День 1.
Хорошо то, что хорошо кончается. Вот и этот день, слава Богу, закончился, пусть и он будет хорошим, аминь. Знакомые и родственники завалили поздравлениями. Кому они теперь нужны? Ну, не родственники и знакомые, конечно, - поздравления. Ведь мне же стукнуло как-никак 60 - самое время начинать писать. Всё, что было раньше, было что-то не то. Не то, чтобы я притворялся, когда ходил в студию, когда учился в академии, когда проектировал потом, нет. Я словно бы следовал какому-то шаблону. Вот, так положено, обществом это востребовано, поэтому я так и поступаю. Мне же нужны деньги, квартира, карьера, уважение родных и друзей. Смешно! Только сейчас, когда мне ничего из этого уже не нужно, я могу начать делать то, что сам считаю нужным, без всякой "востребованности", "социальности" и иного психологического хлама, который так и прёт, вываливаясь наружу из различных кандидатских и докторских всех мастей и степеней психологов, социологов и тому подобных "-ологов". Сейчас мне ничего уже не нужно, кроме блаженства от того, что вдыхаешь этот возвышенный аромат свободы, когда легким движением руки создаёшь перед собой нечто цветное, воздушное, сверкающее и весёлое. Кажется, что не нужно даже и зрителя, того, чьё восприятие считается классиками жанра критики обязательным. Кажется, не нужно даже рассчитывать, что кому-то нужны эти безудержные мазки, гармония или дисгармония цвета, чувств и ассоциаций. Всё это не нужно даже мне самому. Они необходимы лишь для того, чтобы поймать тот самый момент, когда начинаешь понимать, что именно ты видишь перед собой на холсте. Самое приятное, если это сюрприз даже для тебя самого. Это то, ради чего я сегодня начинаю свой путь, путь художника.
День 2.
Интересно то, что проблема совсем не в том, как писать или что писать. Нет, далеко не в этом. Если посмотреть на историю искусства, можно увидеть всевозможные примеры и того, что писать и того, как писать. В мире уже всё давно изображено, всеми приемлемыми и совсем неприемлемыми формами и средствами. Проблема даже не в том, для чего писать. Проблема в том, чтобы не скатиться в драму, не начать поэтизировать страдания и героизировать выход из них, "победу над обстоятельствами". Да, вот так получается интересно - убрать весь фундамент, на котором зиждется вековое "востребованное искусство" - воспевание драмы жизни и победу над собой и обстоятельствами. Одному Богу, наверное, известно, почему мне не интересна вся эта "стандартная драматургия". Ну, нет, конечно, лукавлю, больше для себя. Конечно же, мне известно. Просто невыносимая тоска - разрабатывать всё это: герои, красота природы, чувственность обнажёнки, загадочность натюрмортов и т.д. и т.п. Скука невыносимая... Даже не могу сказать следующее, - "То ли дело - абстракция. В ней ты свободен от всего этого, что создашь, то и получится". Нет, тоже как-то не в тему. Ну, скажите на милость, кому (в том числе и мне самому) будет интересно пребывать в плену хаоса цветовых форм и энергий? А что же это, абстракция, как не первозданный хаос цвета и форм, из которого можно выбраться, только лишь ухватившись за какую-нибудь ассоциативную мысль, типа, - "А, вот это синее пятно чем-то смахивает на небо. А, вот эта жёлтая полоска - что-то типа поля. Ну, так всё ж ясно - это пейзаж, отражающийся в глазу умирающего буйвола, которого ещё живого пожирает крупный самец породы кошачьих. Что ж, художник-то, видимо, извращенец, раз так закодировал такой простенький сюжетец!"
День 3.
Если начать задумываться, а что же хочешь сказать, вообще, своей картиной, опять попадаешь в зависимость от того, кому ты всё это собираешься говорить. Поэтому я сразу отбросил эту идею. Ничего и никому я не собираюсь говорить, вопреки самым распространённым советам для художников и писателей. Не собираюсь никого поучать, показывать "положительный пример", направлять чьё-то внимание на "что-то прекрасное" и т.п. Не для меня всё это, не для меня ... Последние пять лет меня страшно тянуло бросить все текущие дела, оставить все свои знакомства, и сесть перед холстом, обложившись красками, растворителями, кистями, мастихинами, тряпками, и подумать. Да, именно, просто подумать. Почему-то именно в таком состоянии - перед чистым пустым холстом особенно хорошо думается. Причём, даже не важно, о чём точно думать. Сам процесс - обворожителен!!! Сидишь ... и ... думаешь!!! Божественно прекрасно!!! Купаешься в этой чистоте свободы пустого холста, в этой невообразимости вариантов того, что может быть здесь изображено. Как точно подмечено в одном современном фильме, - «Пока выбор не сделан, возможно всё". Что ж, отличная идея - "возможно всё". Так и не хочется убивать её хотя бы одним-единственным мазком. Вот бы выразить эту идею пустого холста в живописи!!! Но тогда придётся брать пустой новый холст и просто подписывать его, примерно так - "Это всё". Такой холст будет почище "Чёрного квадрата" Малевича. Конечно, такой холст не нужен никому. Ни на какую выставку его не пристроишь. Постойте, постойте, так вот оно - он не будет нужен никому, кроме, разве что меня самого! Только лишь у меня самого он и вызывает священный трепет, вибрации горних высей, ощущения бессмысленности материального бытия и глубокой осмысленности нематериального.
Виталий Столкин листал страницу за страницей, особо не вчитываясь в текст. Его старший партнёр Евгений Александрович Крамской поручил ему сделать довольно незначительную работу - вручить наследнику то, что ему было завещано.
День 24.
Вот, действительно, какой смысл сейчас писать в реалистичной манере? Это давным-давно, когда-то раньше, когда не было фототехники, рисовальщики ценились наравне с художниками. Более того, они готовили холсты для художников, прорисовывая основные массы композиции. Во времена Рембрандта рисунок выполнялся с помощью рамки, внутри которой были натянуты чёрные нити, образующие квадратики, а холст также расчерчивали на такие же квадратики. На натуру смотрели через рамку с нитями, стараясь найти правильную точку, а потом переносили изображение по квадратикам на холст. Те же, кто мог рисовать без подобной рамки, опираясь просто на свое собственное чувство перспективы, были подобны богам. Еще тридцать лет назад фототехника и обработка фотографий были доступны далеко не всем. А сейчас любой подросток может на свой айфон снять что угодно и тут же обработать онлайн в любом стиле под живопись. На всё про всё минут двадцать, может, уйдёт. Ну ладно, ещё можно понять тех, кто сейчас старается удивить публику гиперреализмом. Но опять же, с помощью фототехники, перенося на холст цветы или лица с огромным увеличением, а потом прорисовывая каждую деталь чётче, чем рисует объектив в совокупности с матрицей. Их ещё понять можно. Они всем наглядно демонстрируют, что фототехника пока (пока) не может всего, что может человек. Но опять же, это до поры до времени. И мне совершенно непонятно, почему мои знакомые, вроде бы взрослые и культурные люди, так восхищаются работами современных фотореалистов. Что там достойно восхищения? Прописанные тени и полутени на волосах бороды или бровей модели? Как ни крути, а что-то не очень хочется сейчас вот прорисовывать через проектор гигантские лица, чтобы потом их раскрасить маслом в размере 2 метра на 3.
День 25.
И всё-таки, писать хочется, хотя и не вполне понятно, зачем. Какой-то позыв, типа, познай самого себя, что ли? Так это можно сделать и какими-нибудь другими способами. Вот, например, медитацией или изучением каких-нибудь философий. Только сейчас стал хорошо понимать Тарковского. Его "Зеркало" - вот, тоже попытка исследовать себя. А Ван Гог, между прочим, написал большое количество автопортретов. Но "Зеркало", конечно, перетряхивает сознание. Помню, как посмотрел его впервые, будучи студентом. Вроде бы, смотришь и смотришь в стареньком кинотеатре обычное кино. Ничего особенного будто бы и не происходит. Только уже через некоторое время начинаешь понимать, что главного-то героя так ни разу и не увидел. Он всё время говорит, а ты смотришь на экран и видишь то, что, по идее, должен был бы видеть он. Но это не совсем "видение" глазами тела. На экране всё вперемешку: воспоминания, события сегодняшнего дня, воспоминания матери, восприятия его сына. Гениальный фильм, ничего не скажешь. Всё как бы смешалось в этой яростной попытке исследовать самого себя. Помню, как вышел на улицу из зала. Было холодно, поздняя осень. На улице было мрачно, прохожие не глядели в лицо, прятали глаза внутрь. Контраст с фильмом показался жутким. Потом читал в прессе, что Тарковского обвиняли в том, что снимал автобиографический фильм за государственный счёт. Ну, да Бог с ними, с этими завистниками. Андрей Тарковский, конечно, огроменный Человечище. Скольких он предостерёг от самокопаний, от поворота глаз внутрь!
День 26.
Ну вот, самокопание для живописи не подходит. Интересно, если бы я пошёл обычным, стандартным для художников путём, стояли бы эти вопросы передо мной или нет? Я имею в виду постепенное развитие художника от школьника в изостудии под наблюдением какого-нибудь учителя рисования, потом художественная школа или какое-нибудь художественное училище, пусть даже со средним статусом, потом художественная Академия или какое-нибудь Высшее художественное училище. А уже потом самостоятельная работа. Вот у меня друг был, так его отец прошёл этот обычный путь. У меня вот теперь остались крошечные холстики, сделанные из обрезков его холстов. Он был уважаемый Член Союза, даже какой-то то ли Заслуженный, то ли ещё какой-то там художник Дагестана. И это не потому, что он был сам горец. Нет, обычный русский парнишка. Но вот, по распределению попал в Дагестан после художественного училища - работать художником. Видимо, во времена СССР в Дагестане не хватало художников больше всего. Так вот, ему звание Заслуженного дали за большущий портрет горца в папахе и бурке с кинжалом. Он его не выбирал, даже не думал, зачем ему его писать. Просто, был какой-то местный авторитет, портрет которого кто-то заказал. Он написал его на заказ, хотя на портретах вовсе даже не специализировался. И что? Получился образец национальной красы и гордости на багрово-красном фоне (наверное, для политической подоплёки он выбрал этот фон). Наверняка теперь его картины, ну хотя бы этот портрет, где-нибудь в музеях хранятся. Признание по полной программе. И, заметьте, без всяких творческих мук. Просто выполнил заказ. Наверное, сейчас, после развала СССР таких случаев уже меньше. Но всё равно, на слуху и знамениты те, кто получает заказы от государства или от олигархов, хотя чисто художественные достоинства в плане творчества у таких художников, только для меня, под сомнением.
"Скучища-то какая!" - подумал Виталий и пропустил ещё приличный кусок дневника. Почему-то Евгений Александрович поручил ему вручить наследнику вот эту толстенную тетрадку с записями, которая никак не была упакована, и запечатанное письмо, которое нужно было вскрыть прямо при наследнике, поэтому Виталий решил полистать тетрадь для интереса и посмотреть, чем же жил покойный.
День 117.
Извечный вопрос художника: рисовать то, что нравится видеть зрителям или то, что нравится тебе самому, - не для меня. Лично я не вижу смысла в таком подходе, вообще. Мне может понравиться всё, что угодно, но это совсем не значит, что в этом есть какая-то эстетика, то, что должно быть на холсте. Или, как сейчас модно, - надо не изображать что-либо, а удивлять зрителя изображением. Даже не удивлять, а поражать его - настолько все привыкли к тому, что сейчас пруд пруди изображений, причём самых качественных. По всему выходит, что поражать-то надо не изображением, а своим видением. Своим видением. А нужно ли оно кому-либо, моё видение? И что можно увидеть кому-то другому с помощью моего видения? Ну, допустим, вижу я 150 оттенков на красном яблоке. Ну и что? Изобразил я эти 150 оттенков красного. Что воспримет зритель? Просто красное яблоко. И даже не задастся вопросом, - "Неужели здесь 150 оттенков красного?". Все же знают, что человек видит так, как он научился видеть за всю предыдущую жизнь. Все фокусы рассчитаны на это - зрители видят только то, что они привыкли видеть, а не то, что есть на самом деле. Разум сам дорисовывает (додумывает) то, что не удалось заметить. Нет, положительно, не стоит удивлять зрителя ни своим видением, ни, тем более, изображением. Что же тогда, чёрт меня побери, должно быть на холсте?
День 118.
Все эти ахи и охи, восторги и вздохи - смотрите, мол, как это всё красиво и эстетично выглядит! Всё это тоже не для меня. Оно так выглядит только и только потому, что кто-то решил, что оно должно так выглядеть. К чёрту всё это! Неужели всё так просто? Взял холст, краски, кисти, растворители, мастихин, тряпки, и .... Что и? И сразу получилось то, чего не знаю сам? Нет, так вряд ли что-нибудь получится, разве что какая-нибудь дикость или пошлость. Нет, подходя к холсту, надо знать, что ты хочешь получить в итоге. Ну, конечно, на само изображение, а идею... Нет, к чёрту идеи. Рисовать идеи ... о ком это? Что же должно быть на холсте? Я сам? То, что я вижу? То, что я считаю прекрасным? А если это просто ровный-ровный чистый цвет, допустим, голубой? И что? Это будет картина под названием "Голубой". И какова будет судьба этой картины? Ну, попадёт она на какую-нибудь тусовку. Ну, какой-нибудь чудак увидит всю прелесть чисто-голубого, и это всё! А остальные просто скажут, - "Примитив!", - презрительно скривят губы, хотя сами-то даже такой примитив не могут выдать нагора. И почему картина обязательно должна быть какой-то сложной по цвету или по композиции? Помню, рассматривал картины Николая Ге в Третьяковке. Ни тебе цвета, ни тебе радости. Что-то серо-коричнево-унылое и, вдобавок, сложное по композиции. И всё же - русский гений, висит в Третьяковке! Все ходят, смотрят, восторгаются! Можно подумать, что я завидую. Может быть, как-то не думал об этом. А просто не откликается у меня ничего от Ге или ему подобных.
День 119.
И всё же, всё же... Вот вчера говорил с одной знакомой. Она спросила, - "Чем собираешься заняться на пенсии?" Что мне было ей ответить? Живописью? Нет. Искусством? Нет. Тогда чем же? Философией? Нет. Что-то , похоже, всё здесь переплетено, одно из другого вытекает и оборачивается чем-то совершенно другим. Неужели и то, что я создам, кто-то в далеком будущем будет фотографировать, как-то "подавать" зрителям, сопровождая музыкой или рассказами о моей жизни? Что-то весьма не от мира сего. Вот что это получится, если не рассчитывать ни на какое "признание", "успех", "новую форму" и т.д.? Вот что получится, если не вписываться в мэйнстрим, в принятую всеми природу живописи, как социальной формы искусства? Вот что получится, если живопись будет гипериндивидуальна? Ни на что не похожа, может быть, даже на саму живопись? Что же это будет? И будет ли это существовать? Когда-то ведь наступит такой момент, что написанные мною картины уже не поместятся в доме и будут вытекать, хотя бы небольшим ручейком, из дверей и окон! Что они произведут? Какое-такое воздействие получится? Как они будут взаимодействовать с людьми? Природой? Светом? Тенью? И когда меня уже не будет, кто будет о них заботиться? Ведь они же, как дети - не могут сами пробить себе дорогу в жизни.
"Ну, вот, хоть что-то знакомое", - облегченно вздохнул Виталий и снова открыл наугад тетрадь, уже ближе к концу. Он тоже ходил в Третьяковку с классом и тоже с отвращением смотрел на какие-то серо-коричневые полотна, о которых надо было потом ещё и сочинение написать. Помнится, тогда он чуть было не схлопотал пару, чудом вывернулся на тройку.
День 411.
Как я понимаю Филонова! Попробовал сегодня прикинуть какой-нибудь пейзаж, который мог бы послужить материалом к картине. Сколько же там форм, цвета, света и тени! Настоящий гигантский хаос. Если попытаться полностью воспроизвести это, можно, наверное, и жизнь полностью потратить - столько там нюансов, оттенков, мелочей. Скорее всего, даже и самый лучший фотоаппарат современности не в силах зафиксировать столько деталей, куда уж там моему глазу или моей руке! А когда встаёшь на путь обобщения, стилизации - обязательно скатишься к какому-нибудь формализму, типа кубизма, или иного какого-нибудь "изма". Филонов же настолько погружался в эту какофонию цвета, света и форм, что не мог удержаться просто от того, чтобы привнести хотя бы какой-нибудь порядок. Его картины буквально втягивают в себя, заставляя рассматривать все квадратики, треугольнички и цветные кружочки, которыми заполнены его произведения. Так и хочется погрузиться и купаться в этом упорядочении бывшего когда-то абсолютно хаотичным исходного материала. Так или иначе, любой художник хоть как-то пытается упорядочить то, что он видит. Какая неисправимая самонадеянность!!! Вот же хомо сапиенс! Ему бы только что-нибудь упорядочить, "исправить", "наладить". Когда рисуешь что-нибудь извне, как-то непроизвольно забываешь, что оно, то самое, что ты рисуешь существовало до того, как ты обратил на это внимание, и будет ещё существовать и после того, как ты это "упорядочишь". Причём, будет продолжать существовать всё в том же, "неупорядоченном" виде, в каком оно существовало и до тебя. Ему, этому исходному объекту, вообще, нет никакого дела, ни до тебя, как художника, ни до твоего бессмысленного "упорядочивания". Так зачем же тогда это "упорядочивать", вносить свой, личный взгляд в этот совершенный хаос жизни? Конечно, тот ещё вопросик! Но без ответа на него как-то западло браться за кисть или карандаш! И, конечно, не хочется же в каждую картину "впечатывать" свой автопортрет - что, сам того не подозревая, сделал Филонов. Я думаю, что это не полная правда, что каждая картина каждого художника - это его автопортрет. Хоть на первый взгляд и кажется, что это так, это не правда. Иногда видишь портреты совсем других художников, не того, кто писал картину. Это в случае желания подражать кому-то известному и великому. Мне же, всё-таки, почему-то (может быть, из моего эгоизма и высшей степени упрямства) хочется не вносить никакого "порядка" в пейзаж. Эта идея - писать натюрморт, как пейзаж, или пейзаж, как портрет, или портрет, как натюрморт, как-то уж очевидно банальна. Настолько банальна, что на её основании написано уже бесчисленное множество картин. Хочется уже чего-то нового. И не потому, что у меня абсолютно непомерные амбиции, а просто потому, что хочется гипериндивидуальности без автопортретности в картине. Интересно, возможно ли это?
"Совсем запутался старик!" - пожалел Виталий покойного. Сам Виталий был далёк от какого-то ни было искусства. С самого детства он всегда следовал советам старших. Так он и оказался на юридическом. А вот теперь - у Евгения Александровича, попасть к которому тоже было не просто. Знаменитый адвокат, за мелкие дела не берётся, работает только с солидными, крупными клиентами. Вот и теперь Виталию предстояло вручить наследнику то, что причиталось ему получить от неприлично богатого отца по сыновнему праву.
Время уже подходило к тому моменту, когда в кабинет Виталия должен был войти мужчина средних лет, служивший где-то в банке менеджером средней руки. Виталий подготовил всё заранее, но всё-таки не удержался, чтобы оставить последнюю страницу дневника непрочитанной.
День 2016
До сих пор не могу поверить в то, что случилось. Но оно уже случилось. Сегодня моя персональная выставка! И не где-нибудь, а Доме Художника на Крымском. Немногие попадали туда. Я просто как во сне. Конечно, не лучший зал, конечно, вместе с другим молодым, но персональная!!! Дышится с трудом, пью успокоительное - всё-таки я не так молод. Почему-то страшно. Муторно. Вдруг никто не придёт! А вдруг придут и будут смотреть!!! Вот это самое страшное. Ноги не держат. Куратор сказала, что всё нормально, что все через это проходят. Вот опять - все. Так и хотелось ей высказать, что я - не все, что я - это я, всегда был самим собой, и уже ни буду никем другим. Но они привыкли, хотя намного моложе меня. Интересно, сама-то она выставлялась когда-нибудь или же только по запасникам шныряет, выискивая, чем же ещё можно привлечь публику! У меня уже не осталось никаких друзей. Сын и тот заходит только по долгу и надеется на наследство. Куда уж тут искусство! Только бы продержаться до открытия, не впасть в какой-нибудь старческий маразм. Вот, американская бабушка Мозес, впервые взяла кисть в руки в 70 и писала до 90 или около того, от волнения я всё перезабыл. Я и не представлял себе, что залы на Крымском так велики. Мне пришлось срочно писать ещё пять работ, потому что моих скромных полотен явно не хватало, чтобы заполнить все предложенные мне стены. Писал в спешке, но получилось лучше, потому что уже видел, где они будут висеть. Ну, всё, такси приехало, надо уже одеваться и ехать. Что же всё-таки будет?
Виталий про себя посмеялся над переживаниями автора. Деньги правят миром - это была истина, которой он подчинялся. "Чудак старик", - подумал он, - "Столько денег, а всё переживал, как ребёнок!" Он закрыл тетрадь и положил её в ящик стола, рядом с плотным запечатанным конвертом - всё, что он должен был вручить наследнику. Тот уже осторожно стучал в дверь.
"Да, пожалуйста, входите", - погромче сказал Виталий. Через полуоткрытую дверь втиснулся невысокий мужчина в сером затасканном костюме. Перед тем, как прикрыть дверь, он обернулся и сказал что-то кому-то, видимо жене, которой нельзя было присутствовать на священнодействовании вручения наследства. Мужчина неловко подошёл к столу Виталия и, нелепо улыбаясь, чего-то ждал. "Будьте добры", - Виталий жестом указал на один из двух стульев, стоявших у его стола со стороны двери. Мужчина всё медлил и молчал, будто опасался чего-то. Виталий встал, вышел из-за стола и аккуратно усадил мужчину на стул. Евгений Александрович предупреждал его, что наследники часто ведут себя неадекватно: то дар речи теряют, то наоборот - несут несусветную чушь.
Виталий постоял ещё немного около посетителя, потом решил налить ему стакан воды. "Минеральную или обычную?" - на всякий случай поинтересовался он у посетителя. Не надеясь на ответ, сразу налил в стакан чуть больше половины обычной питьевой воды из бутылки. Виталий поставил стакан на стол перед мужчиной и вернулся на своё место. "Вы знаете, обычная рутина, так уж положено. Не могли бы вы дать мне ваш паспорт?" - вкрадчиво осведомился Виталий. Мужчина так же молча вытянул из внутреннего кармана пиджака паспорт и положил на стол перед Виталием. Виталий быстро пролистал странички. Конечно, он был уверен, что это сын покойного - кто же будет подставлять вместо себя кого-то другого.
Виталий начал свою небольшую речь со вступления, которое говорило о том, что их адвокатское бюро очень дорожит своими клиентами. И что он надеется, что и сын покойного будет верен традициям и привычкам отца, что должно было означать, что теперь и Николай Селивёрстов (так звали наследника) тоже будет защищать свои интересы с помощью конторы Евгения Александровича. Николай продолжал молчать, поэтому Виталий перешёл к делу.
"Мне выпала честь вручить Вам лично то, что Вам завещал ваш отец, Герман Афанасьевич Селивёрстов", - с этими словами Виталий открыл ящик стола и торжественно достал из него большой толстый конверт и тетрадь, тоже заботливо положенную Виталием в такой же плотный конверт. Виталий положил всё это богатство на стол перед посетителем и посмотрел ему в лицо.
Жухлые глаза наследника оживились. Он не сразу протянул руки за конвертами, а сначала жадно рыскал по ним взглядом, стараясь догадаться, какой из них самый важный, в каком говорилось о его наследстве. Затем Николай слегка дрожащей рукой взял незапечатанный конверт, вытащил из него тетрадь и недоумённо взглянул на Виталия, но не стал ничего спрашивать, видимо, говорить что-либо было вообще не его стихией. Наследник теперь уже более уверенно взял другой плотный конверт и нервно оторвал узкую полоску сбоку. Внутри оказался всего один листок. Николай, торопясь, пробежал по нему взглядом и вновь недоумённо уставился на адвоката.
На обычном листе было написано рукой его отца следующее: "Мой любимый сын! Хочу, чтобы ты получил самое драгоценное, самое лучшее, что у меня есть. Знаю, что ты меня не любишь, и не любил никогда. Не осуждаю и хочу примирения. Может быть, ты лучше поймёшь меня, если прочитаешь мой дневник. Твой отец".
Наследник, наконец, выдавил из себя, - "Что это за бред? А где же мои деньги, где само наследство?". Вместо ответа Виталий сделал погромче телевизор, висевший у него на стене. Он включил его, пока наследник вчитывался в послание своего отца.
На экране смазливая и развязная репортёрша брала интервью у какой-то солидной, в возрасте, дамы. "Впервые за много лет Третьяковская галерея организовала выставку молодых, никому не известных художников. Скажите, Наталья Ивановна, как это вообще удалось сделать - ведь вы - это государственное учреждение, как вам удалось собрать эту коллекцию?", - безудержно трещала репортёрша, не давая вставить ни слова солидной даме.
Наконец, оператор направил объектив на даму, убрав из кадра трещотку-репортёршу. "Да, это уникальная коллекция, которую мы решили показать нашей уважаемой публике в нашем филиале на Крымском Валу. Мы очень тщательно отбирали работы, и теперь это будет наша коллекция современной живописи, которую мы планируем возить по России и другим странам. Все работы закуплены на спонсорские средства, и мы очень благодарны Герману Афанасьевичу Селивёрстову за его просто бесценный вклад в русскую культуру", - солидная дама, видимо, говорила что-то ещё, но монтажники на студии подрезали её монолог , стараясь уложиться в отведённое для новостей культуры время. На экране вновь появилась развязная журналистка, теперь уже на фоне картин уникальной выставки, - "Вот так, сделавший себе состояние на туалетной бумаге в лихие 90-ые новый русский Герман Селивёрстов стал отцом новой уникальной коллекции русской живописи".