Глава седьмая
1.
Поздняя вечерняя операция была ургентной, осложненной сильным кровотечением, и Борис Оскарович измочалился основательно. Он покинул операционную только тогда, когда ассистентами был наложен последний шов. Все последующие критические 10-12 часов ему предстояло теперь оставаться здесь, в непосредственной близости от реанимации. Он прошел к себе в кабинет и едва только присел в кресло, как зазвонил телефон.
- Господин Родин требует подписать у Вас пропуск, – нервным повышенным тоном докладывал дежурный приемного покоя, – очень настойчиво требует, Борис Оскарович.
- Комитетчик?
- Нет. Редактор какой-то из Якутска.
- Проводи. Я подпишу пропуск, – неожиданно согласился доктор.
Он встал с кресла, прошел к балкону, одернул штору и немного приоткрыл дверь. Свежий ветер трепал отяжелевшие кисти рябины. Фишер достал «Marlboro», щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся. От судьбы не уйдешь. Если это тот самый Родин, Валька Родин, его однокашник, значит, пресловутый «перст», наконец, уткнулся в него. Он предчувствовал эту встречу, даже сон накануне приснился, будто дрался насмерть с каким-то маклером… Что же, пришла, значит, пора взглянуть друг другу в глаза.
Динамик на столе сухо затрещал и объявил:
- Господин Родин из Якутска.
И почти сразу же с балкона сквозняком втянуло в кабинет горсть облетевших березовых листьев, бледно-желтых и хрупких, бесшумно заскользивших по лакированному паркету…
Валентин Иванович узнал его сразу. По коротко стриженному русому затылку с низким мысиком волос, по-прежнему вьющихся и густых, лишь слегка тронутых ранней сединой. Как же было не узнать ему этот затылок, провертевшийся перед глазами добрый десяток лет?!
Родин стоял у двери, всматриваясь в силуэт школьного кореша, так мучительно предавшего его в юности, испоганившего первую и единственную любовь… Впрочем, тогда Лерка сама его выбрала. Но жгучая ревность и ненависть давно перегорели в душе, сейчас в нем боролись совсем другие чувства. Слишком много воды утекло. Слишком много.
Фишер резко повернулся и застыл на мгновение, рассматривая Валентина с близоруким прищуром. Потом шагнул к столу, бросил в пепельницу сигарету и спросил, покорно уронив руки:
- Морду бить будешь?
Они одновременно бросились навстречу и захватили в охапку друг друга. Слова застряли в онемевших глотках, да и что можно сказать в такие минуты? Впрочем, довольно скоро с улыбками до ушей на поглупевших раскрасневшихся рожах, неуклюже и радостно пинаясь, о6а уселись на диване и откупорили презентованный кем-то «Арарат». После традиционных «чтоб мне так жить!», путано, но искренне, как на исповеди, бывшие однокашники выложили события двадцати лет разлуки в этакую пеструю житейскую мозаику.
- Как же ты меня надыбал? – вдруг спохватился доктор.
- Рок! – поднял указательный палец Валентин. – Роковые, можно сказать, обстоятельства.
- Ясно… значит, проблемы со здоровьем?
- Упаси Боже! Тут, Боба, такая заковыка, что не знаю даже, как подъехать.
- Валяй по прямой.
- Понимаешь… – замялся Родин. – Слушай, а ты почему, подлец, про наших не спрашиваешь? Я ведь в Якутске осел недавно.
- Не могу я за Одессу вспоминать… – отвернулся Борис.
- Нашкодил, как мартовский кот, а теперь и вспоминать неохота?
- Не то, Родя, не то! Я ведь Лерку по-настоящему любил, только все так переговнялось тогда…
- …что даже открытки не черкнул ни разу? Докторские пальчики чернилами запачкать боялся.
- Да писал я! Кто ж виноват, что сюда к вам одна цидуля из десяти доходила, и ту доброжелатели перехватывали. Звериные законы там, Родя. Или ты, или тебя. Не наша земля. Это тебе не с Молдаванки на Пересыпь податься. Любая тварь свою территорию метит, а я, как Вечный Жид, по всей Калифорнии мыкался…
Фишер осекся, глотнул из стакана коньяку, уставившись перед собой невидящими пустыми глазами. На губах его блуждала странная улыбка. Что-то он прокручивал в мыслях, но высказаться не мог. «Железная маска» благополучного янки, намертво приросшая к коже, растягивала мышцы лица в стандартное выражение, вернее, в ничего не выражающую приветливую мину, и лишь тоскливый взгляд невольно выдавал его страдания.
- Расслабься, Боба, – затормошил его Валентин. – Херово, значит, в твоей Америке, хоть и по сегодня прут туда пачками.
- Зубами нору выгрызал, затем учеба притаранила, – продолжил Фишер, ладонями резко растерев лицо, – кредиты, связи – все под себя когтями сгребал, с мясом отрывал. В семью одного академика влез… Словом, жена у меня в штатах осталась. Развода не дает, по контракту я ей содержание до конца дней выплачивать должен.
- Ребятишек завели? – деловито поинтересовался Валентин.
- Вот уж Бог миловал. Оттого здесь и зацепился. Мне наша ланжероновская скала по ночам снится и девчонка на ней… юбчонку парусом ветер треплет… только не дотянуть, хоть жилы вытяни, не доплыть. Как вспомню: сердце леденеет. Чужим я стал за эти годы для Лерки. А без нее – на что мне ваши акации?
- Сам, значит, все точки расставил.
- Не понял? – насторожившись, вздернул бровью Борис, он почувствовал какой-то подвох в невольном упреке друга.
- Чего не понял?
Валька вдруг прикусил язык, сообразив на лету, что едва не заложил подружку: не мог он, не имел права раскрыть Леркину тайну. Игорь был ее сыном. Только ее. И ничьим больше.
Он заторопил хозяина плеснуть еще по одной, крякнул, заглотнув свою оплошность, и сказал:
- Что было, то сплыло. Новая житуха прет, Боба. А влюбляются молодые и сейчас, между прочим, как по Шекспиру – «нет повести печальнее на свете…», – прямо-таки веронские страсти-мордасти.
- Ты это о чем? – вытаращился Фишер. – По Лерке, что ли, до сих пор сохнешь?
- Тьфу, забодал. С ней мы уже, Боба, все выяснили. Я за детей душой болею.
- За каких еще детей?
- Ну, за этих, то есть… – Валентин совсем сбился с толку и не мог сконцентрировать мысль, – в общем так: девица у тебя тут одна лежит. Ее батя от жениха спрятал, а самого юнца – взашей. Усек? Старая песня.
- Так это… – Борис замотал головой и схватился за виски. – Значит, это твоего пацана работа?
- Ага, – тупо кивнул уже хорошо нагрузившийся коньяком Родин, – только там все полюбовно. Пусть себе женятся, я не против. Ты ж тоже на богатой женился.
Глаза Валентина налились пьяной мутью. Борис вскинулся было и сразу потух. Белая зависть невольно засвербела в сердце. У него не было сына и потому не могло быть и внуков. Зато девчонка хочет жить по-другому. Рожать она хочет, род продолжать Валькин.
Впервые в жизни Фишера замутило от гнусного фарса самой гуманной профессии на земле. Делать аборты и прерывать зачатые жизни было безнравственно и, наверно, преступно по высшим, не исполняемым чаще всего законам. В его клинике не проводились подобные операции в поточном режиме, но иногда все же случалось. Как, например, сейчас с Алькой.
- Вовремя же ты подоспел, – заметил он после затянувшейся паузы, – ее фатэр на мушку меня поставил. Я завтра собирался в последний раз его уламывать. Девчонка рожать хочет, а он уперся – вышкреби и все тут!
- Ты?!
- Ну, не я лично, – отмахнулся Фишер, – а в моем стационаре.
- Разве так можно? – опешил Валентин.
- Она несовершеннолетняя… Солдафону все по хрен. Ты с ним знаком?
Родин отрицательно замотал головой.
- То-то же. Твоему сколько? Ах, да, она говорила – студент, на втором курсе…
- Слышь, Боба, сведи меня с генералом, устрой нам как бы очную ставку, – попросил Родин.
- А что? Это мысль. Рванем тельняшки! Авось, вместе и отобьем твоего внука и молодых разом поженим. Тащи своего Ромео, – доктор хлопнул по плечу школьного кореша. – Сосватаю, так и быть, по старой дружбе.
Борис немного повеселел, они выпили на посошок, заели коньяк заморскими крабами, неожиданно обнаружив, что шел уже третий час ночи. Наскоро распрощавшись, Валентин спустился к машине, разбудил задремавшего водителя и возвратился на Петровку.
2.
Телефон бездействовал, словно напрочь отрезанный от внешнего мира. Проснувшись довольно поздно, Валерия поняла, что ждать больше не будет. И не будет звонить в Москву. Зачем? Если бы что-либо выяснилось, ей бы уже сообщили. Надо ехать. Нет, надо лететь. Немедленно. Надо найти сына, а потом – в Архангельск.
Как это она могла думать о чем-то еще, кроме Гошки?
Между тем, договор на поставку бумаги занимал в ее мыслях достаточно места. Почему-то относительно сына она почти успокоилась. «Раз не звонят, – решила она, – значит, и плохого ничего не случилось. Парню, в конце концов, двадцать лет. Поездил при этом по свету достаточно. Сумел дров наломать – пусть сам теперь поленицу складывает». Невольно, почти бессознательно, она сердилась и на Валентина. Ну, не нашел, нестыковка вышла, но позвонить-то можно? Или на то, что она с ума здесь сходит, всем наплевать?
Размышляя таким образом, она собиралась в дорогу, стараясь отобрать легкие и теплые вещи: кто знает, какая погода стоит в Архангельске? Этот северный город в ее представлении был каким-то особенным: с бревенчатыми домами, резными наличниками, сытной мучной снедью, вроде блинов и шанег, на каждом углу соблазнявших когда-то в Перми, куда ее занесло однажды в короткую командировку. Уже наметившийся, было, поток приятных воспоминаний прервал, наконец, такой долгожданный пронзительный звонок.
- Слышь, Стрекоза, – глухо зазвучал в трубке голос Попика, – присушила ты меня намертво. Давай мириться!
- Ну?
- Ну что «ну»? Запрягай, повезу, куда захочешь. Я парень холостой, ухаживать за тобой могу открыто.
- Я в Архангельск хочу, – ответила Лера. – Сделай мне бронь через Москву.
- Слышь, деловая помидора! Не скиснет твоя бумага. Я ведь не каждой бабе такое предлагаю: давай в Крым на неделю смотаемся. Бархатный сезон, красота.
Лера краем глаза окинула разложенные на диване свитера и невольно хмыкнула.
- Мне, Миша, лыжный сезон открывать придется. Счастливо тебе понырять в Ялте.
Она брякнула трубку на рычаг, отключила телефон и додумала в сердцах: «Вот же мудак липучий! Кабы мне с его резервного офиса съехать не пришлось, так и не заселившись».
На ходу проглотив полузасохший бутерброд и чашку горького растворимого кофе, Лера забросила вещи в сумку и помчалась в аэропорт.
Заезжего издалека редактора доставил на Петровку среди ночи механик, исполнив в точности предписание майора. Дежурный проводил подвыпившего гостя в кабинет гражданской обороны, где тот уверенно разоблачил манекен дезинфектора и, расстелив для комфортности ощущений плащ-палатку, в пять минут вырубился прямо на столе, проигнорировав почему-то старомодный кожаный диван в углу и приткнувшись спиной к плакатам с грозными грибами атомных взрывов. В семь часов его разбудил Жергин. Завтракая с ним в буфете, Валентин рассказал майору о встрече с земляком, не посвятив, однако, того в подробности их давнего расставания.
От души дивясь такой неожиданности, майор недоуменно отметил про себя кислое настроение Родина, но списал все на спиртное и недосып. А в остальном дела складывались вроде нормально. Решено было дождаться студента и посвятить его в обнадеживающую ситуацию. Затем Жергин собирался спровадить своих подопечных на судьбоносную встречу одних, так как заступал на дежурство, и лишь в экстренных обстоятельствах допускал возможность связаться с ними по телефону. Но таких обстоятельств, по всей вероятности, не должно было быть.
Ровно в 7.45 Гоша отметил пропуск в дежурке и поднялся к Жергину. Вид его был неважным, хотя он успел прогуляться по набережной и даже специально сделал небольшой круг, растягивая время, чтобы не прийти слишком рано.
- На новом месте приснись жених невесте, – пошутил майор. – Как спалось?
И услышав в ответ мрачный и путаный рассказ про смерть старухи, только повел плечами.
- Ну вот что, – отвечал он. – Полмира плачет, полмира скачет. У одних похороны, у других – свадьба. Все, больше нет ни секунды на лирику. Разбегаемся до вечера. А вечером, надеюсь, обмоем помолвку. С Богом!
На том и расстались. Объяснение с Игорем нависло над Валентином как дамоклов меч. Положение было дрянь. Невольно он оказался в центре дешевой интрижки, закрученной обстоятельствами помимо его воли, или, проще говоря, банального вранья. Собственно и обмозговать ситуацию у него до сих пор не было времени. Но более всего ему не хотелось думать о предстоящем разговоре с Лерой.
- Ты, кстати, позвонил матери? – неожиданно для самого себя спросил он Игоря.
- Да когда? – ответил тот на вопрос вопросом. – Не ночью же ее было будить.
- Не ночью… – проворчал Валентин, – а то она сладко спит, по-твоему. Дуй, давай, на телеграф и звони. Не мне же, в конце концов, докладывать про твои подвиги.
- Какие подвиги? Ты чего, дядь Валь, не в настроении? Ну, позвоню еще, не горит же.
- Вот что, парень, встречаемся в 12.00 прямо у входа в клинику. У меня еще дела есть, кроме твоих амуров. Да, я забыл сказать, что назвался твоим отцом. Ты уж извини, так получилось.
- Зачем это? – удивился Гошка. – Я же Альке наврал, что у меня отец альпинистом был и в горах разбился.
- Да при чем тут твоя Алька? Тут мужской разговор.
- Как же теперь тебя называть?
- Да никак. Просто будь в курсе. Ну все, разбежались. Не вздумай запоздать, – он торопливо кивнул и мигом исчез в подземном переходе.
Парень с досадой пожал плечами. «Черт их разберет, – сердито подумал он о своих попечителях. – Сдалось мне твое отцовство… Тьфу». Он в сердцах передернул плечами и зашагал быстрым шагом в сторону Неглинки. Ему, собственно, было все равно, куда направляться. Тошнотворный привкус вины за то, что произошло на Кутузовском ночью, мерзость невольной, непостижимой какой-то измены преследовали его и рисовались в воспаленном мозгу пятнистой абракадаброй, многорукой и многоликой. Как будто он плыл вразмашку к райскому острову, а его настиг, захватил в свои липкие щупальца гигантский спрут, и из липучего этого кошмара спасения не было.
Его вдруг бросило в жар от мысли, что за свое предательство он может поплатиться вполне реальной ценой: девчушка была шлюшкой хорошо обученной и ловкой. А что если она «наградила» его какой-нибудь дрянью? У него даже волосы зашевелились от ужаса при мысли, что такое могло случиться. Захотелось заорать на всю улицу: «Нет! Я не изменял Альке! Один раз случайно трахнуться, еще не значит изменить! Я ведь не собирался бросать ее, а наоборот – примчался, после первого же звонка». Но все эти оправдания нисколько не помогли. Наоборот, стало еще мерзостнее и отвратительней. И не было никого рядом, кому можно было бы излить душу.
Он потоптался в грязноватом скверике и спросил разливного пива в будке. Но как назло, ни души не оказалось у стоек. И пиво было дрянное. Все вообще здесь было дрянное: и загаженная дедова квартира, и этот мент, презиравший его, конечно, за то, что пришлось возиться с поисками Альки. Но больше всех почему-то он озлобился на приятеля матери. На кой тот сюда притащился? Папаша выискался. Всю жизнь вокруг увивается… поклонник чокнутый.
Гошка спросил у продавщицы водки. Она молча покосилась на него, а потом выдала полстакана и пачку крекеров.
После водки слегка полегчало. Он решил, что звонить в Одессу не будет. И вообще больше ни с кем не о чем говорить не будет. Просто придет в клинику Фишера, только не в 12.00, а ближе к вечеру, когда пускают посетителей, спросит Альку и смотается с ней прямо из-под носа бдительных предков. Они снимут квартиру, затеряются в громадной столице, а дальше все образуется. С «животом» их распишут в любом ЗАГСе, не имеют права не расписать.
Основной проблемой теперь оставалось дождаться вечера. Но и это решалось без напряга. Никто же его не прогонял из дедовых апартаментов. В кабинете можно запереться и как следует отоспаться: неизвестно, какой будет следующая ночь. Он с какой-то отдаленной опаской подумал об этом, но уже без прежнего отчаяния, в надежде, что все как-нибудь устроится само собой.
Мысленно Игорь поклялся не смотреть ни на кого, кроме Альки, стать образцовым мужем и до самой смерти искупать свой грех. Но на всякий случай твердо решил в первую неделю с невестой ни-ни, пока не убедится, что со здоровьем все обошлось. Пребывая именно с такими твердыми намерениями, он вернулся на Кутузовский.
3.
Удачно отмазавшись от объяснения с Гошкой, Валентин Иванович решил заглянуть к Сан Санычу и определиться все-таки с кредитом. Реализовать поручительство бывшего мэра было заманчивой и рисковой одновременно идеей. Добропорядочная, но честолюбивая натура шеф-редактора второпях слепленного летом частного издательства «Гармонд» жаждала фарта – того единственного шанса, который выпадает лишь однажды, притом не всегда и не каждому, и которого можно прождать всю жизнь, так и не дождавшись.
В воображении он уже разворачивал необозримую издательскую империю, и горы напечатанных книг ему мерещились на шикарных выставочных стендах.
Сан Саныч торопился, Родин перехватил его буквально на лестнице.
- Ты еще здесь? – удивился он, на ходу кивая встречным суперменам с элегантными кейсами в руках. – Быстренько мотай назад и оформляй бумаги. Я вчера сбросил факс с подтверждением гаранта. Всю сумму переведешь в столичный филиал, мы на той неделе открываемся. Семен моего человека управляющим поставил. Эх, погудим, Валя, по-сибирски… Это тебе не стишки тискать. Слушай, а может тебе в Москву переехать, пока тут чухаться будут? Ишь, как я тебя, брат, ошарашил! – захохотал довольный Сан Саныч, задорно подмигивая.
Он сел в машину, ожидавшую его у входа с распахнутой дверцей, махнул Валентину на прощанье рукой и укатил.
Вид его высокой, статной фигуры, красивого полного лица, жесты холеной руки – все говорило об удачливости, уверенности в себе и еще черт знает о чем, что не оставляло сомнений в особом статусе этого человека. Таким на роду написано быть при власти и при деньгах. Валентин вдруг подумал, что ведь и раньше Сан Саныч держался на плаву и удивился тому, как скромно жила его семья в Якутске. Мать и отец ютились в старой деревянной двухэтажке, жена директорствовала в клубе речников, а дочка плясала в фольклорном ансамбле. Словом, обычная семья, ничем не лучше других. Зато сейчас какие масштабы! Государственный муж, ядреный корень.
Родин огляделся вокруг и невольно отметил неуловимую, но совершенно реальную перемену всего: даже выражения лиц спешащих в нервозном столичном ритме людей было иным. Он не мог определить, каким именно, но исподволь что-то настораживало его, напрягало, делало неестественным и несвободным, хотя именно эту самую пресловутую свободу и демократию как бы отбили, точнее, защитили охваченные куражом путча поборники революционных реформ в горячем августе.
«Ну, что было – видели, а что будет – поглядим», – философски заметил про себя редактор, по большому счету не определившийся еще в своих симпатиях к новому времени, похмельному и смутному, напиравшему отовсюду, вроде бурного паводка.
Он еще погулял немного по набережной, стараясь бездумно разглядывать вывески и витрины, то тут, то там натыкаясь на уличных крикливых торговцев. В другое время он, может быть, и реагировал бы по-другому на все эти «рыночные» новшества. Но сейчас столица раздражала его. Она походила на срамную девку, бесстыже торговавшую собой на панели. Срам повсюду выставлялся напоказ, и оскорбленные его чувства, казалось, высмеивались откровенно и нагло. С опустошенной душой и неприятным шумом в голове подошел он к клинике Фишера. До полудня оставалось минут двадцать.
Валентин осмотрелся: Игоря поблизости не было. Зато возле входа в клинику и даже у запертых ворот со двора толклись вооруженные до зубов бойцы «Беркута». Более того, весь квартал, похоже, находился в оцеплении. Конечно, в этой крутой, недоступной для простых смертных, частной клинике могло произойти что угодно, но сейчас ЧП, пожалуй, было совсем некстати.
Он не стал дожидаться Игоря и уже по тому, как его живо пропустили через проходную, едва взглянув на вчерашний пропуск, интуитивно предощутил обвал своих лучезарных планов.
В кабинете главного, у стола, сидел папаша-генерал, уперев лоб в ладони, и, как только Валентин переступил порог, не поднимая глаз, тихо сказал:
- Где моя девочка?.. Я зарою твоего ублюдка живьем.
- Ну, ну… если за каждую целку такие пытки терпеть, тогда людской род на корню присохнет. Ее воля на то была, он девку не силком брал, – миролюбиво заметил Родин.
- Какая она тебе девка?! – рявкнул оскорбленный отец. – Она ребенок несовершеннолетний. Ишь, адвокат выискался! Щенок твой, значит, снова постарался? Как я не врубился! Вчера эта тетка психованная из Одессы явилась… ты еще тут… ну и семейка! Обмарать говном мое имя на всю Москву вздумали, жиды хитрожопые?! Не выйдет!.. – он привстал, обеими руками упершись в стол, побагровевший до макушки, с жутко раздувшейся шеей, и вдруг рухнул обратно в кресло, рванув ворот рубашки и удавку галстука. – Верни мне мою дочку… – захрипел он, судорожно захватывая ртом воздух.
Валентин Иванович, потерявший на минуту дар речи, теперь действительно ничего не понимал и только беспомощно искал глазами Фишера. Наконец, он услышал его приглушенный голос, доносившийся из-за двери:
- Откуда мне знать, как это возможно? 3-й блок на сигнализации, плюс охрана живьем… Вся обслуга, включая последнего санитара, проходит специальный инструктаж. Ищите, опрашивайте персонал. В конце концов, не исключено, что девочка еще в стенах больницы.
Борис Оскарович резко распахнул дверь, остановился на пороге, перевел взгляд с одного на другого своего гостя и сказал:
- Ага… познакомились уже, папаши? Наворотили мне тут проблем. Ну, что вы набычились? Смотреть тошно.
- Заткнись ты… ответишь мне еще за девчонку, – прохрипел генерал.
- Вот что, господа, – изменил вдруг тон доктор, – здесь клиника, а не ристалище для вендетты. Извольте оба убираться вон. Только вот что я вам скажу напоследок: благодарите Бога, что ваши дети хотят свое гнездо свить. Это сейчас большая редкость.
- Не твоего ума дело, – отмахнулся генерал, но как-то устало. – Откуда ты взялся, такой заботливый? – обернулся он к Валентину. – Всей Мамонтовке известно, что байстрюк греминский даже отчеством твоим не разжился, дедово носит, вместе с фамилией.
- Ну и что? – вспыхнул Валентин. – Это мое личное дело.
- Ага, понятно… еврейские штучки, – ухмыльнулся генерал.
Фишер удивленно вскинул брови, застыв на месте.
- Все равно не выйдет у твоего губошлепа девчонку сманить, – продолжал Рыков. – Видали мы таких фрондеров.
- А если любовь у них, тогда как? Сам-то забыл, что это такое? Я его с детства растил… Чем он тебе плох? Голова на месте, руки тоже торчат не из жопы. Пацан, может, первый раз в жизни трахнулся. Или тебе в зятья только кремлевский помет подавай?
Валентин Иванович резко умолк, махнул рукой и вышел из кабинета. В голове у него мелькали обрывки куцых мыслей про чванливые элитные семьи, государственные браки и все такое. На кой Гошке лезть в этот питомник? И при чем здесь евреи? Что за намек? Тьфу… Он вдруг подумал, что Игорь, должно быть, дожидается у входа, как условились, и неизвестно что с ним сделает охрана, если обнаружит случайно. Кто знает, какие отданы распоряжения на его счет?
Очертя голову он бросился к выходу, но никого на улице не увидел. Дежурный же, глядя сквозь него стеклянными глазами, пожал плечами и ответил, что информации о посетителях не дает.
Валентин покараулил за углом еще около часа. Игорь так и не появился. Наконец, бойцы «Беркута» бесшумно снялись и исчезли, как сквозь землю провалились. Он даже не заметил, на чем уехали, и спохватился только тогда, когда от парадного входа отвалил бронированный генеральский «форд».
Сначала ему захотелось вернуться к Фишеру, но потом Валентин сообразил, что доктор ему не помощник. Более того: наверняка придется объясняться по поводу присвоенного себе отцовства. Сейчас это было вовсе некстати. Куда же все-таки подевалась девчонка?
Сбежала! Конечно сбежала. От такого папаши на край света забежишь. Но тогда он перетрет всю Москву. Невольно Валентин пожелал сейчас, чтобы молодые, упаси Бог, не встретились даже случайно. Сгоряча распаленный отец и впрямь растерзает обоих. Ей, бедняжке, не позавидуешь. И Лерка не простит, если с Игорем что-то случится. Малый не пришел в условленный час. А вдруг пришел, опередил его, и каким-то образом причастен к исчезновению девочки?
Башка раскалывалась, виски ломило, и Родин, завидя фонтанчик в угловом сквере, не раздумывая долго, окунул голову в мраморную чашу под косыми взглядами равнодушных прохожих.
Нужно было срочно обо всем рассказать Жергину. Других вариантов не было. Через полчаса Валентин явился на Петровку и напоролся на того почти сходу.
Майор выслушал новости на ходу, насупился и, не глядя в глаза, тихо сказал:
- Вали сейчас в Пушкино, запрись и пара не выпускай. Понял? Никаких телодвижений. Чтоб я тебя здесь не видел, – он порылся в кармане, достал ключи от квартиры и сунул их в руку редактору. – Теперь моя ставка на кону. С генералом нам не тягаться. Если студент увел девчонку, а ты случайно с ними пересечешься – вида не подавай, чеши в другую сторону.
Валентин удивленно уставился на майора.
- Да засвеченный ты уже, – махнул рукой Жергин, – его на твоих глазах повяжут. Сматывайся поэтому и поживей.
- Угу, – кивнул редактор, хотя плохо представлял, как сможет сейчас спокойно усидеть за городом.
- Лучше бы ты и вовсе свалил, – задумчиво сказал Виктор Федорович, – не помощник ты пацану больше. Не обижайся, Валя. Тут расклад жесткий. Я тебе после его нарисую. Короче, к малому близко не подходи.
- Ясно.
Родин кивнул, развернулся и, не прощаясь, пошел к выходу. А майор заметил про себя, глядя редактору вслед, что простенькая бытовушка принимает оборот совсем не шуточный, выпутаться из этой истории студенту теперь будет сложно.
К тому же после оперативки его вызвал шеф и положил перед ним вчерашнюю сводку: в Калужской сберкассе некий гражданин Воробьев, бывший афганец, пытался снять с арестованных счетов покойного Гремина вклад «на предъявителя» в полном объеме, т.е. в размере сорока тысяч рублей. У опознанного гражданина, строго следуя уставу сбербанка, приняли заявку, а на другой день повязали у окошка выдачи вкладов. При обыске в квартире у задержанного обнаружили вторую сберкнижку. Однако завещания там не оказалось.
На первом допросе Тимур Воробьев молчал. Это новое расследование расписали Жергину, что, впрочем, было совершенно справедливым: открытое им же в августе дело об убийстве Гремина, впопыхах переданное в суд под давлением сверху, не могло не аукнуться. Более того, майор знал почти наверняка, что это случится очень скоро. Любой лох понимал, что денежки, после обменной «павловской» реформы, превратятся в мусор, и спешил их вложить во что угодно, хоть в пуговицы или спички. Новый владелец сберкнижек не сделался исключением.
Что же касается Игоря, то здесь самым благоразумным было выждать, пока тот сам не объявится. Жергин, хотя и не был уверен на все сто, допускал большую долю вероятной причастности этого необузданного жениха к необъяснимому исчезновению из клиники Фишера генеральской дочки и в том, что рано или поздно беглецы запросят поддержки, не сомневался.
При ином раскладе событий за Игоря можно было не опасаться. Без Али, сам по себе, парень генерала не интересовал. Вряд ли Рыков станет сводить с ним счеты в отсутствие дочери. Подключаться же к розыскам девчонки, если влюбленные не вместе, опять же, можно было только тогда, когда выяснится, где Игорь. Для очистки совести майор позвонил на Кутузовский, но там телефон молчал.
4.
Утром, накануне известных событий, медсестра разбудила Алю и велела до завтрака сдать анализ крови. Лаборатория была на четвертом этаже, и она проводила туда пациентку, оставив за дверьми под присмотром бдительных молодцев охраны, расставленной в коридорах клиники и на всех лестничных маршах. Собственно, охрана дежурила в этом блоке постоянно, ввиду неординарной категории больных, и поэтому Алю среди них особо не выделяли. Покинуть же клинику самостоятельно, без специального разрешения главврача, ни один пациент не мог.
Аля, осведомленная обо всех этих правилах внутреннего распорядка стационара и лично предупрежденная Фишером, вполне отдавала себе отчет в том, что последует за малейшей попыткой к бегству из клиники, попадись она на такой «шалости». Однако не в ее характере было упустить шанс, подкинутый ситуацией.
Дело в том, что кабинет забора крови оказался пустым. Пусто было и по соседству. На столе, у самого края, лежала симпатичная пухлая косметичка, а на вешалке, словно приготовленный специально для такого случая, висел белый больничный халат и крахмальная шапочка.
Не раздумывая долго, Аля накинула халат поверх спортивного костюма, в котором была, нахлобучила по самые брови шапочку, чуть помедлила, подхватила со стола косметичку и вышла вон.
У дверей лифта пожилая санитарка поправляла тележку со сменным бельем, Аля помогла ей затолкать тележку внутрь кабины и пристроилась рядом.
- Новенькая? – равнодушно спросила пытливая бабка, поправляя шапочку на голове девочки. – Волосы заправляй аккуратно, у нас с этим строго.
Аля кивнула. На первом этаже они вместе выкатили тележку и покатили к служебному выходу на больничную территорию. Плечом к плечу с неповоротливой санитаркой, беглянка молча шагала по коридору.
- Тебе куда? – неожиданно спросила та у попутчицы.
- Да туда… – Аля неопределенно махнула рукой в конец двора.
- Ага, понятно. В прозекторскую, значит. Да не робей, мертвые не кусаются, – ухмыльнулась санитарка и, указав пальцем на распахнутые настежь двери в глубине двора у самых ворот, добавила: – Вот уж кто больше нас не допекает.
Аля заторопилась прямехонько в указанном направлении. Почти впритык к воротам стоял микроавтобус, и несколько человек с траурными повязками сбились в кучку. Плохо соображая, что следует теперь предпринять, девочка почти бегом влетела в двери, едва не столкнувшись с каталкой, на которой осторожно выкатывали наружу роскошный гроб. Невольно отпрянув к стене, она стала наблюдать, как гроб заталкивают в машину. Церемония закончилась довольно быстро. Следом за предметом скорби, родственники живо полезли в салон, дверцы захлопнулись, заурчал мотор и автоматические ворота плавно разъехались в стороны.
Тут в коридор выскочил потный толстяк в клеенчатом фартуке и закричал, размахивая бумагой:
- А заключение! Заключение взять…
Машина удалялась, ворота бесшумно сдвигались... Неожиданно для самой себя, Алька выхватила бумагу из рук прозектора и бросилась за автобусом.
- Стойте! – выкрикнула она вдогонку отъезжавшим так громко, что с перепугу едва не оглохла, и в следующее мгновенье за спиной у нее мягко чвякнули резиновые уплотнители створа.
Она, совершенно одна, оказалась в длинном подъезде, откуда до улицы оставалось несколько метров и ничто не преграждало больше дороги. Сорвав в себя маскировочный халат и шапчонку, Аля, скомкав, швырнула их в угол и рванулась наружу. Только через несколько кварталов, под аркой в проходе между домов, она остановилась перевести дух. Сердце бешено колотилось у самого горла. Кое-как отдышавшись, Аля заглянула в косметичку и обнаружила в ней сезонку на электричку, плюс несколько смятых рублей. Этого было достаточно, чтобы смыться отсюда на безопасное расстояние и обдумать ситуацию спокойно.
Строптивая дочь не слишком боялась своего грозного отца и ни в грош не ставила «бедную Лизу» – плаксивую и глупенькую мамашу, но это вовсе не означало, что все ее проделки могли сходить с рук бесконечно. На сей раз она чувствовала, что зашла слишком далеко.
Во-первых, она делала это не таясь, прямо на даче в своей спальне, и это, ко всему, будет иметь весьма скоро ощутимые последствия. Последствия, против которых отец восстал всеми своими мощными фибрами.
Однако Алька была того самого «замеса», что и все Рыковские предки до седьмого колена. Ей осточертела учеба уже давно, особенно в старомодном английском колледже, среди чопорных скандинавских девиц, поглядывавших свысока на ее старания. Теперь же, когда это соединило их с Игорем, жизнь ее изменилась и обрела, наконец, конкретный смысл. Она стала женщиной. И все трое: прежняя Алька, Игорь и их ребеночек, поместились в ней одной. Гордясь собой, особенной своей тайной, она распрямилась, поведя вокруг сияющими глазами, затем вовремя спохватилась и, быстро сориентировавшись, направилась к ближайшему отделению связи.
Оператор набрал по коду Одессу, однако к телефону не подошел никто. После трех попыток Аля окончательно остыла и приняла правильное, благоразумное, как ей показалась, решение: конечно же, надо ехать к Игорю! Пусть он, мужчина, решает теперь, как им быть дальше.
Почти совершенно успокоившись, она направилась к метро, прикидывая по пути, что поднятый в больнице переполох в связи с ее исчезновением теперь стал проблемой ее отца, и в первый момент дома, на Герцена, искать ее никому не придет в голову, а потому сюрпризов, вероятнее всего, там не предвидится никаких.
Действительно, вокруг было тихо. Сославшись на свою забывчивость, она взяла у консьержки запасные ключи и вошла в квартиру. Немножко оробев сперва и стараясь не думать, надолго ли (а может быть, навсегда?) она покидает родные пенаты, Аля сновала по комнатам, собирая свою дорожную сумку. Забросив туда несколько смен белья, пару футболок и кулинарную книгу с разными полезными советами молодым хозяйкам, она задернула змейку, прихватила еще зачехленную теннисную ракетку с комплектом мячей и, немного помедлив, направилась в кабинет отца. Затем ловко, с помощью кухонного ножа, разделалась с замком секретера, справедливо полагая, что освобождает родителя от его святых обязанностей досрочно и посему имеет право на скромные дивиденды.
Немного потрудившись над внутренним отделением, она извлекла на свет божий свою собственную метрику и пачку денег. Очевидно, это были ассигнования на текущие расходы, притом достаточно скромные: около полутора тысяч. Много это или мало, Аля не знала, припомнив только, что билет на самолет до Одессы стоит всего 27 рублей. Они вместе покупали его летом для Игоря. Значит, вполне хватит на все, даже при непредвиденных обстоятельствах. Каких именно, не стоило загадывать прежде времени, и хлопнув дверью, она сбежала вниз по лестнице, на ходу забросив на стол консьержки ненужные больше ключи.
Только подъезжая к аэропорту «Центральный», Алька вдруг занервничала, сообразив, что ее наверняка ищут уже по всей Москве. Она съежилась на сиденье маршрутки, затем неохотно вылезла, смешалась с группой туристов и осмотрела вокзал. Все как будто было обычным, но даже менты у регистрационных стоек и какие-то типы, сновавшие без дела вдоль перил на втором этаже, показались ей подозрительными.
Затем она сообразила, что при покупке билета ее имя и фамилию спишут с метрики, и вмиг покрылась испариной: чуть не влипла! Уж куда-куда, а в авиакассы в первую очередь сообщат все, что нужно.
Беглянка опрометью бросилась наружу и перевела дух только в метро. Что же дальше? В многомиллионном городе, кишащем толпами снующих взад и вперед людей, она, вдруг, почувствовала себя затравленным до полусмерти, загнанным в угол зверьком. Друзей у нее не было. Не то, чтобы настоящих, но даже замухрышной какой-нибудь подружки. Эта занудная учеба за бугром окончательно развела ее со сверстниками. Разве что на дачах собирались компашки, но там все больше тусовалась малознакомая ей взрослая молодежь, а она была школяркой, да и Рыковского гнева соседи боялись.
Одиночество, не осознанное раньше, холодило затылок. Она огляделась по сторонам и направилась к кольцевой, на Киевский вокзал, понадеявшись, что билет до Одессы на поезд ей выдадут без документов.
В кассовом зале переминались с ноги на ногу транзитные пассажиры, между ними сновали спекулянты и толпились у окошек счастливчики, которым доставались хоть какие-то места на поезда в день отправления.
Никогда раньше не бывавшая здесь, Аля с удивлением осматривалась вокруг.
- Куда едем? – оскалился ей в лицо парень в бейсболке, с золотыми фиксами во весь рот.
- В Одессу, – отвечала она простодушно, и в ту же секунду за его спиной заметила еще двоих.
- Сделаем! – кивнул перекупщик, как привидение слиняв в сторону.
Теперь она стояла практически лицом к тем двоим, но между ними была еще девушка, с точно такими длинными светлыми волосами, сколотыми на затылке, как и у нее самой, самшитовой плоской заколкой. Девушка рылась в сумке, низко наклонив голову, а те двое, как вороны, насупившись смотрели ей в руки.
На миг Алька оцепенела и не смогла ни пошевелиться, ни сдвинуться с места. Только сейчас до нее дошло, что это не игра, а вполне серьезная опасность, в самом прямом смысле опасность смертельная, по крайней мере для ее ребенка, которой она чудом избежала в больнице. Девушка извлекла из сумки паспорт, и те двое стали разглядывать документ и уточнять, куда и зачем она направляется.
Опомнившись, Аля как тень скользнула за спины других пассажиров и стремглав бросилась на площадь. В каждой паре мужчин ей неотвязно мерещились сыщики. Она свернула к Дорогомиловской, оттуда на Кутузовский проспект и долго еще шла быстрым шагом, наконец остановилась и перевела дух.
Через сквер, метрах в тридцати от нее, торопливой походкой удалялся в сторону помпезного сталинского дома худощавый высокий парень. Аля вздрогнула, едва не окликнув его по имени: так он напомнил ей Игоря.
«Откуда ему здесь быть? – с тоской подумала она, и на глаза девушки навернулись слезы. – Небось, сидит себе на лекциях в институте и ни о чем не догадывается». Невольно она мысленно упрекнула виновника своих злоключений в том, что вот теперь ей самой приходится все расхлебывать, горестно вздохнула и снова двинулась вперед, по направлению к тому самому скверу, через который несколькими минутами раньше действительно прошел Игорь. Он шел к дому своего деда. Поистине, неисповедимы пути Божьи…
На этот раз маршрут дерзкой беглянки лежал на станцию метро «Комсомольская», откуда, как она знала понаслышке, можно было попасть сразу к трем вокзалам. Теперь ей уже было все равно, с какого именно отправного пункта выбраться из Москвы, главное – удалиться побыстрей от столицы в противоположном от южного направлении, пусть даже на электричке. Очень кстати пришлась и сезонка, обнаруженная в косметичке – можно было не заботиться о билете.
Она вышла к Ярославскому вокзалу, опять же, совершенно не увязывая его с направлением к мамонтовской Зеленой даче, потому что ни разу в жизни не ездила туда на электричке. Ближайший электропоезд отходил через минуту на Сергиев Посад. Она впрыгнула в последний вагон, облегченно вздохнув, когда за окном проплыли чугунные столбы на платформе и замелькал неприглядный пейзаж пристанционной обслуги: мастерские ремонтников, депо отстоя составов, заготовленные впрок шпалы и много всякой всячины, неинтересной для праздного внимания пассажиров.
Потихоньку придя в себя, Аля двинулась вдоль состава, стараясь перейти в вагон поближе к локомотиву. Впереди было свободней, до часов пик времени оставалось еще прилично, но все же пассажиров набралось достаточно – эта электричка была первой, после двухчасового дневного перерыва в движении.
Наконец, она выбрала место напротив дядечки средних лет, коротко стриженого, с усталым, но приятным лицом и фигурой борца-тяжеловеса – такие у него были широченные круглые плечи. Возле него почему-то ей стало спокойно.
По вагону бегали мальчишки и предлагали свежие газеты с кроссвордами. Один, светлоглазый, в стоптанных до дыр кроссовках, строил умильные рожицы, подмигивал пассажирам, расписывал на все лады газетные утки и уверял, что лучше «Московского комсомольца» только «Совершенно секретно». Аля купила газету, не стала брать сдачи у пацана и шепнула ему на ухо: «Купишь себе мороженого». Мальчик смутился: подачка то ли оскорбила его, то ли показалась царской щедростью. Он помедлил, опустил мелочь в карман, застенчиво кивнул и двинулся дальше.
Мир, которого Аля, в сущности, не знала, стремительно надвигался на нее со всех сторон. Она с удивлением присматривалась к нему, понимая, что теперь ей предстоит жить в этом мире, общаться с этими людьми и, очевидно, во многом от них зависеть, как, например, этому мальчику от своих покупателей. Она принялась разгадывать кроссворд, улыбаясь самой себе, и вдруг вслух спросила:
- Небольшое гребное судно из трех букв?
- Бот, – не задумываясь ответил борец, сидящий напротив.
- Вы моряк?
Аля взглянула в глаза попутчику. Светло-карие, с искристым золотым крапом, они смотрели на нее внимательно и спокойно. Таких глаз она ни у кого раньше не видела.
- Нет, – ответил мужчина, – я редактор. То есть сначала я был геологом, а потом так получилось, что стал журналистом. Зато я вырос на юге, в приморском городе.
- Да? – радостно удивилась Аля, но тут же с лица ее сползло оживление: с обеих сторон в проходе появились линейные контролеры, а с ними человек в штатском, который пристально оглядывал пассажиров.
Девушка вжалась в скамью и уткнулась в спасительный кроссворд, не различая больше ни слов, ни звуков. В ушах у нее противно звенело. Через несколько минут над головой раздался властный голос:
- Документы.
- Какие документы? – вздрогнула Аля.
- Проездные… Предъявите билет, пожалуйста.
Вспотевшими руками Аля достала сезонку из украденной косметички. Почему-то она не выбросила ее сразу в урну, как обычно поступают воришки, а решила сберечь. Своеобразный символ дерзкого побега казался ей амулетом, гарантом обретенной свободы. И с этической стороны здесь все обстояло логично, не было никакого цинизма: в борьбе за выживание нет этических норм, а она боролась за жизнь своего будущего ребенка.
- Как ваша фамилия? – спросил вдруг контролер.
С лица девушки вмиг сползли все краски, и оно стало безжизненно серым. Не бледным, а именно безжизненным. Сами собой сомкнулись веки.
- Это еще что за фокусы? – фыркнул контролер. – Нанюхаются всякой дряни… Вызвать врача? – он тронул ее за плечо.
Девушка отрицательно покачала головой.
- У вас сезонка на Рижское направление. Если нашли или одолжили, то смотрите же, куда едете.
Аля открыла глаза и взглянула на него ничего не соображающим взглядом.
- Платите штраф, – продолжал контролер. – Откуда у вас эта сезонка? Здесь же не ваша фамилия.
- Моя! – неожиданно четко заявила нарушительница, торопливо протягивая ему смятую сторублевку и мучительно стараясь припомнить фамилию, вписанную в проездной билет.
- Мелких нет? – уже миролюбиво пробурчал контролер, присаживаясь на край скамьи, чтобы заполнить квитанцию.
- А сколько нужно? – хрипло спросила Аля.
Контролер покосился на нее с удивлением.
- Пять рублей. Вы прямо как в первый раз замужем.
- Да что ты привязался к девчонке? – вмешался борец. – Отсчитывай сдачу и двигай дальше. У тебя вон зайцы из окон прыгают.
- Где? – повел вспотевшей головой блюститель порядка.
Электричка в это время подходила к Тайнинской. Спортивного типа парень, не дожидаясь, пока на него насядут контролеры, и зажатый с одной стороны линейщиком, а с другой – мужиком в штатском с какой-то книжечкой в руках, подтянулся на багажной раме, выбросил в опущенное до половины окно ноги, взмахнул руками, перевернулся на живот, ловко спружинил, выпрыгнул на платформу и был таков под неописуемый восторг пассажиров по обе стороны оригинального трюка. Посрамленные контролеры спешно ретировались в соседний вагон.
Запихивая в сумку сдачу, Аля долго не могла задернуть змейку, руки ее дрожали, замок заедал.
- Давайте, я вам помогу, – предложил борец.
Она покорно кивнула, затем подхватила сумку и вышла в тамбур. Ей нужно было побыть одной хотя бы несколько минут.
За окном мелькали пестрые рощи ближнего Подмосковья. Солнце косо неслось над ними, опережая плоские слоистые тучи. Алмазные спицы лучей пришпиливали к красно-бурым сосновым стволам редкую сетку слепого дождя.
«Кажется, пронесло… Ничего, прорвемся!» – подбодрила себя отчаянная беглянка, возвращаясь в вагон. До Сергиева Посада было еще далеко.
*******************
Продолжение следует