Древний бедуин шел по золотой пустыне. Куда ни кинь взор, всюду простирался желтый океан. Его формы таяли, стоило только приглядеться к ним внимательнее. Границы горизонта сливались с пепельным небом, отчего казалось, что пустыня повсюду, даже над головою. Не было границ в этом песочном царстве - неоткуда было отмерить начало и негде обозначить финал. Каждый шаг, сделанный по направлению к горизонту, был таким же бесполезным, как предыдущий, ибо дорога, в которой нет начала и конца, не может называться путем.
Временами океан менялся и спокойным глазам путника представали красочные пейзажи. Желтое месиво вдруг преображалось четкими формами, где в ярких и причудливых очертаниях скрывалась манящая тайна. Песочные волны оборачивались городами, а золотая пыль, вихрями кружащая над его поверхностью, становилась резными башнями и раскидистыми деревьями, дающими жизнь и временное пристанище.
В такие моменты бедуин постигал сладкое предвкушение. Он чувствовал, что вместе с этими восставшими из небытия формами, рождался и сам, забывая о тысячелетии бесцельных скитаний. Каждая клетка его воскресшего из оцепенения тела, наполнялась живительной силой. А жажда проникнуть в невиданные доселе места несла его сильнее к картинкам нового мира, вдохновляя на дальнейший путь.
Случалось, что он, гонимый силой познания, входил в ворота призрачных городов. Он видел людей, в суете снующих по улицам, вкушал плоды фруктовых деревьев, спал на мягких коврах в домах великодушных хозяев и целовал женщин, разнеженных мягкой дремой под его таинственные рассказы о бесконечных странствиях. Он даже умудрялся порой обзавестись состоянием, семьей и детьми, стать уважаемым и почитаемым человеком. И чем дольше он пребывал в городах, тем реже вспоминал о своем неизбежном путешествии, сильнее веря, будто, наконец, нашел то, что так долго искал.
Но пустыня всегда была рядом. Каждый раз, когда многолетнее пребывание в городе грез затуманивало его память, а формы становились всё более притягательными и дорогими, пустыня мягко и нежно уничтожала всё видимое. Сначала исчезали дома, словно что-то хрупкое и неспособное к долгому существованию. А затем и деревья, ещё совсем недавно дрожащие живыми лепестками, а теперь словно сухие гигантские кости, торчащие из песка.
Последними исчезали люди. Полюбившиеся лица, склоненные над ним, растворялись в матовом небе, словно образы из сна, а их прикосновения оборачивались зернистым песком, прилипшим к влажным ладоням. И в тысячный раз бедуин пробуждался от своей иллюзии, обнаруживая вокруг извечную пустыню. Он медленно возвращался к привычному безмятежному покою, в котором угасали знакомые стремления, а жгучие желания исчезали вместе с воспоминаниями о вещах и событиях.
И пустыня с любовью и тишиной принимала его обратно в свои объятья. В нерушимом слиянии с её бесконечностью бедуин наблюдал, как песочные волны соединяются друг с другом в невидимом глазу танце, а золотой горизонт растворяется в зеркальности небес. И тогда некая сила поднимала его лишь для того, чтобы быть поднятым. И ноги вели его вперед, чтобы быть идущим. И грудь дышала жарким пустынным зноем, чтобы быть дышащим. А глаза наблюдали ветер и песчаные всполохи, чтобы быть смотрящим.
И бытие раскрывалось в нем всей полнотой без всякой цели к чему-либо видимому. Он наблюдал, слушал, чувствовал, а потом исчезал, теряя всякое понимание, где заканчивается он и начинается пустыня. И тогда горизонт сливался с небом внутри него, золотой песок тек по его венам, а жар рождал ощущение того, что есть. И лишь изредка это бескрайнее единение ненадолго распадалось на части, когда из желтого хаоса вновь поднимались на поверхность отдельные формы.