Интересно, почему всегда так грустно смотреть на умирающий праздник? Казалось бы, совсем недавно весь мир блестел яркими красками, был полон жизни и веселья, и вот уже обнаруживаются бреши, которые становятся все больше и больше, заглатывая в себя блеск и радость. Потихоньку и помаленьку тишина овладевает миром. Разбросанные цветы и ленты, порванные флажки и горы мусора, оставленные беспечными гуляками, режут глаз. Тем острее режут, чем ярче и красочнее было веселье.
Когда начало смеркаться, гуляние было в самом разгаре – как раз подошло время для угощения. На Рыночной площади поедали гигантскую сосиску, а в Университетском сквере готовили арымчаг – сладкую кашу из толокна на сметане. Ее выкладывали на лепешки и заворачивали конвертом - каждый желающий мог рассчитывать на порцию лакомства в этот праздничный день. Множество бездомных и нищих ждали 110 дня, благословляя древние обычаи, которые позволяли им хоть раз в году наесться досыта.
Кроме сосисок и арымчага, на празднике Синего Фазана предоставлялось еще множество возможностей наполнить себе желудок совершенно бесплатно: многие торговцы давали товар на пробу, некоторые купцы и знатные люди устраивали гуляния для бедноты, а княгиня Аль-Нижад даже выставляла дюжину бочек пива в память о своем супруге. Сначала она пыталась устраивать общественное пивопитие во дворе собственного особняка, но, увидев собравшуюся публику, раз и навсегда зареклась благотворительствовать в собственном дворе. С тех пор аль-нижадовские бочки привозили на Ирджихову площадь, где страждущая толпа брала их штурмом.
Пиршество происходило то тут, то там в течение всего дня, но достигало своего апогея к вечеру. Чувствуя запах жареной сосиски, уже сытые и осоловелые горожане устраивали давку больше из чувства азарта, а также с целью запастись впрок на дармовщинку.
Орландо проходил мимо как раз тогда, когда сосиску готовили к огню. Это была гигантская колбаса, локоть в диаметре и длиною с дом. Чтобы прожарить ее как следует, требовалось искусство повара и немало времени.
Прямо на Рыночной площади из кирпичей выкладывали очаг–канаву, по длине соответствующую сосиске. Туда закладывали древесный уголь, поджигали и закрывали решетками, на которые и выкладывали мясное чудовище. При этом поварята следили, чтобы угли только тлели, нигде не загораясь пламенем. Если вдруг возникал где-то язычок, то туда сразу же спешил поваренок с кувшином воды и тонкой струйкой ликвидировал возгорание. Таким образом, колбаса готовилась на жаре от углей, что придавало ей незабываемый вкус и аромат.
Казалось бы, ничего особенного, такое спокойно готовили в любой харчевне, но праздничная сосиска – это не просто еда, это вкус радости, веселья и победы. Нужно было обладать крепкими нервами, физической силой и ловко орудовать локтями, чтобы получить свою порцию. И как же вкусно было потом стоять под кленом в свете фонарей и уплетать горячую, пахнущую дымом колбасу, облизывая пальцы. Никакой изысканный ужин во дворце не мог соперничать с праздничной сосиской!
Но сегодня Орландо откровенно хандрил, и даже вид приготовлений к пиршеству его не вдохновлял. Он спешил домой, решив поужинать у себя в кабинете и заняться наконец делом. День казался ему бездарно потраченным впустую.
Но маленькое происшествие на улице Длинных Ножей совершенно изменило его планы: когда бестолковый пожилой господин исчез вместе с маленькой красавицей, Орландо даже дернулся идти за ними, но здравый смысл велел ему остановиться.
- Глупость какая-то… - пробормотал он себе под нос, хотя в глубине души ему хотелось бы познакомиться с девочкой, поговорить с ней; он почему-то был уверен, что они бы друг друга поняли. Люди, способные на сильные чувства, не каждый день встречаются, хоть бы и в образе маленьких девочек.
Он давно уже не думал о простых вещах - о том, что можно было бы найти кого-то, кто стал бы ему близким, делил бы его трудности, готовил чай… Чаю у него и так хоть залейся, но есть разница, когда его готовят с любовью и заботой. Во всяком случае, так говорят.
Или если бы у него был ребенок, хорошенькая девочка? Он бы пошел на праздник с ней, показывал бы ей все, рассказывал, открывал новый мир для маленького существа. А по вечерам читал бы ей сказки. Ага.. у него по вечерам проект бюджета – те еще сказки. Он ухмыльнулся и внезапно почувствовал, что голоден.
Действительно, вместо того, чтобы мечтать, он мог вернуться назад и поучаствовать в поедании сосиски. Если немного поторопиться, то можно даже успеть на лучшие кусочки! Он развернулся и заспешил вниз, к Обводному каналу.
Рыночная площадь подходила для народных гуляний лучше любой другой в городе, ибо была она просторной – в обычное время на ней располагался главный рынок Амаранты. На время праздника торговцы убирали свои лотки, освобождая место для большого помоста, служившего сценой для скоморохов и фигляров, традиционно выступавших здесь на потеху публики. Многие из них специально ехали в Амаранту, чтобы на празднике показать свое искусство. Они готовили свои выступления заранее, продумывали детали, чтобы поразить избалованного столичного зрителя, а заодно показать своим собратьям по ремеслу, кто же в доме хозяин. Иногда даже доходило до драк.
В былые времена возводили несколько помостов, чтобы как можно больше артистов могли выступить перед народом, но частенько получалось, что конкурирующие балаганы крепко схватывались между собой. После того, как одна потасовка переросла в массовую драку с поножовщиной, городские власти распорядились устраивать только одну сцену и выступать на ней в порядке строгой очередности.
Весь день на рыночной площади жонглировали, крутили сальто, чревовещали, показывали фокусы с тем, чтобы к вечеру очистить место для главного священнодействия – праздничной сосиски. Была в этом некая ирония, что все увеселения души и сердца сводились в итоге к хорошему ужину.
Орландо быстро пересек небольшой мостик через Обводной канал и влился в толпу, которая, как и он, желала полакомиться под вечер. Мужчины, женщины, дети, степенные горожане и бродяги - все толкались и торопились поскорее занять удобное место. По сигналу они ринутся к поварятам, выхватывая у них из рук горячие куски в промасленной оберточной бумаге.
Один кусок в одни руки – но были такие хитрецы, которым все нипочем, и они умудрялись нахватать чуть ли не на неделю вперед. Нужно было обладать мужеством и не зевать, если действительно вознамерился откусить от праздника. Орландо старался не толкаться, а аккуратно проскальзывал в толпе, которая становилась все гуще по мере приближения к очагу. Он уже оставил позади себя многих из тех, кто занял очередь еще засветло и продвигался все дальше, нимало не заботясь о возмущенных возгласах обиженных.
Но пробиваться в первые ряды он не стал. Самые первые хватали непрожаренные куски, а он не хотел получить несварение желудка. Нужно было дать первой волне откатиться, а потом схватить свою добычу – нежную, дымящуюся, пахучую. Он ждал, впитывая запах, гадая, скоро ли шеф ударит половником в медный таз, и толпа ринется на покорение сосиски. Судя по аромату – совсем скоро.
Орландо пошевелил руками и ногами, словно проверяя боеготовность, каждая клеточка его тела была в напряжении, готовая ввязаться в битву. Азарт плескался в голове и кружил ее, подобно кружке крепкого пива. Вот теперь ему было весело! И как только прозвучал в вечернем небе сигнальный звон, эхом отражаясь от черных стен окружающих домов, он глубоко вдохнул и позволил потоку себя нести.
В едином порыве толпа взревела и кинулась вперед. В глазах поварят плеснулся самый настоящий испуг: неровен час, затопчут. Грязные руки, корявые лица, щербатые рты закружились хороводом и понесли Орландо на приступ. Он не сопротивлялся, позволяя самым первым ухватить свою добычу. Когда же начались куски из середины, он вдруг напружинился, оттолкнул одно плечо, другое, проскользнул под чьим-то локтем – и готово! В руке его остался горячий кусок колбасы, завернутый в толстую промасленную бумагу.
Он развернулся, чтобы идти назад, но не тут-то было – напиравшая толпа не желала подаваться назад даже для того, чтобы выпустить кого-то из очереди. Орландо попробовал поднажать, но давление вновь прибывших было сильнее; какое-то время он бессильно болтался в толпе, не зная, что предпринять. Пока он озирался, он вдруг почувствовал, как кто-то дергает его сверток, стремясь под шумок завладеть трофеем. Орландо глянул вниз и заметил нищего, уже в открытую тянувшего на себя сверток с колбасой. Ах так? Он резко развернулся, треснув локтем кого-то по голове, поднял ногу в образовавшемся пространстве и со всей силы пнул нахала - так, что тот откатился под ноги вновь прибывающим гулякам. А сам Орландо, раскидывая рядом стоящих, потный и встрепанный, наконец вырвался из цепких объятий толпы.
Прелесть момента немного померкла, он чувствовал гнев и возмущение. Бесцеремонно толкаясь и наступая на ноги людям, он отошел в сторону, туда, где за чугунной оградкой росли клены и было темно и тихо. Достал носовой платок и тщательно вытер лицо и руки – стало легче. Он сел на землю под деревом и стал смотреть на площадь, где запоздалые искатели собирали последние крохи угощения.
Сверток приятно грел руку и очень вкусно пах. Наконец Орландо решился развернуть его – все было в лучшем виде, ему достался отличный кусок, сочный и поджаристый. Немного полюбовавшись на свой трофей, он запустил в него зубы.
Небо как-то незаметно стало совсем темным, ночь легла на город. Фонари ярко желтели в вязкой темноте. На Университетской стороне захлопали фейерверки. Орландо доел колбасу и пошел назад, посмотреть на дальние сполохи с набережной канала.
Теперь ему хотелось пить – сосиска была пряная и соленая, но заходить куда-либо не хотелось, там уже был дым коромыслом. Веселье потихоньку перемещалось с улиц в кабаки.
На набережной канала стояло десятка два зевак, как и он сам вышедших полюбоваться на фейерверк. Орландо прислонился к гранитному парапету и замер, очарованно глядя, как дивные огненные цветы расцветают и угасают в небе.
Холодало. Он поплотнее закутался в плащ и стоял там, пока все не закончилось. Очнувшись от своих мыслей, он обнаружил, что никого вокруг уже давно нет, огни погасли, и только одинокие фонари дрожат бликами на воде.
Возвращаться во дворец не хотелось. Орландо снова двинулся по набережной в сторону «Муськиной радости». Где-то вдалеке еще шумели запоздалые гуляки, но вокруг него лежала ночь – беззвездная и молчаливая. Он неторопливо шагал вдоль канала, до самого поворота, ярко освещенного фонарями. Там, наверху, стоял трактир, в котором было тепло и людно – Орландо поежился под плащом и, поколебавшись некоторое время, повернул наверх.
Трактир был ярко освещен. Окна его сияли, как в Поворотную ночь. Орландо походил немного, посмотрел, есть ли в зале свободные места. Места были, но только за общим столом, а сидеть рядом с кем-то ему совсем не хотелось.
Он все-таки вошел и осмотрелся: трактир был полон гуляющего народа, пьяного и веселого. Пахнущее алкоголем тепло мгновенно окружило его, забралось под плащ и настойчиво звало остаться здесь до утра. И то правда, Орландо порядочно замерз.
К счастью, нашлось свободное местечко за стойкой, куда он и втиснулся, спросив себе горячего чаю с ромом. В полумраке таинственно сверкали бутылки причудливой формы, наполненные винами, ликерами, наливками и бормотухами со всех концов страны, а то и заграничными. Орландо пытался прочитать надписи на этикетках, но не получалось. Видимо, зрение стало сдавать – слишком много времени он проводил, уткнувшись в бумаги. На кухне кипела работа – красные отблески полыхали на белоснежной плитке.
Принесли чай. Орландо с наслаждением вдохнул аромат рома и пряностей. Глоток за глотком, он постепенно согревался, приходил в себя, оттаивал от долгого, безрадостного дня. Глаза его заблестели, пальцы налились жаром. Он повернулся к залу и стал рассматривать посетителей.
По большей части это были приезжие, снявшие комнаты на втором этаже, но не желавшие расходиться по постелям. Были и разгулявшиеся горожане, не утолившие жажду за целый день. Они обменивались сальными шутками, много смеялись, кричали друг другу на ухо, и пили, пили, пили…
Странно, но здесь было хорошо. Скрытый в тени стойки от посторонних глаз, Орландо мог подглядывать за ними, не вступая ни с кем в разговоры. Было очень тепло, горячие тени мелькали по стенам, звонко стрекотал колокольчик у двери, когда кто-то заходил или выходил. Мерный гул голосов сливался в одно и тек мимо, не задерживаясь.
Орландо спал наяву. Он тянул уже третью кружку чая и чувствовал себя вполне счастливым: ничего нигде не болело, никакая тревога не омрачала душу, завтрашнего дня больше не существовало. Ночь должна была тянуться вечно, он бы сидел здесь целые столетия, пил чай с ромом, слушал легкий шум в своей голове и следил, как мерцают бутылки в серванте.
А ночь катилась колесом, уплывая куда-то на запад. Время от времени то один, то другой гуляка вставал и, пошатываясь, исчезал в густой мгле за стеклянной дверью.
Когда Орландо очнулся от своего наваждения, зала была пуста. Он один сидел за стойкой, да усталый приказчик пересчитывал выручку в конторке. Окна начал запотевать – густой туман поднялся под утро с Харамарских болот и вошел в город, оседая холодными каплями на огромных окнах трактира. Орландо тряхнул головой и потер лоб, стремясь отогнать сон. Заметив это движение, приказчик поднял голову и посмотрел в его сторону:
- Что-нибудь желаете, сударь?
Орландо посмотрел на буфет: десятки фасонистых бутылок призывно сверкали крутыми боками.
- А что вот в этой бутылке? – он показал на одну из них, витую, коричневого стекла.
- Кокосовый ликер, сударь, привезен из полуденных стран. Очень сладкий, мы его в десертах используем.
- Налей рюмашку, интересно.
Приказчик немного помедлил.
- Видите ли, это дорогая штука, рюмка будет стоить тридцать сиклей, - опасливо произнес он.
- Ничего, ничего, наливай. Попробуем эту заморскую штуку.
Уже светало, чернильную темноту ночи сменил серый, лишенный красок рассвет. Улица Длинных Ножей была пуста, шаги Орландо звонко отдавались в тишине. В густом тумане он мгновенно вымок, плащ напитался водой и потяжелел, но последняя рюмка заморского ликера хранила его от холода, огоньком гуляя под кожей.
Он спустился по улице и снова вышел на набережную. Фонари поблекли на фоне холодного серого неба, даже вода в канале казалась жидким свинцом. Хлопья тумана цеплялись за ноги, тащились по мостовой и неряшливо ложились где придется, - казалось, словно облака спустились на землю и зацепились за фонарные столбы.
Было абсолютно тихо, ни одно движение не нарушало холодную, четкую картину каменных улиц. Даже птицы не подавали голоса, лишь вода еле слышно плескалась о гранитные плиты набережной.
Орландо медленно брел вдоль канала, когда услыхал шаги со стороны Лодочного проезда. В тумане караульный взвод прошагал по мосту и снова растворился на Найкратовской стороне. Четкие шаги солдат отдавались колебаниями по мостовой: раз-два, раз-два, левой, левой…
Но были и другие шаги, нечеткие, торопливые, как удары взволнованного сердца, и эти шаги Орландо сразу выделил, еще не видя того, кто шел. Вместе со взводом по мосту промелькнула коротенькая приземистая фигура, остановилась на мгновение и снова нырнула в туман. Потом вернулась, опять замерла и кинулась уже в другую сторону.
- Ваше высокопревосходительство, ваше высокопревосходительство! – знакомый голос колебался во мгле, то появляясь из тумана, то снова пропадая. – Вот вы где, я уже с ног сбился, вас разыскивая!
Прямо перед лицом Орландо внезапно возник Йозеф фон Тузендорф, красный, запыхавшийся, кое-как одетый. Его будто разбудили среди ночи и вытолкали на улицу в чем был.
- Пойдемте, господин Орландо, нам необходимо срочно вернуться во дворец… Его светлость герцог Карианиди кончается…
Орландо ничего не сказал. Теперь он был готов, и эта новость не смутила и не испугала его. Он жестом велел Тузендорфу идти вперед, но прежде чем уйти, обернулся и посмотрел в бледное лицо начинающегося дня. Волны плескались в канале, черепичные крыши домов рисовали ломаную линию на сером небе. Город мирно спал, не ведая, что в эту самую минуту чья-то душа норовит расстаться с телом. Впрочем, городу все равно: в нем рождаются, любят, страдают и умирают, а он все так же встречает рассветы, красивый и безучастный. Однажды и он выпорхнет из тела и пролетит в последний раз над этим местом, горько и безответно любимым. А город даже не заметит.
Но это будет потом, а сейчас ему предстояла борьба, и он чувствовал себя сильным, как никогда.