МЕТЕЛЬ
В десятом «А» классе Раиса Исматова появилась под самый новый год. Позже выяснилась, что она из семьи военнослужащего, недавно переведенного откуда-то с Алтая для прохождения службы в местный райвоенкомат. В класс ее привела завуч школы и, сказав: «Дети, эта девочка будет учиться вместе с вами» - и, кивнув нашей литераторше и одновременно классному руководителю Татьяне Дмитриевне, которая вела текущий урок, мол, размещай, ушла.
Между тем мы оглядели новую одноклассницу с любопытством и пришли к мнению, что ничего необычного в ней нет: девчонка как девчонка, а там видно будет – общение поможет понять, кто есть она.
Татьяна Дмитриевна же, недолго думая, предложила ей занять одно из пустующих мест за партой в последнем ряду и продолжила прерванный приходом завуча и новой ученицы урок...
«Итак, как было мной ранее сказано, у нас будет конкурс на лучший рассказ о зиме» - произнесла она, глянув в окно, за которым виднелись обвисшие под тяжестью снега ветки деревьев. «Но это будет конкурс не письменного рассказа, а живого повествования».
«У-у, лучше написать» - послышалось с разных сторон.
«Поймите, я хочу, чтобы вы научились мыслить вслух, развивали разговорную речь, вырабатывали в себе качества именно рассказчиков. Это важно и очень пригодится в жизни. К тому же, у каждого из вас есть, что рассказать о зиме, какой она вам видится, как ее принимаете, что прекрасного в ней находите. Поверьте, в зиме не меньше привлекательного, чем в любом другом времени года…».
Но мы отчего-то не очень обрадовались предстоящему конкурсу. Это было в новинку, да и желаний рассуждать о красотах зимы не обнаружили в себе. Вот если покататься на коньках, поиграть в снежки – об этом и просить не надо было… И потому в классе вновь и вновь слышалось многоголосое «у-у, у-у».
Неожиданно Татьяна Дмитриевна сделала паузу, а потом, обращаясь к новенькой, спросила:
- Исматова, ты тоже так считаешь?
- Нет, не считаю, можно попробовать. Правда, здешнюю зиму я мало знаю, а вот алтайскую - хорошо, она особенная.
- Так расскажи о ней, - широко улыбнулась Татьяна Дмитриевна, обрадовавшись тому, что её затея с устным рассказом не провалилась.
- Сейчас? – удивленно спросила Раиса.
- Да, сейчас, если ты, конечно, готова.
- Татьяна Дмитриевна, можно с места, мне так удобнее.
- Можно, - согласилась Татьяна Дмитриевна, с интересом разглядывая стоявшую у парты ученицу. – Конечно, можно.
- Спасибо, - задумчиво промолвила Раиса. Затем, уже глядя в окно, продолжила: - Я расскажу, как мы с папой попали в метель в нескольких километрах от нашего дома...
«Охо, это интересно! – послышался ироничный голос Исраилова, классного забияки, с передней парты.
Но Раиса, не обращая никакого внимания на эту иронию, продолжала.
- Тогда папа на военной машине вез меня, первоклашку, домой из интерната на выходные, а тут неожиданно ветер поднялся. Там всегда так бывает: сначала ничего – ничего, а потом начинается поземка, а за ней следом и сильный ветер поднимается, который кружит и кружит снег, заволакивая всю землю и небо...
«Надо же, как у Джека Лондона» - вновь сыронизировал Исраилов.
-Немедленно прекрати или я выставлю тебя за дверь» - пригрозила Татьяна Дмитриевна и тот, что-то буркнув себе под нос, успокоился.
-Вот и на этот раз так закружило, что в нескольких метрах ничего не было видно, - продолжала Раиса, не удостоив взглядом шутника: она по-прежнему смотрела на снежные кроны за окном - Дорогу замело, из-за чего машина съехала в кювет и скоро заглохла. Я испугалась рева метели, но папа успокоил меня, сказав, что будем выбираться к железнодорожному полустанку, который находится в метрах двухстах в стороне от проселочной дороги. В нем можно будет переждать непогоду. После этого застегнул мою шубку на все пуговицы, завязал тесемки шапки, чтобы ее ветром не сорвало с головы. Затолкал в мои валенки, чтобы не забились снегом, свои рукавицы, да еще шарфом обвязал мне шею и голову, что и щелей для глаз почти не оставил. Перед тем, как покинуть машину, включил фары и оставил свет в кабине. Я тогда не стала спрашивать, зачем он это сделал, но потом сама поняла – для ориентира при движении в нужном направлении.
До полустанка добрались почти на ощупь...
Дверь оказалась закрытой на навесной замок, но папе удалось его сбить какой-то чугунной болванкой, которую отыскал здесь же, и мы зашли вовнутрь, плотно закрыв за собой дверь. Это было спасением, так как шквальный ветер и не думал утихать – метель лишь набирала силы.
Помещение оказалось обжитым. Здесь была металлическая печь и дрова, а также керосиновый фонарь: скоро он засветил и заполыхал огонь в печи...
Вот тогда метель и показала свой истинный алтайский характер. Она дала волю всем своим низовым и верховым ветрам, которые порой уподобляются океаническим смерчам и рушат все на своем пути. Одного из них народ Имрустом назвал, поскольку он в гневе своем подобен разрушителю миров.
Имруст начал как торопливый путник, застигнутый на улице грозой, давить на дверь в надежде, что она откроется и ему удастся скользнуть под чей-то кров и там от дождя и сверкающих молний укрыться. В следующий миг, как набравшийся силы алчный зверь, стал давить могучими лапами окно, чтобы, разбив непрочное стекло, проникнуть в жилище и напиться теплой крови. Никто теперь не в силах был сладить с ним и тем более оспорить его здешние владения. В эти мгновения он мог здесь сотворить все, чего желает. И не было его изобретательству предела: он то скрипкой тонкой сердце ранил, то флейтой нежной вдаль звал, трубой зазывной в небе плакал, пастушьей трелью душу рвал. То стуком барабанным крышу стелил, то медным басом грозил, то подобно дикому зверю в поле выл, то волны на море теснил...
Минуты спустя низовые ветры, уступив на время поле боя Имрусту, постучали в дверь нашей спасительной обители... Но и им папа ее не отворил. Тогда ветры завыли, подобно волкам, исторгающим боль своих земных страданий безучастной луне. И тут же понеслись быстрыми струями по наклонному желобу к мельничному колесу и, разбившись об него, звеня, рассыпались тысячами брызг.
Затем скрипучей телегой, запряженной ленивыми волами, медленно покатили по улицам села, сопровождаемые дружным лаем дворовых собак...
Но и тогда папа им нашу дверь не открыл.
И ветры снова и снова бесновались. Их стуки в дверь и окно как никогда были настойчивы и сильны, комья снега в вихрях кружили они. Их можно было понять: они просто злились от того, что здесь за окном хоть и при слабом свете теплилась жизнь.Морозные и метельные, они требовали подчиниться их настойчивым порывам и загасить фонарь, который лучами света, проникающими через заиндевелое стекло, наносила им раны.
Но мы, как и люди в недалеком селе, не послушны были ему. И мы, и они не могли лишиться света, ибо в нем было наше спасение…
Рассердились ветры пуще прежнего, узрев в делах людей пренебрежение к себе и готовность принять безропотно власть грядущей весны и теплого солнца. И потому они были в ярости, рвались в окна и двери, исторгая холодными устами морозные слова: «Не благодарные, разве не я пригнал на небо снеговые облака и, сотрясая ими, покрыл ваши поля белым снегом, которому вы радовались как дети, увидевшие сладости. А теперь солнца ждете, чтобы его лучи свели на нет мои труды? Неблагодарны вы и непостоянны в своем счастье. И потому пожнете злость мою и гнев мой!
Я, услышав эти угрозы, испуганно прижалась к отцу. Беспокойно было и пламя керосинки. Оно металось, хотя и было укрыто за толстым стеклом, как трепетная лань, почувствовавшая у водопоя за своей спиной затаившегося зверя, готового броситься на нее в любой момент.
Лишь папа был спокоен, поскольку знал, мне это стало известно позже, что у каждого времени года есть свои причуды и их надо принимать, как данность природы. И, соответственно, уметь увидеть в этих причудах не только их погибельную опасность, но прежде, их первозданную красоту.
Раиса умолкла и медленно перевела взгляд на учительницу, которая за все время ее рассказа ни разу ее не прервала.
Наконец опомнившись, Татьяна Дмитриевна несколько растерянно спросила:
- Исматова, ты завершила свой рассказ?
- Да, - ответила она, не менее растерянно глядя на учительницу.
- Ты придумала его?
- Нет, всё то, о чем говорила, действительно имело место.
- Надеюсь, ты записываешь свои рассказы? – спросила Татьяна Дмитриевна, вспомнив свою дипломную о творчестве Марины Цветаевой и ее, еще восемнадцатилетней девчонки стихотворение «Идешь на меня похожий…»
- Да, кое-какие записываю, я собираюсь поступить в литературный институт.
- Хорошо, мы об этом еще поговорим, - пообещала Татьяна Дмитриевна, удивленная рассказом новенькой ученицы. А затем как бы для порядка, легко улыбаясь, спросила у класса: - Есть ли, ребята, вопросы к Исматовой?
Но её вопрос утонул в резком общешкольном звонке, возвещающем о начале перерыва. И Татьяне Дмитриевне осталось произнести: «Все, перерыв, наш разговор продолжим на следующем уроке»...