Печник
Познакомился с ним в издательстве. В то время я работал художественным редактором. Готовили к изданию книгу «Как сложить печь». Сказали:
— Пришел автор этой книги, он не раз печатался в московских издательствах, хочет пообщаться на предмет оформления.
— Да, пожалуйста.
Передо мной на столе лежала довольно обьёмная школьная тетрадь в клетку. Не совсем чистая, но её содержимое -- чертежи многочисленных, разных размеров и конструкций, печей и каминов -- грамотно, аккуратно вычерчено. Было видно -- человек прекрасно знает своё дело и владеет культурой черчения. Я невольно увлёкся содержанием.
В дверь кто-то беззвучно вошел, чтобы обозначить своё присутствие, кашлянул. Прежде, чем я успел поднять глаза, в нос ударил крепчайший, тошнотворный запах копоти. Взглянув на вошедшего, был поражён — «мужичок-лесовичок»!!! Небольшой рост, лицо странное — без признаков возраста. Часть тела, которую было видно -- лицо и руки -- имела странный блеск и тёмно-коричневый цвет, не загара, а копчёной колбасы. Несмотря на то, что было лето, на голове его зимняя шапка, а одет в тёплое пальто, подпоясанное, на манер кушака, электрическим проводом. На ногах валенки с галошами. В руке, видавший виды, полнотелый портфель, на всякий случай перевязан таким же шнуром! На этом странности не закончились. В беседе выяснилось, что завут его Степан Евлампеевич, в его избе температура круглый год не ниже плюс тридцати градусов. И добил меня окончательно, сообщив, что спит, всегда, не раздеваясь и никогда не моется в бане!!!
Как-то, в поисках романтики, купил дом в деревне, буквально за бесценок. Он старый, с подгнившими венцами, с дымящей через трещины, прямо в дом, печкой. Вот, тогда-то, я вспомнил печника!
Рядом с развалинами старой печки, в колченогом кресле, в пальто и ушанке, как Кутузов на поле боя, восседал печник — Степан Евлампиевич! Большей частью он дремал, или нам так казалось! Но всякий раз, когда необходимо было преодолеть новый этап строительства, Степан Евлампиевич открывал глаза и выдавал точные рекомендации! К концу долгого летнего дня, когда вечер фиолетовыми чернилами залил маленькие кривые окна избы, печь была готова! Но перед тем, как её топить, она должна просохнуть. В избе было не жарко. Печник наотрез отказался спать при такой температуре. По этой причине, пришлось договариваться с соседями — тетей Таней и дядей Петей.
— Ох, да как же мы тебя в постель-то, таким, положим!? — всплеснула руками тётя Таня! — У нас баня натоплена, давай туда!
— Нет, я в бане не моюсь! — возражал Степан Евлампиевич.
— Там очень тепло! Очень! Там жарища!!!
— Нет, нет! -- В итоге, Евлампиевич сдался. Мы с облегчением вздохнули. Да и, честно говоря, мы от запаха копоти мучались не меньше, чем он от "низкой температуры".
На следующий день, утром, когда только что сваренная картошка курилась лёгким парком, а на вымытых огурчиках капельки воды лучились от летнего солнца, светящего в кособокое окно избы, — вернулся печник.
— Оп-па!... Степан Евлампиевич!!! — удивились мы дружно, — да у вас белоснежная кожа!!!
Приезд
В открытом окне, будто по холсту мастихином, размазались голубая краска неба, ярко-зелёная и белая придорожных берёз. За ними, словно акварель по влажной бумаге, плыли розовые, фиолетовые, желто-оранжевые цвета полей. И опять берёзы, поля. Под капотом, там, где обычно находится мотор — этюдники, холсты, продукты и вещи. Движок рычал где-то сзади. Да, старый «запорожец»! Но и мы очень молоды.
— Эх, Вовчик, какие этюды напишем!
— Да, ВиктОр! Как затопим баньку!
— Какой воздух — Вольдемар!?
— Да, ВиктОр!!!
Тугая струя встречного ветра остужала полуденный зной, наполняя кабину букетом ароматов зелёного, розового и желтого разнотравья!
Тормознули у самых ворот. После месяца отсутствия, двор совершенно зарос. Попытка открыть хотя бы калитку- не увенчалась успехом. Репей в рост человека, толщиной в руку, как противотанковые ёжи, был недвижим.
— ВиктОр, похоже, нас не ждали…
Витя, почесав затылок — репу, изрёк:
— Будем прорубать…
— А, топор?
— У соседей.
Спустя полчаса двор стал похож на лесоповал. Подпрыгивая на толстых стеблях, выжимая из них сок, «Запор», пыша жаром металла и вонью бензина, въехал во двор, как танк в освобождённый город.
Во дворе был сарай-гараж, очень узкий, из досок, приколоченных с каждого бока на три столба — два по краям, один в середине. В нём, с левой стороны, хранились доски. Заезжая в сарай, очень беспокоился, чтобы их не задеть, совсем забыв про столб, справа, посередине. В него то я и въехал! Раздосадованный, включил заднюю передачу. Нажал на газ. Но, не рассчитав дистанцию, со всего маху влетел в ворота!!!
— Ну, Вовчик, это от души!!! — восхитился Виктор. — Когда «Запор» стоял во дворе — была инсталляция. Когда ты в столб, затем в ворота — это перформанс. Учитывая моё невольное участие — удивление, а затем восторг — действие переросло в хепенинг!!! Ве-ли-ко-лепно!
Мыши
Ночь. Луна-прожектор светит в маленькое окно, раскрашивая крохотную комнатку под лоскутное одеяло. В бревенчатых стенах, обшитых картоном, мыши с топотом и писком играют в догонялки. Спать невозможно. Прошло несколько бессонных часов. Сосчитал всех баранов, включая того, который обшил стены. Когда обнаглевшие, в отсутствии кота, мыши стали «отбивать чечётку» на кухонном столе, на посуде — нервы сдали! В мгновение ока, соскочив с дивана, включил свет. Мыши, застигнутые врасплох, толпой бросились к щербатой печке и по её неровной стене, по дымоходу устремились вверх, к отверстию в дощатом потолке. Решение пришло мгновенно — я схватил тапок. И вот тут моей проворности позавидовал бы любой кот! Да простятся мои прегрешения: три недвижимых тушки грызунов остались на поле брани.
Мои соседи
Как-то приехал в деревню, перевести дух от городской суеты. Был вечер. Стук в дверь, на пороге тётя Таня.
Тётя Таня — крепкая, дородная, немолодая баба. Работящая, добросердечная, очень болтливая и любопытная.
— Вовка! Приехал?!
-- Она плюхнулась на табуретку посреди избы.
— Ой, нехорошо мне, ой нехорошо... А, что за девка была с тобой прошлый раз?
— Мой друг.
— Ой, врёшь, Вовка! Ой, врёшь!
— Тёть Тань, не поверишь, честно!
— Ой, врёшь, ой врёшь!.. Вовк, ну, а выпить, что есть?
— Тёть Тань, я же не пью! Откуда?!
— А одеколон?!
— Нет, тёть Тань! Зачем в деревне одеколон? Ну, честно, нет!
При этих словах она подскочила с табуретки и принялась нарезать круги по маленькой избяной комнатке. Раскачиваясь из стороны в сторону, причитала:
— Ой, врёшь Вовка, ой врёшь!!!
Дядя Петя — щуплый, но всегда готовый помоч, маленький мужичок. Удивительно, в его возрасте, с тщедушной комплекцией, легко забрасывал в телегу полные воды, сорокалитровые фляги. Он косноязыко-неразговорчив. Понять его трудно и разговаривать нелегко. Частицу "Да" он бестолково гоняет по предложению, как плохой футболист мяч по полю.
-- Как урожай? -- приветствуем мы с другом дядю Тетю, работающего в огороде.
-- Ну,... вот... да!... -- отвечает Пётр.
— Наверно, картошка крупная будет?
— У,… вот... да!… Вот-вот… -- Он обеими заскорузлыми ладонями обнял невидимый плод.
— Да,… вот одну, да, почистишь… У-у-у, вот… да!
У тёти Таня и дяди Пети был хороший дом, крепкое хозяйство: лошадь, корова, ухоженный огород. Трое крепких взрослых, женатых сыновей, живших в городе. Нередко, в выходные дни, с семьями они приезжали к родителям. Тогда в их избе два дня, как говорится, гуляли. Домой они увозили многочисленные дары огорода, подворья.
Как-то, тёте Тане стало плохо. «Скорая» в деревню едет долго. Её не спасли. Дядя Петя замолчал совсем.
Но жизнь продолжалась. Пришло время копать картошку. Приехали дети. После праведных трудов выпили, закусили. Начинался тёплый осенний вечер. На пятачке у ворот было шумно. Сыновья разгорячённые, по пояс голые, полные сил и жизни, о чём-то спорили. Дядя Петя сидел возле них, на скамейке, худой, ссутулившийся в старом пиджаке. Мужчины в запале не обращали на старика никакого внимания. Он, с отвисшей небритой нижней челюстью, снизу вверх взирал на молодежь, переводя взгляд с одного на другого, на третьего. Постепенно его челюсть тихонько затряслась. Затем, давно пропавший голос, вырвался из его чрева в виде не то смеха, не то плача.
— Батя, ты что? Перестань! — Не отрываясь от разговора, прикрикнул один из сыновей. Батя не перестал. Слёзы катились по худому, иссушенному солнцем и временем лицу. Опять, чуть отвлёкшись от спора, прицыкнули на отца:
— Перестань, Батя, перестань! -- Плач перешёл в вой. В нём были и зависть, и боль, и прощание...
Когда, в следующий раз, я оказался в деревне, увидел соседский дом с закрытыми ставнями. От деревенских узнал — Пётр умер.
Прополка
Покупал дом с мечтами о деревенской романтике, о возможности писать этюды, иметь свои маленькие «Пенаты». Но вот засада — огород! Его необходимо обрабатывать. Иначе проблем с деревенскими не избежать. Нужно было весной ехать за сто километров, в деревню, только для того, чтобы отдать пузырь водки трактористу. Он, в свою очередь, вспашет землю. Затем приехать посадить картошку. После прополка. И, наконец, собрать, привезти в город мешков пять-шесть, из которых съедим один, от силы два. Остальные прорастут и ... прямиком на помойку! Ну, и зачем мне это надо?!
И вот, как раз, пришла пора прополки. Лето было сухое и жаркое. Но сорнякам — по-барабану! Вымахали громадными. Кусты картошки, под ними, были мелкими, но выглядели свежими и бодрыми. Решили — сорняки мешают росту культуры.
— Не надо их трогать, — сопротивлялся Витя.
— Тебе лишь бы не работать — отчитали его женщины.
Трудились весь день. С чувством глубокого удовлетворения отошли ко сну.
Следующий день был очень жарким. Уже в полдень, мы стояли в огороде, с грустью взирая на поникшую, высохшую ботву.
— Да... — глубокомысленно произнёс Виктор, — я говорил...
В том году картошки не было.
Этюды на закате
За деревней было много полей, перепаханные осенью, они представляли великолепное зрелищё: глубоко-чёрный цвет вывернутой земли, в контрасте с медным золотом нетронутых кусков, разбросанные лоскутами различной геометрии по холмам, выглядели неизвестным гигантским полотном Пикассо!
Нас увлекали этюды на закате. Когда закатное солнце висит низко над лесом. Фиолетовые тени от деревьев острыми длинными пиками протыкают даль пашен. Земляные комья светятся кармином, а в высоком бирюзовом небе качается бледный, маленький, остророгий месяц.
Мы точно знали время начала и конца закатного фейерверка. Всё было рассчитано. Ровно за сорок минут до захода солнца садились в «запорожец» и мчались на пристреленное место. Главное - успеть, успеть, пока глаза чувствуют цвет, пока видны палитра, холст! Ещё минут пятнадцать-двадцать - и мгла, как прилив, затопит чернильной жижей и поля, и леса, и деревню. Благостное волнение настолько велико, что чуть дрожащая нижняя челюсть выбивает зубную дробь. Думать нет времени. Только волнение и эмоции, интуиция и опыт.
Одна дама, как-то, спросила Матисса:
— О чём вы думаете, когда работаете?
— Я не думаю, мадам, я волнуюсь! -- ответил он.
— Витя, всё, ничего не вижу! Пора ехать.
— Да, я тоже пишу на ощупь! Собираемся. Главное, чтоб «Запор» завёлся!
— Ну, не подведи, родной! «Запор» взвыл, как разбуженный зверь! Дыхнул выхлопной гарью.
Светящиеся окна-маяки далёкой деревни указывали нам путь.
— Эх, Вовчик, хорошо! Всё-таки успели!!!
Мастер-класс
— Вольдемар, вот ерунда, смотрю на этюды — вроде всё неплохо, но, как-то, жизни мало… В чём дело, не пойму…
Чудесный осенний день — солнце, ветер. Чайку, ловящую воздушные потоки, носит ветром, как воздушный змей… Кусок чудом сохранившейся изумрудной зелени в осеннем обрамлении — будто малахитовое колье.
Писать трудно. Одной рукой придерживаю этюдник. Он на ветру бьётся, как птица-подранок.
Витя, чуть зазевался, — удар ветра — этюдник летит кувырком, разбрасывая, как искры на ветру, тубы с красками. Холст вываливается из зажимов и, продолжая автономный полёт, шлёпается, подобно бутерброду, маслом вниз, на траву!!! За ним, ругаясь, бежит Витя. Со страхом переворачивает картинку…
— Оп-па, Вольдемар, ты только посмотри!!! Какая красота! Сколько жизни… Да,… вот как надо писать!
Краски, размазавшись по плоскости, придали изображению непредсказуемо-сложный, динамичный цветовой строй.
— А, ведь, как просто: изменчивость — жизнь, застылость — смерть.
Этот мастер-класс свыше!
Берёзовый лес
Деревня находилась в красивом месте. С одной стороны - хвойный, с другой - берёзовый лес. В них всегда было много грибов, ягод.
Мама нечасто бывала в этом доме. В один из её приездов мы отправились в березняк за грибами. Удача нам не улыбнулась. Изрядно находились. Присели передохнуть на лужайке. У нас были какие-то булочки, чай. Перекусили. Но вставать не хотелось. День был очень хорош! Солнечный и нежаркий. Освежающий ветерок раскачивал гривы берёз, их листья создавали ласкающий слух шум. Подобный тому, какой производит слабая волна, накатывая на мелкую гальку.
Мы растянулись на траве. Разговаривать не хотелось, каждый думал о своём. Над нами голубая ткань неба в белых заплатах облаков. Они, словно парусники, бесшумно и быстро скользили в даль. Почему-то припомнилось — «Белеет парус одинокий…»
Не знаю, откуда у меня эта «берёзовая грусть». Только среди берёз непонятная тоска тяжелит душу. Давно уже дом, отданный деревенским даром , сгорел… Уже давно нет мамы… А вот берёзовый лес всё так же шумит, ничего не замечая, зелёными гривами…
Сентябрь 2016