Инга стояла посреди комнаты, опустив голову, засунув сжатые в кулаки руки в карманы просторного халатика, скрывающего круглый живот.
Вот так и бывает... Никому не нужна... Жалко, жалко было себя до слез. Она знала, что такая жалость унизительна. Раньше она не позволяла себе подобной слабости, но, видимо, беременность сделала душу более уязвимой.
Казалось бы, что такого произошло? Всего-навсего ушел муж. Не к женщине другой. Нет. К собутыльнику. Вернется завтра-послезавтра. Но он знал, что это ее больное место. Даже в боях есть правило – не бить ниже пояса, например. Но в жизни все не так. Чем ближе человек, тем больней он стремится сделать. Променять беременную жену на бутылку водки, распитую в теплой компании – что может быть больней, унизительней, оскорбительней? Инга запрокинула голову пытаясь не дать волю злым слезам.
А все начиналось так хорошо! Муж вернулся из командировки. Радость. Но и соседи не дремлют. Ну и стой, и размазывай сопли, если не хватает духу вытащить законного супруга из этого вертепа. Но ведь он же взрослый человек. Неужели он сам не понимает? Видно, не соскучился еще за месяц скитаний, если через 40 минут после приезда ушел и про жену забыл. Видно соседи дороже беременной жены…
Злые слезы закипают, закипают на глазах, выше и выше поднимается упрямый подбородок. А верилось, что с тобой такого не произойдет. Банальная история. Сколько таких кругом. Но ты – это ты. Это не «другие». Обидно! Черт возьми, как обидно! Как гадко на душе! Как паршиво… Волком бы взвыть! Что же делать? Что делать? Плакать? Маму вспоминать? Вот, мол, говорила мне мама... Мама?
Инга вытерла слезы и решительно шагнула к столу. Вот они, сладкие чары забвения, в этом узком кожаном мешочке. Спасибо маме за таких друзей. Инга дернула тонкий шнурок и осторожно освободила из кожаных оков флейту.
Инга любила музыку. Мама, Ольга Ивановна – интеллигентная умная женщина, сама неплохо играла на пианино и дала дочери все, что могла. А потом отдала в музыкальную школу.
Очень скоро Инга возненавидела монотонные гаммы, безвкусные этюды, нудные менуэты. Ее интересовал только подбор по слуху, и в нем она преуспела. Учителя долго пытались убедить своенравную ученицу в пользе вышеупомянутых произведений, но безуспешно. Нравоучений Инга не признавала совсем. Школу она забросила и к инструменту не подходила несколько лет. А потом она познакомилась с Лешкой. Инга до сих пор улыбалась, вспоминая друга сердечного.
Лешка был весь какой-то бледный: совсем светлые волосы, белая кожа, прозрачные бледно-голубые глаза («небо с молоком» или «небо в облаках», как любила говорить Инга). Вся его фигура была до изумления нескладной – длинный, худой, сутулый, с непомерно длинными руками. А вот кисти рук Инге очень нравились: узкие, с длинными, нервными, чуткими пальцами, с блестящими, словно полированными ногтями. А еще у него были оттопыренные, почти просвечивающие уши.
При всем при этом, Лешка не производил неприятного впечатления. Душа у него была предобрейшая. Ничто Инга не ценила в нем так, как его готовность поддержать ее в любой авантюре и прийти на помощь в любой момент, даже если Инга и была неправа. В нем было нечто рыцарское. В хорошем смысле этого слова. Это чувствовали даже отчаянные хулиганы. Лешку никогда не задирали и не обижали.
А еще Лешка пленил Ингу своей игрой на флейте. Играл он поистине божественно. Он считал, что ни один инструмент не способен так излить, так выразить душу человеческую, как флейта. Он так и называл ее “душа моя”. И все понимали, что это не насмешка и не фигура речи. Под длинными Лешкиными пальцами флейта оживала: она то плакала, то улыбалась, то спокойно о чем-то повествовала.
Инга быстро освоила язык флейты. Ей не обязательно было разговаривать с Лешкой, достаточно было услышать его “говорящую” флейту.
Непонятно что Лешка нашел в такой крепкой, энергичной девчонке, как Инга, в которой жизнь била ключом, но подружились они легко. Он был старше ее года на три, но Инга никогда не чувствовала себя в его присутствии малолеткой. И она была ему благодарна за это. Это была та редкая чистая дружба между юношей и девушкой, в которую никто уже не верит.
Лешка учил Ингу играть на флейте. К слову сказать, особым прилежанием Инга никогда не отличалась, но уж если что взбредет в ее взбалмошную головку, то остановить ее невозможно. Благо у Лешки терпения на троих таких хватит. Он терпеливо ставил ей пальцы, усмирял ее не в меру ретивые порывы.
– Усмири свою энергию, она здесь неуместна, ведь это мир души. Твое дыхание должно быть легким, как ветерок, ровным, спокойным и долгим. Расслабься, не вцепляйся в инструмент мертвой хваткой. Посмотри, какая она легкая, хрупкая, изящная… Она – как женщина. Ну ладно… В твоем случае пусть будет как мужчина. Будь с ним нежна, не кусайся.
Он брал ее руки в свои, и показывал, как держать флейту.
Инга покраснела от этих воспоминаний. Глупая... Глупая, сопливая девчонка!
Она вспомнила, как обессилено опустился на диван Лешка, как поникли его и без того сутулые плечи, когда она хвастливо сообщила ему о своей свадьбе. Он только несколько раз тихо повторил: “Ты меня убила... Ты убила меня...” Инга очень удивилась: “Почему?” Она и в самом деле не понимала почему.
Он больше ничем не выразил своих чувств и даже присутствовал на свадьбе, с которой, верный себе, ушел совершенно трезвый (он не пил и не курил: «флейта как женщина, ей не нравятся резкие запахи и скверное дыхание»).
Оценит ли Инга когда-нибудь до конца его уроки?
«Если тебе плохо – возьми флейту. Настройся. Не забывай, что она требует легкого, чистого, спокойного дыхания. Играй на ней. И ты увидишь, что, как только твое дыхание успокоится, станет ровным и глубоким, – тебе станет легче. А дыхание – это жизнь...»
Милый Лешка! Где ты теперь? Вскоре после свадьбы он уехал к тетке. Инга слышала, что он ударился в религию, проповедует что-то, ведет аскетический образ жизни, не женился.
Инге и сейчас было нелегко вспоминать их последнюю встречу. Стоял теплый солнечный осенний денек. Один из последних дней скупого бабьего лета. Инга бежала на вокзал. Бежала из последних сил, ощущая горечь во рту и боль в груди. Только бы успеть. Тетя Лера, Лешкина мама, не выдержала, позвонила Инге на работу, нарушив обещание, данное сыну. Он не хотел ее беспокоить. А Инге виделось – наказать ее хотел, рассердился на что-то.
Только бы успеть! Как же так? За что, Лешик? Она всегда нуждалась в нем. Он всегда был рядом. И вот его не будет. С ее замужеством их отношения не прекратились, но, конечно же, изменились. Лешка стал редко бывать у нее дома. Инга сердилась и сама бегала к нему. Молодой муж не возражал. Лешкина благородная натура не внушала ему опасений. Горе, когда мужчину за мужчину не принимают. Но эгоистичная и неопытная Инга не видела Лешкиных страданий. Ни разу не пришло ей в голову, что Лешка тоже мужчина. И, быть может, гораздо больше мужчина, чем кто бы то ни было.
А теперь она бежит, что есть духу, распахнув легкий плащик. Только бы успеть.
Лешка обрадовался ей, но был какой-то напряженный. Они поговорили о чем-то. Точнее, ни о чем. Инга не выдержала первой:
– Лешик, ты напишешь мне?
– Нет, – быстро ответил он.
– Почему? – удивилась Инга.
Лешка покусывал губы, потом вдруг улыбнулся своей искренней, доброй улыбкой.
– Не надо, Инга. Будь счастлива. Будь счастлива, как можно дольше...
И вдруг шагнул к ней, наклонился и прижался худой щекой к ее щеке. На секунду. На один короткий миг.
Первый раз за все время их дружбы он позволил себе проявить свои чувства. Оторопевшая Инга, до которой начало что-то доходить, открыла было рот, но Лешка коснулся длинным пальцем ее губ и покачал головой:
– Не надо...
Он ушел из ее жизни. Тихо, незаметно, оставив только флейту. Он подарил ее тогда, в день отъезда.
Молодой муж не дал тосковать и, увлеченная новой жизнью, Инга скоро забыла о Лешке. Но в горькие минуты обид и разочарований Инга вспоминала ласковые глаза, тихий голос и завораживающие мелодии, рождающиеся под нескладно длинными худыми руками.
Как тихо, как незаметно, как бережно, по самому краешку ее жизни прошла его любовь... И ушла, не требуя ни ответа, ни награды...
Инга давно уже сидела в кресле, прикрыв глаза. Лешка, казалось, был совсем рядом. Инга поднесла флейту к губам и осторожно выдохнула, перебирая пальцами по круглым отверстиям.
Жалобный звук едва зазвучал и сорвался. Инга опустила флейту, несколько раз глубоко и ровно вздохнула и снова поднесла инструмент к губам. И флейта ожила, и полилась мелодия любви, нежности и надежды:
«Зима пройдет и весна промелькнет…
Увянут все цветы, их метелью заметет...»
Песня Сольвейг. Инга никак не могла подобрать ее на флейте (что и не мудрено, учитывая, что именно с этого произведения Инга пожелала освоить флейту). Лешка терпеливо выслушивал безобразную какофонию, которую издавала флейта и, проявляя чудеса выдержки, ненавязчиво подсказывал. Инга упорно форсировала звук и сгорала от нетерпения, сбиваясь с такта или не находя нужную ноту. Бедный Лешка! какая же это была пытка для твоих чувствительных ушей.
«И ты ко мне вернешься, я знаю о том...
Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить…
Тобой лишь буду жить...»
Горячие слезы, наконец, несмело потекли из-под сомкнутых век. Но это были не злые слезы незаслуженной обиды. Это были чистые, светлые слезы, которыми очищается душа. Лешка знал такие слезы, он так и говорил про них: “душа плачет”. Не телесная эгоистичная обида, но усталость душевная уходит в таких слезах. И душа светлеет и проясняется.
Едва Инга опустила флейту, как тут же ощутила настойчивые толчки в животе и слева появилась небольшая выпуклость. Инга тихо рассмеялась и погладила выпирающую пяточку: “Все хорошо малыш... Уже все хорошо...”
Она сыграла еще пару дивных мелодий и, вконец успокоенная и умиротворенная, отправилась, наконец, спать. Все будет хорошо! А муж... Да Бог с ним, с мужем. Не стоит муж-пьяница таких переживаний. Завтра все будет иначе. Потому что где-то есть Лешка. Есть волшебные мелодии его души.