Дембиль

               
Служба подходила к концу. Я был не только «старик», но ефрейтор, отличный пограничник и секретарь комсомольской организации заставы. Всё реже и реже назначали меня в дальние дозоры, и всё чаще, и чаще я дежурил по заставе, наставляя молодёжь на путь истинный. Рассказывал о делах давно минувших дней, о доблестных пограничниках служивших раньше, о традициях и обычаях заставы. Ни одному молодому не отрубил ни од-ной банки, а кое-кого даже спас от них.

И вот, в начале сентября 1962 года я был дежурный по заставе.  Раздался телефонный звонок, звонил мой товарищ Будылин. Он служил на самой глухой таёжной заставе Мрамор-ная. Позвонил попрощаться, он демобилизуется и едет домой.
- Да ты откуда звонишь? – спрашиваю я.
- Из штаба отряда – ответил он.
- Но ведь полковник Кисляков обещал тебе, что ты уедешь домой 30-го декабря?
- Да тут Шведкович история вышла …, - и рассказал следующее.

 Достал он как-то через охотников бутылку водки и пошёл в тайгу, чтобы выпить.  Тайга в те времена была ещё дикая и зверьё там водилось не ручное, да и люди могли попасться всякие. Поэтому Будылин, как и все, передёрнул затвор автомата, то есть загнал патрон в патронник и, не ставя его на предохранитель, повесил на сучок дерева, под которым устроился. Выпил, покурил, посидел побалдел, встал и пошёл на заставу. Лениво взял автомат правой ладонью за мушку и потянул за собой. Сучок задел за спусковой крючок, раздался выстрел и, Будылину разворотило всю правую ладонь.  В те времена за такие вещи полагалось два года дисбата. Начальник отряда полковник Соколов оказался снисходительным, поскольку приказ министра обороны (Родион Яковлевич Малиновский) об увольнение в запас уже вышел, он приказал демобилизовать Будылина и на этом поставить точку. Так мой товарищ, который должен был уехать последним, открыл демобили-зационную очередь нашего призыва.

Первым признаком окончания службы было отчётно-выборное комсомольское собрание.  Я начал писать длиннющий отчётный доклад, но он не потребовался, и собрание прошло, как обычно, формально. Вторым признаком был приказ сдать служебную собаку. Моей собаке по кличке Моряк было уже 6 лет, и она считалась старой. В конце сентября, я повёз её в штаб отряда. Только что прошёл тайфун и вода ещё не спала. Бричка не могла про-ехать к Хасану и мне, пришлось идти с Моряком пешком. Вода была практически всюду по колено. Мне пришлось снять сапоги и брюки. В одних трусах, ночью, по колено в воде, прошли мы с Моряком 20км до Хасана. В некоторых местах Моряку пришлось даже плыть. Там отряхнулись, оделись, обулись и прибыли на КПП, где и переночевали. Утром на грузовой машине поехали в Посьет. Моряк был не единственной собакой прибывший для переаттестации. Таких как он было собак 5-7. К обеду аттестация прошла. Моряка списали с границы и передали в уголовный розыск. Я передал поводок новому хозяину, внушительно сказав Моряку: - «Хозяин!» Попрощался и пошёл. Оглянулся, Моряк смотрел на меня широко открытыми немигающими глазами. В груди у меня что-то оборвалось, и комок подступил к горлу.

- Ты иди, не растравляй собаку – сказал новый хозяин. Я повернулся и пошёл, и больше Моряка уже не видел. Прибыв на заставу, мне не удалось войти в обычную калию. На службу меня практически не посылали. Работать старшина не заставлял. Если я сам начинал что-то делать, то кто-нибудь из молодых перехватывал работу: - «Дайка я сделаю». Рассказы о былых временах стали практически моей службой. И вообще я находился в со-стояние какой-то прострации. Как будто  здесь, только моё тело, а души уже нет. Так прошло недели две три.

Наконец старшина дал мне дембельную работу. Покрасить коридор в котором производили боевой расчёт. Это была большая награда, так как обычно дембильную работу выполняли в Посьете при штабе отряда и работали две три недели, а иногда и целый месяц. Коридор я покрасил. Начальник заставы, лейтенант Назаров сказал, что звонил в штаб отряда о моей демобилизации, приказано мне явиться в штаб отряда 24-го октября.

Настало 23 октября. Утром я последний раз поднялся на пост наблюдения и с высоты 92метра бросил прощальный взгляд на сопки, долины, болота, озёра и море. Осеннее солнце ещё довольно ярко освещало ландшафт. Множество самых разнообразных птиц суетились по протокам и озёрам. Направив БМТ-110 на озеро Тальми, я насчитал 105 ле-бедей и великое множество других птиц. Море было пустынно и только чайки кричали также тоскливо, и надрывно, как и в первое моё восшествие на вершину мыса Фальшивый Островок. Вот это обширное пространство, где я три года с автоматом в руках лазил по горам и болотам, в холод и жару, под проливным дождём и сшибающим с ног ветром, ле-жало передо мной теряясь в синеватой дымке. Оно стало родным и близким и смотрело на меня тоже, как на родного своего человека.
                Прощай отряд! Прощайте верные друзья!
                Жизнь пограничная закончилась моя!

Я вернулся на заставу и начал собираться. Чемодан был уже готов. Герасименко отдал мне новую фуражку. Вопрос встал из-за шинели. Молодой солдат Лебедев, чью шинель нужно было мне взять, отсутствовал. Он был на заставе Подгорная на усиление. Я не хотел брать шинель без него, но ребята настояли. «А где твоя шинель?» - спросили они. «Отдал тем, кто демобилизовался в 1960 году» - ответил я. «Ну вот, какой же может быть разговор - заявили они. Когда Лебедев будет демобилизовываться он тоже возьмёт шинель у молодого» - убеждали они меня. Старшина советовал не брать шинель; - «Я тебе дам новый бушлат. В нём ты будешь ходить на работу, а шинель повесишь на гвоздь и больше не снимешь» Но мне очень хотелось быть в шинели, в ней более бравый вид, и подталкиваемый ребятами взял шинель у Лебедева.

Начальник заставы и старшина подготовили мои документы. Артемьев запряг двух кобыл Серну и Смену, которые в своё время доставили мне столько хлопот. Я вышел в сопрово-ждение всех присутствующих на заставе. На мне были новенькие  сверкающие яловые са-поги, ушитые по икре и с великолепной гармошкой наломанной Женькой Коныжевым. Новое х/б с твёрдыми, сшитым самостоятельно погонами, с золотистой лычкой ефрейтора и огромным значком – Отличный пограничник, на груди. (Мне уже присвоили звание  младшего сержанта, но я ещё не успел пришить вторую лычку). На голове была новая, но немного маловатая фуражка. Все нашли меня выглядевшим великолепно. Наверное льстили, а может и правда. Чемодан и шинель уложили в бричку и началось прощание.

Все жали мне руки, стучали по плечам, трясли голову приговаривая: - «Ну, счастливо!». «Шведкович, давай!». «Не забывай заставу!». «Пиши, как устроишься» и т. д. и т.п. Я сто-ял, как в тумане, пожимал руки, кивал головой и совсем растаял от сердечности. Наконец уселся в бричку и она тронулась в сторону Прожекторного поста. Тут же начался салют в мою честь. Палили, кто из автоматов, кто из ракетниц, кто из пистолетов. Я махал рукой и, толпа ещё долго стояла на месте проводов.  Наверное сейчас, прочитав всё это, любой скажет» - «Враньё!» Нет, не враньё, именно так и было, и это ещё не всё.

Бричка медленно двигалась по прибрежной полосе. Наконец она остановилась около Прожекторного поста.  Прожектористы уже меня ждали и начали тепло приветствовать.  Хотели накормить меня, но я недавно пообедал. Они всё-таки заставили меня попить чаю. Попив чаю и поговорив о том и сём, начали прощаться. И вновь рукопожатия и добрые напутствия. Бричка вновь, не торопясь, двинулась вдоль Голубинова утёса к Охотбазе.  У юго-западной оконечности Голубинного утёса, у края дороги лежал труп нашей собачки Боськи. Здесь необходимо сделать некоторые пояснения.
 
В октябре 1962 года сложилась неприятная обстановка в районе нашего правого фланга, южнее Прожекторного поста. Охотники (высокопоставленные офицеры Тихоокеанского флота) располагавшиеся на Охотбазе, постоянно нарушали пограничный режим.  Мы часто задерживали их и отбирали ружья. В отместку, они пустили пал, в котором сгорел наш омёт сена. Начальник заставы сделал представление в штаб отряда и запретил охотиться вообще.  Я не знаю, исходил запрет от начальника отряда, полковника Соколова, или начальник заставы сделал это от своего имени. Охотники сидели в домике страшно злые и со злости, кто то из них застрелили нашу дворняжку Боську. Охотников можно было понять, это были боевые офицеры, проведшие много месяцев под водой на трудном боевом дежурстве в атомных подводных лодках, но пускать пал и пристрелить дворняжку, конечно  низость.
 
Вот в такой обстановке мы подъехали к Охотбазе. Дяди Миши уже не было, он переехал в Хасан и его место занимал новый начальник Охотбазы. Я ещё не был знаком с ним и, поздоровавшись, поговорил немного о том о сём и пошёл попрощаться с работниками ДВГУ изучавшими комаров (комароведами). Зашёл я не кстати. Все охотники лежали на койках злые, как черти.  На моё приветствие они резко спросили:

 - Кто приказал запретить охоту?
- Начальник отряда полковник Соколов. Спокойно ответил я.
- Кто он такой, чтобы запрещать? – начал злобно один из них.
- Мы ещё разберёмся с вашим полковником Соколовым! – сказал другой. Мне хо-телось сказать: «Не знаю, как вы разберётесь с полковником Соколовым, но если он при-кажет нам разобраться с вами, мы очень быстро это сделаем», но я этого не сказал. Хотя и начал раздражаться.
- Он отвечает за всё, что здесь происходит, поэтому устанавливает такой режим, какой считает нужным.

- А что мы сделали? – Чуть не хором заорали они.
- А кто пал пустил? Вы же все фазаньи гнёзда спалили – парировал я.
- Да это один дурак тут попался – смущённо сказал кто-то.
- А Боську, собачку, кто застрелил – продолжал нападать я.  Они смутились и уже не уверенно говорят:
- «Да это не мы. Мы не знаем» и т. д. С чувством небольшой, но всё- таки победы, я говорю им уже примирительно:
- Впрочем, я не могу довести наши претензии даже до начальника заставы, потому что, я уезжаю домой и, зашёл попрощаться. Я могу только передать их повозному, чтобы он в свою очередь передал начальнику заставы.
Они сразу сменили гнев на милость и начали на перебой желать мне счастливого пути. Мне было очень приятно, что даже такие оппоненты, так доброжелательно обошлись со мной.

Словесная перепалка с охотниками была последняя служебная обязанность, которую при-шлось мне выполнять.

Наконец добрались до Хасана. Я купил бутылку какого-то вина и мы с Артемьевым по-шли к дяде Мише, бывшему начальнику охотбазы попрощаться. Дядя Миша и тётя Нюра были очень рады, что мы не забываем их. Покормили меня ужином. Они выпили за моё здоровье и успешное завершение службы. Я пить отказался. Вечером Артемьев проводил меня до вагона.  Мы попрощались, он пожелал мне счастливо добраться, а я ему счастливо дослужить. Поезд тронулся, и огни Хасана поплыли в прошлое. На следующей остановке ко мне подсел ещё один демобилизованный с заставы Махалина. Мы с ним не были знакомы, но всё равно вдвоём было сподручнее. Прибыв в Посьет, мы остановились в комендантской роте. Утром встали, позавтракали и пошли в штаб отряда докладывать о своём прибытие. Штаб уже весь работал.

Оперативный дежурный майор Севостьянов говорил с кем-то по телефону: «Демобилизовать группу, которая вчера закончила работу и ещё двоих прибывших вчера вечером. Один с Сивуча, другой с Махалина». Сердечко моё ёкнуло от радости. Когда оперативник кончил говорить по телефону, я начал было докладывать, но он недослушал и сказал:
- Слышали, что я говорил по телефону? Марш оформляться! Мы пошли в бухгалтерию, там уже были пятеро наших товарищей окончивших дембильную работу. Кто-то из офицеров вошёл и объявил: Все дембиализующие быстро к начальнику штаба полковнику Кислякову. Мы выстроились в коридоре в одну шеренгу.

 Кисляков выскочил из кабинета и без всяких церемоний заявил: - «Ребята только что по центральному радио передали приказ министра обороны, Малиновского Радиона Яковлевича - прекратить демобилизацию.  В приказе совершенно случайно забыли упомянуть пограничные войска. Поэтому, пока какой-нибудь дурак не брякнул из округа, вы должны убраться из отряда.  Я приказал всем службам рассчитать вас немедленно, без всяких проволочек. Ступайте в казарму, забирайте свои вещи и мигом сюда. Разойтись!

Мы быстро сбегали в казарму, взяли чемоданы и назад в штаб. Здесь нас нигде не задерживали, везде уже всё было готово, осталось только сообщить свои данные и расписаться. Мне официально присвоили звание младшего сержанта.

Через некоторое время нам приказали построиться во дворе штаба. Поковник Кисляков вышел и сразу же не по уставу начал такую речь: - «Ребята, обстановка такая, что вот, вот начнётся война, поэтому не до пышных проводов. Я благодарю вас от лица всего отряда за добросовестную службу и вручаю вам почётные грамоты». Он прошёлся вдоль шеренги, вручил каждому грамоту и пожал руку. Пожелал нам всем счастливо добраться и добавил: - «До 12 часов, чтобы никого из вас здесь не было. Забудьте про обед. Немедленно идите на вокзал в Посьете и оформите билеты в железнодорожной кассе. Если кто-то из вас задержится после 12 часов, пеняйте на себя». Ещё раз попрощался и ушёл, мы кинулись бежать на вокзал.

Что же произошло, что полковник Кисляков, выполнявший обязанности начальника отряда в отсутствии полковника Соколова, так поспешно спровадил нас из отряда. А произошло вот что.

В новогоднюю ночь с 31 декабря на 1 января 1959 года, в далёком от нас государстве Куба, произошёл переворот. Группа повстанцев, во главе с Фиделем Кастро захватила президентский дворец и власть в Гаване. Фидель Кастро объявил о социалистическом пути развития. Советский Союз очень обрадовался и начал вооружать, кормить, обувать и одевать, братский кубинский народ. В качестве платы, Куба разрешила Советскому Союзу разместить на своей территории ракеты с ядерными боеголовками, направленными против США. Американцам всё это не понравилось, и они объявили экономическую и военную блокаду Кубы. Дело дошло до того, что военные корабли США останавливали Советские суда и подвергали их досмотру. СССР направил в район Кубы атомный подводный флот для сопровождения своих судов. США объявил о призыве 150 тысяч резервистов на службу.

СССР отменил демобилизацию военнослужащих отслуживших свой срок, в число кото-рых, как раз попадал и я, но благодаря великодушию полковника Кислякова, мне всё-таки удалось демобилизоваться. В общем, обстановка накалилась до такой степени, что избежать войны казалось невозможно. Но она всё-таки не произошла. На мой взгляд, решающим фактором приостановке исхода явилась не сдержанность Хрущёва. В одной из своих речей он заявил: «Если США начнут боевые действия, то Куба, как остров перестанет существовать». Кубинцев мало привлекала возможность перестать существовать, как остров и они сами потребовали от СССР убрать ракеты с ядерными боеголовками. В результате СССР и США договорились о следующем:
СССР убирает ракеты с острова Куба, а американцы ведут аэрофотосъёмку. Как только СССР демонтирует все ракеты, США снимут военную блокаду острова. Так и произошло, но я уже был дома. Наша группа уехала из отряда, последней. Следующая группа демобилизовалась только в конце января 1963 года. Вот как мне повезло.

Но вернёмся к событиям 24 октября 1962г. Мы прибежали на станцию Посьет, выписали билеты, каждый до своей станции. У меня вышла оплошность: в требовании было про-ставлено, с моих слов, Московско-Рязанская железная дорога. Но станция Зубова Поляна, уже давно входила в состав Куйбышевской железной дороги. Кассирша заявила: « Вот сейчас не дам билет!». Она знала о заявление по радио, об отмене демобилизации и реши-ла попугать меня. Я действительно испугался и заскулил, что не знал о перемене принадлежности моей станции. «Ладно, уж» - улыбнулась она и оформила мне билет.

Около 12 часов мы сели в вагон, который отправлялся в обход залива Краббе и на одной из станций присоединился к поезду идущему из Хасана в Уссурийск. В Уссурийск мы прибыли утром и надо было ждать поезда из Владивостока на Москву или другой западный город. Поезда все были забиты и, хотя нам полагался билет в купейный вагон, мы с трудом смогли взять билет в общий вагон на поезд  Владивосток – Харьков. Счастливчиков, вроде нас было много: - и пограничники, и матросы, и даже солдаты в форме советской армии. Так что командиры других частей, тоже были снисходительны.

Переполненный поезд, стремительно летел на запад. Мы устроились на третьих полках, где лежали без матрасов и одеял. За окном мелькали сибирские просторы, а голос диктора по радио надрывая слух говорил, что мы не хотим войны, мы люди мирные, но спуску ни-кому не дадим. Настроение было весьма подавленное и тревожное. Люди нарочно избега-ли в разговорах политические темы и старались говорить о чём угодно, только не о том, что тревожило всех. Так мы доехали до Сызрани. Ещё не доезжая до станции, прямо в вагоне мне закомпостировали билет, так что не надо стоять в очереди в кассе. Я был пора-жён таким сервисом.

Все разъехались в разные стороны. Осталось нас всего двое. Он был из здешних мест, но ему надо ехать автобусом километров сто. Мы сходили с ним в сто-ловую, пообедали, покурили и, попрощавшись, разошлись в разные стороны. Я остался один. Вернулся на вокзал и стал ждать своего поезда, который должен был прибыть в 24 часа. В 22 часа на вокзал зашёл пограничник, возвращавшийся в часть из отпуска. Мы как родственные души быстро нашли с ним общий язык. Когда подошёл мой поезд я с тру-дом, благодаря его помощи взобрался в вагон, такая была толкучка. Уселся я на край лавочки возле туалета и так сидел до самой станции назначения.

И вот, 2-го ноября, в 8 часов утра, поезд остановился на станции Зубова Поляна. Той са-мой станции, откуда три года и три месяца назад я уезжал с таким отчаянием в душе. Я сошёл на перрон и поразился переменам.  На станции было уже не четыре железнодорожных полотна, а целых шесть и вокзал новый. Всё остальное, старое. Те же дома крытые щепой, те же кривые улочки, тот же лес окружавший посёлок, те же луга и торфяные болота. Но были и отличия: возле Кривуши построено несколько домов, чего раньше не было и в Заготзерно проведена железнодорожная линия, насыпь к которой, начали делать ещё в 1959 году.

На душе у меня была какая-то восторженность. Состояние блаженства. Погода стояла пасмурная, но очень тёплая. Я медленно шёл вдоль железной дороги и наслаждался запахом малой родины. Эйфория не покидала меня. В доме был один Михаил, тогда ему шёл шестнадцатый год. Оказывается мать с Катей (жена Степана) ушли рано утром в Крутец покупать корову.

Отец, естественно был на работе. Михаил тоже вскоре куда-то смылся, наверное, в школу. Я остался один сидеть дома в очарованном состоянии. Около 11 часов пришли мать с Катей и привели корову. Увидев меня, ужасно удивились и начали взахлёб рассказывать про свои дорожные приключения: как они переплывали реку Вад на лодке, а корова плыла за ними; как вели её по лесу 15км. Пока они рассказывали о своих приключениях, корова сбежала, и они кинулись ловить её. Катя бегала босиком (это 2-го ноября!). Я хотел помочь им, но они отказались от моей помощи и поймали корову сами, загнали её в хлев и привязали.

Катя сбегала к Казиным и принесла бутылку самогона. Мы выпили по стаканчику за мой приезд и Катя, сославшись на дела, ушла домой. Мать начала кормить меня и топить баню. На душе у меня было хорошо.

Заканчивая своё повествование о службе в армии, надо прямо сказать, что это были лучшие годы моей жизни. В смысле ощущения своей полезности для общества и удовлетворения своих наклонностей искателя приключений. Конечно, такая оценка армейских лет пришла не сразу и очень хорошо что так. Иначе я остался бы на сверхсрочную службу, а военная карьера не моя стихия.

И ещё одно замечание. Я встречал в армии много офицеров: больше хороших меньше плохих, но ни разу не видел пьяного офицера. Наверное, они тоже отмечали праздники и торжественные случаи, но не в ущерб своему достоинству и достоинству рода войск.

В последствии, на гражданке, я видел офицера в погонах старшего лейтенанта, который буквально полз на четвереньках через перекидной мост в Рузаевке. В Саранске видел майора в троллейбусе едва стоявшего на ногах и мешавшего всем пассажирам. В нашем 59-том Хасанском пограничном отряде ни о чём подобном не могло быть и речи.
 Вот так закончилась ещё одна моя жизнь, уже третья по счёту.