В отличие от многих, она никогда не просила меня написать о себе, поэтому я спохватилась сама. Когда-то двери наших общежитских комнат были напротив. По обыкновению вечерами я мыла пол и, стоя головой вниз, вспоминала, что вечерняя уборка равносильна выметанию из дома счастья. Орудуя тряпкой, я продолжала мысленно развивать эту тему и, ближе к порогу, каждый раз приходила к печальному выводу, что выметать было почти нечего. В этот момент за моей спиной обычно возникала высокая, статная блондинка, часто - с букетом шикарных роз. Она едва касалась меня одеждой и грациозно скрывалась за своей дверью, оставляя шлейф едва уловимого аромата и унося за собой неведомую тайну, а я так и застывала с тряпкой в позе речного обитателя, продолжая снизу вверх рассматривать захлопнувшуюся дверь. Потом я выпрямлялась, выливала грязную воду и размышления переключались на мою жизнь.
Каждое утро я готовила мужу сырники и подавала их со сметаной. Перед подачей очередной порции мы с сырниками несколько секунд недоуменно смотрели друг на друга, после чего каждый раз расходились навечно. Три сырника, неизменно появляющиеся на тарелке к семи тридцати утра, были частью жизни другого человека, но никогда не были и упорно не хотели становиться частью моей жизни…На этом месте я однажды и постучалась в её дверь.
Она возникла на пороге, недоумённо разглядывая меня, словно прикидывая выставить сразу или дать возможность по-соседски попросить щепотку соли. Однако, после недолгой паузы пригласила войти. Моему взору предстала уютная обстановка, состоящая из дивана, книжных полок и двух кресел с деревянными подлокотниками. Кресла были такие, как у нас дома. Рядом с диваном стояла напольная ваза с бархатными, тёмно-красными розами. Блондинку звали Лена. В широко открытых и немного раскосых глазах цвета осеннего неба всё ещё читалось неприкрытое удивление. Оказывается, она была уверена, что я не разговариваю и передвигаюсь исключительно головой вниз. Наверняка другие соседи были обо мне такого же мнения. Лена сходила на кухню за чайником и, вернувшись, ещё раз внимательно посмотрела на меня. Мне показалось, что если я сейчас не изреку ничего интересного, больше такой возможности у меня может не быть. Тогда я собралась с духом, открыла рот и…. неожиданно наш разговор затянулся до ночи. Не помню уже, о чём именно мы тогда говорили, но дня через два я не купила творог для утренних сырников. Зато по выходным Лена стала приглашать меня на тончайшие блины, которые в ожидании своего часа томились аккуратной стопкой на красивой глиняной тарелке. Однако, наше окончательное знакомство произошло благодаря горшочку с мясом. Я давно заметила, что в её небольшого размера кастрюльках и горшочках часто скрывались какие-то необыкновенные блюда с манящими запахами и втайне мечтала заглянуть в такой горшочек, только всё никак не решилась. И вот однажды, когда на кухне никого не было, мысленно извинившись за такое ужасное поведение перед своей глубоко порядочной мамой, я трепетно приоткрыла крышку горшочка. На меня пахнуло сногсшибательным ароматом приправ и специй, в котором мирно пыхтели и булькали куски мяса. Мне стало совсем стыдно, но я взяла чистую ложку и попробовала подливку...
С тех пор прошло больше двадцати лет, за которые я абсолютно легально перепробовала многое из её кастрюлек, а она - из моих. Мы собирали картошку при луне в огороде её родителей и в голос ржали, когда её мама умоляла нас зайти в дом, потому что ей уже стыдно перед соседями. Зато потом, дружно потратив последние деньги на чьи-нибудь туфли, мы целую неделю до зарплаты лопали эту белую, рассыпчатую картошку, заедая её ядрёными, солёными огурцами, а на работу делали бутерброды с домашним салом на крупные куски чёрного хлеба. Мы сплавлялись по горной речке и пили самогонку, чтобы не околеть от холода в ночной палатке. Мы таскались по выставкам, а по праздникам, в отсутствие мужиков,справлялись с плохо поддающимися пробками бутылок с шампанским. Мы дарили друг другу изысканные турки для кофе, в результате чего я сдалась и стала варить кофе в чугунном чайнике. Я приходила к ней в гости и, не взирая ни на какие кризисы, покупала банку икры к её неизменно тонким блинам. Разумеется, одними блинами не обходилось, и потом я заворожено смотрела, как долго она моет посуду, тщательно намыливая каждый предмет, откладывая его в сторону, и также тщательно потом смывая с каждого мыльную пену.
…Когда не стало мамы, я хладнокровно уладила все формальности, после чего решила отправиться за ней. Попытка оказалась неудачной, к тому же в меня влили слишком много лекарств. Перед тем, как провалиться в небытие, я взяла с Ленки слово, что она усыновит моего ребенка. Она согласилась после недолгой паузы, по которой я убедилась, что точно усыновит и была благодарна, что не пришлось уточнять юридических подробностей. Потом она несколько дней сидела у моей кровати, молча перебирая провода капельниц. Когда я очнулась, в её глазах цвета осеннего неба стояли слёзы, но я ни черта не помнила и всё спрашивала, почему она плачет. Через три недели она привезла меня полуживую домой и первым делом заставила выбросить туфли, в которых я завещала похоронить меня рядом с мамой. Туфли было жалко, но я не могла отказать Ленке. Я доплелась до помойки, закинула туфли в мусорный бак и пошла жить дальше. Тогда, в больнице, в полном беспамятстве я проговорилась и сдуру ляпнула Ленке, что хочу стать писательницей, и теперь именно ей я доказываю, что это был не бред.