представляет: ВЛАДИМИР ФРОЛОВ
(рукопись из архива из-ва "Гранд",
Одесса, 2016; публикуется впервые)
КОРИННА
(Элегия любви)
исторический роман
ЗАКОН (Lex)
Пролог
В 773 лето от основания Рима, в самый канун веселого праздника Флоры майской, граждане столицы, иноземные гости и прочие жители были озадачены новым указом Первого Гражданина республики, консула и трибуна, претора, цензора, понтифика (и это далеко не все титулы) – императора Цезаря Октавиана Августа.
Указ гласил: во исполнение древнего Закона о семье и браке, начертанного на медных таблицах Капитолия, нарушенного и забытого римлянами, отныне:
I. Считать главным условием брака чистоту этнического происхождения супругов.
II. Считать супружескую измену, сожительство, сводничество – преступлением.
III. Запретить свободные разводы; процедура их подлежит открытому разбирательству в суде.
IV. Запретить римским гражданам браки с иноземцами…
Закон повелевал, ограничивал, запрещал. Разгневанный Отец Отечества обрушился на сограждан, упрекая их в распущенности, роскоши и забвении долга. Барабаны бьют, трубы трубят, горластые глашатаи кричат о великом предназначении народа, одетого в тоги, о возможной отмене праздника Флоры. А на холостяков – штраф, мужьям за прелюбодеяние – штраф, женам за измену – ссылка, за сводничество – ссылка и штраф.
Народ и Сенат. Городу и миру. Цезарь Август принцепс.
Весь Рим раскололся, как гора Пелион от удара молнии Юпитера.
- Давно пора очистить город от египетской язвы и греческого разврата, – кричат одни. – Закрыть лупанарии Красса, рассадник разнузданного секса!
- Ловушка, петля. Заговор. И это только начало, – кричат другие. – Тирания грядет!
- А как же веселые Флоралии? – вопрошают третьи, стуча оловянными кружками.
Большинство граждан ничего не понимают, спешат на улицы. Что это значит? Как это понимать, и как будем жить дальше? Опять гонения, проскрипции?
На все это столпотворение, глухо роптавшее и радостно вопящее, насмешливо и вдумчиво смотрели светлые глаза молодого человека высокого роста, но хрупкого телосложения. Он был одет небогато, но щегольски, длинные кудрявые волосы напомажены и аккуратно причесаны. В руке у него пенал с бумагами: видимо, ученик риторской школы или начинающий адвокат; он торопился на урок, но и не особенно сопротивлялся стихии.
- Эй, Публий, привет! – окликнул его и толкнул плечом прыщавый юноша в цветной тоге, нагло и грубо расталкивая толпу. – Как ты думаешь, что нас ждет? Ты ведь у нас законник!
Товарищ засмеялся, и они, дружески обнявшись, пошли вслед за толпой.
А город шумит, как разворошенный улей. О, да-да, так оно и есть. Октавиан и его советники всю ночь думали, чем разорить бедный народ и обогатить трибуналы и казну. «Да-да, Август не только перестал устраивать большие зрелища, – кричат громче всех «оловянные кружки», – он хочет отобрать законные календарные праздники – запретить Флоралии?» «Кружки» сбиваются в толпы и спешат в город.
- На Палатин идем! Пускай он сам скажет: откроет ворота Флоре или нет?
Публий, увлекаемый толпой, вышел на Священную дорогу. Здесь их окружили жители Субуры и Подола. Впереди те, кто боится, позади те, кто смеется. Паника овладела городом нешуточная. В подвалах и тавернах крашеные белокурые девицы перекрашивают волосы в натуральные цвета и прячут соблазнительные наряды, в пятиэтажных домах Красса снимают с окон яркие занавески и скоблят со стен гнусные картинки. Все охвачены подозрением, сосед косится на соседа, хозяева на домочадцев, мужья на жен. Цены на хлеб стремительно взлетели, а дома скоро пойдут за бесценок. Кто-то уже побежал из города, а кое-кто и вовсе на корабль и, как во время чумы, – прочь из Италии.
Под арочным мостом, что как нить акведука повис между Палатином и Капитолием, бушует людское море. «Хотим видеть Цезаря Октавиана!» Но преторианская полиция перегородила все подступы и дороги, а префект Афраний Камилл подымает жезл с серебряным орлом: «Цезарь занят, подождите». Проходит время. Цезарь молится. Совещается. Лошадь машет хвостом, отгоняя мух.
Но вот на Капитолий выходят отцы-сенаторы в белых тогах. Они благодушны и солидны. Конечно, все знают, но хранят загадочное молчание.
Толпа прихлынула к мосту.
- Хорошо ему указывать! – кричит булочник, пряча руки под испачканный мукой фартук. – У него крепкий дом, зятья на выбор, дочь рожает только внуков.
- И сейчас, к слову сказать, беременная, дай ей Бог здоровья, – поддакнула из-за плеча его жена.
- И супруга Ливия, – хозяйка крепкая, – продолжал булочник, метнув на свою половину сердитый взгляд, – и, к слову сказать, не ревнивая.
- А ведь было и наоборот, – басит забойщик скота, поигрывая каменной колотушкой, – тогда он ходил по улицам, стучал в каждый дом и просил поддержать, когда враги его обсели.
- Да, да! – подал голос с порога таверны кабатчик. – Он и кружку вина с гражданами не гнушался выпить.
- Что же он теперь с нами делает? – визгливо кричат крашеные девицы.
Отцы сенаторы кивают неопределенно. Сейчас придет, и вы ему скажете. Будем думать. Решать будем. На вершине противоположного холма появляется встречная процессия, к мосту идут консулы, жрецы, за ними вестальские девы. Толпа устремляется к ним.
- Так будет ли Флора?
Целомудренные весталки брезгливо отворачиваются. «Какие к нам претензии?» – консулы молча подымают протестующие ладони, секретари раскрывают над отцами-сенаторами зонты. Все прячут лица от солнца.
Седобородый старик среди толпы заводит старую песню, кивая на Капитолий.
- Это он напрасно на Флору ополчился! Флору всегда любил народ, а Сенат пренебрегал: мешает, мол, гражданам трудиться, молодежь по улицам водит, и говорит, что она – главная богиня.
Старика окружает сочувствующая толпа.
- Так вот, однажды, давно это было, отцы взяли да и постановили: отменить Флоралии, не нужна нам беспечная Флора, нам нужен суровый Марс. И что получилось? А то, что вдруг поникли лилии, увяли фиалки… Да что цветы! Резкие ветры губили оливы в цвету, посевы в колос пошли – град выбивал зерно, лоза налилась, а небо чернело и мерзло – обиделась Флора. Быть может, богиня сама по себе и не мстительна, но презрела свой долг и не боролась со злом. Тогда и решили отцы: если Май цветоносным будет – праздник восстановить и чествовать богиню Весны играми по полной программе. Вот что такое – Флора!
Толпа горожан, что как живое озеро плещет между холмами, соглашается и негодует: почему же сегодня опять притесняют Флору? Почему дискриминация? И на этот раз сам Цезарь Август? Не потерпим!
А в кружке носатых, закутанных в пестрые хламиды греков идет свой разговор.
- Почему такое гонение на иноземцев? А кто будет учить, лечить? Кто в прислугах будет? Готовь корабли, грузи пожитки и детей и – за море! Новую колонию найдем.
- Кто в лупанариях услаждать будет? – вмешивается красиво одетая женщина, по виду гетера.
- А по мне, так иноземки в доме посговорчивее, чем наша строгая римлянка, – рассуждают два статных молодых квирита. – Ругается, как центурион, и лупит по щекам домочадцев.
- Цезарь запрещает разводы? А сам он сколько раз брачился и разводился? – поддакивают почтенные отцы семейств. – Да и сейчас не прочь развязать поясок на чужой тунике.
Ожидание становится тягостным. И хоть в толпе бегают лотошники, предлагая овсяный холодный напиток, сладости и вино, наверху под зонтиками задремали сенаторы, скучают весталки. Внизу, напротив, нарастает возбуждение, толпа разделяется, пищит, хохочет, неистовствует. Все ожидают верховного судью.
И когда солнце коснулось арки, ослепило толпу под мостом, чей-то восторженный голос крикнул:
- Вот он!
В лучах появился рыжеволосый моложавый человек. Он в простой домотканой тоге, маленькая голова на высокой шее с острым кадыком откинута несколько назад, что придает ему вид снисходительный и высокомерный. В руке – зеленая лавровая ветвь. Цезарь Август! Любимец народа Рима, мужчин и женщин. Верховный судья, понтифик, трибун, император. Он все так же молод и строен, этот «божественный юноша», как называл его пылкий Цицерон.
Публий влюбленными глазами смотрит на своего кумира.
Несколько мгновений квириты жмурясь молчат, удивленные эффектом явления императора народу, а потом тишину изрывают крики:
- Что ты делаешь? Хорош подарок к празднику – драконовский закон!
Принцепс Август оборачивает к толпе лицо светлого отрока, смотрит вниз, слушает притворно удивленно. А толпа язвит: «Опять проскрипции, анонимные свидетели. Времена диктатуры захотел вернуть?» Человек на мосту безмолвен, терпелив и, кажется, чего-то ожидает. И вправду, среди разноголосицы из группы республиканцев послышались басовитые голоса. «Верни обычаи назад, к нравам предков».
И император склоняет ухо в эту сторону, голоса настойчивее и громче: «Очистимся!» Но с другой стороны кричат: «Свобода! Смотри, он хочет быть умнее Солона? Оставь все как было». Их перекрывают дружные голоса республиканцев. «Закрой лупанарии Красса. Рим – римлянам. Италия – италикам». – «А что останется – быки и капуста?» – бубнит раб, позванивая цепями. Крики взмывают, как птицы, толпа разделяется, одни кричат «да», другие «нет». «Да здравствует республика-назад!» – Да здравствует республика-вперед!»
Принцепс Август укоризненно смотрит на толпу. Его снисходительная улыбка копируется свитой на обоих холмах. Опять квириты стоят друг против друга, как в недавние времена гражданской войны. В драку готова вмешаться полиция. Но вот он подымает тонкую костистую руку и зычные глашатаи многократно усиливают тихий голос:
- Август слышит волю народа, Август знает волю народа, Август идет в храм узнать волю богов.
И принцепс, явив народу истинно римский профиль, откинув голову на высокой шее, прошествовал по мосту, за ним – покорным шлейфом свита. Квириты провожают его криками и здравицами: «Аве! Аве, аве!»
И все, кажется, кончилось мирно, но тут рядом с Октавианом Августом появляется дородная женщина. Она тоже в белой домотканой одежде, косы уложены простым венцом под белым покрывалом, на ней нет никаких украшений, она смотрит на мужа, только на мужа. Но увидев ее, толпа заволновалась снова.
- Ливия! Это она все придумала и сотворила.
- Да-да, записочку ему черкнула, а он переписал, с Палатина сбросил – живите так, как я велю.
- О, хитрая Ливия из рода Клавдиев. Зловредная ты женщина. Римская волчица.
Крики горожан все громче, насмешки откровеннее.
- Большое обязательство взял на себя, Тавий!
- Теперь и ты повязан, Тавий.
- Прощай молодость, Тавий.
- Насосался из-под римской волчицы, Тавий.
Октавиан Август обернулся, взглянул с обидой на хохочущую толпу и, обронив что-то на счет хамства сограждан, быстро прошел на Капитолий – прямой и непреклонный. За ним совет друзей, консулы, сенаторы, их лица теперь выражают досаду и величайшее неодобрение детской распущенности и политической незрелости граждан. Процессия подымается по широким ступеням храма Юпитера Капитолийского. Тяжелые красномедные двери с грохотом закрываются.
- Вот так! – злорадствуют квириты умные над квиритами глупыми. – Вы кричите, а он свое сделает, как захочет.
Толпа озадачена, толпа в растерянности. «Видишь, как обиделся! С гражданами поговорить не соизволил». В некоторых местах толпа вела себя угрожающе. «Кому отдали власть на Палатине? – кричали какие-то люди. – Лучше бы он проиграл битву при Акции Марку Антонию», – дипломатично повторялась чья-то острота. И опять, впервые за много лет, прозвучало:
- Квириты, мы теряем свободу!
Волнуется Рим. Всюду только и говорят про «распущенный закон», но даже те, кто хвалит указ, теперь почему-то опускают пышные титулы императора, называя его просто Октавиан, хорошо зная, что Цезарь Август терпеть не может своего юношеского имени «восьмак», хотя он давно уже Первый и, что досаду таить, – единственный.
*****************
Продолжение следует