Полюшко-поле

Олеся Луконина
Ржаница родилась вместе с полем.

Она помнила, как лежала во ржи, раскинув руки, и налитые колосья колыхались над её головой. Синели васильки, яркие, как небо, в которое она глядела, не жмурясь, хотя солнце стояло в зените.

В своём поле она знала каждую юркую мышь, каждую куропатку, вьющую гнездо под листом лопуха, каждого жаворонка, заливающегося песней в сияющем небе.

И людей она знала, хоть и не показывалась им. Они работали в её поле, пели свои песни, отзывавшиеся дрожью в её сердце, непохожем на людские сердца, горячие и нетерпеливые.

Люди появлялись в поле даже по ночам. Сбрасывали с себя одежду. Мяли рожь, ложась наземь, чтобы покрепче обнять друг друга. Ворковали лесными горлинками и смеялись. Задыхаясь, шептали что-то. И снова катались по ржи, сминая упругие стебли. Колосья сыпали на них золотую пыльцу, когда они упивались друг другом, дрожа и вскрикивая.

Ржаница смотрела на них из кустов и удивлялась.

Осенью люди собирали урожай. Увозили прочь снопы тугих колосьев. Оставляли поле пустым, чтобы через лето снова засеять его. И так из лета в лето.

Но однажды над полем появились чёрные птицы. Огромные птицы. Ржаница видела их и раньше — высоко в небе. Там они казались маленькими. Птицы урчали и выли, как звери. Они роняли вниз чёрные яйца, и от их ударов вспучивалась земля. Люди, работавшие в поле, пытались убежать, но падали, обливаясь кровью, и больше не подымались.

Потом в поле показались огромные железные звери с белыми крестами на панцирях. Они перемалывали уцелевшую рожь вместе с землёй. Ржаница догадалась, что внутри этих зверей тоже сидят люди, как и внутри железных птиц.

Одни люди убивали других.

Ржаница притаилась на опушке леса. Железных зверей было слишком много, и люди, находившиеся внутри них, оставались неуязвимы для неё.

А потом она увидела спавшего в рытвине на краю поля человека. Мальчишку — щуплого, в порванной, окровавленной одежде. Он очнулся и вскочил, судорожно озираясь, только тогда, когда рядом с ним зарычал железный зверь, отставший от остальных.

Другие люди — в чёрной коже, весёлые и рослые — выглянули из нутра зверя. Они хохотали, тыча пальцами в сторону мальчишки, который замер, оцепенев от ужаса, и лишь глядел на них широко распахнутыми глазами.

Но он всё-таки побежал прочь, когда они, всё ещё смеясь и громко переговариваясь между собой на обрывистом языке, залезли в нутро своего зверя и направили его прямо на мальчишку.

Он бежал, задыхаясь, хромая и затравленно оглядываясь, а зверь нагонял его, рыча громче грома. Ржаница едва не зажмурилась. Она не хотела видеть, как зверь вдавит мальчишку в чернозём её поля, как осколки хрустких костей и обрывки тёплой плоти перемешаются с землёй, превратившись в кровавое месиво.

Но мальчишка вдруг остановился. Его худая грудь, видневшаяся в распахнутой рубахе, ходила ходуном. Он что-то прокричал срывающимся голосом и сам кинулся навстречу приближавшемуся зверю.

* * *


Мишке сравнялось восемнадцать перед самой войной, в мае, и он сразу попал на фронт. И в окружение.

Сперва он выбирался оттуда вместе с сержантом Петренко и таким же необстрелянным, как он сам, курсантом Димкой Мякишевым. Но потом их застрелили немецкие автоматчики, вылетевшие откуда-то на мотоциклах.

Мишка успел убежать и спрятаться в лесу. Он не ел несколько дней, подвернул ногу, задетая пулей левая рука висела плетью. Патроны кончились, но он всё равно тащил тяжёлую бесполезную винтовку, опираясь на неё, как на костыль.

А теперь немецкий танк настигал его. Мишка слышал приближавшийся рёв мотора. Сердце у него колотилось прямо в горле, ноги подкашивались.

Споткнувшись и едва не упав, Мишка всё-таки сохранил равновесие, снова затравленно обернулся… и вдруг выпрямился во весь рост, увязая в рыхлой, изрытой осколками земле.

Это была его земля. Его поле, по которому, перемалывая колосья несжатой ржи, громыхал танк с хохочущими фашистами. Поле, по которому он бежал, выбиваясь из сил и петляя, как загнанный заяц, было его полем!

Ему нечем было защищаться. Он уже бросил бесполезную винтовку. Но в вещмешке у него осталась бутылка с горючкой, которую дал ему сержант Петренко. Мишка не знал, каким чудом она уцелела, до сих пор не взорвавшись в этом мешке. Он никогда не бросал такие бутылки даже на полигоне, но сейчас, сейчас…

— А-а-а, с-суки! — во всё горло заорал он, метнувшись навстречу танку, и кошкой прыгнул прямо на броню.

Немцы оставили люк открытым, когда высовывались, чтобы поглазеть на Мишку. И он с размаху швырнул бутылку в этот люк.

Он не поверил своим глазам, когда увидел вырвавшееся из люка пламя, и кубарем скатился вниз.

Танк остановился.

* * *


Огонь заполыхал в распахнутом нутре железного зверя. А потом оттуда с отчаянными криками стали вываливаться люди. Они принялись кататься по земле, сбивая с себя пламя, а зверь всё горел и горел. Убегавший мальчишка больше не убегал. Он стоял, пошатываясь, уронив руки, и хрипло, радостно смеялся.

* * *

Мишка решил, что больше никуда не побежит. Баста! Он стоял на своей земле, под своим небом. Пусть убивают здесь, суки!

Перекошенные хари немцев надвигались на него. Старший, пролаяв что-то, рванул из кобуры пистолет.

«Вот и всё», — отрешённо подумал Мишка.

И тут он увидел женщину.

Простоволосая, в длинной белой рубашке до пят, она шла по полю, легко переступая босыми ногами.

Немцы обернулись и выпучили глаза, и Мишка понял, что они тоже заметили её.

Он облизнул запёкшиеся губы, чтобы крикнуть ей: «Беги!», но не успел. Женщина вдруг вскинула гибкие руки, словно собираясь пуститься в пляс, и её русые волосы взметнулись, как от порыва налетевшего ветра. Онемевший Мишка смотрел, как немцы, валятся наземь, словно подрубленные. Глаза их закатились так, что казались бельмами, на губах проступила кровавая пена.

Они были мертвы.

Потом женщина повернулась к Мишке, и он зачарованно подумал, что никогда ещё не видел такого прекрасного и спокойного лица.

— Не бойся, — проговорила она.

Мишка успел услышать этот певучий голос, прежде чем потерял сознание, опускаясь на землю, в несжатую рожь, перемолотую танковыми гусеницами. Но уже не увидел красноармейцев, выбегавших из-за деревьев.

* * *


За уничтожение фашистского танка рядовой Михаил Самойлов был награждён орденом Красной Звезды.

В сорок пятом он погиб, освобождая Прагу. Когда пулемётная очередь перерезала ему грудь, опрокинув на мостовую, он увидел над собой не дымное пражское небо, а синие, как васильки, глаза женщины, что спасла его на ржаном поле под Бориславлем.

Она улыбнулась и поманила его за собой.