стал проситься, чтоб и меня взяли.
- А зачем ты пошел в партизаны?
- Зачем, зачем, - передразнил ее Клубков.- А ты зачем?
Он поднялся, осмотрелся и сказал:
- Ну, действуй, никого нет, не бойся! А то мы упустим машины около Строганки. Действуй, в случае . чего я тебе свистну.
В самом деле, на дороге - в обе стороны от моста - не видно было ни души.
Зоя без труда добралась до моста и заложила мину под самую крайнюю доску, под ту, которая лежит уже почти вся на земле. Зоя немного выгребла из-под нее земли, с таким расчетом, чтобы между доской и миной был просвет сантиметра в два.
     Пешеход пройдет безопасно, а под тяжестью машины доска прогнется, и мина должна обязательно сработать.
Возвращаясь к ожидавшему ее Клубкову, Зоя по пути вырезала метров двадцать синего и красного провода, смотала его на .кисть руки и потом бросила в речку, как раз туда, где бормотала незамерзающая струйка.
Клубков хотел сразу же идти поджигать машины, но Зоя снова легла в засаду и сказала с возмущением:
- Во-первых, еще светло. А потом, я тебя все-таки не понимаю. Как ты можешь ко всему относиться равнодушно? Неужели тебя не интересует результат? А может быть, я не сумела подложить мину? И опять ты жуешь? Не чавкай - немцы услышат.
- Тебе хорошо - ты маленькая, - сказал Клубков, опять растягиваясь на снегу рядом с Зоей. - А я все время голоден. При моем росте мне официально, по уставу, полагается двойной паек.
Зоя вскрикнула:
- Ой, ребята идут! Что же делать?
- А вот это и будет проверка твоего умения,- спокойно сказал Клубков, положив свою тяжелую руку на плечо Зои, заметив, что она хочет встать.

       К мосту приближались трое ребят: мальчик лет шести-семи шел впереди, за ним две девочки постарше. Зоя прекрасно знала, что мина сработает лишь под большой тяжестью, эти ребята даже все вместе не могут заставить ее взорваться. Но как ей хотелось вскочить и закричать во все горло: "Назад! Остановитесь! Мост заминирован!" Только огромным усилием воли заставила она себя лежать и не двигаться с места.
        Вот дети .подходят к мосту ближе, ближе... Вот мальчик поднял свою ножку, сейчас он наступит на роковую доску моста... Зоя зажмурилась, опустила голову и прижалась лбом к варежке...
       Тотчас же он стал мокрым от растаявших снежинок. Зоя рывком вскинула голову. Прошли все трое!
        Зоя радостно взглянула на Клубкова, а он хоть бы что! Лежит и опять жует. Но вот он оживился и часто заморгал белесыми ресницами, как бы внюхиваясь в воздух. Со стороны Ширяйкова раза два стрельнула выхлопная труба грузовика, и вот уже ворчит и сам мотор.
         Машину мотало на промерзших колдобинах.
- Сейчас ей будет капут! - сказал Клубков.- Хорошо, если бы с хлебом или с сухарями, да еще с колбасой бы, с мясом и сахаром! Жрать хочется до потери сознания! Мы бы с тобой, Космодемьянская, весь отряд осчастливили бы. Продовольственная проблема была бы решена до самого конца всего похода.
Зоя его не слушала, задерживая дыхание, она следила за тем, как водитель на выбоине, перед тем как въехать на мост, притормозил машину.
- Раз, два...-начала считать Зоя вслух и, как только передние колеса коснулись доски, почти крикнула: - Три!
Но что это? Машина, как во сне, невредимо прокатилась через весь мост, оставляя на досках черные колеи от колес.
Клубков посмотрел на Зою с презрением и сказал:
- Раз, два, три, четыре, пять - поехал зайчик погулять! За вами, гражданка Космодемьянская, килограмм хлеба и банка сгущенного молока! Нет, я верю больше в бутылку. Ступай, не жалей, израсходуй одну бутылку. Вода близко, а мост все равно сгорит.
- Сам ты похож на бутылку! - наконец не выдержала Зоя. - Такой же длинный, как бутылка, и голова маленькая, как пробка! Неужели ты не понимаешь, что жидкость надо беречь для сена?
- Хватит и на сено!
- Помолчи, - попросила Зоя. - Видишь, еще одна машина?
- Так это же легковая! - сказал Клубков с досадой. - Чего ты от нее хочешь? Грузовик не дожал, а в этой весу всего килограммов триста.
- Нас Прогис учил, - оказала Зоя, - где один человек прошел и не подорвался, это еще не значит, что здесь нет мины. Один человек сдвинул механизм на какой-то волосок, другой - еще, а третий может уже и взлететь на воздух.
Ох, как Зое хотелось, чтобы легковая дожала! Может быть, в ней едет как раз тот мерзавец, который вчера в Ястребове расстрелял рабочего? Вот машина сбавила ход, задрав нос, взошла на мост с противоположного конца от мины... "Раз, два, три!" - и мгновенно взметнулся вверх черный султан взрыва, пронизанный ядовитым, ослепительным пламенем.

     Машины около Строганки тоже не ушли от расплаты. Зою поразила беспечность немцев: они даже не выставили возле машин сторожевого охранения - здесь у них не было ни одного человека.
        Все они грелись около огромного костра, разложенного в стороне от дороги, подальше от сена, в то время как согнанные сюда колхозники валили деревья и восстанавливали мост. Еще издали Зоя и Клубков услыхали вязкое тяпанье топоров по сырому дереву.

     Костер ослеплял немцев, и Зое не стоило никакого труда подойти к хвостовой машине. Она даже хотела бросить гранату в костер и удержала себя от этого только потому, что боялась, как бы осколки не задели кого-нибудь из колхозников.
Зоя подбросила бутылку вверх с таким расчетом, чтобы она разбилась на крыше кабины водителя.
        Жидкость воспламенилась мгновенно и, стекая по стеклам, по дверцам кабины создавала впечатление накинутого на машину, разворачивающегося огненного плаща. Одновременно пламя от былинки к былинке рванулось вверх, и вот уже пылала вся машина со всем своим грузом, пушистым и легким, как облако.

      Вот уже занялась огнем вторая машина. Весь лес наполнился таким шипением и треском, будто горело масло на чудовищной по размерам сковородке. Зою обдало жаром и ослепило - она не догадалась вовремя заслониться рукой, зажмуриться или отвернуться.
Она бежала теперь в ту сторону, где ее ждал Клубков, но ничего перед собой не видела, и ей казалось, что все горит и на ней самой. Она споткнулась о корень сосны, упала и больно ударилась плечом о комель. На ее счастье, немцы тоже были от огромного пламени как слепые и не сразу ее увидели. Когда один начал стрелять из автомата, она уже была на ногах.
Среди многоголосого крика немцев одна из фраз была самая сейчас важная для Зои:
- Zieman, nicht schiessen! Wir schnappen schon das Madchen ohne Schiesserei! (*Зиман, не стреляй, мы девчонку схватим живую!)

Зоя оглянулась. Немец ее настигал. На фоне пламени лица его нельзя было разобрать, выделялась черным силуэтом одна только фигура. Зоя выхватила из-за пазухи наган.
    Но в это время прикрывавший ее Клубков выступил на шаг из-за широкой сосны и застрелял немца в упор. Потом он хотел было сорвать со своего пояса гранату, но она не давалась ему, что-то у него зацепилось, заело. Тогда он с неожиданной для его обычного равнодушия и вялости легкостью стряхнул, сбросил со своих ног вместе с портянками огромные валенки и, подхватив каждый из них под мышку, что есть духу, босой, кинулся в глубину леса, стараясь не потерять из виду мелькавшую среди кустов можжевельника спину Зои.
Они были уже не меньше как в километре от немцев, когда на передней машине начали один за другим рваться ящики с патронами.
.....

На другой день перед всем отрядом неожиданно возникла такая задача, о возможности которой никто и не подозревал.
Рано утром, когда даже еще не закипела вода, а только лишь растаял набитый в котелок снег, совсем недалеко от той ложбинки, куда Барде привел Зою и Клубкова и где заканчивал сейчас свою ночевку весь отряд, раздался гулкий винтовочный выстрел.
Все вскочили на ноги, кроме больных - Мустафы и ремесленника.
- Космодемьянская, за мной! - тихо скомандовал Борис. - Иди за мной след в слад, остальным всем ждать нас на месте. Костер загасить. Только не кидайте в него снег, а то зашипит и будет больше дыма.
Борис продрался сквозь молодой густой ельник, Зоя - за ним. Они прошли каких-нибудь шагов пятьдесят, не больше. Крайнов поднял руку и остановился. Отсюда уже видна была небольшая луговина на берегу ручья, русло которого легко угадывалось по сухим редким камышинкам, поднимавшим свои светло-коричневые метелки над зарослями лозняка. Там, внизу, лежал, раскинув руки, красноармеец. Вокруг его непокрытой головы, как нимб на иконе, окрасило снег большое пятно крови и струился едва заметный на бок, - значит, продолжала еще вытекать свежая кровь.
Было похоже на то, что здесь расстреляли человека. Оказалось совершенно не то.
Тот, кто лежал сейчас на снегу, выводил из окружения группу советских бойцов. Многие из них были ранены или уже поморожены и все страдали от голода. Мелкие лужицы промерзли до дна, покрылись льдом и ручьи, замерзла вода в колеях осенних дорог.
     Спичек ни у кого уже не было, - жажду в большинстве случаев утоляли тем, что сосали снег. Большинство из них хрипело, кашляло и тряслось от озноба - все они были больны. Каждый день по нескольку человек отставало: падали, замерзали или в полубреду шли в какую-нибудь деревню и там их добивали немцы.
       После каждой ночевки обязательно уже кто-нибудь не поднимался с земли. Чаще всего такие находились во власти гибельной галлюцинации: им начинало казаться, что наконец-то они добрались до родного дома и уже забрались на теплую печку, что сейчас их позовут к столу, на котором дымится миска с горячими щами и с кусками мяса, покрытого янтарным жиром.
        Когда товарищи пытались разбудить их и поднять с земли, они начинали рыдать и умоляли не трогать их, ведь они только что пригрелись на печке... Ни у кого не хватало сил поднять их, убедить в том, что они бредят, и несчастные оставались на веки веков на этом последнем ночлеге.

       Постепенно все окруженцы теряли веру в то, что еще можно когда-нибудь дойти до рубежа и пробраться в расположение частей Красной Армии. Единственный человек, кто еще сохранял среди них мужество и имел силы нести винтовку, - их вожак - лежал сейчас на снегу с простреленной головой.
     Он хотел напоить своих измученных спутников, раздобыть для них воду из ручья; для этого он ухватил обеими руками винтовку за ствол и ухнул, ударив прикладом в лед отвесно, как ломом. Произошел выстрел: пуля вошла ему в горло ,и вылетела, разорвав затылок.
Когда Борис .Крайнов, шурша о хвою шинелью, раздвинул ветки ельника и вышел на луговину, окруженцы шарахнулись от него, словно это он только что убил их вожака. Но они были так обессилены, что большинство из них тут же попадало. Успокоило их немного только то, что сладом за Борисом вышла из ельника 3оя - девушка.

    Встал вопрос: как помочь этим двенадцати товарищам, советским бойцам, попавшим в такую беду? Без вожака они обречены на гибель.
Ответ мог быть только один: дать им провожатого. Зоя должна перевести их через рубеж. Так или иначе, но ведь и своих двух тоже совершенно необходимо отвести в Кунцево: у Мустафы температура сорок и одна десятая, и нет никакого сомнения, что у ремесленника началась газовая гангрена. Зоя мерзнет в сапогах, если морозы усилятся, она тоже никуда не будет годиться.

     Этот вопрос Борис решил сразу - для него мог быть только один ответ. Но как накормить двенадцать человек? Ведь в таком состоянии, в каком они сейчас сидят или лежат на снегу, они не пройдут и пяти километров. А вещевые мешки в отряде Бориса уже сильно отощали.
- Тогда выход только один,- сказал Борис,- сейчас мы их напоим чаем, дадим по сухарю, и ты, Космодемьянская, поведешь их через рубеж. Все равно надо проводить Мустафу и ремесленника. Заодно проводишь и этих товарищей. Кто выдержит из них - тот выдержит, другого выхода у нас нет. Больше людей дать в провожатые я не могу.

    Основное задание ведь нами еще не выполнено.
- Ну, кто из нас поведет их, это мы еще посмотрим,-сказала Зоя,- а главная наша задача сейчас всех накормить! Ты должен, Борис, нас, девушек, отправить по деревням за продовольствием. Это вполне совместимо с разведкой.
Борис запротестовал:
- У нас своя задача. Мы не можем рисковать. Приказ Прогиса должен быть выполнен во что бы то ни стало!
- Выполним!-сказала Зоя. - Надо все успеть сделать. Нельзя допустить, чтобы эти люди погибли.
    Когда они отдохнут в Кунцево и придут в себя, может быть, каждый из этих красноармейцев сделает для победы больше, чем мы с тобой. Если очень сильно захотеть, можно все успеть сделать! Петрищево теперь уже у нас под боком, а все говорит, что штаб сто девяносто седьмой дивизии находится там: и провода, и машины, и большое хождение.

     Сам того не замечая, Борис привык все чаще и чаще прислушиваться к голосу Зои, после того как заболел его заместитель, Мустафа.
- Хорошо! - как будто согласился он.
   - Допустим, в Петрищеве, на это действительно похоже, но ведь надо еще разведать: где там стоят часовые, сколько их, и когда происходит смена, и в каком именно доме расположен штаб.
- Я сама пойду в Петрищево и все узнаю, а заодно достану что-нибудь съестное.
"Да, так я тебя и пустил в Петрищево, - подумал Борис. - Так я тебя и пустил туда в твоих кирзовых сапогах воинского образца и с твоими глазами, в которых за двадцать метров каждый немец увидит ненависть".
- Ты, Космодемьянская, - оказал он, - пойдешь в Кунцево, а в Петрищево я пошлю Клаву Милорадову.
     Клаве стоит только повязаться платочком, растрепать, спустить на лоб волосы, и никто ее не отличит от колхозницы.
Однако сегодня он запретил кому бы то ни было заходить в Петрищево. В Петрищеве не должно быть никакого риска, там надо действовать только наверняка.
...
Клаву Милорадову вместе с Ольховской Борис Крайнов направил в Недетково, а Зое и Вере Волошиной разрешил идти в Грибцово Они должны были произвести разведку и достать продовольствие.

          Девушки решили действовать открыто - так меньше вызовешь подозрений. Не таясь и не озираясь, Вера и Зоя вышли из леса на шоссе, на котором происходило большое движение, между Дороховом и Вереей.
      То и дело девушек обгоняли грузовые машины, часто попадались и машины, идущие навстречу. Один из водителей - немец - притормозил трехтонку, открыл дверцу и запустил в девушек огрызком яблока. Вера едва успела увернуться.
- Черт паршивый! - крикнула она и засмеялась. Она быстро схватила на обочине смерзшийся комок снега и что есть силы запустила им в немца.
Но он вовремя захлопнул дверцу и газанул, снежок разлетелся в пыль, ударившись о стекло.
Минут через двадцать навстречу прошла небольшая группа солдат, они шли вольным строем. После еще долго стоял в воздухе чужой, непривычный запах табака.
Взглянув на Зою, Вера оказала:
- Зойка, возьми себя в руки! У тебя такой вид, точно ты спрятала за пазухой нож и сегодня ночью будешь их резать. Давай вспомним что-нибудь хорошее, давай посмеемся!
- Ох, как я их ненавижу! - сказала Зоя. - Как я их ненавижу! Как же еще можно смеяться? Ведь это же наша земля, наша родина!

В Грибцове, едва они миновали несколько дворов, с противоположной стороны улицы, сбежав с крыльца прямо наперерез, точно для того чтобы их перехватить, бросился молодой немец. Но оказалось, что он направлялся по какому-то своему делу, бежал и кричал: "Алло, Мюллер, Мюллер, иди сюда! Ты приготовил ведомость господину лейтенанту?"
- До чего же красив подлец!- сказала Вера. Они обе были непритворно поражены.
    Ведь они все больше и больше не навидили фашистов. При упоминании о враге у них теперь уже по привычке возникало представление, как о чем-то отвратительном, наглом, отталкивающем. А тут вдруг выбежал на снежную улицу юноша с золотистыми вьющимися волосами, ласково шевелящимися на бегу, с глазами цвета полевого василька и с чистым, высоким лбом.
   Когда он кричал, обнажились красивые яркие зубы. Пробегая мимо девушек, немец пристально посмотрел на их ноги. Он даже оглянулся два раза, продолжая бежать уже боком, опять посмотрел на их ноги. Вера упрекнула Зою:
- Говорили тебе, не надо идти в сапогах. Какая ты все-таки упрямая.
- Он на твои валенки смотрел, а не на мои сапоги, -ответила Зоя.
Всю эту сцену видела пожилая колхозница, одетая в короткий черный тулупчик. Свежая солома торчала из задков ее разбитых валенок, должно быть, заткнула, чтобы не продувало. Она несла куда-то большущую сковородку. Лицо у нее было доброе, мягкое. Колхозница хотела было пройти мимо, но замедлила шаг и без стеснения принялась пристально всматриваться в лица Зои и Веры, словно они кого-то ей напоминали и она старалась вспомнить, где могла с ними встречаться. Она сразу поняла, что девушки дальние и находиться долго на улице им опасно.
- Должно быть, пить хотите? - спросила она.
- Да, бабушка, - сказала Зоя, - пить хотим и есть хотим.
- Ступайте за мной, я вас напою!
По дороге к дому она еще задала вопрос:
- Вы чьи же будете?
- Чьи будем - не знаю, бабушка, - ответила Вера, - а в настоящее время - дальние.
- Кто же ваши родители?
- Нет у нас больше родителей! - продолжала отвечать Вера. - Нашу деревню разбомбили немцы.
- Куда же вы идете?
- В Верею.
Колхозница остановилась, еще раз осмотрела обеих девушек с ног до головы, пощупала почему-то материю на коричневом дешевом пальто Зои и сказала:
- Врете вы все! Зачем вам обманывать старуху?
Она пошла дальше. Зоя и Вера замялись было на одном месте, но колхозница, больше не оглядываясь, рукой поманила их за собой. Когда они поравнялись с нею и пошли одна оправа от нее, другая слева, она стала дергать носом, шмыгать, потом провела ладонью по глазам и сказала:
- Вот так-то и сынок .мой Вася где-то бродит... Кто-то его накормит там либо нет...
Прошли молча еще несколько шагов, колхозница спросила еще тише:
- Правду ли, нет ли - немцы врут, будто уже взяли Москву.
- Не знаю, бабушка,-оказала Вера, - мы сами ничего не знаем. Нам бы только чего-нибудь покушать -и на дорогу взять. Не продадите ли нам картошечки, если можно - яичек, а нет - и за кусочек хлеба скажем спасибо.
- Никогда немцы не возьмут Москву!-сказала Зоя и даже притопнула ногой. - Слышите, запомните это и соседям своим скажите: народ не отдаст свою Москву! Запомните это и соседям своим окажите тоже: Москва как стояла, так и стоит на своем месте!
- Ну, тише, тише, сероглазая! - прикрикнула на нее колхозница. - Соображай, где ты находишься!

   Она привела девушек в хороший бревенчатый рубленый дом дачного типа, с синими наличниками на окнах, с застекленной террасой, каких много у нас в Подмосковье. Уже в сенях, пока ее гости обтирали ноги, стал слышен хохот и гвалт в избе, доносившийся сквозь обитую клеенкой по войлоку дверь.
     Едва колхозница ее открыла, как в нос шибануло смолистым смрадом горящих перьев и тем противным запахом табака, с которым девушки познакомились еще на шоссе.
     Двое немцев обсмаливали на загнетке курицу. Один из них поворачивал ее над огнем, а другой помогал ему, подсовывал под курицу туго скрученный жгут соломы, по мере того как он сгорал. Из-за дыма ничего не было видно, но по количеству разнокалиберных голосов и по гаму чувствовалось, что немцев набилось в комнату до отказа.
- Черти! - сказала колхозница. - Когда же вы только успели, сколько же здесь вас?
Немцы, заметив, что сладом за старушкой входят девушки, радостно закричали:
- Марушка, Марушка! Гут, гут!
- Кушает Марушка!
- Марушка сидит, Марушка кушает! Сидевшие на лавке посторонились, освободили место рядом с собой. Старушка успела сказать девушкам, ободрила их:
- Не бойтесь, садитесь, только ноги прячьте подальше под стол.
Рыжий бойкий солдат с медным отливом кожи на лице от необыкновенного урожая на нем веснушек налил каждой из девушек по стакану молока, пододвинул миску с хлебом и тарелку с мясом, нарезанным крупными кусками.
- Кушает Марушка! - угощал он под одобрительный смех остальных солдат. - Марушка пивает млеко! Марушка айнваниг сольдат благодаряет!
Вера первая, а за нею Зоя выпили по стакану молока и принялись за мясо. Рыжий солдат все время подсовывал им то хлеба, то мяса, подзадоривая их:
- Гут Марушка! Молодой Марушка!
В комнате стоял такой непроглядный смрад и все так галдели, что ни Вера, ни Зоя не заметили, как вошел красивый юноша, тот самый немец, который перебежал им в начале деревни дорогу. Он как будто бы дружелюбно похлопал Веру по плечу и заставил ее подняться из-за стола.

    В комнате стало тихо. Вера не понимала, что от нее хотят. Тогда этот красавец похлопал ладонью по светло-серым голенищам Вериных валенок, новеньких, всего только несколько дней тому назад выданных в Кунцеве со склада, и тут же бросил ей под ноги другие валенки -на замену, которые он принес с собой: старые, черные с кожаными заплатками.
Появление этого молодчика не понравилось остальным солдатам. Как только они сообразили, за чем он сюда пришел, они с криками принялись его выгонять:
- Пошел к черту!
- Это наши теплые сапоги! - Нашел место, где охотиться за теплой обувью!
- Гоните его в шею!
- Это наша Марушка! Гут Марушка!
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но в это время на пороге появился еще один немец, и как только он что-то крикнул, в комнате среди солдат поднялась паника. Комната быстро опустела. Через брошенную солдатами настежь дверь начало быстро вытягивать смрад, наружу и дохнуло таким чистым воздухом, что Вере и Зое захотелось вобрать его полной грудью.

       Воспользовавшись неожиданной, непонятной заминкой, Вера шепнула Зое: "Бери" - и, быстро расстегнув пальто, принялась рассовывать по .карманам надетых на нее ватных штанов куски мяса и ломти хлеба.
      Зоя тоже начала было расстегиваться, но в это время их окликнула хозяйка. Она подняла возле печки за железное кольцо крышку люка, ведущего в подполье.
      Девушки сразу все поняли и одна за другой скрылись там в кромешной тьме, наполненной запахами затхлой прели и сырой земли. Хозяйка напутствовала их сердитым шипением с присвистом беззубого рта: -
Чтоб духа вашего не было слышно! Сидите, пока я вас не выпущу. - Чувствовалось, что и она напугана смертельно.

       В первую минуту в подполье абсолютно ничего не было видно.
       Постепенно обозначились тусклым светом щели между досками пола. К чему все это приведет - угадать было невозможно, но пока что, как это ни странно, после того невероятного напряжения, которое испытывала Зоя, находясь среди дикой оравы врагов там, наверху, здесь, в подвале, на нее вдруг, может быть впервые за все время ее партизанства, снизошло чувство покоя и безопасности.
    И, несмотря на сырость, здесь было все-таки тепло, а ведь она так назяблась в лесу, особенно во время ночевок, так ознобилась...
Над головой немцы что-то передвигали, топали ногами; из щелей, отваливаясь, падали комочки засохшей грязи, сыпался какой-то мелкий мусор. Но там больше не было бестолковой беготни и гама.
      По разговору, происходившему там, наверху, Зоя догадывалась, что в доме появилась какая-то важная персона, и что эту персону наспех стараются получше накормить, и что она сейчас же куда-то отбывает, торопится.
     В смысле разведывательных данных разговор ничего собою не представлял. Чаще всего слышались слова: "Благодарю!", "Так точно!", "Не беспокойтесь!", "Благодарю!", "Не сомневайтесь!", "Не смею вас беспокоить!". Только один раз в разговоре мелькнула дразнящая фраза: "Да, 332-й пехотный полк расквартирован в Петрищеве. Да, штаб 197-й дивизии - на прежнем месте".
"Вот оно что! - подумала Зоя. - Штаб дивизии по-прежнему в Петрищеве? Да мы в этом теперь уже и не сомневаемся. Нам бы только узнать, в каких именно домах!"

     Потянувшись, чтобы расправить начавшие затекать ноги, Зоя вдруг обнаружила, что они с Верой лежат на картошке, чего сгоряча они даже и не заметили. Теперь-то уж они нагрузились картошкой, сколько удалось. Нет, в карманы пальто - это слишком мало, придумали остроумней: набили себе, напихали картошку прямо в слишком просторные для них солдатские ватные штаны - почти до самого пояса.

      Запах сырой картошки, необмытой с нее земли и даже самое ощущение полновесной тяжести, когда возьмешь картофелину в ладонь, вызвали у Зои щемящие душу воспоминания о работе в совхозе "Заря" № 2 и тоску по товарищам. "Где теперь все они: Ярослав, Димочка, Петя, Лиза Пчельникава и ты где, Иринка?"

     безветрии, в тепле необычным обилием съеденной ими пищи... Во всяком случае, для Зои было полной неожиданностью, когда у нее над головой люк вдруг приподнялся и хозяйка довольно громким голосам ворчливо оказала:
- Погубите вы меня, не в легкий час я с вами свя- залась. Бегите!..
Только было выбрались девушки наверх и еще не привыкли к яркому после подполья свету, на крыльце снаружи опять затопали. На этот раз вошло только двое. Один из солдат на совершенно правильном русском языке начал грубо кричать на хозяйку:
- Где ты пропадаешь, старая ведьма? Топи баню! Да чтобы у меня скоро было: одна нога здесь, другая - там! Будем мыть своего борова, обер-лейтенанта Шульца.
- А где я тебе дров найду, сатана разнесчастная?- ответила хозяйка довольно невозмутимо, славно она не ругательства произносила, а всего лишь пожелала спокойной ночи.
- Что ты оказала? - переспросил ее солдат.
- А то и оказала! Цельными днями варите, жарите, шарите-скоро весь дом сожжете. Тебе это понятно, христопродавец?
- Ничего понимать не желаю, Пелагея Васильевна, а только и меня под пулю не подводи. Если баня к вечеру не будет готова - удавлю своими руками, на твоих же воротах тебя и повешу!
- Не грозись, не грозись, а то я возьму да испужаюсь. Вот лучше .поклонись моим племянницам, Катьке да Варьке, спасибо, что пришли навестить тетку. Катенька, Варюшка,-вдруг сменила она голос на ласковый, - возьмите под сараем вожжи и ступайте в лес на Старые делянки.
     Постойте, я вас провожу. Не надо вожжей - в предбаннике у маня хорошая веревочка припасенная, самый раз хворост вязать.
- Вот на этой хорошей веревочке, вы и будете все трое дрыгать ногами на воротах, если к вечеру баня не будет готова! - оказал солдат, уже выуживая пальцем какую-то пищу из оставленной на столе консервной банки и засовывая палец в рот.
В предбаннике старушка передала Зое узелок с десятком яиц и двумя увесистыми ломтями хлеба; столько же хлеба она дала Вере и сверх того кусок сала - граммов двести.
- Идите теперь с богом!- напутствовала она их.-Управлюсь и без вас. У меня на том краю деревни- племяш двенадцати годков. Он поможет, да и дровишки еще найдутся. Христос с вами! Ступайте! Вот так тропочкой, тропочкой и пойдете через самую чащу. Обождите в кустах темна, не суйтесь на шоссейку-сейчас у них езда самая безутешная: так и шныряют машина за машиной, так и шныряют. Ваше счастье, что лес подошел к самому моему огороду. Ступайте теперь с богом!
...
11
Теперь все были сыты и даже на дорогу кое-что осталось для тех, кто пойдет пробираться через рубеж, в Кунцево. Правда, Клаве Милорадовой и ее напарнице Ольховской ничего не удалось раздобыть - их самих чуть было не захватили немцы. Зато Борису Крайнову повезло: он принес конины.

Борис тоже выходил "на охоту". Сопровождать его добровольно вызвался один из двенадцати красноармейцев- танкист, который, после того как выпил горячей воды с куском сахара и съел размоченный в ней сухарь, оказался бодрее других своих спутников. Он же подсказал Борису, где можно подстрелить "дичь".
 Накануне они с вожаком проходили краем большого болота недалеко от Петрищева и видели там огромные стога сена, не меньше трех. Немцы вывозят сено к железной дороге. Но на машинах к болоту не подъедешь- от болота в лес немцы везут сено на лошадях и там уже переваливают его на грузовые машины и отправляют дальше, к железнодорожному полотну.

Борис, замаскировавшись в одном из стогов, перестрелял всех ездовых в обозе - четырех немцев - и, убив одну из лошадей, отрубил окорок. Мясо жарили над костерком, как шашлык, на березовых прутиках.

Теперь оставалось окончательно решить последний вопрос, оказавшийся таким трудным: кто же в конце концов поведет людей через рубеж?
    Не желая ронять своего авторитета на глазах у всех, если бы вдруг Зоя опять заупрямилась, Борис отозвал ее для последнего разговора в сторону, ушел с нею в гущу ельничка.
Зоя отказалась наотрез:
- Само собой разумеется, только не я! Слишком мало я еще сделала в тылу у врага.
Борис подумал: "А что, если я сейчас накричу на тебя, девчонка?" Но благоразумно сдержался, заставил себя успокоиться и после продолжительной паузы сказал сурово:

- Ты, Космодемьянская, доиграешься на моих нервах!
    Я сейчас всех построю в одну шеренгу, ты у меня станешь на коленки, и я тебя расстреляю перед строем за невыполнение приказа командира отряда.
- Хорошо, Борис, - оказала Зоя, стараясь не смотреть ему в глаза, чтоб ему не было так обидно отказываться от своих слов.
   - Давай условимся так: мы с тобой уничтожим штаб в Петрищеве и устроим большой пожар, который просит наша авиация. А после этого ты "поставишь меня на коленки". - Помолчав немного, для того чтобы смысл сказанного поглубже запал в душу Бориса, Зоя наконец посмотрела ему в глаза и, улыбнувшись, добавила: - Договорились?
- Ты понимаешь,- заговорил Борис тоном, в котором Зоя уже угадывала примирение, - мне некого послать, кроме тебя. Нельзя же дать погибнуть товарищам: Мустафа уже начинает бредить.
     Представь себе: он внезапно закричит или полезет на стенку? Погубит весь отряд. А ремесленнику, может быть, уже надо руку отсекать. А других двенадцать человек?
    Они без тебя не дойдут, собьются с дороги. Немцы перестреляют их, как зайцев.
    Кто же их поведет, кроме тебя? Милорадовой не могу доверить. Хорошая разведчица, верный товарищ, но одну ее не могу отпустить. Не могу же я остаться без Клубкова - он единственный у меня мужчина.
    Ты, может быть, думаешь, что я хочу избавиться от тебя, посылаю тебя спать на печку? Ты же сама должна понимать, что на рубеже, может быть, придется пробиваться с боем. Ведь теперь ты пойдешь без разведчиков из батальона.
Зоя ответила:
- Ты отсылаешь меня из-за сапог, ты жалеешь меня. Что тебе, Борис, надо? Я еще ни разу никому не жаловалась и не буду жаловаться. Если я мерзну-- это мое личное дело!
- Кого же мы пошлем? -еще раз спросил Борис и .неожиданно добавил, тоже стараясь не смотреть Зое в глаза:-Сегодня я объявлю, что назначаю тебя своим заместителем вместо Мустафы.
То, что Крайнов сказал "мы" и тут же назначил ее заместителем командира отряда, Зоя приняла без всякого удивления и без торжества, по-деловому, как нечто само собою разумеющееся. Она тут же подхватила это "мы":
- Мы пошлем Веру Волошину. Могучая девушка! Если понадобится, она пойдет даже в штыковую атаку. Отдай ей винтовку ихнего вожака.
- Вот поэтому Волошина и нужна мне в отряде, что она "могучая дивчина". А потом, и она может не захотеть уходить из отряда.
- А ты "поставь ее на коленки" и расстреляй перед строем,-сказала Зоя и рассмеялась.
Как говорится, "нашла коса на камень". Столкнулись две сильные воли: восемнадцатилетняя Зоя, которой суждено было уже через несколько дней погибнуть от руки фашистских палачей после истязаний и мучительных пыток, и Борис Крайнов, тоже всего лишь девятнадцатилетний парень, которому предстоял еще большой трехлетний боевой путь; он еще успеет закалиться и станет бесстрашным, многоопытным командиром партизанского отряда, обладающим способностью мгновенно принимать правильные решения, - а пока что это всего лишь девятнадцатилетний комсомолец, который в своих спутниках по отряду видит и чувствует прежде всего своих товарищей-комсомольцев, а потом уж подчиненных.
     И Борис Крайнов уступил. Зоя начинала ему нравиться все больше и больше как боевой товарищ. У него появилась уверенность, что, если Зоя останется здесь, в отряде, рядом с ним, они выполнят любое задание.
Вера Волошина заплакала, когда Борис объявил, что назначает ее старшей над всей группой, которую надо перевести через рубеж. Заплакала, но подчинилась. Уходя, она обняла Зою, поцеловала и сказала:
- Прощай! Ты стала для меня как родная сестра. Береги себя, не играй с огнем. Почему-то я боюсь за тебя!

Не хотел уходить из отряда и ремесленник Смирнов, уже весь горевший в лихорадке озноба, с воспаленными, как бы ничего, кроме своей исступленной цели, не видящими глазами. Он попросил Бориса отойти с ним в сторону и, цепляясь за последнюю возможность, стал просить его:

- Милорадова клянется, что штаб в Петрищеве. Пошли меня туда. Разреши, я пойду прямо днем. Так будет лучше всего! Я скажу немцам, что имею чрезвычайно важное сообщение. Они поведут меня в штаб. Я выхвачу из-за пазухи бутылку и все сожгу. Все равно у меня заражение уже в самой крови, ты же знаешь, что я уже погибший. Так дай же мне возможность умереть с пользой для Родины!
- Ты уже бредишь! -сказал ему Борис. - У тебя температура. Пускай наши девчонки психуют, а тебе, Смирнов, это не подходит. Не падай духом! В госпитале в Москве тебя вылечат. Вот увидишь, мы с тобой закопаем в землю еще не один десяток немцев! Только не падай духом, и все будет хорошо.

                В Петрищеве

"В одном только Борис не уступил Зое: не позволил ей прежде времени входить в Петрищево, в самую деревню. Она должна была вести наблюдение лишь с берега Тарусы, заросшей ивняком и камышами, проложившей себе русло по самому краю деревни. Маскировка здесь была отличная. А Клаве Борис приказал пройти насквозь по самому Петрищеву.
     Ей без всякого труда удавалась роль простушки, это было ее естественное состояние.
    Зоя еще ни разу не ходила в разведку с Клавой.
      Последнее время они виделись только ночью, у костра, или же в мглистых сумерках раннего утра. А сегодня солнце слепило до рези в глазах; оно исполосовало синими тенями сверкающий снег, старательно оттушевало каждую впадинку и бугорок и всю путаную лесную чащу прорисовало с поразительной четкостью, сделав видимой каждую почку, уснувшую до весны, каждую, будто навощенную, иголочку хвои и чешуйку на длинных лиловых шишках елей.
     При таком ярком свете стало особенно заметно, как исхудала за последние дни Клава. Но это было ей, что называется, "к лицу": ярче поблескивали озорные, истосковавшиеся по безмятежному веселью глаза.
      Она по-прежнему тяжело переживала запрет на песню в своем родимом лесу. Когда она бодрствовала, она совершенно не могла обойтись без того, чтобы не шевелить языком или губами, и беззвучно вышептывала из себя песню тем способом, который она называла "наизусть".
      Вот и сейчас, пробираясь лесом вместе с Зоей к Петрищеву, она тоже перебирала песни "в уме", "наизусть". Услышав в ее едва уловимом шипении, в такт их шагам, мотив "По долинам и по взгорьям", Зоя присоединилась к ней.         
       Но от напряженного шепота, с непривычки, у нее скоро запершило в горле, она закашлялась; они обе рассмеялись, и вскоре это дело пришлось прекратить, так как уже потянуло печным духом со стороны Петрищева. Теперь предстояло им напрячь всю силу своего внимания, так как выяснилось со всей очевидностью, что именно эта деревня становится заветной целью всего их похода.
        Невдалеке раздались хряские удары одинокого топора по сухому хворосту. Клава и Зоя остановились, прислушались. В районе Вереи методично, старательно работала тяжелая артиллерия; в направлении Дорохова тоже было достаточно шумно, - помимо звуков от разрывающихся снарядов и орудийных выстрелов, оттуда доносились заливистые голоса станковых пулеметов, стрелявших длинными очередями.
- А у нас тишина местного назначения, - прошептала Клава.
Рядом, казалось, стоит только протянуть руку, и достанешь - по стволу клена ерзал толчками вверх и вниз светло-серенький поползень; скособочив головку, он косил черную бусинку глаза и что-то там выковыривал своим острым шильцем в трещине ствола.
Опять напомнил о себе чей-то топор.
- Немцы так скучно дрова не рубят, - сказала Клава. - Это местный житель. Попробую с ним по- знакомиться.

В этом месте они разошлись. Зоя взяла чуть правее и продолжала приближаться к Петрищеву по целине вдоль Тарусы, выбирая места, где ивняк стоит погуще, а Клава вышла на дорогу и придала своему лицу "колхозное выражение".

Вскоре она наткнулась на небольшие саночки, оставленные кем-то на самой дороге, а невдалеке от них она увидела и хозяина топора - мальчонку лет двенадцати, которого мать послала за сушняком. Клава прошла мимо него как ни в чем не бывало, но на опушке, когда стала уже видна широкая улица Петрищева, остановилась. Вдохновение разведчика подсказало ей, что с мальчиком войти в деревню будет легче.

Вот он нагрузил свои саночки, поднатужился, еле сдвинул с места, потом они заскользили легче. Около Клавы он остановился. Низкорослый смышленыш со вздернутым носиком, раскрасневшимся сейчас, как морковка. На голове большая, должно быть старшего брата, ушанка, надетая боком, так что если опустить уши, то закроет глаза и рот. Мальчик скособочил, как та птичка, ерзавшая по стволу, голову, хитро, многозначаще повел черненьким глазом и окликнул Клаву:
- Тетенька, что ты смотришь?
Клава вышла по снегу на укатанную дорогу, обила, стукнув пяткой о пятку, валенки и сказала:
- Ушла из своей деревни. У нас немцы обижают девушек, угоняют на работу в Германию. А у вас есть немцы?
- В каждой избе!
Помолчали. Клава спросила:
- Что ж ты остановился?
Еще помолчали. Мальчик улыбнулся, потом натянул было веревку, чтобы стронуть санки, но полозья успели примерзнуть, и санки его не послушались. Тогда он сел на хворост и спросил Клаву:
- Что ты молчишь? Все равно я все знаю.
- Что ты знаешь?
- Ты - партизанка! Это вы сожгли машины с сеном?
- А ты кто? - спросила Клава.
- Я пионер! Не бойся. Я все знаю - честное пионерское! Я знаю, где стоят посты, когда они сменяются-все знаю.
      У моей бабушки стоит ихний штаб. Вчера здесь генерал был, честное пионерское.
     А еще у нас есть Женька-переводчик, сволочь, говорит по-русски, как мы с тобой.
     А у тети Клаши еще какой-то штаб - шесть машинок и- днем и ночью выстукивают. Вчера около елки фашисты старика расстреляли, карту у него нашли; говорят, учитель географии из Молоденова, по ту сторону железной дороги. И сейчас еще лежит. Хочешь посмотреть?
- Что ты?! Я уже досыта насмотрелась на ихнюю работу. Ты лучше скажи: поперек деревни большое здание в самом конце улицу запирает, это что такое?
- Школа.
- Учитесь?
- Сказала! Немцы пожгли парты. Там теперь ихние казармы. Загадили фашисты нашу школу!
Помолчали.
- Тетенька, ты не бойся! Тебе на Грибцово? Берись за веревочку, так всю деревню и пройдем, будто ты помогаешь мне. Ты, тетенька, маленькая, как я, на тебя никто не обратит внимания.
Мальчишка оказался на редкость смышленым.
Для отвода глаз он непрерывно что-нибудь рассказывал Клаве, пока они медленно тащили санки с хворостом вдоль Петрищева: о ребятах, о том, кто с кем дерется.
     В то же время он находил удобный момент, останавливался для передышки и, усевшись на хворост, незаметно показывал, где штаб (что и так, без его указки, было видно по густоте проводов).
- А вот еще какой-то штаб: здесь у них цельный день толкучка, то и дело машины подходят, какие-то мешки из серой холстины волокут - вроде почты.
Клава не торопясь, спокойно прошла всю деревню и потом залегла в молоденьком ельничке, недалеко от школы - теперешней немецкой казармы.

    Сюда, как было заранее условлено, пробралась к ней через Тарусу и Зоя. Так они здесь и лежали плечом к плечу, продолжая тщательно изучать обстановку.
Теперь Зое было совершенно ясно, почему немцы для расквартирования штаба из всех окрестных деревень выбрали именно Петрищево. А может быть, здесь и не один штаб, а несколько.
     В этой деревне много добротных просторных домов. Многие из них стоят под железной крышей.
     Для такой деревни пожар не страшен: дом от дома отступил далеко, хозяева расселились, не тесня друг друга; улица тоже на редкость широкая, правильнее было бы даже назвать ее площадью, а не улицей - так далеко одна сторона ее построилась от другой.
     В случае пожара огонь не перекинется с одного порядка изб на другой -не достанет. Мальчик с хворостом сказал Клаве, что большая часть хозяев в Петрищеве портные; в каждой избе есть портной. Работали почти все они в Москве, а семьи жили здесь.

    Да, заставить все это запылать не так-то легко... А сколько соблазнительных точек! Вон к избе с желтыми резными наличниками прижался огромный черный фургон; слышно, как работает движок; протянута антенна. Эту избу надо сжечь тоже - не уйдет от огня и фургон! Но на другую сторону улицы огонь, конечно, не перекинется - ширина площади метров полтораста, нет, больше.
      С противоположной стороны от школы улицу запирают вытянувшиеся в ряд длинные строения конюшен и хозяйственных амбаров.
      Это запылает все подряд, только подожги хотя бы с краешка, а там пойдет... Около конюшен Зоя насчитала сорок шесть саней с широкими полками-платформами.
       Тут же, возле кузницы, перековывали четырех огромных бельгийских тяжеловозов. Помимо обоза в конюшнях размещена, по-видимому, и какая-то кавалерийская часть: под на весом вдоль бревенчатой стены, на жердях, разложены седла - несколько десятков седел...

        Часа три лежали Зоя и Клава в ельнике, осваивались с обстановкой, изучали немецкие порядки, запоминали, где стоят часовые, просматривали подходы.
       Сильно озябли. Зоя боялась отморозить ноги - на правой ноге уже начал деревенеть большой палец, надо было пробежаться, согреться.
       Да и хватит лежать- все уже ясно: прежде всего надо сжечь три подряд штабные избы, недалеко от конюшен, потом надо выкурить на мороз немцев из школы, которую они запакостили. Больше всего должны дать пламени, конечно, конюшни с сеновалами и со всеми амбарами. Вот их и надо оставить на ночь с 29-го на 30-е!
       Борис Крайнов не ограничился одними только сведениями, которые раздобыли Клава и Зоя, хотя их работой он остался очень доволен. Под вечер он сам пошел и залег в том же самом ельнике за школой, чтобы все проверить и уточнить.
        С собой он захватил и Клубкова, который, по мысли Бориса, должен был сыграть одну из главных ролей в предстоящей операции по уничтожению штаба и нанесению наибольшего ущерба живой силе немцев, расположившихся в Петрищеве.
         Борис решил действовать так: невозможно одновременно поджечь в одну ночь три штабных дома, далеко стоящие один от другого, и казарму, и конюшни-у отряда не хватит людей. Надо же ведь, чтобы еще один товарищ прикрывал другого, страховал бы. Поэтому для маяка (в ночь на тридцатое) Борис решил оставить конюшни с их сеновалами и примыкающие в одну с ними линию амбары, а штабные дома и казарму сжечь двумя сутками раньше, в ночь на двадцать восьмое.
           Клубков будет уничтожать казарму, - от ельника ему надо будет проползти всего только метров пятьдесят, - а Зое достанутся штабные дома.
        Там хоть расстояние от Тарусы и значительно больше, чем у Клубкова, но ведь Зоя в сапогах, снег еще не глубокий, и, в случае чего, ей будет легче бежать по сугробам открытым местом, чем кому-либо другому в валенках.
       Клаву Милорадову и Ольховскую он пошлет на дорогу между Петрищевом и Грибцовом. Они должны будут предупредить, если со стороны Грибцова появится какая-нибудь помеха, а главная их задача в этом случае - отвлечь на себя внимание.
     Борис возвратился из разведки очень довольный. Теперь он был совершенно уверен, что задание Прогиса будет выполнено и тридцатого он поведет свои отряд обратно в Кунцево.


13
Зоя и Клава обменялись наганами. Клава пожаловалась, что у нее неудачный наган: бьет не плохо
   Прошлой ночью, когда за ней и Ольховской гнались немцы и пришлось отстреливаться, она чуть было не попала к ним в руки из-за того, что не могла быстро перезаряжать наган.
- Давай обменяемся, - предложила Зоя, - мой наган очень легко возвращает гильзы из барабана.
- А как же ты сама будешь? - спросила Клава.
- Тебе нужнее. Твоя задача как раз в том и будет заключаться, чтобы в случае чего отвлечь на себя внимание, а значит, и стрелять. Между Петрищевом и Грибцовом большое хождение и мотоциклистов много. Кроме того, у меня остались еще две гранаты, а у тебя ни одной.
И Зоя отдала наган Клаве, пожалела ее, а Клава в обмен протянула ей свой наган.
Зоя, Зоя, что ж ты наделала?!
Если бы в эту минуту около тебя был Ярослав, или Петя Симонов, или Димочка, или же Пчельникова Лиза, может быть, они и не позволили бы тебе это сделать. Да и Борис, вероятно, не позволил бы.
Пожалела Зоя в эту ночь и еще одного человека - Клубкова. Перед тем как выйти с ней на последнее задание, он не постеснялся напомнить Зое:
- Ты мне должна кусок сахара за убитого немца!
Зое опять стало противно от такого сопоставления.
Но она опять вспомнила брата Шуру и еще раз пожалела Клубкова: она отдала ему несколько кусков (себе оставила только два), кроме того, она дала ему несколько галет и две большие картофелины, испеченные в золе костра. "Завтра я опять где-нибудь достану - теперь я знаю, как это делается, - подумала она. - Пускай Клубков подкрепляется, может быть, в самом деле это ему необходимо, чтобы уничтожить казарму и в ней как можно больше фашистов. Ведь меня будет прикрывать Борис, а Клубкову придется действовать одному".

Шел третий час ночи.
У немцев через двадцать пять минут должны были сменяться караулы.
   Часовые мерзли и с нетерпением ждали смены; некоторые из них даже подремывали.
Падал тихий снежок, редкий, неторопливый. Видимость была плохая -очень хорошо для начала. Через десять минут после того, как Борис и Зоя залегли на берегу Тарусы среди ивняка и камышей, их уже нельзя было заметить даже в десяти шагах - припорошило, разрисовало снежком под одну масть с окружающей местностью.
      Борис не опускал глаз со светящегося циферблата часов. Через пять минут Клубков должен поджечь казарму. Деревню надо зажечь с двух концов одновременно.
       Сколько надо Зое, чтобы дойти от берега до первой штабной избы?
        Четыре минуты? Сердце у Бориса начинало колотиться все громче и громче; у него у самого разгоралось в груди что-то до того жаркое, что вот-вот снег под ним поплывет. Остается одна минута. Он протянул руку, дотронулся до плеча Зои и слегка толкнул ее, как было условлено.

       Зоя не раздумывала ни одного мгновения - она пружинисто оттолкнулась от снежной земли и поднялась, придерживая руками холщовую сумку, чтоб в ней не разбились бутылки, а то еще сожжешь самое себя... Зоя шла удивительно легко, снег лежал еще совсем не глубокий и нисколько не мешал идти в сапогах по целине: толщина его была как раз такая, чтобы лишь смягчить, заглушить звук шагов.
     Нет, он не мешал Зое. Она шла вперед, к чему-то жуткому, неведомому, и сама поражалась своему состоянию: ей было не только ни трудно и не страшно идти, а наоборот; и не тяжесть она ощущала в своем существе и не груз какой-нибудь, а такую подмывающую, радостную легкость, словно, оттолкнись она посильнее ногой от земли, она тут же полетит по воздуху...

    Четкость в движениях, слаженность и какая-то небывалая зоркость, и все тело удивительно послушно твоей воле. Все это, должно быть, оттого, что Зоя была готова решительно на все. Она себе сказала: "Погибну, но во что бы то ни стало выполню задание!", и, сказав это, она сразу же оказалась по ту сторону каких-либо сомнений; она была абсолютно уверена, что теперь-то ничто ей не помешает и что все удастся ей без особого труда.

     В самом деле, никто не заметил Зою и никто не помешал ей подойти сзади, от огорода, со стороны сарайчика, к тому дому, куда тянулось, как высмотрели они с Клавой еще днем, больше всего проводов.
      В двух шагах от него, через окно, должно быть выходящее из кухни, Зоя заметила, что в глубине дома брезжит слабый свет.
     Кто-то из дежурных громко разговаривал там по телефону, а другой, потише, подсказывал ему: "Ты скажи: две тонны!" И громкий голос почти кричал: "Две тонны!", а другой снова подсказывал ему тихо: "В квадрате Е 35 - Б 41!" И громкий покорно повторял: "В квадрате Е 35 - Б 41!"

     Зоя зажала в зубах кончик своей толстой варежки, стащила ее и обнаженной рукой вынула из сумки, висевшей у нее на холщовой тесьме через плечо, бутылку, до того студеную на морозе, что ладонь едва терпела прикосновение стекла.

    Зоя не бросила бутылку, - для верности она, будто ступкой, продавила донышком бутылки тонкое, хрупкое стекло в окне и, сунув туда руку поглубже, разжала пальцы- бутылка выскользнула на пол и разбилась с легким хрустом.
      Зоя отскочила от стены дома и тотчас же зажмурила глаза, помня как ее ослепило, когда она поджигала машины с сеном.
      Но все же она успела заметить, как на снегу мгновенно отпечатался оранжевый квадрат окна вместе с переплетам рамы.
    Чтобы от яркого света не потерять зрячести, Зоя не стала оглядываться, она и так была убеждена теперь по каким-то едва уловимым мельканиям бликов вокруг нее на снегу, что все идет отлично - избу изнутри охватило пламя. Теперь она бежала уже к следующей избе.

      Минуты через две раздался дикий вопль. Трудно было вообразить, что так может кричать человек. На крыльцо первой избы, на улицу, выскочил немец, весь объятый пламенем, он плашмя упал на землю и принялся, как безумный, кататься но снегу, пытаясь загасить горевшую на нем одежду. Это зрелище на какой-то срок отвлекло внимание часовых, которые подумали, что в штабе произошел несчастный случай.

     Услыхав предсмертный вопль фашиста, Борис привстал на одно колено в своей засаде и щелкнул затвором, поставив на боевой взвод.
      Он увидел, как возле следующей избы ослепительной, магниево-белой звездочкой разгорался термитный шарик.
       Очевидно, Зоя берегла бутылку для третьей избы, к стене которой пристроился впритирку фургон с радиостанцией.

      Ну наконец-то немцы очнулись: поднялась суматоха, зататакали, залязгали зубами автоматы, немцы кричали и на этой стороне улицы и в другом конце, через площадь.
       А в это время всеми окнами зловеще засветилась изнутри и третья изба - последняя на эту ночь цель Зои. Молодец Зойка!
      Ведь буквально выполнила все задание - минута в минуту.
Убедившись таким образом, что Зоя всю свою работу закончила, Борис поднялся во весь рост. Кто теперь станет обращать внимание на него? Он ждал с нетерпением: когда же наконец вспыхнет пламя и у Клубкова, в казарме?

      На огородах мелькнула тень - это бежала Зоя, она возвращалась к Тарусе. Третья изба сразу же начала разгораться почему-то ярче, чем другие, и при свете огня, уже взбиравшегося по ее дранковой крыше, Борис увидел, как несколько немцев погнались за убегающей Зоей.
- Врешь, не догонишь!-крикнул Борис намеренно громко, чтобы отвлечь внимание немцев на себя и дать Зое возможность оторваться от них.

 Одновременно он вскинул винтовку и выстрелил в переднего немца, в темноте не видя даже мушки.
     Немец свалился-нет, кажется, просто залег, чтобы отстреливаться. Из дула его автомата начало, дергаясь, вырываться толчками голубое пламя, и возле ног Бориса задымилась снежная пыль, взбитая пулями.

      Борис расстрелял всю обойму и только тогда повернулся и, пригнувшись, побежал прочь от Петрищева, к замерзшей Тарусе, вставляя на бегу новую обойму и выдавливая из нее патроны в магазинную коробку винтовки.

14
Но казарма так и не загорелась... От подожженных Зоей домов пламя поднялось уже так высоко, что Борис видел на противоположном, подрумяненном заревом крутом бережку Тарусы четкую тень от каждой камышинки, от каждой веточки лозы; а когда он начал выкарабкиваться на берег, то вместе с ним поползла вверх и его собственная тень.

Здесь он еще раз оглянулся. Нет, там, где казарма, - темным-темно.
- Что же ему, рохле, растяпе, мешает?- произнес Борис вслух, больше не опасаясь погони и убежденный в том, что Зоя теперь уже далеко от немцев. Чего же он еще ждет, почему тянет?

Клубков бросил свою бутылку почти одновременно с Зоей. Он слышал совершенно отчетливо не только, как разбилась она на полу, звеня осколками уже внутри самой казармы, но и уловил даже звук плеснувшейся жидкости, однако воспламенения почему-то не произошло.

Подойти к казарме Клубкову было гораздо легче, чем Зое добраться по открытому месту до штабных изб. В этом месте к бывшей школе в Петрищеве ближе всего подходит лес; кроме того, лет пять тому назад здесь по всей опушке произвели подсадку молодых сосенок.
     Среди этой поросли Клубков прополз совершенно спокойно, здесь он и залег у последних сосенок и стал наблюдать за поведением часовых. Открытого, голого пространства до бревенчатой стены казармы оставалось метров пятьдесят, не больше.
Часовой сильно замерз. Он опустил из-под каски подшлемник на уши и от этого слышал хуже, чем обычно. Немец был не крупный, и это ободрило Клубкова; он подумал о часовом: если бы пришлось схватиться с ним врукопашную, он бы этого немчуру одолел безусловно.

Видно было, что ноги у часового мерзнут здорово. Он не мог стоять долго на одном месте: потопает несколько раз сапогами, словно обминая, трамбуя снег около заднего крыльца, выходившего в сторону леса, потом, подскакивая, как бойцовый петух, прищелкнет каблуком о каблук и принимается быстро ходить вдоль стены, туда и обратно, от угла и до угла - греется... Иногда часовой и вовсе скрывался за углом здания и обходил всю казарму вокруг,-тогда он минуты три-четыре не появлялся на этой стороне.

Изучив эту манеру часового, Клубков выждал, когда он завернет за угол, быстро поднялся, подбежал вплотную к окну и бросил бутылку, в которую он так "верил".
     Сосредоточив внимание на том, как бы не зацепить переплет рамы, а угодить бы только в стекло и не промахнуться, Клубков перестал думать о часовом. Между тем часовой услыхал плюханье о землю, как бы подушкой, от огромных валенок Клубкова, не стал обходить вокруг здание, повернул обратно и выглянул из-за угла, прежде чем раздался звон разбитого стекла.

- Хальт! - крикнул часовой и вскинул было автомат на изготовку, намереваясь стрелять. Но тут он сразу же сообразил, что Клубкова с его обувкой можно схватить живым.
Услышав "Хальт!" и увидев, что часовой за ним гонится, Клубков хотел было по уже испытанному им способу стряхнуть со своих ног валенки, но запнулся и упал.
     Он уже выхватывал из-за пазухи наган, когда часовой настиг его и оглушил ударом подкованного сапога по голове.
     Не переставая кричать во все горло: "Тревога! На помощь!" - часовой навалился всем телом на Клубкова; он ухватил было его за ворот и прижал голову Клубкова к земле, так что тот зарылся лицом в снег и поперхнулся, закашлялся.
    Но более сильный Клубков, изловчившись, вывернулся, прокусил мякоть ладони у часового и сбросил его с себя. Однако в это время уже .подбегали немцы, разбуженные звоном разбитого стекла и криками о помощи. Получив новый удар в голову, Клубков потерял сознание и очнулся только уже на допросе в казарме.
    У него было теперь такое чувство, как будто его только что вытащили из какой-то темной, ужасно глубокой ямы, наполненной липкой жижей: голова гудела, он плохо слышал, из носа и верхней разбитой губы сочилась кровь.

    Еще не успели догореть так удачно подожженные Зоей дома, а допрос Клубкова был уже закончен.
      Возиться с ним долго не пришлось, и не понадобилось даже тревожить высокое начальство, - с ним вполне управился один только немец из колонистов Поволжья, знавший русский язык, 'которого колхозники звали просто "Женька-переводчик".

     Из всех немцев, расквартировавшихся в Петрищеве, только у одного Женьки-переводчика были волосы черного цвета-предки его считались выходцами из Голландии, - да и вообще весь он был чернявый, с синеватым отливом кожи лица, до того хрящеватого и костистого, клином сходящегося к острому носу, что казалось: возьми ты этого Женьку-переводчика за ноги, и его головою уже можно колоть дрова.
- Партизан?-опросил он Клубкова, когда тот очнулся на полу в казарме. - Это ты сделал? - Женька показал пальцем на окно.
Там все еще хватало работы для огня и жарко догорали остатки срубов.
Клубков молчал, глядя на носки своих валенок, как будто пытался решить вопрос: не они ли его погубили?
- Ну, если тебе не желательно отвечать, - сказал Женька-переводчик тоном мирного добродушия, - в таком случае мне желательно тебе погадать. Давай руку, покажи, какая у тебя линия жизни.

    Клубков не шевелился. У него как бы сами собой, без всяких с его стороны переживаний, начали сочиться, беззвучно выползать из уголков глаз слезы. Женька властно взял его левую руку в запястье, потянул к себе, славно и в самом деле желая предсказать судьбу Клубкову, и тут же быстро сунул ему в ладонь- острием вперед- недокуренную папиросу и, прижав ее к живой коже, загасил папиросу в ладони Клубкова, как в пепельнице.

       Клубков взвыл от боли и, стараясь вырваться из рук Женьки, вскочил на ноги. И Женька его выпустил. Клубков попятился к стене, зализывая ожог на ладони, стараясь унять боль. Он сел на скамейку, и солдаты-немцы, присутствовавшие при этом допросе, или, вернее, так и не уходившие из казармы, даже потеснились на скамейке, освобождая Клубкову место.

         Женька поднялся с табуретки, сидя на которой приступал :к допросу Клубкова, и подошел теперь к нему ближе, чем это требовалось для обычного разговора. Клубков заслонился на всякий случай от него рукой и проговорил:
- Не надо, не мучьте меня! Мне больно.
- Больно? - переспросил Женька. - Не может быть, ты шутишь. А ну, давай отвечай быстрее: ты партизан?
- Партизан, - ответил Клубков. - Я голоден, дайте мне чего-нибудь напиться!
После этого все пошло проще. Женька-переводчик, поняв сразу, с какого рода человечком предстоит ему иметь дело, что-то тихо сказал как раз вошедшему в это время в казарму коренастому лейтенанту с седоватыми усами, и тот отдал распоряжение, выставив широкий бритый подбородок в сторону Клубкова:
- Накормите его!
Выпив кружку горячего сладкого кофе с двумя ломтями белого хлеба, который смазал для него сливочным маслом Женька-переводчик, Клубков через полчаса уже вел в лес группу немецких солдат (двадцать человек), как раз к той поляне, где возле двойной, сросшейся стволами у корня сосны стояла береза, сверху и до самого низа разодранная в прошлом году ударом молнии.
    В этом месте Борис назначил обор всего отряда.
Намереваясь и впредь использовать Клубкова для особых целей, его сразу же заставили в казарме снять валенки и переодели в форму немецкого солдата, чтобы никому из местных жителей не пришло в голову, что это предатель.

16
Весь остаток ночи и потом целые сутки Борис бродил, кружил по опушкам вокруг Петрищева, не теряя надежды найти свой отряд, собрать всех вместе, кто с ним остался: Зою, Клубкова, Клаву Милорадову и Ольховскую.

Снег давно уже перестал падать, словно зарево пожара подсушило небо, заставило подняться выше. Но вчерашний снег успел-таки занести все старые следы, а среди новых следов, ионатоптанных немецкими солдатами уже сегодня, Борис ни разу не встретил, сколько ни кружил, следа от сапог Зои. Он хорошо изучил четкие пупырышки на ее кожимитовых подошвах, которыми она выдавливала след, аккуратный, как печатный пряник.

Борис сам чуть было не лопал в ловушку. Его спасло острое обоняние: он издали уже учуял, как с поляны, где залегли приведенные Клубковым немцы, потянуло чужеродным духом: запахом табака немецкого вермахта и давно не стиранного, пропотевшего нижнего белья.
"Что же произошло? - ломал голову Борис над этой загадкой.
- Что? Лес велик, но почему же немцы устроили засаду именно здесь, где я указал собраться всем вместе? И почему это совпадает с тем, что Клубков не поджег казарму? Почему?..
Нет Зои, нет Клубкова... А что произошло с Клавой Милорадовой и ее напарницей Ольховской?"
Борис даже пошел навстречу к ним по дороге на Грибцово, он подумал, что, может быть, ему удастся предупредить их о засаде.

Примерно в километре от шоссе на Варею он услышал короткую перестрелку: стреляли два или три автоматчика, а затем было несколько одиночных выстрелов из нагана. Борис попробовал приблизиться - может быть, Милорадовой и Ольховской нужна помощь?
    Но Бориса самого обстреляли немцы и в двух местах пробили его теперь уже пустой вещевой мешок. Больше он не мог рисковать собой.

Пока последнее задание Прогиса не выполнено- не зажжен "маяк" для авиации, Борис обязан беречь и самого себя.
И вот Борис остался один...
Радость от того, что штаб уничтожен, постепенно начала угасать. А кто же выполнит последнее задание? Было условлено, что это сделает Зоя, а Борис должен был ее прикрывать, как и прошлый раз.
     Но ведь теперь все изменилось... Где доказательства, что Зоя жива? И кто может поручиться, что она одна-одинешенька в состоянии зажечь "маяк"?
Борис решил сам поджечь конюшни с их сеновалами, а заодно должны загореться подряд и все амбары.

     Жаль только, что сегодняшняя ночь ничем не похожа на ту припорошенную тихо падающим снежком темную ночь, когда они вместе с Зоей лежали на берегу Тарусы.
     Сегодня в облачном пологе много синих, звездных окон, а порой, нетерпеливо стряхнув с себя жемчужную, тусклую пелену, вырывается на простор и сама луна. Трудно подойти незамеченным.
Нет, ничего у Бориса не получилась. Со стороны Тарусы Борис теперь не решился пробовать - этот маршрут запретный, здесь немцы уже обожглись. Но и с противоположной стороны, там, где к конюшням пристроены амбары, часовой встретил Бориса огнем, хотя он выждал самые темные минуты, когда луна надолго ушла за облака

    На какие-либо новые попытки времени больше не оставалось. И тут Борис принял совершенно новое решение, удачное решение: он поджег огромные стога сена там, где он позавчера охотился за кониной. Это совсем недалеко от Петрищева, с воздуха такое расстояние не имеет никакого значения, когда речь идет о промежуточном маяке для дальнего маршрута. Да ведь Прогис так и указал: в районе деревень Архангельское, Петрищево, Грибцово.

     Борис растянул свечение "маяка" надолго: сначала он поджег только один стог, потом особенно ярко сгорели оба вместе, второй и третий, потому что близко стояли один от другого, и, когда их пламя начало затихать, Борис поднес спичку к последнему, четвертому. И в это время на востоке зародился звук, заставивший Бориса поднять голову гордо. Громче, ближе, еще ближе!.. Пошла на бомбежку наша, советская эскадрилья....

          Итак, задание Прогиса выполнено точно в указанные сроки. Около стогов Борис даже отогрелся, он пропарил всего себя насквозь, прокалил до последней косточки, отыгрался за все студеные ночевки на голой земле и на снегу. И на душе стало как будто светлее.
         Но надолго ли? По мере того как пламя угасало и на пруде жара, похожей на огромный клубок перепутанной раскаленной проволоки, начали проступать тусклые, рыхлые пятна пепла, Борису становилось все более тягостно и стыдно.

          Мыслимо ли кому-либо вообразить, что .при гибели боевого корабля из всего экипажа корабля остается живым и выходит сухим на берег один лишь капитан? А вот он, Борис Крайнев, командир партизанского отряда, потерял свой отряд и возвращается "на берег" один, без единой царапины...
Борис прижался лицом к жесткой, мертвой на холоде, как белый камень, коре березы, залитой зеленоватым светом луны. Ему хотелось туго провести щекой по шершавой "аре, расцарапать лицо, причинить себе боль, тогда было бы легче; ему хотелось плакать, но слез не было.

       А снег у него под ногами, свежий и легкий, играл в свете луны многоцветными .гранями, переливаясь мириадами радужных блесток. Как только луне удавалось освободиться, выпутаться из расползающейся ватной пленки облаков, тотчас же каждая снежника зажигала свой волшебный фонарик - отвечала луне сигналом.

         И все время не оставляла Бориса, а, наоборот, приходила в голову все чаще и чаще мысль об этой упрямой девчонке, о Зое Космодемьянской, которая для него становилась с каждым днем все ближе, все необходимее... "Как здорово, как ловко Зоя действовала в Петрищеве! Но что же произошло с ней?"
Может быть, непростительная вина Бориса заключается в том, что он пошел на то, чтобы Зоя в качестве маяка пыталась поджечь конюшни и амбары? Если оказалось так просто зажечь факел из стогов сена, зачем было рисковать и снова лезть в Петрищево?
Нет, это несравнимые величины. Гораздо больший моральный эффект был бы от повторного пожара в самой деревне. Это действительно значило бы, что земля начинает гореть у врата под ногами, что нет опасения, нет ему пощады от народных мстителей, и среди населения крепла бы вера, что недолго еще врагу осталось топтать нашу родную землю.

    Бориса мучил голод. И вместе с тем даже самая мысль о еде казалась сейчас ему отвратительной, как какое-то .кощунство. У него еще оставался в мешке кусочек сала, (простреленное яблоко и два сухаря. Все это он теперь вытащил из мешка и далеко отбросил от себя прочь. Нет, без товарищей ничто теперь не шло ему в горло.

    От сильного мороза треснуло дерево, и сейчас же, где-то (недалеко, раздался выстрел. Борис мгновенно передернул затвор и вскинул винтовку к плечу. Да, он еще жив, черт возьми!
      И чувствует сам, что в его груди бьется комсомольское сердце орленка. Он еще сумеет наделать беды фашистам, он будет мстить, он будет освобождать родную землю. А мало ли что бывает и случается на войне?! Его не так-то легко подмять и согнуть в дугу! Он еще повоюет, черт возьми! Он еще не одного фашиста уложит в могилу. Он отомстит и за своих партизан-товарищей и за всех!
Сварившись с компасом и сообразовавшись с положением луны, Борис пошел лесной целиной напрямик к рубежу, чтобы предстать перед Прогисом, и пусть Прогис решит: виноват ли Борис в чем-либо или нет.

16

А с Зоей произошло вот что.

     Свиридова Семена Агафоновича мало кто знал в Петрищеве - своего дома здесь он не имел, снимал квартиру. Он лишь недавно, не более как с год тому назад, приехал сюда из Белоруссии. Сначала жил один.
    Работу себе он нашел на торфоразработках, километрах в трех от Петрищева. Немного обжившись, Свиридов вызвал к себе из Белоруссии дочь шестнадцати лет сына двадцати одного года. Сын тоже устроился на работу по торфу и до призыва в армию жил в Петрищеве с отцом, а дочь стряпала на них на всех.

     Никто из местных жителей никаких подробностей о жизни Свиридовых -ни о прежней, ни о теперешней- не знал, вся семья эта была какая-то нелюдимая: в гости к себе они никого не звали и сами ни к кому не ходили, на работу в колхоз тоже не просились.
     На вид Свиридову было лет сорок пять, -сорок восемь, но он уже жаловался на болезнь сердца, и этому легко можно было поверить.
      Свиридов был всегда бледен, с лиловатыми тенями на скулах и в обводах вокруг глаз, в глубоких впадинах под бровями, губы - сухие, темные до синевы, туго сжатые. Заметно было, что бороду он стал отпускать лишь недавно: росла она скупо, и оттого, что среди редкого рыжеватого с проседью волоса сквозила кожа, лицо у него имело неприятный, запущенный вид, да и стригся он тоже редко. Вообще Свиридов производил впечатление человека, живущего невесело, как бы через силу, в неохоту.
      А вот дочка у него выросла хорошенькая, голубоглазая, но тоже .почему-то всех дичилась и жила молча, словно глухонемая.

     Свиридов старался не быть на виду и при немцах, так как не был уверен, прочно ли они здесь закрепились.
     Долгое время в Петрищеве так никто и не знал, кто же это указал немцам урочище в лесу, где колхозники спрятали своих коров.
    Могли бы они ничего не знать о Свиридове и дальше, если бы в ночь на тридцатое Женька-переводчик не повязал бы Свиридову на левый рукав белую повязку.
      Дело в том, что после того, .как Зоя сожгла штаб, немцев нельзя было узнать. Повсюду в Подмосковье работа партизан начинала приносить обильные плоды.
      Немцев бесило то, что в то время как Москва, по их убеждению, вот-вот должна пасть, когда танки Гудериана уже под Тулой и Каширой и на Ленинградском шоссе бои идут уже между Крюковом и Сходней, - в это самое время в лесах под Москвой, в самой гуще расположения германских дивизий, беспрепятственно действуют многочисленные группы советских партизан: они подрывают мосты, жгут деревни, выгоняя немецких солдат на мороз, который с каждым днем усиливается все больше, они не только по ночам, но и среди бела дня уничтожают автомашины с боеприпасами и мотопехотой.
      На Угодоком заводе отряд партизан в трехчасовом бою уничтожил штаб 22-го армейского корпуса, а другие партизаны сожгли в Петрищеве штаб 197-й пехотной дивизии. Постоянная порча партизанами линий связи то и дело нарушала нормальную работу других штабов.

    По всем частям и подразделениям немецкое командование направило приказ об усилении караульной службы. Комендантов населенных пунктов этот приказ обязывал привлечь к охране разного рода объектов местное население и под страхом расстрела увеличить ответственность населения за соблюдение общего порядка.
29 ноября староста по требованию коменданта созвал общую сходку колхозников и в Петрищеве. Главным действующим лицом на этой сходке был все тот же Женька-переводчик.

 Он объявил, что после того, как "поджигатели" сожгли в деревне дома, немецкое командование требует, чтобы теперь каждый житель сам охранял свое жилище, и что каждый житель мужского пола обязан принимать участие в несении караульной службы, помимо немецких часовых.

В первую же партию на ночное дежурство попал и Свиридов. Среди дежурных были распределены посты в разных концах Петрищева, а Свиридову достался пост как раз около конюшни. Всем дежурным Женька-переводчик повязал белые тесемки на левую руку.

Отправляясь на пост, Свиридов сначала зашел к себе на квартиру, поужинал картошкой, размятой в миске и залитой молоком, потом взял свою охотничью двустволку, вложил в оба ствола по патрону и отправился к конюшням.

Ночь была морозная, и за непрочным пологам облаков по жемчужному просвету угадывалось, что луна вот-вот может показаться. Она и появилась, когда мороз усилился, словно прожгла облачную пелену, которая становилась все тоньше и невесомее по мере того, как мороз усиливался.

К двум часам ночи немецкий часовой сильно продрог в своих кожаных сапогах. Он пытался согреться, подпрыгивая на одном месте и прищелкивая каблуками. Но мерзли не только ноги, сильно зябло лицо, да и руки в перчатках тоже мерзли. Часовому стало обидно, что русский мужик стоит себе как ни в чем не бывало - в полушубке и в валенках, а он, немецкий солдат, должен страдать в салонах и в холодной шинели.
 А до смены еще далеко. И вот часовой, потрошив Свиридову пальцем и знаками объяснив ему, что он никуда не должен уходить с этого места, сам взял и отправился погреться в ближайшую избу, первую с края.

    Зоя давно уже следила за часовым, и, как только он исчез со своего поста, она поднялась во весь рост на берегу Тарусы почти в том самом месте, откуда она начинала действовать и первый раз, только метров полтораста южнее, ближе к конюшням.

     Луна только что скрылась за облаками, на этот раз плотными, как льдина, не пробиваемыми лунным лучом, и на Петрищево нашла глухая тень. Начинать было очень удобно - момент лучше этого не придумаешь. Но Зоя совершенно не знала, что, помимо немецкого часового, конюшни охраняет еще один человек.

    Свиридову было тепло в полушубке и валенках. Он как стал возле крайней при входе в деревню избы, как раз против конюшен, так и не сходил со своего места и, чтобы подольше сохранить избяное тепло, привалился спиной к возу сена, привезенного сюда еще с вечера, да так и оставленного перед раскрытыми воротами сарая. Здесь Свиридов пригрелся и даже чуть было не задремал, только уход с поста часового заставил его немного встряхнуться возле воза и стать попрямее, чтобы и в самом деле не заснуть.

     Заслоненный со стороны Тарусы сараем и возом сена, Свиридов не был виден Зое.
     Не видел и он Зою. Может быть, он так бы ее и не заметил, если бы как раз к тому времени, когда Зоя уже прошла мимо сарая и к Свиридову была уже обращена спиной, луна вдруг не пробилась сквозь облака, как сквозь трещину в разводьях льдин, и не обдала ярким светом бревенчатые стены конюшен и все покрытое искристым снегом пространство от Тарусы до околицы деревни, оставляя лишь самого Свиридова в глубокой тени, отбрасываемой сараем и возом сена.
     Длилась эта иллюминация всего лишь несколько мгновений, потом набежала опять плотная тень, но для Свиридова оказалось достаточно и этого.

      Он хотел было крикнуть, но страх перед партизанами, о которых каждый день слышно было что-нибудь новое и которые только позавчера сожгли в Петрищеве штаб, парализовал Свиридова, точно завалило ему горло сухим песком, и крика у него не получилось.
        Подумал было он: "Выстрелю в воздух из обоих стволов разом - и тоже не собрался с духом. Наоборот, он затаился как можно тише, и, когда Зоя прошла дальше, он боком-боком, быстро, но бесшумно прошел в избу и вызвал часового-немца, того самого, что ушел погреться, а сам побоялся даже высунуться наружу - остался в сенях.

        Последние двое суток Зоя правела в лесу совершенно одна. Все ее попытки найти Бориса на условленном месте или хотя бы встретиться с Клавой Милорадовой и Ольховской не привели ни к чему. По множеству натоптанных немецкими сапогами свежих следов она догадывалась, что немцам стало известно о существовании отряда, немцы ищут отряд вокруг Петрищева. В какую бы сторону Зоя ни шла, она натыкалась на немцев. Вступать с ними в перестрелку она избегала, приняв совершенно правильное решение: сохранить себя до последней возможности, чтобы выполнить задание до конца-зажечь "маяк" для авиации.
     Ведь не было никакой возможности узнать, что же произошло с Борисом, жив ли он, а значит, Зоя не имеет права рисковать собой. Может быть, кроме нее, больше уж абсолютно никто не в состоянии поджечь конюшни.

         Зоя очень мерзла. Теперь уж не только затвердели сапоги и деревенели на ногах пальцы. Зоя ознобилась вся насквозь и тряслась мелкой дрожью, не в силах согреться. Разводить костерчик она себе запретила категорически по тем же соображениям: не рисковать и сохранить себя для последнего действия. Зоя не делала попыток зайти в какую-нибудь деревню и достать себе что-нибудь съестное. За последние сутки она очень изголодалась.

        Теперь, когда Зоя была так одинока в морозном лесу, она то и дело думала о своих школьных друзьях. Может ли Ярослав представить себе, где она, что с ней происходит? Думает ли он о ней? Ах, если бы сейчас были они все здесь, вместе с нею: Ярослав, Шура, Петя Симонов, Димочка Кутырин... С горечью вспомнила Зоя глупую историю с бутылкой и соской.
        И ей стало стыдно. "Глупая и зачем я тогда так придиралась к Ярославу, зачем?! И вообще зачем я так часто надоедала своим товарищам всякого рода советами и наставлениями, зачем была так строга с ними? Какая же я была маленькая даже в прошлом году..."

         Тяжелее всего было Зое лежать неподвижно на берегу Тарусы, не опуская глаз с часового. Здесь уж она замерзла совершенно. Когда Зоя подошла к конюшням и уже надо было вынимать бутылку из сумки, у нее так окоченели пальцы даже в теплых варежках, что она едва могла шевелить ими. Все же она сумела обильно полить бревна бензином и даже заплеснула вверх под широкую застреху, под самую дранку, откуда свисали клочья сена. На морозе приятно запахло резким, бодрым запахом бензина. Самовоспламеняющейся жидкости у Зои больше не сохранилось.

     Зое оставалось только одно: вытащить из-за голенища сапога терку и чиркнуть об нее термитным шариком.
    Терку она держала .под рукой, в голенище, для того чтобы не копаться, не искать ее в сумке. Только было она напнулась и засунула руку в сапог, как раз в этот момент ее и обхватил сзади, со спины, своими руками, как клещами, часовой, предупрежденный Свиридовым.
     Стараясь ее удержать, он молча сопел, обдавая ее отвратительным запахом от перегара табака и шнапса.

         Гадливое чувство от этого мерзкого духа придало Зое силы, и она вырвалась из рук немца. Быстро выдернув из-за пазухи наган, Зоя, не целясь, - и без того было достаточно близко, - выставила его вперед и нажала на спуск, намереваясь разрядить прямо в грудь фашисту.

         Но что это такое? Раздался сухой щелчок ударника на морозе, а выстрела не произошло. Натан, отданный Зое Клавой в обмен, почему-то отказал... И немец, который должен был рухнуть от партизанской пули, успел ударить Зою по руке, прежде чем она до конца дожала спуск во второй раз.

.....
Прошел ноябрь, прошел декабрь - ни слова, ни звука, ни одной строчки...
Ничего не знал о Зое и майор Прогис.
Вот уже благополучно возвратилась из вражеского тыла двойка - Клава Милорадова и Ольховская, на свой страх и риск пробравшиеся через рубеж после того, как они потеряли надежду найти свой отряд.

    Клаву спас наган, который отдала ей Зоя. Под Грибцовом их с Ольховской совсем было схватили немцы. Они уже начали окружать их и не стреляли, надеясь взять живыми. Особенно старался один из немцев: Клава даже уже слышала его дыхание у себя за спиной. Но тут она внезапно обернулась, сделала стойку и, положив для твердости правую руку на согнутую в локте левую, в упор застрелила немца. После этого выстрела немцы сами открыли стрельбу, но было уже поздно: девушки вырвались из кольца и ушли.

    Выздоровел и снова просился в отряд Мустафа. Выписался из госпиталя и ремесленник Смирнов, врачи сохранили ему даже руку. Смирнов был единственным, кто мог хоть что-нибудь рассказать о Вере Волошиной.
     Он видел ее .последний. Вера прикрывала переход через рубеж; чтобы дать возможность перебраться через рубеж тем, кого она сопровождала, Вера вела перестрелку. Потом она сама поднялась и побежала, но была ранена.
    Смирнов видел, как два немецких солдата топтали Веру Волошину ногами. Что было с ней потом-никто не знает.

     Еще до того, как в Кунцево возвратились Клава Милорадова и Ольховская, перед Прогисом предстал Борис Крайнов, измученный, исхудавший, с горящими, почти безумными глазами.

     Все, кто знал Бориса, кто был в его отряде и теперь вернулся в Кунцево, все в один голос говорили о нем, что это замечательный командир отряда, заботливый, храбрый, осторожный, умный, и просили майора Прогиса и комиссара Кленов а о том, чтобы им опять дали возможность быть в его отряде.
      Если у Прогиса и Кленова, после того как Борис из немецкого тыла вырвался только один, и возникли вполне естественные сомнения в способности Бориса возглавлять отряд, то теперь, когда появилось столько живых свидетелей этого похода, всякие сомнения отпали.
    Был сформирован еще один отряд, во главе его Прогис назначил опять Бориса Крайнева и отправил его в тыл врага с новым, более трудным заданием и никогда об этом не жалел.
     Но о Зое Космодемьянской не было слышно абсолютно ничего.

      Неожиданно в самом начале января 1942 г. к Прогису явился Василий Клубков. Он доложил майору, что в Петрищеве ему удалось бросить в казарму бутылку, но она не воспламенилась и немцы его схватили.
     Он же, Клубков, заявил, что Зоя Космодемьянская тоже попала в руки врага: он это видел своими собственными глазами. Дальнейшую ее судьбу он не знает, но его лично будто бы отправили на работу в Германию. И вот только теперь ему удалось убежать из плена.

    Но уж очень благополучный был внешний вид Клубкова, хотя немцы и обрядили его для маскировки в обмундирование достаточно потрепанное; питали его, как видно, вполне сообразно с его большим ростом: цвет лица он имел здоровый, и, главное, в его поведении не было каких-либо следов того, что он длительное время находился в подавленном настроении, не заметно было и естественного, искреннего проявления радости от того, что ему удалось вырваться на свободу.
      Многоопытный Прогис сразу понял, в чем здесь дело. Он сказал:
-. Хорошо, Клубков. Ты устал, о подробностях поговорим после. Иди отдыхай.
Клубков был взят. Первое, что он попросил, находясь под арестом: "Накормите меня или дайте чего-нибудь попить - жрать хочется до потери сознания!"
Его расстреляли. Накануне приведения приговора военного трибунала в исполнение Клубков в письменном виде изложил, что немцы завербовали его для шпионажа. Он прошел у них специальные курсы и теперь был переброшен через фронт для подрывной работы на советской территории.

   Теперь майор Прогис и комиссар Кленов знали, что Зоя никогда больше к и им не вернется, не вскинет броском голову, чтобы уложить на место, поправить спускающуюся на лоб непокорную прядку волос, и не скажет: "Само собой разумеется!", чуть сощурив голубовато-серые глаза.

       Прогис достал папку, которую никогда никому не доверял и хранил у себя, со списками отрядов и с перечнем всех партизан, с именем-отчеством и фамилией каждого из них, с приложением всех биографических сведений. Он нашел в списках все, что было записано о Зое. Он даже взял было в руку перо, но рука не поднялась... Нет, Прогис не стал вычеркивать ее имя и фамилию. Пускай живет Зоя Космодемьянская!"

 На этом я закончил с цитированием! Тепенной работы вы уже знаете из ч.3 как в общих чертах обстояли дела в Петрищево с 28 на 29 ноября 1941 г. настал  ваш  уважаемый читатель черед оценить труд В.Ковалевского.

  Хочу от себя сказать что книга эта была заказная и написана к 20 подвина З.Космодемьянской. Автор  был  допущен к изучению некоторых документов  из архива в/ч 9903 но в то же время он следовал общему  курсу на возвеличивание подвига комсомольцев  в годы ВОВ.
  Так у автора обсуждаемой здесь книги получилась смесь  из правды. полуправды и откровенной лжи!!! от чего я назвал эту часть "Невероятные приключения Зои Космодемьянской"!!
   А вот исторический миф созданный Ковалевским продолжил свое существование и до нашего времени!!!
  Единственное с чем у данного автора можно согласится так это с точность описания психологии поступков и в целом поведения З. Космодемьянской.
   И тут чтобы не быть голословным, я прямо хочу сказать, что таким личным составом ни в одной профессиональной армии диверсионное-разведывательные группы не комплектуют.

                (конец ч.4)