Е ж е д н е в н а я с к а з к а
Звонок в дверь прозвучал одновременно с громом будильника у соседа.
– Слыхал?
– Слыхал.
– Чай запретили! Совсем озверели!
– Чай запертили?
– Я ж тебя спрашиваю!.. А ты чего слыхал? – испуганно прибавил гость.
– Много чего слыхал. Как это чай запретили?
– А вот так.
Он вытащил грязную газету и бросил на стол.
– Идиотизм какой-то. – Газета бойко сообщала о том, что в связи с занесением чая в список особо опасных стимулирующих средств продажа его ограничивается на всей территории и соответствующий указ уже вступил в силу. Далее следовал полный тонкого газетного юмора репортаж об изъятии чая с рынков и магазинов столицы. Обычная журналистская утка. Странно было только то, что напечатали ее крупно на самой первой странице. – Сегодня не первое апреля?
– Сегодня двадцать пятое октября!
– Что ты перепугался? Шуток не понимаешь?
– Какие шутки!? Пойди в магазин – все кондитерские закрыты! Я щас к тебе шел – сам видел!
Он был так возбужден и расстроен, словно всерьез верил этому бреду.
– Между нами всего один магазин. Когда за хлебом пойдешь, там всегда учет или перерыв. Холодно на улице?
– Я что – дурак!? Я нарочно по всем магазинам прошелся – все кондитерские закрыты! Спрашиваю почему, говорят – новое постановление. Вчера по телевизору было, но у моего звука нет. Газету подобрал в магазине, читай, если умеешь.
– Да нельзя же чай запретить! Он же полезный. Кому от него плохо?
– От травы тоже всем хорошо! Был полезный – стал вредный! – Взъерошенный гость перевел дух. – Я думал, ты знаешь. Зашел спросить, что будешь делать.
– Ничего не буду делать. Дай-ка газету, еще раз прочту.
– Да бери ее себе, на х.. она мне нужна. Пойду на улицу, посмотрю...
Добрый вестник исчез также неожиданно, как возник.
Внимательное чтение не прибавило к беглому ничего. Газета – не книга. Статья называлась «Прощай чай», и на картинке к ней куст индийской конопли похлопывал по плечу растение индийского чая, словно говоря «ничего, брат, прорвемся». Никаких официальных сообщений ни на первой странице, ни на следующих не было. Стоило ли морочить голову пустяками? Но от разговора остался смутный, неприятный осадок, как от гадости, сделанной исподтишка, и без воли ума в голове вертелась пустая нелепая фраза: «в этой стране всего можно ожидать».
Рука взяла трубку, другая нажимательным пальцем поскакала по кнопкам.
– Володь? Здорово. Слушай...
– Заходи чай пить!
– А не посадят?
– Сажают с завтрашнего дня. За хранение и распространение. Употреблять можно.
– Хорош врать! Вы что – сговорились?
– А тебе кто сказал? Или ты в телевизор подглядываешь?
– Крыл только что был. Залетал, перьями хлопал. Магазины, говорит, закрыты. Газету дал.
– Правильно.
– Что – правильно?
– В Америке водку из чайников пили, а мы теперь чай под коньяк маскировать будем. Помнишь, как Швейк желтую воду пил?
– Слушай, это что – правда?
– Нет, известие.
– Сегодня не первое апреля?
– Двадцать пятое, первый день. Без чая.
– Блять.
– Не ругайся, а заходи лучше. Правда, чайку выпьем. Плевать на эти постановления. Заварка пока есть. Заодно подумаем, где еще взять.
* * *
На кухне у Кн было тепло и уютно. Серое небо заглядывало в окно и просилось погреться. На газу сопел чайник и собирался кипеть. С краю стола лежал откусанный пряник.
– Накликали на свою голову. Всё смеялись: если чай запретят, неужели мы его пить бросим. И вот тебе на. А я без чая – правда – проснуться как следует не могу. Самое первое с утреца – чай.
– Я тоже замечал: пока две чашки покрепче не выпьешь – любая работа в лом. Дремать охота, всё из рук валится. А после чая – ух!
Князь (Владимир по всем бумагам и документам, но среди людей просто Кн, иногда К) обдал кипятком фарфоровый чайник и акуратно, не роняя ни одной крупицы бархатного вещества, засыпал три чайные ложки, залил водой и накрыл платком.
– И вот это УХ, – продолжал он, садясь за стол и беря в руку пряник, – они теперь вычислили. Вчера по телевизору показывали. Какая-то жутко вредная дрянь. И стопроцентнй наркотик с полным букетом чувств: привыкание, изменение сознания и всё что надо.
– Как же мы раньше не замечали?
– Говорят, оно как-то накапливается в организме и действует не сразу. Зато будто теперь разные загадочные кончины легко объясняются чаем. Раньше – помрет человек, а почему – бог знает. Бог знает, а наука нет. Теперь говорят – чай виноват. Надо было меньше пить.
– Со свинушками такая же свинья была. Мы их всё детство ели, у себя под окнами собирали, а теперь оказывается это ядовитый гриб.
– Примерно то же самое.
– А я их до сих пор ем. И травиться не собираюсь. Пожаришь на сковородочке... Но это точно – про чай?
– А кто его знает. Наука – такое болото. Сегодня откроют одно, завтра – другое, так что первое закрываетя.
– Нет, я в смысле – ты сам-то чай будешь пить?
– Не для тебя одного готовлю... – Он пошевелил ложечкой под платком. – Не заварился еще. Конечно, буду. Я люблю чай. И говорю же, что без двух стаканов работать не могу.
– Зависимость...
– Да и плевать. Я чай люблю, а помирать так и так придется. И потом: может они там что-то напутали. Свинушки-то все едят – и живы. Если бы только свинушки...
Чай был душистый, такой горячий и вкусный, что внутри от него становилось весело и тепло. Князь открыл форточку и впустил небо погреться.
– А ты – бросишь? – больше насмешливо чем тревожно спросил он.
– Жди. – Второй глоток казался еще вкуснее первого, а третий – с половинкой откусанного пряника – тонко претендовал на скромное звание божественного. – Это ты можешь кофем разгоняться, я кофе не пью. Кофе не запретили?
– Пока вроде нет, но тоже ищут. – Он помолчал, вспоминая вкус кофе. – Кофе – это кофе, а чай – это чай. Ты же пиво не только за алкоголь любишь.
– Я водку за вкус не люблю. Остальное нормально.
Князь водку любил, хотя эта любовь не раз приносиа ему страдания. «Вставай, конечная!» – расталкивали его в метро. «Какая конечная...» – бормотал он. «Речной вокзал», какая...» – «Зачем мне «Речной вокзал», мне на «Красноармейскую» надо...»
– А у тебя много заварки осталось?
Он показал.
– А у тебя?
– Не знаю. Посмотреть надо. Но все равно скоро кончится. За хранение срок дают?
– Да. Наркотик.
– Идиоты! Водка – не наркотик, а чай – наркотик! Одну траву курить можно, другую нельзя...
– Сегодня чифир, завтра кефир, – подхватил он. – Подачки-подарочки. Надо принимать как есть. Как погоду. Как флаг. Как гимн.
– Я нового гимна до сих пор не знаю. Насвистеть не могу.
– ...или не принимать. Сам всегда говорил, что человек должен жить независимо от государственной власти.
– Власть – она дура. Сегодня расстреливает – завтра реабилитирует.
– Или наоборот.
– За незнание гимна посадить меня не имеют права. А чай...
– Список запрещенных средств человек должен знать лучше государственного гимна.
– Я другой гимн знаю:
«Говорят, что скоро всё позапрещают в бога душу,
скоро всех к чертям собачьим запретят».
– Высоцкий? «Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай...»
– Ладно, не трави. Он-то как раз не чаем увлекался.
– Главное – песни.
– Крыл говорил, что все магазины на учете, кондитерские отделы не работают.
– Там чай конфискуют. У меня же пряники есть!
Чашки наполнились вновь ароматным и отныне наркотическим зельем.
– Чем же теперь людям в походах греться, у костра, с гитарой? А в поездах что выдавать будут?
– Чем раньше грелись, тем и дальше будут. Сухой закон у нас был, и чайный переживем. Народу нашему законы не писаны. Пол-страны в автобусах без билета ездит.
– Правильно – потому что по пол-года без зарплаты сидит.
– Нет, не только поэтому. Без билета – особый кайф. Все это чуствуют. Когда получки нормально платили, всё равно с работы всё подряд перли. За деньги любой дурак может поцелуй в задницу заказать. А пойти в майке и в тапочках ведро выносить, со случайной двушкой в кармане, и пропьянствовать невесть где две недели подряд – такое не каждый сумеет. А кто сумеет – гордится.
Намек на общего знакомого не отличался ни новизной, ни остроумием и ответную мысль не вызвал.
– Всё это хорошо, но у меня заварка кончается. Закрой форточку, холодно. Надо что-то сообразить.
– Пойдем в магазин сходим, авось что и перепадет.
От третьей чашки тепло в теле перешло в активную фазу. Измененное сознание требовало решительных действий.
* * *
– По рецептам они чай теперь будут! – возмущалась старушка, стоя у закрытого оберточной бумагой прилавка кондитерского отдела. – В больнице лекарств нету, так они нас теперь чаем лечить будут!
«УЧОТ» – гласила бумага, но полуметровые буквы, сделанные одним росчерком шариковой ручки, были почти незаметны на крапчатой и шершавой поверхности, получаемой из нетщательного пережевывания газетно-журнальной полемики, рекламного мусора, трудов Ильичей и прочих социальных гарантий.
– Бабуля, – страшным шопотом проговорил Кн прямо в ухо разъяренной старухи, – пол-лимона – и ведро заварки твое!
Она с ужасом отшатнулась от него и хотела перекреститься, но рука не помнила жест. Помахав сморщенной кистью перед лицом, словно отгоняя дьявола или муху, она опустила руку на сердце и залепетала быструю старушечью скороговорку:
– Господи, да когда же это кончится, сколько лет живем, а такого еще не было, в войну только тем и спасались, управы на них нет. Уйди, черт! – прикрикнула она. – Я эту гадость не пила и никогда пить не буду!
– Чай не пила? Ты что, бабуля!
– Не чай это, а отрава! Люди вон от нее как мухи мрут! Я сама по телевизору вчера видела. У меня соседка больная, я ей всегда говорила: слишком крепкий пьешь, а она смеется. Вот пусть и помирает теперь.
– Не хорошо так говорить, бабуля. Человек все-таки...
Князь перебил:
– А чем же вы в войну-то спасались?
Испуг еще крепко сидел в старушке.
– А чем было, тем и спасались. Тебе какое дело.
– Странно.
Военное поколение пошло рассматривать колбасу, а со стороны винного отдела появилось олицетворение внутренней власти в серой форме сержанта милиции и поинтересовалось целью, с которой несанкционированная толпа в количестве двух человек осаждает прилавок неработающего отдела.
– Никто ничего не осуждает. – В миротворческом голосе Кн чувствовался скрытый вызов. – Никто ничего не обсуждает.
– Мы за чаем пришли. Чай дома кончился.
– Чай кончился? – переспросил милиционер и хитро прищурился. – Где живешь?
– Здесь.
– Что-то я тебя раньше не видел.
– А я законов не нарушаю и в милицию не попадаю. Живу и живу.
– Значит, чайку захотелось?
– Второй день проснуться не могу...
Знакомый с милицейскими хитростями Кн быстро перебил:
– Да! Хотя бы одну пачку!
– Одну пачку это можно, – сказал страж и назвал цену. Только отец вселенной мог угадать, как эта цифра родилась у него в голове.
– Идет! – сказал Кн и полез за деньгами.
– А две можно? Нас же двое.
С этой безупречной логикой милиционер согласился и произвел умножение на два с небольшой ошибкой в свою пользу.
– Мы можем и больше взять, – совсем понизив голос, сказал К.
– А вот наглеть не надо.
– Четыре пачки...
Милиционер заколебался, но прикинув что-то в уме, сказал:
– Приходи после обеда.
– Почем и сколько?
– Там видно будет.
– Но хотя бы три – сейчас...
– Сейчас я посажу вас в машину и отвезу в определенном направлении. – Он снова понизил голос: – Сказано черным по белому: после обеда. Неясно? Шагайте. Толпу мне тут не устраивать.
Он похлопал себя по бедру и вразвалку зашагал к распутиным и смирновым.
– А я сыну в армию послала...
Разговаривали две женщины.
– ...теперь всю посылку остановят? Его любимого – с розочкой.
Вторая что-то ответила, но ответила так тихо, что даже ее спутница, казалось, не поняла ни слова.
* * *
– Льзя ли, нельзя ли, а пришли да взяли. Хорошо, что они ментов сторожить поставили.
Он был явно доволен.
– По-моему, он содрал с нас раза в четыре больше чем...
– Чем что? Мы же теперь их сами в любой момент продать сможем за сколько захотим!
– Я продавать не буду.
– Надо еще попробовать, вдруг он нам дрянь какую-нибудь подсунул, – говорил К, входя в лифт. – Это они умеют.
Чай оказался нормальным, хоть и не столь шикарным, как обещала цейлонская этикетка, скрывавшая под всей видимостью грузинское происхождение листьев. Но будоражащую функцию чай выполнял.
– У нас теперь три варианта. Либо после обеда еще раз пойти к нему, либо двинуть сейчас по магазинам...
– Либо?
– Либо еще что-нибудь придумать. Дешевое и колоссальное.
– Мне нравится третий вариант. Только я не очень себе его представляю.
– Мне тоже нравится. А первые два годятся только сегодня. Думаю, дальше, особенно на первых порах, будет строже.
– Пачка чая... На сколько тебе ее хватает?
– Не засекал никогда. Я пересыпаю в банку и оттуда беру. Мало становится – еще сыплю.
– По-моему, по одной пачке – это очень мало. И даже если мы в десяти магазинах возьмем по две пачки – все равно мало. И дорого. Я уверен, что после обеда он цену свою накрутит. Не одних же нас он своим чаем осчасливил. А может, его на другое место поставят или вообще по шапке дадут. Он же – считай – сам предложил. Работничек.
– Где еще такое бывает: человек делает прямо противоположное тому, что должен делать на своем официальном месте. Если б только менты. Все так делают. В газете, давно еще, статья была: министр созвал швейных директоров на совещание и вдруг спрашивает: «Товарищи, а кто из вас одет в костюм своей собственной фабрики?» Оказалось – никто. Все приехали в импортном. Странно, как вообще вся эта система держится.
– А очень просто: тот кто числится маляром – плотничает, тот кто числится плотником – костюмы шьет, тот кто числится швеем... правильно? швеем?
– Портным, наверно.
– ...портным – еще что-нибудь делает, но не костюмы, и так далее.
– Кто считается бандитом – порядок в стране наводит, а кто считается ментом – толкает чуть ли не на виду у всех наркотики первым встречным. Церковь вон водкой с папиросами торгует.
– Никак не могу привыкнуть, что чай – это наркотик.
– Привыкание разовьется позднее.
В честь этой зловещей шутки чашки наполнились вновь.
– Надо что-то придумать.
– Дешевое и колоссальное – так ты сказал?
Но дешевое и колоссальное придумываться не хотело. Князь взял газету и начал машинально ее читать.
– Ничего там нет. Самая идиотская газета. Музыкальные журналисты соревнуются в том, кто хуже напишет о «Пинк Флойде» или Б.Г. Это у них хорошим тоном считается. Как люди это читают? В политике я не спец, но такое впечатление, что во всей стране только один порядочный человек – председатель – да и тот пьет как свинья.
– Постой, постой... – он оторвался от газеты и старался зацепить мысль. – «Ограничивается по всей территории». Думаешь, они сразу до всей территории доберутся? А города, из которых три дня ехать и никуда не приехать? А деревни?
– Это всё гоголевские штучки. Кто лучше – маменька или дочка... Или ты имеешь в виду...
– Я имею в виду, что в какой-нибудь глуши...
– Да, но мы-то тоже не попадем туда со скоростью света. Мы передвигаемся с той же скоростью, что и они. И потом: извини меня – ехать в какой-нибудь анадырь за чаем...
– Зачем в Анадырь? Мало мест на земле, что ли, где нога цивилизации не ступала? Москва не Русь, а Русь не Запад. У нас природы еще хватает. От Москвы на 40 км отъедь – колодцы скрипят и волки кусаются. Только от дороги от столбовой отойди – и прощай светлое завтра! Ночью кикиморы воют, а днем каски ржавеют, немцы порастеряли. Москва нас избаловала своей нью-йоркностью, но чуть вглубь или вбок копни – и поползли шири и дали. Прямо тут начинаются. Я по Подмосковью поездил... Представляю, что в Сибири творится, если здесь такая дишь да глушь.
– Дишь?
– Так получилось, два слова сгруппировались. Дико и тишь.
– Всё равно они по радио передадут. Линию же ты не отрежешь.
– А не везде электричество есть! Так ведь? И телефон не везде! Слушай. – Кн заговорил взвешенно и почти спокойно. – Надо найти деревню, где есть магазин, но нет проводов, и купить там весь чай. Сегодня! Прямо сейчай, сей час то есть. Бери деньги, сколько у тебя есть, рюкзак, и пошли!
– Но подожди... Они же им по радио – без проводов – скажут! Беспроволочный телеграф...
– Там тоже какая-нибудь проволочка случиться может и будет телеграф с-проволочный. Да надо просто рискнуть! Что мы теряем? Я одним местом чую, что идея хорошая.
– Теряем Х пачек чая по цене У у мнимой сторожевой единицы.
– Надо кого-нибудь подключить, чтобы это дело не пропало.
* * *
В дверь позвонили. На пороге стоял Крылов, и вид у него был довольный.
– Чаю достал?
– Достал.
– Где?
– У бабки купил. На рынке. Не на рынке, а там, около. Их там много. Стоят и ругаются, не знают почем продавать.
– И много у них чая?
– А черт их знает. Они там с ума сходят: продадут одну пачку за сорок, а за следующую пятьдесят просят, а еще за следующую – восемьдесят. Народ отворачивается, а другие на них орут. А потом сами не знают, за сколько хотят продать.
– Значит, кончается. Было б много – они бы всё по одной цене гнали. Свои домашние запасы распродают. Наших бабок чаем не пои – дай бизнесом позаниматься.
– А милиции нет?
– Милиции мало и она их не трогает. Они прячутся инстинктивно, но те мимо проходят. Даже ничего с них не берут вроде. Я пять упаковок взял, могу поделиться.
– Мы тоже достали.
– Где?
Кн рассказал.
– За две пачки – такие деньги? Совсем обнаглели!..
– Ты можешь у него после обеда еще купить?
– На х.. надо! Я лучше на рынок пойду.
– Ну хотя бы узнай, будет он еще продавать или нет, и почем. Рынок твой в любой момент прикрыть могут.
– А почему я? Сам пойди и купи.
– Мы – на дело. Операцию одну провернуть хотим.
– Что за операция?
Выслушав план, Крыл пожал плечами и произнес:
– От моей деревни, если лесом идти, другая деревня есть. Там точно – ни газа, ни света, ни хрена нет. Я сам не был, но все местные знают. Как она называется?.. – он напрягся, вспоминая. – Название прикольное такое, красивое... Залупоньки, что ли...
– А далеко до нее?
– До моей деревни минут сорок от станции на автобусе, и там еще по лесу километров десять. А может, не десять.
– А пройти можно?
– Дорога нормальная?
– Какая в лесу дорога? Трактор проехал – вот тебе и дорога. В той деревне всё равно почти никого нет. Но там река и озеро рядом, мужики на рыбалку ходят.
– Раз так, то там и магазина нет.
– Есть там магазин?
– Откуда я знаю? Говорю же, что я там не был. Может, есть, может, нету.
– А в вашей деревне есть?
– В нашей есть. Когда продавщица добрая, то есть, а когда злая, то считай, что и нету. Повесит замок и уйдет. Зато ночью можно к ней в окно постучаться и она даст.
– Продаст?
– Продаст, а ты что подумал? – он засмеялся. – А может и это. Кому что. Мужики на нее не жалуются. Может в воскресенье открыть, а может весь товар к черту упрятать. Толковая тетка.
– А тебя она знает?
– Плохо. Когда маленький был – каждое лето ездил. Но тогда там другая работала. А теперь я там редко бываю. Да и в магазине покупать нечего.
– А что, она не из вашей деревни? Почему она тебя маленьким не помнит?
– У нас деревня большая. Они на другом конце от нас жили. Мы их и не знали почти.
– Надо рискнуть, – сказал К. – Нарисуй нам, как от твоей деревни до Залупенек до этих дойти. А лучше – поехали с нами.
Несмотря на свое летное имя, Крыл отличался необыкновенной ленью. Покупая бытовой прибор с кнопками, он просил приятелей объяснить ему назначение кнопок, чтобы самому не читать руководство. Через всю его комнату была протянута веревка, соединенная с выключателем так, чтобы не вставая с кровати, одним движением кисти, можно было гасить и зажигать свет.
– Сегодня футбол, – сказал он. – А если сейчас вы поедете, то только завтра вернетесь.
– Почему завтра? Ты же говоришь: электричка и сорок минут автобусом. Ну лес. Туда и обратно.
Он нервно заерзал.
– У меня никогда не получалось поехать и вернуться в тот же день. Я сто раз пробовал. В пять утра вставал. Расписания списывал. Всё равно – где-нибудь да застрянешь.
– ...и в кустах проснешься. Это потому что ты слишком много с собой берешь и уже в электричке начинаешь.
– Я пару раз без бухла пробовал. Скучно, но – для эксперимента. И тоже самое: один раз электричку обратную отменили, а другой раз автобус сломался. Три часа назад как дурак пер.
– А что не вперед?
– Ночь уже была. Опять на станции ночевать? Я однажды проночевал там – три дня подряд, никак остановиться не мог.
– Это когда тебя в Ржев угораздило?
– Тогда... Домой только через неделю вернулся. А хотел только туда и обратно. Мать за яблоками послала.
– Яблок-то привез?
– Вам смешно, а мне не до смеха было. Колотун бьет, денег нет, спрашиваю, что за место, говорят – Ржев какой-то. По сторонам смотрю – избы деревянные и плакат слава Кпсс.
– Думал, в другое время попал?
– Давно это было?
– Дай вспомню... «Спартак» «Интеру» проиграл... Года два назад.
– Ты как древний грек – по олимпиадам меришь.
– Что мерю? – древний грек был из нево неважный. Точнее, несознательный.
– А к деду твоему можно зайти? Или кто у тебя там?
– Там дядька сейчас живет. Дед помер. Нет, лучше не надо... – Вдаваться в подробности ему не хотелось. – И жена у него стерва.
– Нельзя, так нельзя.
– Автобус от станции часто ходит?
– Как заведет мотор, так и поедет. Автобусов наших не знаешь?
– Но расписание есть?
– Раньше было, но дождем смыло. Рабочие хорошую краску сперли, а цифры гуашью нарисовали... А потом оно стало каждый месяц меняться, и на него вообще плюнули.
– Как же народ ездит?
– Автобус к электричке подходит, забирает людей и едет. Кто не успел – тот опоздал. Хочешь – следущего жди, хочешь – пешком топай.
– Да, так и расписания никакого не нужно. Первобытная простота на казенном бензине. Небось, сам же шофер и продает билеты.
– Конечно. А на выходе обратно их собирает.
– А потом сколько выручки хочет, столько и сдает. Остальное себе. А управление автобусное видит, что выручки мало, и думает, что народ на автобусах не ездит. И сокращает маршруты. Поэтому и расписание все время меняется. А водителю только выгодно: он мотается туда-сюда и вообще кассу не платит. А пассажиры дают тариф и довольны. Все кругом довольны.
– А зачем он билеты на выходе собирает?
– Еще раз продать. Второй раз, третий, пока они в туалетную бумагу не превратятся. А на своих рейсах он вовсе не продает: собирает деньги и всё.
Разговоры начинали наскучивать.
– Ну и хорошо. Главное – чтоб доехать можно было.
– Доедете. Но за один день туда и обратно – вряд ли.
– Вот математика! Два часа, да час, пускай еще два часа на нестыковки – сколько всего? Пять. Умножаем на два – десять. А выходит вроде как больше двадцати четырех.
– Искривление времени в реальном пространстве.
– Или в нереальном.
– Как пространство оно реально, но как реальность – нет.
– Ладно, это мы в электричке обсудим. Бери деньги сколько есть и подходи к остановке. Рюкзак не забудь.
– Ни разу еще с рюкзаком за чаем не ездил.
– Смотри, чтобы он у тебя травой не пах. А то соломки подстелят...
– Он у меня мятой пахнет. Мятой можно?
– Сегодня можно. Завтра – посмотрим. – Он поднялся и выплеснул заварку в окно. – Чай запретить – вот козлы!
* * *
– Уважаемые пассажиры, вашему вниманию предлагаются уникальные полупрозрачные занавески для ванной с гарантией качества. Наша фирма торгует непосредственно от производителя. Цены минимальные. Можно потрогать и посмотреть.
– Уважаемые пассажиры, клей «Супермомент»... Мировое качество... Непосредственно от производителей... Цены минимальные...
Народ в электричке занимался своими обычными делами: смотрел в окно, смотрел перед собой, играл в карты и вязал чулок. Только когда мужичок у окна достал термос и налил в крышку чай, дама, сидевшая рядом, отвернулась от окна и стала смотреть в другую сторону.
– Уважаемые пассажиры, карманный фонарик с двадцатиметровой рулеткой... необходимая вещь в каждом доме... непосредственно минимальные...
– Шоколад завода «Красный Октябрь»... вкуснее любого импортного... цены...
– Я шоколад с чаем люблю, – на весь вагон звонко произнес К. – Чай есть?
Торговец остолбенел.
– А кокаинчику к пиву тебе не дать? – отозвался кто-то в нескольких рядах за спиной.
– Я наркотики не употребляю, – так же четко и громко ответил К. – Засунь свой кокаин себе в... нос.
– Нет, чая нет, – нашелся наконец продавец, побросал шоколад в сумку и быстро стал пробираться в следующий вагон.
– Жаль.
Мужичок у окна с недоумением наблюдал эту сцену. Старуха, сидевшая рядом с К, отодвинулась от него и подоткнула полы пальто под себя. Мужчина напротив открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент в вагон вошли контролеры, и все взгляды обратились на них.
Зрителей ждало разочарование. Контролеры прошли пол-вагона, но ни один бесплатный спектакль не разыгрался на потеху скучающей публики.
– Ваши билеты. – Равнодушный голос и протянутая за билетом рука.
– Нету.
– Штраф.
– На мели.
– В тамбур.
Народ сочувственными глазами провожал безбилетников.
Тамбур был пуст. Дверь в соседний призывно болталась, и можно было уйти в другой вагон и затем по платформе перебежать в уже проконтролированный, но ехать оставалось недолго и впадать в суету было лень.
– Надо уплатить штраф, – сказал контролер, входя в тамбур в сопровождении еще двух пострадавших.
– А если нечем? – безмятежным голосом спросил К.
– Такого не бывает.
– В этой стране всё бывает. Откуда деньги, если зарплату не платят?
– А зачем идти туда, где не платят? Из-за таких как вы у нас вся страна в жопе.
– Кончай заготовками говорить.
– Не смеши мои пятки.
– Как пять человек могут всю страну развалить?
– Весь вагон вон с билетами едет.
– С билетами... – он неопределенно хмыкнул. – Что мне с вами делать?
– Пятерку даю и расходимся. Квитанции не надо.
– С каждого по пятерке.
– Сказано – денег нет.
– Жалеешь вас...
В сравнении с утренней покупкой чая ограбление было совсем незначительным. Цену билета из всех собравшихся в тамбуре не знал никто.
– Истинная весть Господа, единственное откровение, данное всевидящему пророку единожды и во веки... – залепетал коротенький мужичонка, отодвигая дверь и прижимая к груди веер разноцветных брошюр. – Ваш путь к спасению.
Легкое спасение от контролеров придало Кн новый заряд бодрости.
– Чем торгуете, уважаемый?
– Истинная весть господа, – повторил тот. – Приобщайтесь к святому источнику благостного духа. Вот эта книга, – он вытянул из веера синий буклет, – истинный канон нового завета, заново открытый нам великим святым... – он запнулся. – Вы какой веры придерживаетесь?
– Нас самих скоро канонизируют, – тоном неузнанного пророка выдал К.
На лбу носителя истины выступила испарина. Он открыл рот, потом закрыл, выпучил глаза и минуту простоял неподвижно. Затем с огромным трудом он выдавил из себя звук:
– П-простите, а какой церковью?..
– Самой правильной, какая только есть на земле.
Носитель истины снова потерял дар речи, а когда снова обрел его, электричка замедлила ход, двери открылись, и покосившаяся надпись, легко читавшаяся без нескольких выпавших букв, сообщила, что пересадочный пункт достигнут.
– ...непосредственно от произРодителя! – крикнул с перрона Кн и показал пальцем вверх.
После затхлого тамбура свежий холодный воздух приятно веселил грудь.
* * *
Размахивая сумками и гремя тележками, толпа из первых вагонов неслась к автобусному развороту. Несколько человек, вышедшие из хвостовых, не торопясь побрели в обратную сторону.
– Бежим! – крикнул К. – А то не успеем!
Стоять в автобусе было просто, но шевелить грудной клеткой с целью дыхания сложнее. Система оплаты не изменилась. Люди передавали деньги водителю, кто сколько хотел, и на этом считали дело государственной важности законченным, а личную совесть – чистой.
– Будем платить? – шопотом спросил К.
– В электричке заплатили и хватит.
– Хокей. Попросят – заплатим.
– Лишь бы автобус не лопнул.
– Тише! Если все услышат и одновременно подумают эту мысль, он наверняка развалится. Железяка, а чувствует.
– Что же думать? «Лишь бы он лопнул»?
– Вообще не надо думать.
– Я дышать не могу, так хоть подумать думал.
– Думать надо утром, с шести до девяти утра. По местному времени и при хорошей погоде.
– А погода при чем?
– Как при чем! Надо, чтобы солнце на небе было. Все мысли – от солнца.
– Где ты это вычитал?
– Нигде. Я сам знаю. Ты разве не знаешь, что хлеб не любит, когда его ножом режут?
– Знаю. Я сам всегда отламываю. А мать сердится.
– Ну вот. Где об этом написано?
– Не знаю. Где-нибудь написано.
– Не мы первые такие умные? А вдруг – мы?
– Я еще заметил, что чай не любит, когда его в холодную чашку наливают, или когда воду кипятят долго...
– ...или когда чашку водой из-под крана ополаскивают и сразу чай льют, не вытерев: хлорная вода с чайной мешается.
При упоминании чая за спиной зашевелилась спина, и дышать стало еще труднее. Автобус ехал быстро, и выбоинам дороги то и дело отвечал бодрый нестройный хор всех имеющих голос частей.
– Меня одно удивляет, – снова заговорил К, – насколько народ у нас спокойно ко всему относится. Где-нибудь в Израиле или на Западе цены на бензин поднимут на два процента – и уже у них шум и крик, акции протеста и отставка правительства. А у нас народ встает утречком и смотрит на цены, как на градусник за окном: сколько сегодня?
– При том, что зарплату задерживают и вообще денег нет.
– Да. Я понимаю – политика убили. Плохо, конечно, но что поделаешь. Политика убили, а всем как бы все равно. Всем всё равно, потому что кто этого политика знал просто по-человечески? Только друзья и родные. А остальные видали по ящику, слыхали по радио, но ведь по радио и в кино все хорошие. И кто их там разберет, какие они на самом деле. Поэтому здесь равнодушие понятно. Но чай-то, прости меня, все пили! А теперь делают вид, будто ничего не произошло. Хочешь, я сейчас заору на весь автобус...
– Не надо. Ты уже на всю электричку орал.
– И ты видел, что было?
– Ничего.
– Вот именно: ни-че-го. Я ни-че-го не понимаю!
– А тут и понимать нечего. Всегда было так. Люди привыкли, что государство постоянно какие-нибудь гадости выкидывает, и перестали обращать на это внимание. Живут себе как могут. А государство то одно запретит, то другое делать заставит, то власть плохую на еще худшую сменит. Люди даже не осознают эту свою реакцию, генный материал работает, что ли. Ты правильно говоришь: к политическому климату люди относятся как к обыкновенной погоде, со всеми ее капризами. Если сегодня минус пять, то хорошо, что не минус тридцать, а если минус тридцать, то хорошо, что не минус сорок. А минус сорок теперь редко бывает. И так во всем. Наверняка где-нибудь в Москве уже есть партия защитников чая, съезды проводятся, декларации... Только на самом деле это никому не нужно. Если бы этой партии не было, то все было бы точно так же.
Автобус делал редкие остановки и постепенно становилось свободнее. Когда кончился асфальт и пошла грунтовка, появились сидячие места.
– Все равно в голове не укладывается. Поговоришь с человеком – вроде всё понимает, а на улицу выйдешь...
– Знаешь, деятель был такой Бухарин? Любимый ученик Ленина. Его в 20-е годы чуть ли не на руках носили. Всё подряд его именем называли. А потом расстреляли, и всем хоть бы хны. Некоторые громче прокуроров орали. Вот тебе и кумир толпы. Точно говорю: Гельцыны и Борбачевы приходят и уходят, а наша жизнь остается. Я уверен, что чай когда-нибудь опять разрешат. А кстати, его только у нас запретили или во всем мире?
– У нас, разумеется. Во всем мире, наоборот, всё разрешают.
По сторонам дороги шел лес, сбрасывавший последние узоры лета. Автобус легко скользил по холодной сухой земле.
– Наша страна живет каким-то своим, не ведомому никому законом. Иностранцы спрашивают: как люди могут жить, по пол-года не получая денег, и при этом ходить на работу и что-то там делать? Будто я сам знаю! Пытаешься им объяснить кое-что, но у них и слов таких в языке нету. Халтура, халява, блат...
– Своякартошка...
– Вот именно. Я сам понимаю всё это процентов на пять, а им вынь да положь на блюдечке. Сами живут каждый день по расписанию и думают, что все так должны. Зачем люди на работу ходят...
– Люди ходят на работу, чтобы оттуда что-нибудь спереть.
– Это тоже.
– Или пообедать нахаляву.
– Разговоры поговорить.
– Да мало ли зачем? Настоящей-то работы нет, вот они и развлекаются кто чем может. Я читал, что теперь у нас ни одного своего магнитофона нет. Ни «Электроники», ни «Весны», ни «Веги». Конец производства.
– «Электроника» добрая вещь была... Она у нас однажды под водой работала. Я в детстве о ней мечтал.
– А теперь одни поносоники. Дерьмо. Со стола уронишь – и все. Да еще частоты дрянные. – Он хотел сплюнуть, но удержался. – Зато дешево и престижно. Что еще надо?
– Дешево и престижно? Странное сочетание.
– Страна у нас странная. Но зато в этой стране и масло масляное. Видел какая теперь реклама? «Наше масло больше похоже на масло чем само масло». Прямо на упаковке написано. По-нашему, а не наше. Ясно же, что это масло – не масляное. Не знаю, из чего они там его добывают, из нефти или из рыбьей чешуи, но я такое масло есть не хочу.
– Я другую рекламу про масло видел: «хорошо намазывается на хлеб». Меня это тоже насторожило. Как это? – думаю. Масло должно намазываться как намазывается, а если оно намазывается не так, значит в него какую-то дрянь подложили. И резаться должно как масло, а не хорошо или плохо. Я теперь на пивные бутылки поглядываю, нет ли там надписи «хорошо наливается в стакан», как Алиса в стране чудес проверяла, не написано ли на флаконе «яд».
– Да, страна чудес...
Автобус остановился и из него вышли последние пассажиры.
– Приехали, что ли?
Водитель, оторвав взгляд от ладони, в которой пересчитывал мелочь, обернулся на этот вопрос и, словно заподозрив неладное, спросил:
– За дорогу платили?
Из всех возможных ответов Кн выбрал самый простой:
– Денег нет.
Водитель дернул ручку, и дверь со вздохом захлопнулась.
– Будешь сидеть, пока не найдешь. – Он снова принялся пересчитывать мелочь.
– Есть вариант, – сказал К, подумав. – Подбрось нас до Залупенек, там рассчитаемся.
– Куда-а? – протянул шофер. – До каких еще?.. – тут он грубо расхохотался и отсмеявшись сказал: – Щас. Гусеницы нацеплю и поеду. К самой матери отвезу.
– Дороги там, что ли, нет?
– Дороги везде есть. Только разные. Плати и отваливай.
Делать было нечего.
– Сколько?
– Сколько не жалко.
Получив свое «сколько-не-жалованье», он открыл дверь и, бросив в спину «Шутник!», закрыл ее вновь.
– Дурак какой-то, – сказал К. – Чего он ржал?
– Смешно стало. Я присказку вспомнил: «В России нет дорог – одни направления».
– Хорошая присказка, но направление тоже надо найти. А то их тут...
Он развернул крыловский план, но верх на плане ничем не отличался от низа, и только по сгибу листа его можно было отличить от направления право-лево.
– Ну и места, – сказал К, глядя в карту. – Ты помнишь, что он говорил?
– Он ничего не говорил, он только сопел.
– Он нарочно нас запутал, чтобы мы к дядьке к его не попали и застряли тут на три дня. Чтобы прогноз сбылся.
Он спрятал не соответствующую местности карту в карман.
– Надо у кого-нибудь спросить.
По доске, брошенной в лужу, юное женское существо переправлялось с площади в переулок. Немногочисленные пассажиры давно разошлись.
– Девушка, где тут дорога на Залупеньки? – крикнул Кн девчонке.
– Что?.. Дурак! – она прыснула в кулачок, покачнулась и зашагала быстрее.
– Дикие они тут все какие-то. – Он повертел головой. – Неужели палатки со сникерсами нет? Надо у тех спросить.
Две металлические палатки, исписанные неприличными надписями, стояли за остановкой, но обе были закрыты.
– Не повезло, – сказал К.
Оставалось наудачу один из краев карты принять за верх и с этой половинчатой вероятностью идти, расспрашивая прохожих.
– Может, в магазин в их зайдем?
– Время терять.
* * *
Впереди по улице неторопливой походкой, переваливаясь с ноги на ногу, шел небольшой мужичок в телогрейке и сапогах. В левой руке он держал топор, а в правой – бутылку. С расстояния жидкость в бутылке казалась темно-желтой, и опознать ее не было никакой возможности.
– Вон наш Сусанин. Ну-ка!
На небе сгущались тучи.
– Добрый день.
– Добрый день.
– Деревня Залупеньки далеко отсюда?
– Залупеньки-то? – мужичок прищурил один глаз. Глаз был не совсем трезв. Вблизи мужичок казался старше чем издали. – Далеко. Поблизости нету. – Он убрал прищур и повторил на другой лад: – Раз поблизости нету, стало быть, далеко.
– А какая тут у вас рядом, через лес?
Но деду нравился собственный юмор:
– Залупеньки нужны? А в штанах не искал?
– Дедуль, я серьезно, деревня позарез нужна.
Дед прекрасно понимал, о чем речь, но веселый нрав его был так силен, что он не мог отказать себе в удовольствии растянуть радость общения.
– Залупеньки? – снова протянул он. – Залупеньки-то они всем нужны.
– И тебе тоже?
– А как же.
На вид ему было за шестьдесят.
– Далеко до деревни-то?
– До Залупенек? Рукой подать.
Это звучало уже не так безнадежно.
– А в какую сторону?
– А от Животенек да вниз.
Князь начинал сердиться.
– Слушай, дед, тебе когда-нибудь вырвут твой старый язык и новый не вставят.
Дед потряс топором:
– А вот это видал? – В стариковской руке чувствовалась сила. – Как двину – и ищи свои залупеньки в свином корыте!
– Лимоныч, – отворилась калитка большого двухэтажного дома, – приехали, что ли?
– Да нет...
– Кого это ты там опять приголубил?
У забора стоял большой сильный мужчина в морской тельняшке и грязных рабочих штанах. В руке он держал ржавую керосиновую лампу.
– Залупеньки им нужны... – ворчал дед.
– Что? – не расслышал морячок. – Заполоньки, что ли?
– Вот!!
– А ругаться зачем? До леса дойдете и по просеке полный вперед. Лимоныч, ты ж там рядом, покажи молодым.
– Грозятся еще...
– Да я пошутил, – примирительно сказал К. – Одному тебе шутить позволяется?
Морячок ушел во двор и закрыл калитку.
* * *
Тянулись заборы и избы. Деревня в самом деле была большая. Стоял простой и хмурый будний день, и – против деревенской привычки – никто не врубал радио на всю катушку.
– А чего вам там надо, в этих-то?.. – дед наигрался со словом и больше интереса к нему не питал.
– Да так, дело одно.
– Знаю я дела ваши. Откуда про Мамку знаете?
Непонятно было: начинает ли он снова шутить или спрашивает серьезно.
– Знакомые рассказали.
– Что за народ в городе! Родной матерью поклянутся, а всё язык – помело. Это не те, что в августе были?
– Нет.
– Значит, другие. Скоро от вас отбоя не будет. Не совестно на старуху девяностолетнюю наседать?
– Нам бы только одним глазком на нее взглянуть!
– А чего на нее глядеть? Бабка как бабка. Скоро совсем развалится. Себя лечить некогда, всё москвичи с иностранцами шастают. Из бабки больницу устроили. Дерьма в дом нанесли. Всю избу шоколадом измазали. А на кой он ей – шоколад? Она и сахар есть не велит.
– А что она может?
– Что может? А всё может. Может порчу пустить, а может от смерти вылечить. – Несколько шагов он прошел молча. – Доктора за советом ходят.
– Бабки лечить умеют.
– Как наша – никто. – Он значительно помолчал. – Меня с того света вынула.
– Это как?
– А никак. Под лед я попал – только рука и осталась. Замерзла, как крючок, и держится себе за край проруби. А я внизу болтаюсь. Хорошо, люди шли. Видят – рука. Синяя. За руку и вытащили.
– И долго ты там был?
– На том свете-то? А там ведь часов нет, – выдал дед свое наблюдение. – Нырнул – светло было, а вытаскивали – смеркалось.
– И дальше что?
– Что, что... Отнесли в дом, сердце не бьется, рука над головой зонтом стоит, а Мамка как раз мимо шла, в магазин она в наш ходила, у них тогда своего не было...
– А теперь есть?!
– Теперь там чего только нет. Дома какие-то новые нерусские строят...
– И магазин есть? – Нужно было узнать про радио и про свет.
– Дался тебе этот магазин. Наш магазин лучше. У них пол-литра как две стоит, а такая же гадость. Коммерция...
– Извини, дед, и что дальше-то было?
– Дальше? Посмотрела она на меня и говорит: «Жить будет». А ей уже тогда верили, как она Мирону палец отрубленный приживила. Говорит: «Кладите в сани и везите ко мне». Отвезли. Что она там со мной делала – никто не знает, а я меньше всех. Никого к себе не пускала, пока я не встал.
– Неужели встал?
– Хожу, как видишь. – Он сплюнул. – Ты шуточки свои скверные брось. И не о чем таком у Мамки не спрашивай. Не думай даже. Она всё слышит.
– А на том свете-то как, дедуль?
– Много будешь знать – скоро состаришься.
– Ну и пусть.
– Нельзя рассказывать?
– Вон он ваш лес, а вон и моя избенка виднеется.
– Слушай, дед, я всю жизнь мучаюсь, чесно тебе говорю, среди ночи иногда просыпаюсь, книжки про это читал, старых людей спрашивал – и как об стену башкой. Ну скажи, пожалуйста, ну намекни хоть как-нибудь по-своему, ну детальку какую-там дай – что это за тот свет? остаюсь там я или нет? есть там жизнь или нету?..
Дед-Лимоныч перехватил под мышку топор и почесал рукой пониже затылка.
– На том свете-то как?
– Как??
Он снова взял топор в руку.
– Не хуже чем на этом.
Минуты три все шагали молча.
– Хитрый ты дед. Хитрый, а в прорубь попал.
– А это бог наказал.
– Бог никого не наказывает, он всех любит.
– Дураков наказывает.
– А ты и в дураках побывал?
– Не всё ж в умных слоняться.
– А за что он тебя наказал?
– За анбицию.
– Это что значит?
– Значит: на чужой каравай рот не разевай.
– Объяснил...
– Сосед у меня, чтоб на льду не сидеть, удочки в лед прятал, а сам домой чаи пивать шел.
– Интересно ты, дед, выражаешься: чаи пивать...
– Ну да, – как ни в чем не бывало продолжал он. – А потом приходил, тонкий лед колол, удочки там нашаривал и рыбу свою брал, когда попадалась. Всегда попадалась.
– Что-то я про такое никогда не слышал.
– А от тебя совсем пеленками пахнет.
– Есть многое в России, сэр Горацио, что и не снилось вашим мудрецам.
– Да, сосед мой мудрец был великий. Электричество сам себе сделал.
– Электричество?..
– Постой, постой, дедуль, ты про прорубь не досказал!
– А, про прорубь... Нечего там досказывать. Выпил я, и захотелось мне рыбку-то у него поснимать. Место его я заметил, а то, что он полынью большую расковырял, не разглядел. Ну и бултыхнулся туда, и поплыл по течению. Хорошо, течение слабое. «Дурак, – он мне потом. – Я бы тебе и так дал». Но черт дернул – украсть.
– И сколько тебе тогда было?
– Да как тебе сейчас. Или побольше. Тридцать годов.
– Две жизни, считай, за одну прошел.
– Не прошел еще. – Дед поднасупился. – Я, может, еще и на третью снаряжусь. – Он остановился у дома. – За стол не приглашаю, потому как всё равно ничего нет. Вот лес, а там бог в помощь.
С дороги просеки даже не было видно.
– Спасибо, дедуль, на обратном пути, может, заскочим. Самогоночки твоей попробуем.
– Самогоночки, как же, – язвительно произнес дед и понюхал свою бутылку. – Керосин это.
– Керосин?
– Коктейли составлять будешь?
– Лампу чинить буду. Вчера весь вечер без света сидел. Сундук не показывает, радио не играет. Точно медведь в берлоге.
– Ну дед...
– ...что же ты раньше молчал!!
– Про тот свет нам рассказывал, когда этого нету! У вас что – электричество отключили?
– Да не отключили, а напились они в телефонной своей конторе. Мишка телефонист и друг его, с которым служили. Вчера к нему приехал. Подрались они, два бугая, и весь ансанбль крушить стали, пьяные. Всё что можно перекорежили и пожар сделали. Ну, пожар потушили, а электриков обещали только сегодня к вечеру прислать. А кто их знает, когда они приедут. Когда трактор в реку упал, две недели там промывался. Потом под сиденьем сома нашли. Так что обратно со свечами жить начинаем. Куда вы сорвались, эй!? Вон они – залупеньки ваши!..
* * *
На бегу:
– Я же говорил – зайдем в магазин!.. Чутье было, а ты – не стоит!..
– Ну дед! Чуть в лес нас не залимонил!..
– Чаи пивает... Самого его в чай!..
– А тот морячок с керосинкой вышел...
– И крикнул еще: не приехали?..
– Где у них тут центральная улица? Здоровенная, черт, деревня...
– И все без света сидят и не пикают...
– Керосинки драют...
– И чаи попивают...
– У тебя много денег?..
– А сколько сейчас чай стоит?..
– А сколько сейчас времени?..
– Должны успеть!..
– Купим!
* * *
У входа в магазин стояла толпа человека в три и неспешно курила. Часы на столбе висели боком вниз, и одна стрелка упиралась в цифру 3, а другой не было вовсе.
– Магазин откроют?!
– Магазин? Откроют.
– Скоро?..
– В три часа.
– А сейчас сколько?
Городского вида мужчина неторопливо стряхнул пепел и медленным кивком головы указал на часы.
– Не видно разве? Три часа.
– На этих, по-моему, всегда три часа! У них стрелка свисла!
– А почему свисшая стрелка не может показывать правильное время? Правильно сделала, что свисла.
– А другую кто-то свистнул. Если эта стрелка минутная, то она раз в час показывает правильные минуты.
– А часовую стрелку, – дополнил мужчина, – нужно домысливать. Тогда через пятнадцать минут они будут показывать совершенно точное время – четверть четвертого. Не кисни мозгом, молодежь!
Остальные члены толпы с удивлением посмотрели на выделившегося из своих рядов теоретика и молча продолжали курить. Проблемы времени их не особенно занимали. Опаздывает продавщица или спешит само время – результат один: висячий замок, продетый в петлю стального засова, преграждал путь к соленому, сладкому и спиртному.
– Ну где же она?..
– Может вообще не прийти.
– Скажет: касса не работает, отпускать без кассы нельзя.
– До перерыва можно было.
Городской теоретик, заложив руки за спину, прохаживался взад и вперед перед крыльцом магазинной избы. Начинал накрапывать дождь. В мутной луже посреди дороги забились первые капли, мешая отражать небо. В луже лежал велосипедный руль.
Часы на столбе показывали пятнадцать минут четвертого. Продавщицы не было. Тетка в плаще накинула капюшон и встала под козырек.
Неожиданно из-за угла появилась изрядно располневшая женщина с круглыми чертами лица и объявила, что на сегодня торговля закончена.
– Почему, Любаша? – наперебой загалдели все.
– Потому что, – отрезала она. – Я перед вами отчитываться не обязана. И так все утро без кассы работала. Как я теперь выручку сдавать буду?
– Любаш, я ж не могла утром прийти, у меня ж Федька больной лежит. Сейчас уснул. Я дай, думаю, пряничков ему принесу, – заговорила тетка.
– Любашик, я тебе долг принес, – просипел один из толпы.
– Долг можешь положить вот сюда, – она оттопырила свой карман и указательным пальцем сделала несколько движений вниз.
– Так ведь не только долг. Нам за июнь заплатили.
– А керосин у тебя есть? – последовал новый вопрос из толпы.
– Керосин вчера кончился. Есть скипидар и олифа.
– Не-е, скипидар не пойдет. – Уменьшение толпы на одного человека в относительном выражении оказалось существенно.
– Любуш, нас же всего ничего.
– Сказала – не буду, значит не буду.
– Но почему?
– Всё вам расскажи.
– Да ведь все свои!
Продавщица неприязненно посмотрела на теоретика, но он так добродушно улыбнулся в ответ, что она отвела глаза.
– Санька там пьяный спит. Забрать его себе все боятся, а во двор его вытащить я не могу. Пришел ко мне в перерыв, выпил сто и разлегся. Куда мне его убрать?
– А пускай лежит. Обслужи нас, Любаш, сколько есть и закрывайся.
– Только быстро.
Огромный верзила лежал на спине посреди магазина и громко храпел. Подходя к прилавку, нужно было переступать через его ноги.
– Ишь, набрался...
– Отдыхает человек.
– С утра пораньше...
– Да нет, они с Мишкой вчера воевали...
Народ брал водку, пряники и макароны. Очередь была дружной и небольшой и шла быстро. Перешагнув через Санькины ноги, теоретик времени произнес:
– Чая у вас много?
Продавщица не поняла.
– Четыре сорта. В пакетиках, листовой и гранулированный. Индийский и липтон.
– Я хочу взять... – теоретик замялся, – побольше.
Продавщица надула губки.
– Говорите, сколько вам отпустить.
– Мужик, не наглей, – тихо, сквозь зубы проговорил К, стоявший в очереди вплотную. – Ты здесь не один.
Мужчина дернул головой и быстро достал из кармана деньги.
– Вот деньги. На все. Листового. Если кончится листовой, гранулированного.
Продавщица пожала плечами и начала считать деньги.
В магазин вошли еще двое: деревенский мужик и сразу вслед за ним женщина. Увидев распластанную на полу фигуру, они с пониманием посмотрели на продавщицу и ничего не сказали. Та быстро считала деньги. Затем она взяла в руки счеты, и пальцы ее ловко побежали вперед-назад.
– Гранулированный липтон или индийский?
– Всё равно. Какой дешевле.
Листового чая не оставалось. Гранулированный был под вопросом.
Продавщица назвала общее количество товара и стала выкладывать его на прилавок. Мужчина сразу перебрасывал пачки в большой пластиковый пакет.
Когда процедура закончилась, он не оглядываясь вышел из магазина.
Через ноги верзилы переступил К.
– Еще чай остался?
Видавшей виды продавщице не часто приходилось сталкиваться с таким странным поведением покупателей, и она переспросила:
– Тоже чай?
– Слышь, Люб, – сказала женщина, пришедшая последней, – сегодня Колька из Москвы вернулся, тоже что-то про чай рассказывал.
– Что рассказывал?
– Продайте нам чай, пожалуйста.
– Да ерунду какую-то, никто не верил.
– Подорожает, что ли?
– Отпустите нам чай, вот деньги.
– Да нет, не помню. Вредный он, что ли...
– Жить вредно – помереть можно, – буркнул мужик, сжимая в руке точную сумму денег.
– Сколько вам?
– На все деньги.
Она посмотрела на деньги.
– У меня столько нет.
– Слышь, Люб, – снова сказала тетка, – оставь и мне пачечку.
– Мы впереди вас в очереди стояли!
– Покричи на меня еще! Откуда они, Люб?
– Не знаю. Берите свой чай.
– А больше нет?
– Нет.
Пачки гранулированного чая были маленькие и тяжелые, а упаковки чайных пакетиков – громоздкими и пустыми. В рюкзаке они перемешались в соответствии с нерушимым физическим законом.
* * *
На остановке стоял часовой теоретик и ждал автобуса.
– Умная молодежь пошла. Как вы здесь оказались?
– Увел всё из-под носа, а теперь паясничает.
– C'est la vie. Следующий раз повезет вам.
– Вообще-то, нам тут лучше не стоять. Скоро все узнают, что мы чай раскупили, и мало ли что тогда. А автобус неизвестно когда приедет.
– Автобус будет в 16:16, – сказал инлеллигент.
Верхушка столба с часами виднелась над покосившейся крышей сарая.
– На ваших любимых часах уже 16:16. Длинная загородила короткую.
– Сейчас они спешат на пятнадцать минут.
– Все равно лучше отсюда уйти. Постоять где-нибудь в стороне.
– Разумное предложение.
Дождь кончился, так и не начавшись.
...Деревенский парк за остановкой быстро переходил в непроницаемый лес. Поваленный ствол отдавал сыростью, но сиделось на нем удобно.
– Вас не удивляет, молодые люди, как сельские жители спокойно на всё реагируют? Если нет электричества, при свечах поживем. Вообразите, какая паника началась бы в городе, если бы на один день вышел из строя свет.
– Смерть наступила бы от тоски из-за невозможности смотреть телевизор.
– Гораздо хуже, уверяю вас! Подумайте сами: люди растянули компьютерную паутину и положили в этот гамак весь груз своей памяти. Любое действие проходит через компьютер. Единицы хранения информации клеются электромагнитным клеем на пленки и диски. Это называется прогресс, или поступательное движение. Но обеспечивается ли развитие системы достаточной степенью надежности? Не рухнет ли всё это в один момент из-за маленького сбоя в цепи? Отключите питание от компьютера в неподходящий момент, и последствия могут стать необратимыми. К чему это может привести? К единомоментной утрате всех накопленных данных, если компьютерная сеть действительно станет единой и единственной, к чему всё идет. Человечество потеряет память. То есть человечество как единый субъект превратится в дебила. Это не смерть от тоски, это вечная жизнь шизофреника.
– Вы слишком мрачно рисуете. Там есть свои меры защиты, дублирование, внешняя память...
– А вы думаете здесь предохранителей не было? Везде они стоят и работают. Но напились трое здоровенных парней и разнесли всё в звездную пыль, если так можно выразиться. У всякой системы защиты есть своя область действия: то, от чего и как она защищает. Плавкие предохранители не спасут от удара кувалдой. Я не беру случай умышленного вредительства, но представьте, что упадет не вовремя метеорит на голову главного компьютера и прошибет ему мозг. А тот как раз в это время думал. Метеориты всегда ведь не вовремя падают. Это крамольная мысль, но боюсь, что насечка топором на дереве надежнее байтов на гибком диске.
Интересные собеседники попадаются в подмосковной глуши!
– Вы, наверное, статьи пишете, Кассандрой пророчите...
– Писать – пишу, но кто их печатает? Такие статьи никто печатать не хочет, потому что они не соответствуют курсу.
– Не хочет или это запрещено?
– А какая разница, если напечетать так и так не удается?
– А говорят, у нас сейчас нет цензуры.
– Политической цензуры нет, а идейная всегда есть и будет. Но задана она в виде закона или исходит непосредственно из гражданского сознания индивидуумов, я, по правде сказать, не знаю.
– А в Америке? У нас же теперь их копируют...
– И в Америке тоже самое. Попробуйте напечатать статью против теории относительности: ни один журнал у вас ее не возьмет. Теория относительности – это одна из тех идей, против которых в физике выступать нельзя.
– Можно издать за свой счет.
– Вот тут-то и ловушка! Ни один нормальный физик с американским сознанием в голове такую статью читать не станет. Потому что он абсолютно уверен, что это – бесполезная чушь. Если бы на такие статьи был спрос, их бы и журналы печатали. А зачем журналу поток возмущенных писем от разгневанных академиков? Эти академики абсолютно верят в теорию относительности и плодотворно трудятся на ее ниве. И, естественно, не хотят, чтобы им мешали.
– Чужие мозги воруют...
– А вы думаете можно опровергнуть теорию относительности?
– Опровергнуть, может быть, и нельзя, но опровергать можно. Я так думаю.
– А если кто-нибудь начнет опровергать – и опровергнет? Ведь когда-нибудь именно так и случится. Или кто-то уже?..
– Я не физик, я в этом слабо разбираюсь. Но у меня есть друг, и он написал работу против закона сохранения энергии. Он считает, что сохраняется не энергия, а движение, и между этими двумя понятиями существует какое-то принципиальное различие. Он составил новые уравнения. Может быть, он в чем-то ошибся, не знаю, но ни один журнал ни там, ни у нас его работу не принял.
– И что он сделал?
– Ничего. Он человек творческий и разносторонний. Увлекся расшифровкой хараппской письменности.
– Это которая на острове Пасхи откуда-то взялась?
– Похвальная эрудиция! Однако не опоздаем ли мы на автобус?
Гул мотора через ветер передался ушам.
– Что-то едет.
– Без двадцати уже.
– Сидите здесь, я посмотрю, – сказал Кн и ушел.
* * *
– С чего я начал? Сельская жизнь. Тихо, спокойно, без паники. Вокруг катаклизмы и революции, а они живут и в ус не дуют. Сегодня электричества нет, завтра им про чай скажут, послезавтра еще что-нибудь случится, и так каждый день, без конца. Да что там день! Полная непредсказуемость следующей минуты. Вот мы сидим здесь с вами и ждем, какую новость принесет нам ваш друг. И для нашего следующего шага эта информация решающа.
– Всё из-за этой белиберды с чаем. Вы думаете, чай действительно может быть таким вредным?
– Я думаю, что самая вредная вещь – это государство.
– Человек должен жить независимо от государственной власти.
Это открытие ничуть не удивило его.
– Почему должен? У нас все так живут. Люди сами по себе, государство само по себе. Это же очевидно! И ходить далеко не надо, те же сельские жители. Как у нас рассуждают? Вот мое, вот – соседское, а вот – ничье, государственное. Государству присвоили имя Никто. И Никого не боятся. При случае терпят. «Кто тебя обидел?» – «Никто». Хитроумные одесситы!..
– Но ведь жить тяжело.
– Тяжело то, что непривычно. Тяжесть и легкость – категории относительные. А привычка – вторая натура. Она усваивается долго и медленно, но зато потом сильно упрощает жизнь, и может прижиться на любом уровне духа и быта. Водить автомобиль тоже тяжело, поначалу. А потом приятно. Я не думаю, что нынешние тяготы настолько ужасны, как об этом кричат газеты. Бывали времена и похуже. Мы привыкшие. Мы так жили всегда.
– Всегда?
– До крещения ясно прослеживается; дальше плохо видно.
– А не от Петра?
– Зачем же Петр? Петр ввел немецкий с французским, а кто ввел греческий и иврит?
– Князь!
Через лес, расталкивая деревья, бежал К.
* * *
– Не машите руками, он видит.
По неровному бегу Кн было ясно, что что-то произошло. Не успев отдышаться, он быстро заговорил.
– Это не автобус, это ремонтники. И с ними мент. Про чай все знают, кто способен уразуметь. Магазин закрыт, на остановке никого нет.
– Милиционер про нас спрашивал?
– Я с ним не разговаривал! Надо уходить лесом и по пути ловить машину.
– У меня денег только на автобус и электричку.
– Где твоя мудрость, мудрец!
– У нас есть.
– Как же я с вами расплачиваться буду?
– Чаем!!
Узкая придорожная тропинка скоро свернула в чащу, и приходилось с трудом продираться сквозь бурелом. Ветки цеплялись к рюкзаку и хлестали суму философа.
– Иди по обочине и высматривай машину. Зрение у тебя хорошее и руки пустые.
Князь перешел на обочину. Третий по счету «Жигуль» затормозил.
– Я в Звенигород еду, – сказал водитель.
– Нам только до станции.
Он спокойно воспринял двух человек, выбирающихся из чащи с большим белым пакетом и рюкзаком.
– Грибы собирали?
Философ открыл рот, но Кн опередил:
– Да нет, к экстрасенсше вашей ходили, да вот заблудились.
– И как она там? – ехидно поинтересовался шофер.
– Сказала будет принимать в новолуние через месяц. Мы ее даже не видели.
– А дом у нее большой? – тем же злорадным тоном снова спросил шофер. Видимо, с колдуньей его связывали свои счеты.
– Дом как дом, – неохотно ответил К.
– А, – сказал мужик и больше не спрашивал.
Остаток дороги ехали молча. Начинало едва заметно темнеть.
При подъезде к станции дорога километра полтора шла параллельно путям. Станция показалась вместе с электричкой, стоявшей у перрона с открытыми дверями.
– Не успеете, – сказал шофер.
– Черт! Когда следующая будет?..
Двери электрички захлопнулись, и зеленый поезд покатил в Москву.
– Расписание на платформе.
Темнота спускалась быстрее.
Получив свою плату, мужик вдруг растянул рот в глупой улыбке и произнес:
– Хорошо бы и чаю – на чай!
– Что??
– То, что вам бабка в сумки наколдовала! – Он торжествовал. – За дурака меня держите? Про вас вся деревня знает. Двое студентов с профессором весь чай в магазине скупили. Один в зеленой шапочке, а тот в сером пальто.
– ...!!
– Уважаемый, вы поступили по-свински. Вы могли сразу сказать?
Улыбка у того немного померкла.
– И мент про нас знает? – выпалил К.
– Милиция вас ищет, – ответил шофер. – Не шибко, – он сделал паузу и как-то странно усмехнулся, – но ищет.
– Пачка чая тебя устроит?
– Да не надо. Я пошутил. У меня у самого весь багажник забит.
Жизнь кипела сюрпризами, как пивной бокал пузырьками газа.
– И ты не боишься?
– Я в Звенигород еду. Другой район. Ни одного поста.
– Слушай, друг, возьми нас с собой!..
– Вас?
– Ну нас, кого же еще!?
– Ананас. А чего вы мне врали, когда я про старуху спрашивал?
– Сам, что ли, не понимаешь?
– А ты сам, что ли, не видишь: нормальный человек едет, ни мусор, ни мерседес. Конспираторщики стеклокаменные... Ладно, поехали. Только мне сперва позвонить надо. А то у нас в деревне...
Он направился к зданию и скрылся за дверью.
В десяти метрах остановился милицейский уаз. Князь быстро содрал с головы зеленую шапку.
– Этих только тут не хватало.
Из-за поворота показался рейсовый автобус, и в тот же момент пронзительно взвизгнула электричка, подлетая к перрону со стороны Москвы.
– Как в аптеке, – без всякой радости в голосе сказал К.
Народ, размахивая сумками и тележками, ринулся штурмовать автобус. Три милиционера вылезли из машины и двинулись по направлению к толпе. Один, за рулем, остался.
– Мы сегодня утром у мента в магазине чай покупали.
– А у моей дочери один из них студенческий проездной украл.
– Как же так?
– Взял на проверку билет с вложенным единым, а вернул – без. Она у метро только заметила. Переживала. Пятнадцатое число только было.
– А у вас дочь красивая?
– Смотри. – Он достал карточку из бумажника.
– Ух ты!..
– Вот это да-а...
– Старался, – скромно произнес он.
Водитель ушел и пропал.
– Вот что, – сказал К. – Мы за вас в машине платим, но за это чай делим поровну. По магазинной цене. Вы нам чай – мы вам деньги.
Профессор не торговался. Стояла 90-процентная ночь.
– А как вы про этот заповедник гоблинов узнали?
– Очень просто узнал. Я же в фирме работаю, которая свет чинит. Когда мне вчера с оказией сообщили, я ответил, что будут люди – исправим. А сегодня разослал всех, кого мог, на другие участки. Сам без машины остался. Но заявка принята – заявка срочная – вот кто-то их и прислал.
– А мы думали, вы профессор.
– Был профессором. Кем я только не был.
Наконец появился шофер и сказал, что Звенигород откладывается и он едет напрямую в Москву. «Повезло,» – хором подумали пассажиры.
Маляр с кистью в руке закрашивал слово «чай» на стекле привокзального магазина. У его ног трехлетний малыш за хвост поднимал кота. Кот рычал и извивался, и малышу это нравилось. Он ставил кота на лапы и снова тянул вверх. Маленькая головка была наклонена вбок, и свои действия он созерцал как бы со стороны. Маленькое личико смотрело сосредоточенно и серьезно. Крепкий комбинезон надежно защищал от когтей.
– Коты не любят, когда их за хвост берут, – задумчиво сказал К.
– Человек познает мир, – пояснил философ.
На кошачий рев оборачивались прохожие и в упор не видели маляра.
– Тоже, небось, дома все шкафы чаем забиты, – проворчал водитель и повернул ключ.
Милицейский уазик давно уехал, и площадь осталась пустой.
* * *
– А когда чайные фабрики остановят, что тогда?
– Цена поднимется, – сказал странный профессор.
– А то она без них не поднимается, – злобно бросил водитель.
– Сколько отсюда по прямой? – спросил К, чтобы натолкнуть шофера на водительские рассказы.
– Шестьдесят три, – буркнул тот и замолчал.
– А по окольной?
– До Владивостока тысяч тридцать, – вместо водителя ответил рабочий интеллигент, – и там еще тысяч десять, если не заблудишься.
Чутье Кн было нацелено на водителя.
– Что случилось-то, рулевой?
– Ничего.
– Жену увели?
– Вы можете не стесняться, здесь все свои, – применил интеллигент подхваченную у магазина фразу.
– Кофе, – мрачно сказал шофер.
– Кофе??? – в один голос воскликнули трое.
Машина мчалась по темной лесной дороге.
– Только что сам по радио слушал.
– Что?!
– Вы можете яснее сказать?
– Кофе тоже нельзя?
– Можно, – озлобленно ответил он. – Но по талонам. Они боятся, что без чая народ перейдет на кофе и... это... – чувствовалось, что он вспоминает чьи-то слова, – скофеинится.
В салоне повисло молчание. Все слушали свои мысли.
– Что в точности подумать я не знаю...
– По талонам, – задумчиво протянул профессор. – Этого можно было ожидать.
– Дурак я, – сказал шофер. – Мог взять кофе и не взял.
– Что теперь расстраиваться.
– Забота партии о человеке, – неизвестно для чего уронил К.
– А сколько на один талон?
– Тебе-то что, ты кофе не пьешь.
– Не сказали. Комисия там сидит.
– Деревне вашей туже всех придется. Всех постепенно отучают: сначала от чая, потом от кофе, а на ваших всё в один день, как град небесный, обвалится.
– Плевать им на чай, – он закурил. – Если водку отменят – революцию сделают.
Простая фраза привела интеллигента восторг.
– И ведь сделали! – он чуть не задохнулся от счастья. – Одну уже сделали! Вы гений! – сообщил он водителю. – Я об этом статью напишу! Сухой закон 14-го года – вот истинная причина русской революции! Новый взгляд на историю! Как все оказывается просто!
– Гонорар своему наученному водителю не забудьте прислать.
– Гонорар? Я уже говорил тебе, дружок, что такие статьи печатать негде.
– Зачем тогда писать?
– Для смысла, – загадочно ответил он.
– Смотрите!
На узкой обочине дороги стоял Зил с высокой жестяной коробкой кузова. Задние створки были распахнуты, и человек изнутри подавал коробки другому, который принимал их с земли и относил в лес. Третий, стоя спиной к ним, вглядывался в дорогу и поднятой рукой делал знаки, которые означали только одно: проезжай, не останавливайся. «19-ый Пищекомбинат» – в скользнувшем свете фар успел прочесть Кн на двери кабины.
– Поможем людям?
– Сами справятся, – ответил шофер.
– Не боятся же!..
– Здесь вам не Москва.
– В Москве будто много боятся.
– А вы никогда наркотики не пробовали?
– Пробовал, – ответил интеллигент. – Каждое утро принимал. Ровно по две чашки.
– И я по две.
– Нет, я имею в виду...
– Молодой человек, я всё пробовал, но вам не советую. Обходитесь тем, что дает природа.
– А коноплю кто дает? Милиция?
– Вы где родились?
– В Москве.
– Вот московскую коноплю и курите.
– Я не курю.
– Ну тогда жарьте, или что вы с ней делаете. Вешаться я бы тоже вам не советовал, но все же вешаться лучше на пеньковой веревке чем на капроне.
– И ходить в посконной рубахе?
– Не обязательно. Можно и в льняной.
– Я бы с удовольствием прочел книгу, написанную вами.
– Приедем в Москву – дам.
– А с дочкой познакомите? – вставил К.
– Так значит, книга уже есть.
– Молодой человек, мне вам в третий раз объяснять? Рукописные знаки различать умеете? Или только на кнопки жмете?
– Хотелось бы книгу.
– Мне тоже.
– Скоро будет пост, – предупредил шофер.
До поста ехали молча. У поста водитель остановился и погудел.
– Ты что – спятил?! – вскочил К.
– Сиди.
Из будки никто не вышел.
– Что у тебя в багажнике?!
– Отстань, – отмахнулся водитель и снова засигналил.
Князь обвел взглядом лица.
– Пойду узнаю, – сказал шофер и вышел из машины.
Как только он исчез в караулке, Кн выскочил из машины и дернул крышку багажника. Багажник был заперт на ключ.
Шофер вышел из будки, посмотрел на застывшего Кн и сел за руль.
– Зять у меня тут работает. Хотел узнать, что там дальше...
– Сразу не мог сказать?
– В России куда ни ткни – одни штирлицы.
– ...Ушел куда-то. Напарник спит.
– Пьяный?
– Нет, просто спит.
На фоне бурных событий дня мирный сон постового воспринимался как маленькое нарушение каких-то таинственных законов вселенной.
– Не стал будить.
Князь вновь обретал спокойствие духа.
– Мне нравится наша милиция – с ней всегда можно договориться.
– Вообще у нас живется неплохо.
– Не только с милицией – со всеми можно договориться.
– Только не на официальном уровне.
В черном небе над Москвой стояло облако желто-серого цвета.
– Мы сегодня весь день не ели, – сказал К.
– Буханку в электричке слопали.
Водитель открыл бардачок и достал бутерброды.
– Ешьте. Жена сунула, я не хочу.
– Спасибо.
– Там сзади бутылка с водой.
– Спасибо.
Московские улицы заливал электрический свет и накрапывал дождь.
– Вам куда? Так вы не вместе? – удивился шофер, услышав два противоположные конца Москвы. – Ладно, довезу. Куда вы в метро со своей наркотой попретесь...
– Мы не обидим, – сказал К.
– Не надо мне ничего, – отмахнулся шофер.
– Как это, дядя?
– А вот так.
Загадочная русская душа предстала во всем величии своего беспредела.
– Как скажешь.
– Забыли.
Все молчали. Казалось, что говорить больше не о чем. За окном мелькали вывески и светофоры.
– У меня матушка дома, – сказал К. Это означало: «Рюкзак к себе я взять не смогу». Матушка Кн верила телевизору сильнее чем господу богу.
– А что она сказала?
– Она сказала «сыночка» и заплакала.
У выхода из подземного перехода стояла парочка и целовалась, забыв обо всем на свете.
– И чай не будет пить?
– Посмотрим. Может, будет. По праздникам...
Обменявшись с профессором телефонами и оставив водителю на сиденье, с рюкзаком в охапку выбрались из машины.
– Дочке привет, – сказал К.
Водитель обернулся, чтобы попрощаться, и заметил купюру.
– Забери, – очень зло скомандовал он.
Князь не мешкая подчинился.
– И больше так никогда не делай.
Он дал газ и растворился в тумане.
– Он же к нам по-человечески, а ты ему – деньги...
– Кто их поймет. Теперь много порченных стало... – он проглотил слюну. – Заходи завтра чай пить.
– А не заберут?
– А ведь мы в один день обернулись. – Освещенный циферблат на городском столбе показывал те же три часа, что и в деревне, только короткая стрелка теперь указывала на 3, а длинная – на 12.
– Они никогда не работали.
– У них большая стрелка работает как маленькая, а маленькая как – большая.
– Верно домысливаешь.
– Значит, всё-таки не успели, – зевнув сказал К.
* * *
Совершенно неожиданно из темноты возникла фигура Крылова.
– Ого! А мы думали, ты футбол смотришь.
– Кончился. Наши опять проиграли. Я вас жду.
– А разве уже завтра?
– Чего? Я чувствовал, что вы едете.
Интуиция у него работала превосходно. Гораздо лучше чем ум.
– Там к тебе друзья твои приехели.
– Какие друзья?
– Из Новосибирска, что ли. Чудики.
– Не предупреждали разве? – спросил К.
– Тут никто никогда никого ни о чем не предупреждает.
– Иди их чаем попои.
– Им одного чая мало.
– Ладно, завтра созвонимся, – зевая сказал К. – А! – вспомнил он и повернулся к Крылу: – Ты после обеда к менту подходил?
– Подходил.
– И что?
– Это тот самый, который меня тогда за ж... взял.
– Сколько лет прошло, давно дружить пора.
– Мы и дружим.
– Ну говори, говори.
– Я сказал ему, что сфотографировал, как он чай вам передавал, и фотоаппарат свой показал, мыльницу. Специально из дома принес.
– Ха-ха-ха!
– И он что?
– А он сказал, что дело поднимет. На меня, говорит, много всяких звонков есть.
– А ты?
– А я говорю: десять пачек – и в расчете.
– А он?
– А он негатив требовать стал.
Смешная сторона жизни всегда кому-то кажет свой оборот.
– Негатив!
– Ха-ха-ха!
– Я говорю: какой негатив, на понты брал... А он не верит. Гони негатив, говорит, и всё. Где я ему негатив достану?
– Выпей с ним по-дружески и всё уладишь. В конце концов, пленку покажи. Сними его харю завтра и покажи, что на предыдущих кадрах таких шедевров природы нет.
– А если он скажет, что пленку подменил?
– Не скажет. Ты ему еще налей.
– Да, наверно, так и сделаю. Он мужик не плохой, но тупой, как пень.
– Всех бы нас подвострить немножко.
– Значит, чая не достал?
– Почему, достал.
– Как же он тебе без негатива продал?
– Да не он, я в другой магазин пошел. Там другой стоит, я его в первый раз видел.
– Ну и хорошо.
К рюкзаку подошла овчарка и начала внимательно нюхать.
– Это еще что за новости, – медленным голосом выговорил К.
Вокруг было тихо.
– Я ж тебе говорил, чтоб травой не пах!..
– Грамм, домой пошли, ты где? – раздался из темноты высокий женский голос.
Увесистый Грамм повернул морду, мотнул хвостом, еще немного понюхал рюкзак и с достоинством удалился.
– Ну и денек!
– А что у вас там за бабка такая волшебная живет, ты не слышал?
– А-а, эта-то...
– Чем она такая чудесная?
– Мужиков от запоев лечит.
– Вон оно что.
– А рынок и вправду разогнали. У бабок весь чай и кофе отняли.
– И кофе?
– А что, не знаете?
– Знаем.
– Бабки орут, а сделать ничего не могут. А менты по своим всё распродают.
– Вот бардак.
Минуту постояли молча, привыкая к новому образу мира.
– По пенальти проиграли, – сказал Крылов.
– По пенальти наши всегда проигрывают.
Он хотел возразить, но раздумал.
– Пенальти значит «наказание».
– Это ты к чему?
– Ни к чему. Просто вспомнилось. Сейчас эти орлы весь чай наш с тобой растащат. Я их знаю.
– У меня еще старая заварка осталась. От матушки спрятал, чтоб не выбросила.
– А завтра в Анадырь махнем.
– Или в другую дырь.
Из-под земли вышел прохожий и попросил закурить.
– Закурить? – переспросил К. – Мы наркотики не употребляем.
– Закурить, я говорю, – устало повторил тот.
– А ты что – радио не слышал?
– Клал я на ваше радио, – равнодушно проговорил он и побрел дальше, – большой и толстый.
– Нет, мы не курим, приятель! – вслед ему крикнул К.
– Иди в задницу, – через плечо сказал человек.
– Пожалуй, на сегодня хватит, – подытожил К. – Жизнь продолжается и день, – ногой он обвел рюкзак, – прожит не зря. А что грядущий готовит, – он посмотрел на уличный цифербрат, – увидим через одну минуту.
По улице медленно прокатил милицейский фургон. Князь инстинктивно загородил ногами рюкзак.
Длинная стрелка в часах прочно стремилась вверх.
(1996 – 2016)