Всё это началось с дров. Я рубил дрова, складывал их в картонные ящики, так получалось удобно и даже может быть красиво. Картонных ящиков у меня было много, они оставались с моей работы. Дров тоже было много, и они были мне не нужны. Конечно, на них можно было жарить шашлык, он вроде бы был вкуснее, если жаришь на дровах от фруктовых деревьев. Впрочем, сейчас больше покупают готовый уголь. И всё равно мне не хотелось их выбрасывать, я не знаю почему.
А вернее, всё началось ещё раньше, когда мы с братом Володей приехали в Питер. Поездка была обязательной, но неожиданно обнаружилось, что у Володи там есть друзья. А ещё более оказалось удивительно, что это были два брата – Юра и Володя, и почти такого же возраста, как и мы, может, чуть помладше… А когда они заявили: - О, к нам приехал сам Иванников! – мне стало абсолютно приятно. Наша дружба очень быстро настроилась и полетела! Мы и катались на катере по каналам Петербурга, с пирогами и коньяком, - и это мимо Мариинского театра, и была поездка в Кронштадт, и Петергоф, и кафе с шашлыками и коньяком Апшерон. Мой брат Володя в это время не выпивал, а я конечно набрался крепко. И помню, всё повторял моему тёзке Юре, что его жена Света очень красивая, редкая, как цветок орхидея.
Потом был смех, когда Юра пришел домой и рассказывал Свете, что она похожа на какой-то цветок, но он точно не помнит, кажется, на хризантему.
Мой брат Володя ещё сказал тогда, что он никогда не видел меня таким пьяным.
Впрочем, утром голова не болела, и ещё мы были приглашены к Юре на дачу. Она располагалась где-то 15-20км от С-Петербурга. И если честно, я испытал потрясение. Она была прекрасна, как из красивого глянцевого журнала… Дорожки, газоны, цветы распространены по всей даче, и казалось, цветут все одновременно. Во всём – невероятная аккуратность, всё выкошено, нигде ни соринки. Это, конечно, надо было увидеть. Утром, когда все ещё спали, я сидел на стульчике на дорожке, обозревал всю эту красоту и думал: - Это такие же обычные ребята, как я и мой брат. Почему же тогда у них такая красота, а у меня только бурьян в грядках между огурцами и помидорами, между яблонь и вишен?
Я был потрясён! С этой дачи я приехал другим человеком!
Я решил взяться за свой сад, я живу в частном доме. Я, конечно, понимал, что у меня не получится добиться такого же совершенства. Но 2 года каторжных трудов сделали своё дело – в саду появились и газоны, и дорожки, и розы, и клумбы – сад хорошел день ото дня. Собственно, поэтому этой весной мне пришлось удалить абрикос – взрослое, плодоносящее 12-летнее дерево, он не вписывался в дизайн сада. И получилось много веток, дров, ведь ещё была обрезка и других деревьев. Володя, мой брат, приехал мне помогать. Увидев, что дело очень долгое, возмутился и предложил:
- Давай нарубим столько, чтобы хватило на шашлыки на сезон, а остальное вывезем на мусорку.
-Володь, ты всегда делаешь дела только те, что приводят к хорошим заработкам. (А мой брат – предприниматель). А ты пробовал делать работу ту, что не нужна? Если она не приносит никаких доходов?
- А ты знаешь, может, в этом что-то и есть…
Володя вздохнул и взялся за дрова. Он рубил очень быстро, как он умеет делать все дела, но вот в ящики укладывать не стал. Я потом выбирал их из травы и думал: Почему так? Почему моему брату надо выкинуть дрова, а мне жаль? Для чего это мне нужно? Я собирал, и в мою голову стали приходить другие мысли, чем обычно, чем те, что приходят, когда я делаю что-нибудь необходимое, что-нибудь нужное сейчас, а значит всегда, ведь мы заняты насущным всегда…
Был как раз канун пасхи. И вспомнилось о Пасхе, о моей деревне…
Сегодня – святая Пасха, великий праздник. В этом году он совпал с Первомаем, т.е. праздник вдвойне. В Москве, во многих других городах, впервые после более чем 25-летнего перерыва, прошли первомайские демонстрации. Мне это приятно, это напоминает мне мою молодость. Хотя тогда эти демонстрации воспринимались как обязаловка, и мы их не очень любили.
В моём детстве неделя перед Пасхой была очень нагруженной, трудной, наполненной большим количеством работы. К празднику надо было приготовить всё – дом, сад, территорию вокруг дома и т.д. Начинали всегда с чистки труб. Мама одевала старое платье, брала какие-то палки, щётки, веники. Отец был инвалид и она всегда чистила сама. При этом сама вся измазывалась в саже. Мне было её всегда жалко, но я ещё не мог тогда заменить её в этом.
На второй день белили потолки и стены в комнатах. Тогда ещё не было обоев, и после зимней топки плиты и печи, а у нас была русская печь, которая одаривала нашу семью прекрасными пирогами, моя мама была мастерица их печь, надо было забеливать всю накопившуюся копоть. Иногда потолки просто смывали, иногда сразу белили. Кроме воды и мела добавляли чаще всего зелёнку, реже доставали синьку, чтобы придать красивый оттенок. Это занимало обычно целый день, белили рогожными кистями, которые до этого заваривали в кипятке, потом били, чтобы придать мягкость. Мы обычно в этот день выставляли 2-й слой оконных стёкол, который ставился в зиму для тепла, и красили белой краской переплёты. Вечером уже не хватало сил мыть полы ни у мамы, ни у нас. Но всё-таки вымывали как-то через силу. Один раз в несколько лет красили полы. Очень редко удавалось приобрести красивую половую краску оранжевого цвета, и тогда радовались особенно.
На следующий день – великая стирка – стирали занавески, полотенца с икон, чистили и вытряхивали ковры и ковровые дорожки, бывало, красили полы в сенцах, на крыльце. Всё сушили, и вечером мама всё переглаживала.
Один день, вернее, несколько часов, посвящали приборке могилок на кладбище. Убирали старую траву и листья, красили памятники, приносили песок и посыпали надгробия. Особый интерес, и грусть, и трогательность вызывала могилка моего старшего брата, Саши, который умер, не дожив годовалого возраста, от коклюша. Мне всегда было его очень жалко, что у него не получилась жизнь. Он был похоронен в могилке с другим умершим мальчиком, тогда так было принято. И на его могилке не было даже памятника, только маленький крестик.
Ещё один день убирались вокруг дома и в саду. Собирали весь старый хлам листья, мусор и сжигали. Иногда в таком костре пекли картошку. Она практически не обгорала, как это бывает на дровах, делалась мягкая и очень вкусная.
И кажется, в пятницу мама пекла куличи, у нас называют – паски, делали гоголь-моголь, омазывали верхушки, красили яйца в луковой шелухе. В доме всё было очень красиво, свежепобеленное, покрашенное, пахли свежестью занавески, сдобные паски. Хотя мы, честно сказать, к концу недели уже падали.
Утром разговлялись – садились завтракать. Нужно обязательно было съесть крашеное яичко. Мы с братом Володей сначала стукались яичками, и если разбивалось Вовкино, было радостно и я чувствовал себя победителем. А если разбивалось моё – всё равно вокруг была разлита необыкновенная какая-то радость, может, дух святой?, и было не грустно. Надо было съесть кусочек паски. А ещё у нас было святое блюдо – творог заливали молоком, и тоже надо было скушать несколько ложек. Может быть, это и означало, что закончен пост?
Потом мы надевали самые лучшие одежды и шли на кладбище. Там мы встречались со всеми нашими родственниками, соседями, друзьями. Все были радостные, и, казалось, вместе с нами радовались и все наши умершие родственники. Мы катали яички по могилкам, оставляли умершим яичек, пасочки и сладости – конфеты и печенье. Всё это растягивалось часа на два, и всё это время пронзительно чувствовалась радость, праздничность. Теперь церковь осуждает такую Пасху, мы прислушиваемся, но нам очень трудно сломать такую традицию, длившуюся всю жизнь…
Утро второго дня, т.е. второй день Пасхи. Наш сосед дядя Витя выходит на крылечко, щурится от утреннего солнышка. У него – благодушное настроение, пасхальные дни – хорошая закуска, выпивка, да и выходные. Его взгляд падает на соседний дом, возле которого стоит одна из его обитательниц, тётя Маша. Точнее, наверно для меня – баба Маша.
- А что, тёть Маша, чем вы завтракали сегодня с утра?
- Да, ничего и не ели. У бабы Маши грубоватый голос. - Черёмуху оттапливали да пили.
Соседи, те, что на улице и слышат этот разговор, улыбаются. Дело в том, что в этой семье – три старухи: мать и две дочери. Дочери – старые девы. Все трое – очень верующие. И естественно, они строго соблюдают весь пост. Ну а потом их желудки не выдерживают скоромной пищи, и они лечатся отваром черёмухи.
В этой семье экономность доведена до абсурда. Невольно вспоминается Гоголевский Плюшкин. Недаром люди дали этим старухам прозвище – Блохи. Бабка Маша ходит в старой фуфайке, которая штопана – перештопана цветными лоскутами. Дядя Витя, ближайший сосед, говорит ей:
- Что ж ты, бабка Маша, ходишь в такой старой одёжке? Купила бы новую фуфайку, ведь вы все трое получаете пенсию!
- Эта ещё послужит, - грубовато говорит бабка Маша.
Как-то раз дядя Витя замечает, что старухи вытащили из подвала и просушивают зерно – пшеницу.
- Что это вы каждый год просушиваете эту пшеницу? – спрашивает.
- Эта пшеница – 46-го года, - говорит баба Нюра. Она очень хорошего качества. Мы храним её больше 30 лет.
- Эти слова вызвали у меня в душе шок! Я представил этот год – год страшного голода. В нашей деревне много людей умерло, не хватало хлеба, другой еды. В семье моей мамы пекли хлеб с желудями. Мама есть его не могла. Спасла корова, которая была у моей бабушки.
А в этой семье Блох пшеницу прятали. Её не съели сами, её не дали умирающим вокруг людям. Мне трудно понять мотивы поступков этой семьи, мне не хочется судить. Быть может, пшеницу берегли, чтобы было чем посеять и вырастить урожай последующих лет?... Я думаю, наверно, эта пшеница казалась этим старухам на вес золота, они никак не могли с ней расстаться, не могли скормить курам или смолоть на муку.
Когда старушки поумирали, нашлись дальние родственники, в горнушке печки нашли пять тысяч рублей советскими деньгами. Это была крупная сумма даже для семей с достатком…
А дрова всё-таки пригодились. Я отвёз их своему племяннику Диме в Белгород. Он часто жарит шашлык, но он очень занятый человек и рубить дрова ему совершенно некогда. В свои 35 лет, имея большую семью, он тоже, как и его крёстный Володя, делает только те дела, которые срочно необходимы.