Жил-был пацан. Простой и самый обыкновенный, веснушчатый нос и рыжеватые вихры. Стеснительный иногда, а иногда нет. С понедельника зачищал цыпки на щиколотках и коленях. Со вторника ему это надоедало, и он ходил так. Слава Богу, в клуб и кино пускали, библиотеку с трудом тоже. Звали его легко, всесезонно и сказочно. Елисей.
Тут же, аж таки в шестом классе, жила-была глазастая девочка. Верка. А фамилия её – Блудова. Ах – ах – бабах! У матери ейной шикарная была фамилия девичья – Клёнова. Но её в один прекрасный день, точнее вечер, проводил таки из клуба Николай Блудов, механизатор. Тракторист тот переездил безаварийно и настойчиво неисчислимые грязищи и колдобины. Был кудряв и сапоги носил гармошкой, для чего гладил огненным чугунным утюгом скукожившиеся голенища. По самой осени многие меняли фамилии, времени терять было невозможно, зимой местный клуб не отапливался.
Верка ходила около Елисея не дыша, словно не подавала бумажную заявку на штатный проход мимо. Тот чувствовал внутренний дискомфорт от происходившего, но по доброте душевной и по молодости, не предавал этому значения. Гораздо более Елисея заботил товарный вид красных червей для обожаемой рыбалки. Копал их специальной лопатой и накопанных готов был обожать с утра до вечера, пока те не погибали в ненасытной рыбьей пасти. Червяки водились в верхнем слое почвы за старой фермой, на проплешине бывшего загона, оттороченого по периметру пошатнувшимся забором.
Пенился пеной куцый омутишко у старой мельницы, бродили поверху одуревшие от скуки голавли, объедали труху солнечные лучи с лопоухого навеса. Стратегически пескарей и не выспавшихся мирных красноглазок можно было изловить и скрипучей кошелкой, можно, да не интересно. Ореховое удилище оберегалось им день и ночь, так как оно, это удилище было ровно, без сучков и длиной не менее трёх метров. Завывал ветер от зависти и досады. Везёт же Елисею.
Жил-был пацан, и почёсывая облупившийся нос, подёргивался боком, нанизывая на крючок обалдевающего от боли червя. А по тропинке, мимо намоленного рыболовного места вприпрыжку шла Верка Блудова. Несла обед отцу в поле, вон солнце-то как высоко, и на нём, обжигая лапы, сидит вприсядку старый коршун, много чего интересного повидавший в своей жизни. Удивляется мило девочка, но хищник боком-боком, слез таки со светильника и теперь висел в небе просто так, растопырив крылья. Верка хотела прошмыгнуть, как всегда не дыша, да не получилось:
- Блудова, стой! Ты куда ногами шевелишь?
- Батьку свово кормить, на самом дальнем клину – испуганно пискнула девочка. – Голодный как волк поди, да сигареты вот, «Прима». Курит и кашляет, кашляет и курит. До одури. Мамка его пилит-пилит, а он отродясь неслух, не слушается. Что, не ловится?
- Слабо – мигом признался рыбак. – Дяде Коле привет! Скажи - я ему шкворень откапал за фермой. Почти что новый, боковина одна поржавела. В керосине отстанет.
- У него энтих шквореней цельная куча под навесом, скоро картошку некуда будет сыпать по-осени. На каждом мелом номера понаписал, говорит коллекционирует. А как один упал, да палец ему отшиб, враз забыл, где раки зимуют. Орал. Коллекционер.
- Больно – почесался Елисей.
- Кто ж говорит? – согласилась та. – Мамка его настойчиво так лечила настойкой полынной. Он попытался спрятаться, но его кочергой из-за простенка между сараями зацепили, иди сюда! Он уж боле не брыкался.
И тогда понял Елисей, своим маленьким сердечком, каково дяде Коле Блудову шкворни разные коллекционировать. Как пилит его большими зубами любимая жена, как подпиливает молочными Верка, а там ещё же тёща. Про неё однажды даже районная газета написала, как она из красной тряпки портянки изготовила. Всей семьёй носили. Большая статья-фельетон. Даже участковый грозился пальцем с обгрызенным ногтем.
- Сдай – говорит, - портянки в сельсовет, прямо Кузьминичне сдай, под расписку. Вопрос этот политический, сурьёзный. – И поправлял кобуру на кожаном поясе.
- Пролетарские портянки – сопротивлялась тёща. – Тёплые.
- Ну смотри – нехотя сдавался милиционер. – Я тебя предупредил и впредь передачки в КПЗ носить не буду. Там кормят плохо, суп-баланда и компот из волчьей ягоды. Два стакана зараз.
Елисей позевал равнодушно, посмотрел вслед удалявшейся Вере, и принялся закручивать капроновую леску на верное удилище. По просёлку, на велосипеде следовал с районной почты почтальон, Семён Семёнович Бузь, с пустой кожаной сумкой за спиной. Теперь народ писем не пишет и газет не выписывает. Больно надо, прогноз погоды по телевидению посмотрят и спят довольные.
- Дядь Семён, журнал «Крокодил» в библиотеку есть же сегодня? – заинтересовался пацан, хоть и знал наверняка.
- Он один на всю сумку и расположился – прихлопнул комара Бузь. – Да пакет с бутербродами бабка собрала. Хошь один? С колбасой и сыром, сплошь одни калории. Колесо чего-то спускает, проколол наверно. – Добавил
в охотку почтальон.
Оглянулся Елисей на Верку, а ветер как надулся да дунул решительно, хулиганисто так, что радел девчонку до самых трусиков. Подол ситцевого платьица так и затрепетал флагом. Ах ты, беда, хвать-хвать ручками, кое-как справилась и оделась опять воспитанно. Вон там по склону бегают друг за другом трепетные одуванчики. Это они в салки так играют. Слышите, сколь тяжело дышит водящий, старый и седой дуван, оттого, что ногу подвернул. Вот и у Верки, мигом успел заметить пацан, под юбочкой такие же, как у одуванчиков ноги. Только две. «Прямо не ноги» – решил Елисей, - «а какие то приспособления для ходьбы». И оттого захотелось ему – пацану, искупать девчушку в омуте, даже зубы заломило, как захотелось. Пускай платье мокрое скинет в кустах для просушки, а тут и мы, нате вам наш привет с кисточкой. «Разглядим тогда» - по доброте душевной замыслил бессовестно, аж хохолок на затылке запотел.
- Это у неё неправильные ноги – задумчиво обернулся пацан к Семён Семёновичу. – Недоразвитые какие то.
- Ты чяво сказал? – не расслышал пожилой письмоносец. – Что это за слово такое, даже слушать его беспрепятственно сложно. Начало в одно ухо залетает, а окончание в другое вылетает. Вот поди ж ты!
Ударил хвостом в ведёрке пойманный голавль. В посуде ему тесно и неудобно, не то, что на стремнине, да в сонном омуте. Где ротастые лягушки бороздят заросли осоки, выпучивают глаза на легкокрылых стрекоз, с неизвестно как, и не известно откуда прилетевшей сюда капустницей. Возле речки никто эту капусту из-под пушки не сажает, уже лет сто. Насколько пацан себя помнит. Всё больше картошку садят, рассыпчатую. Одной поздней ночью, помнит, чесал пятками по густой ботве, спасаясь от деда Лушкина. Яблоки у того наливные, калиброванные, росой умытые. Стерёг он их, с рогаткой, а в рогатке шарики из подшипника. Жгуче.
- Говорю, писем мне никто не пишет – исхитрился пацан. – Можно на Ваш сыр закинуть разок, только вряд ли клюнет кто, если только мелюзга какая или коряга неповоротливая.
- Нет, хвостатой рыбе сыру не дам – пожалел Семён Семёнович. – Тебе пожалуйста, а им нет, не заработали. Ишо чяво!
- Тогда концерт окончен – ещё раз оглянулся Елисей, но Верка на своих приспособлениях уж завернула за окоём ореховой рощицы, где как говорят, водился медведь. И любило то чудище порычать на самом рассвете или во сне покашлять простужено. А в глубине оврага всегда хрустел валежник, будто кто ходил там неповоротливый. Да мало ли в чаще неразгаданного, ух!
Для того и быль, что бы в небылицы верить.
Жил был пацан. Пришла осень, и собрав в портфель кое-что из личного и новейший дневник, побрели понурые в неизбежный седьмой класс. Верка ходила мимо Елисея и как всегда не дышала в себя. У неё теперь была новая школьная форма, коричневого цвета и чёрный фартук с оборочками. И чем-то от неё попахивало по - ветру, верно духами. Надо же! Сутулый с одной стороны, отдающий не убранной картошкой осенний дождь забарабанил в классные окна. Чавкала, выплёвывая резиновые сапоги, отнюдь не лечебная грязь. На этом фоне Елисей учился плохо, чесал затылок и получив по нему деревянной линейкой от учителя черчения, не возмущался. По крайней мере наружно, а уж изнутри, надо думать, и подавно.
Вера с утра до вечера была от этого не в своей тарелке. Её рыцарь, её Дон Кихот, прилежно писал слово шёл с буквой о, и шол от доски за парту с очередной липкой двойкой в стыдившемся себя измочаленном дневнике. Ей бы силу употребить, организовать против Елисея заговор, или подговорить местного исполнителя наказаний, подставить тому подножку. Или…
На улице меж тем подмораживало. Уже не чавкала от чванства чёрная грязь, а лишь звонко потрескивала от ступившего в неё неосторожного каблука. Убрали просушенную картошку в мрачноватые погреба, замочили в бочки жёлтые антоновки, явился бесснежный Покров.
- Ты, Елисей, пришёл на эту землю коровам хвосты крутить – говорила на перемене Люся Редькина, в уме умевшая решать задачи по программе из восьмого класса. – Пастушонок.
- Факт! – пробасил ломающимся голосом Венька Санягин, Редькинский подпевала, носивший за ней портфель и пакет с гербарием. Гордившийся на все четыре стороны, что была Люся размера немалого, крупного и высокого. Забиралась та по канату, до самого потолка в два захвата, прыгала оттуда и долго потом ходила по спортивному залу наглая ударная волна. Дребезжали хлипкие стёкла и падали в учительской со шкафа любовно скрученные в скатку долговязые контурные карты.
Её в танцевальный кружок не брали, а Веру брали. Солисткой. Под свист парней в два пальца крутилась в середине сцены, улыбаясь.
Жил – был парень, глубокомысленно удивлялся тихо – тихо, как это она на приспособлениях от циркуля могла так и не падала. Он то считал свои ноги образцовыми, но не мог крутануться, задевал каблуками за половицу, и падал ниц, иногда носом. Один раз даже занозил занозу туда, но нашёл у отца в инструментах расхлябанный, некогда никелированный пинцет и оплакивая, провёл хирургическую операцию.
А тут ещё явился на урок физкультуры Семён Семёнович, с полной брезентовой сумкой. Раздал всем пацанам, прямо в личные руки, газету «Красная Звезда» и серый конверт – треуголку без марки. Приписное свидетельство. Расписались в ведомости, зачесали чубы. Военкоматы тогда укрупнили, ко всем и не приедешь. Готовьтесь самостоятельно. То «старики»
научат азам.
- Вы, робяты, честно там служите, а я буду письма вашим девчонкам доставлять. И зимой, и летом, и хвост пистолетом – хитро посмотрел почему то на Верку. Та зарделась.
- Ха – ха – ха – сказали тут робяты. – Нам бы в подводную лодку! Или самолётам хвосты заносить. – Салаги однозначно, зелень.
С тех пор не давала Елисею покоя крамольная мысль, забралась и под корку головного мозга, и от неё чесались огненно руки, и от неё потело меж лопаток. Кутался с головой под лоскутное одеяло, она там, зубы скалит. Открывал заслонку печи, что бы кашу пшённую достать, мысль сидит там, замышляет. Ломался он, понимал нельзя. И чем больше понимал, тем больше чесались руки, а в тесной черепной коробке возмущался мозг.
Перед самыми весенними каникулами, когда в проталинах оживала прошлогодняя трава, а ночи становились всё длиннее, одуревшие за зиму школьники, на переменах не буянили. Ходили и взад, и вперёд по пыльному коридору, ждали очередного урока
- Смотри – зевнула Редькина. – Верка совсем дышать перестала, мимо Елисея ходючи. Хоть искусственное дыхание делай.
- Фантастика! – переломил голос Санягин.
- Кто дежурный? – спросила географичка, она всегда на урок заранее заявляется, с невидимым запасиком, что бы эти ненавистные карты по углам развесить. Медведи ёшь ты Гималайские. – Доска грязная! Тряпка сухая! Ванька дома – Маньки нет. Манька дома – Ваньки нет.
- Никакая не Манька, Блудова дежурит – доложил Елисей. – Она на своих приспособлениях кто в лес, кто по дрова. Ей всё танцульки, а народ страдает, вот уйдём строем в Красную Армию, станем отличниками боевой подготовки. Законно.
- Это у тебя костыли, а у меня ноги – яростно поглядела на него та и переставшая зевать Редькина маленькой глыбой стала за её спиной. – На вот глянь!
Она не дрогнув ни чуть, беззастенчиво и дико подняла побледневшими пальчиками юбочку до колен, постояла как фантом, дёрнула выше. Елисей не верил своим глазам, радуясь тому, как просто разрешилась его головоломка. Но это были уже никакие не приспособления, это была девичья плоть, хоть и в рейтузах. Санягин хлопнул бычьими глазами раз, другой, третий и щёки его
мигом порозовели. Остальные рекруты стеснительно отвернулись. Ленивая и
потрёпанная классная муха, пролетела поверх всех голов в наступившей тишине и не долго думая, приземлилась в Сингапуре. Там и уснула опять.
- Отставить! – завизжала в истерике учительница. – Стыд то какой и срам! Научили вот вас наукам себе на голову! Лоботрясы! Кабаре цыганское тут устроили, всем по двойке за поведение! На второй год всех оставить! На пятнадцать суток! – И заплакала от негодования.
- Конфликт старого и нового, отцов и детей – глубокомысленно изрёк перемещающийся ближе к выходу из класса Санягин. – Горе от ума.
- Или от слабоумия! – гнула свою линию географичка.
Муха, дрожащими лапами походила по жарким улицам таинственного заморского города – государства, зажужжала. В промозглом сквозь саду, над речкой, всполошилась грачиная стая. Закаркали вожаки, закаркал простой народ. Осенью, улетят в тёплые края, всю зиму грустить о чём-то, вздыхать. Там на чужбине не очень каркнешь в охотку. Там, простите меня, Сингапур.
- Фу! – фыркнули девочки, подразумевая неподчинение.
Жил – был пацан. И тут издревле шумная и переворачивающаяся с ног на голову школа затихла разом, шушукаясь по углам. Приходили посмотреть на оступившуюся разом Верочку Блудову любопытствующие девочки – старшеклассницы. Присматривались в приоткрытую дверь, пожимали плечиками. Приходил, посвистывая под тяжёлый нос, Аксён Щетинин, ничего сверхъестественного не обнаружил. Исчез расстроенный. Непорядок. Комитет комсомола надо срочно собирать, песочить и шерстить. Шерстить и песочить. Что б другим неповадно было, что б дым коромыслом и звон.
Приходил всесильный директор, исподлобья зорко осматривал место преступления. Тут же приходил небритый завуч, подслеповато хмурился.
- Собирай педсовет – напустился на него директор. – Чего тянешь?
- Слушаюсь!
Между тем тогдашний педагогический совет был то же самое, что и Испанская, средневековая инквизиция. Только в трусливой Европе жгли по – настоящему, а в учительской среднестатистической Российской школы огнём негодования. Изворачиваться и там, и там бесполезно, челом бить некому. Все несли хворост, складывали его в большую скрипучую кучу, сушили в запазухе отсыревшие спички. Вытирали на щербатом пороге подошвы уваксенные глиной, стучали каблуками.
- Начинайте – разрешил директор. – Хуже не будет.
И стояла посередине учительской, плакала, мать Веркина, в девичестве Клёнова. И раскидал по всему двору коллекционные шкворни Николай Блудов, и брела по резной ореховой роще дочь их Вера, мечтала встретиться тет – а – тет с худым медведем. Что бы задать тому дремучему зверю нагоняй по самое первое число, что бы взмолился косолапый и навсегда ушёл в любопытный березняк, под самое Картошкино, за речку.
- Расстрелять её два раза – будоражище дыхнул физрук. – Так она нам всех ребят растренькает, не соберёшь посля. Как в лесу заблудятся, между двумя сосёнками. Уже и так, по секрету скажу, на прошлых стрельбах, на восемнадцать процентов попадаемость упала. Даже военрук военкомовский остолбенел, как градусник
- Что это за слово такое? – не понравилось учительнице литературы. – Вот это самое – растренькаешь. Бью челом – разъясни.
- Слово, как слово – деловито пожал плечами физрук. – Не феня. На метр мишени пододвинул, ато ж хана. А тут дядюшка Сэм сигары кубинские курит, вечно эти американцы нас обижают. Ещё Лев Толстой ужасался. Всю Ясную поляну шагами истоптал, опоясанный опояской.
- Ну, тут всё ясно! – зашипел на него завуч, отчего одна щека у него начала подёргиваться и будто бы сбрасывать с себя щетину. – С такими учениками коммунизма не построишь, а потакают им учителя физкультуры, бывшие в употреблении.
В коридоре, у самой двери, с той стороны, угрожающе зашумело. Это пришёл, громыхая кирзовыми сапогами в гармошку, Николай Блудов, со шкворнем в потной ладони. Ещё один поглядывал на мир из кармана оттянутых штанов.
- Не пускать! – завопил не своим голосом всесильный директор. – Механизаторов мы не звали! Спрячь, Колька, эту кривую железяку, в тюрьму сядешь! На баланду, без подливы!
- Подходяще – поднажал плечом Блудов. – Настька, не плакать! Верка где? Подумаешь преступление, красоту показала.
- В лес ушла, на медведя, да с голыми руками – ответила в девичестве Клёнова. – Он же искусает её, зверь немытый!
- Искать! – решила тут Редькина за дверью. – Санягин, за мной!
Вот так и был распущен восвояси, некогда ещё всесильный педсовет. Щетинистый завуч прямо тут и закурил дымовитую сигарету, на что датчики
задымления задрожали от нетерпения, готовые завопить сиренами. Сигарету
придушили резиновым каблуком. Вовремя!
Разделились в цепочку. На руках у Блудова медвежий бредень. То есть на сома. Но и он сгодится. В охотку звонко аукались, и никто лес валить не заставлял. Замечательные и благоразумные грибы быстренько натянули до подбородков жёлтые испепелённые жизнью листья. Спрятались так.
Один только уж опоздал и теперь трусливо пересекал тропинку перед самым носом вышедших на облаву. Первым нашли Семёна Семёновича Бузя. Тот, подложив под голову брезентовую сумку, непоколебимо и уютно спал в буреломе. Рядом, прислоненный к сосне стоял покосившийся велосипед.
- Не осилил – показал на стоявшую в сторонке четвертинку Елисей. – Комары заедят, хужей пчёл.
- Я останусь, посторожу – сделал устрашающее лицо физрук, и недолго думая тоскливо посмотрел на посудину. – Не оставлять же человека одного в лесу. А вечер наступит?
- Вот я знаю дядьку, он в полночь на нашем кладбище проснулся. Прям на могильной плите спал – проинформировал Венька, за что и был нещадно бит по спине бдительной Редькиной.
Постепенно лес редел пока огромная елань не распахнула свой простор искателям. И что это!? На заваленной прошлогодним ураганом плешивой сосне тихо – смирно сидел пенсионного возраста медведь. Рядом непорочно расположилась Верка Блудова и сучковатой палкой чесала косолапому затылок. Зверь от этого весь размяк и верно себя не контролировал. Видно много в его взлохмаченной голове недружеских жильцов. Николай Блудов примерившись точнёхонько запустил в медведя бредень и добавил в ухо шкворнем. Отчего обиженный зверь, преодолевая навязчивые круги перед глазами, кривоного затрусил за ближние кусты. И началась у него, если вы не знаете, медвежья болезнь с вытекающими последствиями…
…Жил – был пацан. Рыжеватого на голове, в районе чуба стало поменьше. Представляете себе уютную городскую квартиру, опоясанную фартуком Веру, шипящие на плите котлеты, Елисея чинившего игрушечный паровоз? Ну а заправлял всем этим двухлетний гражданин, заинтересованно следивший за происходящим из–под детской кроватки.
За окнами разгонялся троллейбус, ночевать в депо…
Москва. 2016г.