Я возвращался после обеденного перерыва на работу, в свой институт. Институт наш, в котором не было горячей воды, лифта, с перебоями работало отопление и кое-где основательно потрескались стены, готовил предложения по проведению «государственной инновационной политики» для правительства. В ту осень мне порядком поднадоело там работать. Когда-то, когда я только поступил туда, мне казалось, что теперь я стал частью интеллектуальной элиты, настоящим молодым интеллигентом, двигающим вперед российскую науку, реформируя ее по международным стандартам. Было приятно тусоваться на различных круглых столах и фуршетах, расхаживая с красивыми бейджиками на своем опрятном костюме и беседовать с чиновниками в разных колонных залах. Да и платили неплохо: аж целый полтинник. Одному, не имея семьи, прожить месяц вполне можно, и даже за квартиру заплатить, а ведь в других научных организациях для старшего научного сотрудника и 20 тысяч считались неплохой зарплатой. Но с годами меня все больше не покидало ощущение, что я – обычный словоблуд в окружении таких же словоблудов, обслуживающих интересы определенных групп людей, которые приходят и уходят, а суть от этого не меняется. Конечно, несколько отчетов, которые мы написали, были как будто бы даже и на уровне, и действительно содержали в себе важные идеи и предложения. Только вот читал ли их кто-нибудь там, наверху? Или это было просто очередным «освоением средств»? Но неуютно как-то мне порой становилось, когда я шел на работу по инновационным улицам нашей инновационной страны, и из окон развалившихся хрущоб выглядывали старушки и приглушенно просили: «Сынок, сходи на рынок, купи мне хлеба!», да на обочине сидели, ожидая своего автобуса, грязные и засаленные работяги-гастарбайтеры, угрюмо-враждебно глядевшие на окружающий мир.
И вот, возвращаясь из столовой, я заметил старика, понуро ковыляющего со своей тростью в том же направлении, что и я. Выглядел он как обычный советский пенсионер, отошедший от дел, слегка опустившийся уже, какой-то весь обветшалый. Он был в пальто и в старой кепке, такие носили всякие маргинальные слои в семидесятые годы. В лице его, как мне показалось, были страх, неуверенность, может быть даже и стыд. На вид ему было лет семьдесят. Я обогнал его, вернулся на свое рабочее место, и тут с удивлением увидел в окно, что и старик входит за мной следом в здание и начинает подниматься по лестнице. Мой кабинет находился недалеко от приемной директора, куда и направился пожилой посетитель, дверь была открыта, и все слова слышны.
- Ну вы же понимаете, Петр Иванович, что нам нужны молодые, здоровые, амбициозные, мобильные сотрудники, которых можно эксплуатировать в соответствии с современными стандартами, предъявляемыми к научным работникам, - бодро и мягко говорил директор, - сейчас наука это товар, который надо хорошо продать. "Академический капитализм" наступил, так сказать. Ну мы же с вами сами знаем, мы сами строили новую рыночную науку вместо рухнувшей советской. Не можем же мы себе позволить дожевывать старый, изживший уже себя человеческий материал…
- Я понимаю… Но все-таки поверить не могу, как быстро проходит жизнь. Ведь я стоял у истоков института…
-Мне жаль. Мне очень жаль, но вы не входите в число тех, кто остается у нас в современных трудных условиях. Есть определенные требования к человеческим ресурсам, и мы не может подвести министерство…
Тут я вспомнил, что, кажется, еще года три назад я иногда видел этого Петра Ивановича в нашем институте, он еще довольно активно работал, пусть по большей части удаленно, ходил без трости, и в чем-то еще участвовал. Вскоре после окончания этого разговора я вышел из своего кабинета и пошел сполоснуть чашку, и снова увидел старика, теперь уже сидевшего в коридоре и нерешительно подносившего дрожащую руку к листу бумаги. Краем глаза я прочитал, что это было заявление на увольнение по собственному желанию. «Надо же, - подумал я, - он был одним из основателей института, значит, это было минимум двадцать лет назад»… Я вспомнил, что делалось в науке в те годы, в начале девяностых. Не забылось еще, как сокращали людей сотнями, закрывали десятки «неэффективных» научных организаций, отдавая оборудование на откуп «эффективным менеджерам» и «инновационным компаниям» - однодневкам, как на месте научных помещений возникали казино и колбасные, как академики торговали книгами на площадях. Как заслуженные профессора унизительно проходили разные переаттестации, и любого преподавателя и ученого могли начать гнобить или выгнать за мифические "связи с КГБ" или с коммунистами. Этот же институт оказался устойчивее, двадцать лет верой и правдой он служил министерствам и ведомствам, участвуя в «интеллектуальном обосновании» всех крупных «проектов» по разделу науки страны: от перестроечной конверсии до недавней «реформы РАН». А теперь вот и младореформаторы стали стариками. Да и нам самим, родившимся с перестройкой, уже под тридцать...Каково это: увидеть крушение своей мечты (тем из них, кто искренне в нее верил, кто не был шкурником?)
«Человеческий материал»… где-то я уже слышал это выражение, да не могу припомнить, где. И я подумал, глядя на старика: как все-таки всё в жизни удивительно. Когда-то эта рука спокойно подписывала десятки указов и постановлений, увольнявших кого-то, продававших оборудование за границу, реструктурировавших – реформировавших – модернизирующих, а теперь с трудом может подписать один, собственный. Но вот заявление было подписано, и старик дрожащей рукой понес его в приемную, в его глазах блестели слезинки. Он понуро, с лицом наказанного ребенка, вышел из здания, опираясь на свою трость, и пошел по двору, казалось, согнувшийся вдвое больше, чем прежде.
Я слышал, как в соседних кабинетах говорили, шептались, кто с сочувствием, а кто и не скрывая злорадства:
- А Петра Ивановича-то сократили! А когда-то как он гремел! Старый специалист, разрабатывал еще первую программу реформирования советской науки, с самим Ельциным работал, входил в число советников по науке!
-Да уж пора на пенсию. Небось, много скопил себе за эти годы.
-Не, этот из бессеребренников был, ну навроде Сахарова. Лично себе, говорят, ничего не нажил. Всё мечтал о "повышении роли ученых" в управлении страной, статейки писал об этом. Идеалист никчемный.
- А директор-то наш хорош гусь. При Ельцине первым либералом был, но потом после Крымнаша и всех событий перекрасился вовремя. Теперь говорит: "власть надо уважать, а в советской науке не все было плохо".
-Зато деньги добудет всегда. А такие, как Петр Иванович, кому они полезны?
- А на что же он жить будет, на пенсию вряд ли выживешь. Жена у него, говорят, умерла, а дети в Америку уехали, за лучшей жизнью. Платят там больше.
-Да уж. Но что поделаешь - такова судьба… Когда-нибудь все там будем, как говорится. Никто же не может вечно работать.
Мрачная фигура пенсионера скрывалась за углом, ворох гнилых осенних листьев, похожих на ваучеры, катился за ним. Я вошел в приемную, попросил лист бумаги, и размашисто подписал заявление об увольнении по собственному желанию с завтрашнего дня, без отработки.