Где-то к середине зимы у Прохора опять закончился жир для лампад.
Два дня просидел он в полной темноте, не вставая с тесаных нар, все глядел в беспросветную глубину бункера.
Потом ему захотелось пить. Прохор встал и побрел по лабиринту комнат в северное крыло. По пути проверил в кладовой, что все банки для жира пусты - даже неприкосновенный запас в корзине под потолком.
- Ненадолго хватило, - с досадой проговорил Прохор, отирая испачканные пальцы о штаны. – Придется завтра идти.
На кухне уверенно прошел в дальний угол, нащупал перегонный аппарат и достал из-под крана алюминиевый котелок. Сделал несколько сдержанных глотков и сунул котелок обратно.
Вернувшись к нарам, Прохор скинул ватник, стянул рубаху через голову и занялся физкультурой. Хорошенько размял плечи и шею, присел с полсотни раз, пробежался на месте. Постоял, чтобы немного остыть, потом отжался, сделал выпады, растягивая мышцы, побоксировал воздух.
- Хорошо, - сказал удовлетворенно, стряхивая с шеи капли пота.
Надел рубашку, накинул ватник на плечи.
- Время, время, - пробормотал Прохор, вставляя босые ноги в стоящие возле нар стоптанные валенки с обрезанными голенищами. – Что-то около десяти? – ответил сам себе. - Где-то так, где-то так...
Прохор опять пошел через анфиладу комнат, на этот раз в ту, что служила для хранения всякой охотничьей снасти. Нащупал на средней полке обрезы, выбрал два что покороче. Зарядил, примотал дополнительные комплекты к цевью.
Полкой ниже лежали ножи, Прохор взял один, складной с длинным широким лезвием. Снял с гвоздя моток толстой веревки, нашарил рукой шеренгу вставленных один в другой фрменных сапог, сунул одну пару под мышку и вернулся обратно.
Снасти разложил на свободных нарах напротив своих, потом прошел в угол и встал на колени.
- Господи, как проснусь, не дай впасть в уныние, а ниспошли благое завершение всех начинаний.
Стукнул лбом в стену и, не вставая с колен, отполз на четвереньках к ложу, чтобы предаться сну. Как всегда после молитвы, спал тихо и без сновидений.
Проснулся через четыре часа.
- Пора, брат, пора.
Прохор бодро скатился с нар, отжался сорок четыре раза, сделал наклоны и приседания.
- Неплохо, - хмыкнул, пружинисто подпрыгнув. – Бойся, зверь и всякий гад земной. Властью, данной мне Господом Богом, иду к тебе укрощать плоть твою, потому как ты грешен есть.
Отерся полотенцем, слегка смоченным в разбавленном керосине, по сухому побрился и переоделся. Сгреб в мешок охотничьи снасти, надел сапоги и бодрым шагом двинулся к выходу.
Сначала петляющий коридор с небольшим уклоном вверх, потом лестница из ржавых скоб в широком и гулком колодце. Прохор взлетел по ней, даже не сбив дыхания. Отщелкнул замки и приподнял крышку люка. Сверху ручьем посыпался серый песок. Прохор дождался, когда поток иссякнет, и, выставив ухо, прислушался. Было тихо.
Прохор откинул крышку, выбросил наружу мешок, быстро вылез и тщательно закрыл за собой люк. В одно широкое движение локтем присыпал крышку снова песком. Подхватил мешок и двинулся вдоль стены, стараясь не издавать лишних звуков.
Сквозь провалы и пробоины в крыше уже сочилась предрассветная бледность неба. Где-то сиротливо каркали две обезумевшие вороны.
Прохор дошел до конца ангара и осторожно выглянул через пролом в фасаде. Заводские руины были засыпаны несвежим снегом, по земле всюду змеились грязные истоптанные дорожки: на завод продолжали гонять заключенных – разбирать завалы и искореженные взрывами станки.
Прохор присел на кусок развороченной стены с торчащими обрывками арматуры. Вынул из кармана кителя повязку со стилизованной свастикой и натянул на рукав.
- Зиг хайль, мать вашу, - вяло махнул рукой и поморщился. – Прости, Господи...
*
Николай очнулся оттого, что его настойчиво тормошили за плечо.
- Вставай, парень, пора делом заняться.
Николай повернулся на бок и с нарастающим ужасом посмотрел снизу вверх. Ночной кошмар продолжался: над ним навис тот самый жуткий человек, которого они остановили на выезде из города. Николай был в ночном карауле, а тут этот на телеге. При погонах, но какой-то явно не свой. Николай с напарником напряглись как по команде, и напарник спросил:
- Куда?
- В село, к соседям.
- А везешь что?
- Да сало свечное, у иконок лампадки жечь.
Напарник пошел с фонарем вдоль телеги, а Николай приподнял ствол.
- Ну, куда нос суешь? – обернувшись к Николаеву напарнику, недовольно сказал человек.
Напарник не ответил, а посветил фонариком в сторону поста. Оттуда немедленно ответили, и напарник взял к плечу:
- Не двигаться!
- Зря ты... – печально сказал человек.
Что было дальше, Николай помнил плохо. Ему не хотелось помнить. Жуткий грохот беспорядочной пальбы, крики и лопающиеся, как огромные пузыри, головы. Николай тоже попытался стрелять, но его вдруг окутал туман и потащил куда-то вверх или, наоборот, вниз...
- Давай, парень, - продолжал трясти его страшный человек. На нем уже не было мундира, а была расстегнутая телогрейка, одетая поверх серой казенной майки. – Поднимайся. Подсобишь немного, там работы на пару часов.
Николай сел. Его трясло, то ли от холода, то ли от страха, ледяной крошкой забившего живот.
- Вон, видишь? – человек кивнул на тускло светящийся фонарик, подвешенный к потолку. – Сядет скоро. Хорошо бы до того жир натопить.
Николай, сжавшись, молчал.
- Ты же по-нашему понимаешь? – озаботился человек. – Меня Прохором Степановичем зовут, а тебя как?
Николай спрятал лицо в коленях.
- Ладно, - сказал Прохор. – Понуждать пока не буду. Сиди в темноте.
Он снял фонарик и ушел.
Одному в темноте Николаю стало еще хуже. Сердце застучало так, что в ушах заложило. Николай, держась руками за стену, поднялся на ноги и попытался догнать Прохора. Через пару шагов врезался головой во что-то, чуть не упал, и тогда закричал, как ребенок:
- Подождите! Где вы?
- Да тут я, - Прохор посветил из-за двери фонариком. – Жду, когда образумишься. Пойдем.
Николай обмяк. Прохор схватил его за рукав и потащил за собой.
*
Работать было невыносимо: воздух забит зловонным смрадом, от жары заливает глаза, от всего остального постоянно тянет блевать, но блевать уже нечем.
Николай трудился длинным и острым как бритва ножом – срезал нашивки и погоны, складывал их в стоящий на полу ящик; дальше резал заляпанную кровью одежду, чтобы можно было снять, и сбрасывал лоскутья в кучу; в последнюю очередь стягивал сапоги, вкладывал один в другой голенищем. Подходил Прохор и забирал тушу к себе на стол. Николай пару раз в отчаянии пытался пырнуть Прохора ножом, но ничего не получалось: тот отбрасывал его, как щенка, и шел дальше орудовать топором.
Закончив с последним, Николай без сил упал на пол и заснул. Почти умер.
Прохор снял с гвоздя телогрейку и накинул на него сверху.
*
Дня три Николай не притрагивался к еде и ничего не пил. Прохор не настаивал. Приносил чай и сухари, потом уносил обратно. Только однажды с сожалением обронил:
- Скоро ссать нечем будет. Так и сдохнешь.
Николай ничего не ответил, но мысль о том, чтобы справить нужду, вдруг странным образом захватила его целиком. Он сам не заметил, как оказался с кружкой в руках.
От первого жадного глотка его разобрал кашель, и он долго не мог остановиться. Появился Прохор и тяжело приложил его по загривку. Чай из кружки большей частью выплеснулся Николаю на китель, но остатки он все же допил.
- Я погодя еще принесу, - сказал Прохор, забрал сухари и ушел.
Николай попытался помочиться в угол, но не смог. Слез тоже не было, хотя плакать хотелось. Он поскреб сухой ладонью жесткую щетину и тихо завыл.
Когда успокоился, вернулся Прохор. Поставил на нары кружку с чаем и положил рядом что-то завернутое в фольгу.
- Шоколад, - сказал он. – У одного из твоих в кармане нашел. Тебе сейчас самое то, но, смотри, немного.
Николай кивнул.
- Так а звать как скажешь?
- Николай.
- Наш, значит.
- Не ваш.
- Да понятно! – Прохор присел на нары. – Я тоже ничей. Сижу тут в этих хоромах и жду, когда наши ваших или ваши наших. Один ведь хрен, правильно?
Николай глотнул чаю.
- Неправильно, - сказал он, стукнув зубами по краю кружки.
- Да ладно! – засмеялся Прохор. – Неправильно ему! Смотрю, идейный, веришь во что-то? Эх, жалко вас... Героев. Убить готовы ради гнилой идеи.
- А вы? – вскипел Николай.
- А что я? – спокойно ответил Прохор. – У меня вот жир закончился, я на новый себе настрелял. Не ради идеи, а по необходимости. Глядишь, зиму перекантуемся.
- Вот это и есть наивысшее скотство! – подскочил Николай. – Убивать ради...
- Да брось! – осадил его Прохор. – Я никого не убиваю, вы сами на пули лезете. Каждый, кто пошел воевать, должен понимать: выбор сделан. Теперь ты баран, и рано или поздно тебя пустят в расход. А я помогаю вершиться судьбе с Божьего согласия. Вон, видишь, как у нас светло теперь? Стало быть, не напрасно твои товарищи сгинули, так ведь?
Прохор засмеялся и пошел к себе.
*
Дни то ли тянулись, то ли бежали. Часов у Николая не было, приходилось жить в ритме, который задавал Прохор.
Николай просыпался, заслышав как Прохор энергично дышит, делая утреннюю зарядку. Николай тоже стал делать: приседания, отжимания, наклоны. Потом они молча пили чай с сухарями и расходились по своим делам. Делом Николая было принести воды из-под перегонного аппарата и проверить уровень жира в лампадах. Если жира было мало, нужно было подливать. Сначала Николая воротило от одного вида трехлитровых банок с мутным серым киселем, но недолго - привык.
Когда кончились две банки, Прохор позвал играть в шахматы.
Естественно, Николай все время проигрывал, хотя раньше, в школьные годы, играл лучше многих.
- Скучно с тобой, - сказал как-то Прохор. - Ты все время одну задачу решаешь, а их на доске больше. Наверно и воевать пошел, оттого что сам думать не умеешь.
- Я за родину воевал, тут думать незачем.
- Это точно сказал! - рассмеялся Прохор. - У героев всегда так: мотивация подавляет здравый смысл. Пешки на ферзей прут, как будто у них девять жизней, а жизнь-то одна.
- И что, вот так вот сидеть? В подвале, как крыса?
- Да, так и сидеть. Война как дождь, пройдет. И чем меньше в ней героев участвует, тем быстрее.
- Это философия трусости! Из-за таких, как вы, предателей и дезертиров...
- Таких, как я, девяносто процентов. Они сидят по домам и сводками с фронта мозги подкармливают, чтобы не засохли. Прогнозы строят, выводы делают. Азартно, как спортивные болельщики. Война для них вроде всемирной олимпиады: кто больше медалей нагребет. Ты вот тоже за медалями полез, а чуть пулю не получил. Я тебе, можно сказать, жизнь спас.
- К черту такую жизнь!
- Да как скажешь, - Прохор сунул руку за голенище и вытащил из сапога нож.
Николай побледнел.
- Я никогда никого не упрашиваю, - сказал Прохор. - Не нравится – всего хорошего!
- Подождите! - выставил перед собой руки Николай. - Не надо, пожалуйста!
Прохор пожал плечами и убрал нож.
- Да, - сказал он грустно. - Самое сложное - остаться человеком перестав быть героем. Чаще на говно сходят. Знаешь, что? Я тебя, пожалуй, завтра по утру повешу. Надоел ты мне.
Прохор смахнул с доски фигуры и, тяжело поднявшись, медленно поплелся на толчок.
*
Николай не спал. Он лежал под нарами и крепко сжимал в руках тесак, который с неделю назад случайно нашел в одной из комнат. Прохор послал туда убирать, а там - нож. Тесак был ржавый и тупой, но Николай ночами по-тихому наточил его о кирпичный порог.
Когда Прохор войдет, станет звать - выждать, чтобы подошел, и тогда - рубить по ногам. Потом быстро выскочить и за дверь. Выманить на свет. Прохор быстрее и сильнее, но, если повезет, ноги у него будут порезаны, вряд ли бегать сможет. Заманить в комнату с банками, облить с головы до ног и - все: гори в аду, сволочь!
Николай поежился: по шее скатилась капля пота.
Николай положил тесак рядом: рука устала. Прислушался: вот сейчас, сейчас. Но Прохора все не было.
Стало клонить в сон.
Проснулся от того, что хотелось пить.
Не выдержал, выполз из-под нар с тесаком в руке, выглянул в коридор: темно. Значит, все еще ночь, Прохор спит и лампады пока не зажигал.
Николай тихо подкрался к комнате Прохора: тишина. Ни звука, ни вздоха. Прохора в комнате не было.
Николаю сдалось невыносимо страшно.
- Где ты? - закричал он, крутясь на месте и размахивая тесаком. - Где ты, сволочь? Я тебя ненавижу! Мерзкая подвальная крыса! Где ты?
Два дня он метался из комнаты в комнату, пытаясь найти Прохора.
На третий день Николай повесился.