От станции до частной школы, в которой ожидало меня обещанное место, пришлось трястись в почтовом дилижансе. Было ещё слишком рано, с поезда сошли только мы с Мэртоном - больше никто, и в дилижансе тоже было немного пассажиров. Одной из наших попутчиц оказалась простоватая на вид, ещё относительно молодая и ужасно разговорчивая девушка, образованная, судя по речи, но явно не из высшего сословья. Строгий покрой платья и белый кружевной воротничок выдавали учительницу, и я сразу спросил, не служит ли она в той самой школе, в которую я направляюсь. Узнав, что я еду туда с тем, чтобы занять вакантное место доктора, она всплеснула руками и принялась трещать без умолку. От неё мы узнали, что, действительно, пансиону нужен врач, который заодно смог бы преподавать основы анатомии девочкам, готовящимся стать сёстрами милосердия. «Мисс Дуррит глубоко убеждена, что только светское обучение способно заложить достаточный теоретический фундамент, поэтому отдавать сестринское дело на откуп монастырям было величайшей ошибкой на протяжении веков». Я спросил, кто такая столь превозносимая мисс Дуррит. Оказалось, что это - директор заведения, старая дева с замашками суфражистки, судя по всему - этого наша попутчица не говорила, но так невольно думалось, слушая о нововведениях, произведённых ею с момента воцарения во главе школы «Брокхилл». Например, смешанное обучение, когда юноши и девушки сидели в общих классах, более того, объединёнными группами занимались на практических занятиях по десмургии и первой медицинской помощи. «Брокхилл» готовил детей для курсов сестёр милосердия, акушерок и фельдшеров - специализированное учреждение, напомнившее мне наш госпиталь, ибо строилось по тому же принципу - дети блестящих семей оплачивали своё образование, получая базу для поступления в университеты, дети - сироты находились фактически на их содержании, обеспечивая школу ручным трудом прислуги. За это они имели возможность получить не худшее образование, а при известном усердии - и лучшее, чем их юные «патроны». Соответственно, все курсы были поделены на первую и вторую группы по социальному признаку. Преподавательский состав тоже отличался разношерстостью: здесь преподавал отличный химик Хейтер, я знал его ещё по Эдинбургу, но наряду с ним в учителях оставались и ещё совсем неопытные ученики - выпускники этой самой школы.
Наша спутница оказалась как раз из таких - она закончила «Брокхилл» два года назад и преподавала изобразительное искусство. «Для изучающих анатомию это чрезвычайно важно, уметь точно изобразить человеческое тело», - объяснила нам чуть ли не строго мисс Байли - так её звали.
- Доктор Уотсон немного рисует, - сказал Мэртон, который сам-то рисовал великолепно - один из навыков, столь необходимых специалисту по патологической анатомии.
- Правда? - обрадовалась мисс Байли. - В таком случае, вам непременно нужно познакомится с «нашим несчастьем». Это совершенно ужасная юная леди, не имеющая представление ни об авторитетах, ни о приличиях, но рисует она просто великолепно. По лицу её ни о чём таком не скажешь, но в ней явно присутствует ирландская кровь, да и имя её об этом говорит, а все ирландцы просто ужасны в смысле коллективной дисциплины.
- Как же её зовут? - спросил я, скорее, просто ради поддержания разговора, нежели для интереса.
- Айрони Мак-Марель.
У меня густо потемнело в глазах.
Более пятнадцати лет назад… Холмс нервно метался по комнате, то и дело запуская пятерню в короткие взъерошенные волосы и пытаясь за них дёрнуть.
- Уверяю вас, доктор, я понятия не имел, - его высокий голос звучал сейчас особенно резко, почти визгливо.
- Не будьте ребёнком, Холмс.
- Она же принимала противозачаточные средства.
- Они не всегда помогают. И не всегда мужчина может проследить за правильностью приёма их женщиной.
- Она сказала, чтобы я ни о чём не беспокоился!
- Если она изначально планировала оставить ребёнка, это было именно то, что её устраивало.
- Но я - отец этого ребёнка, и я, кажется, имею право…
- Которое вы не смогли в полной мере реализовать. Полно, Холмс, успокойтесь. Накапать вам валериановых капель?
- К чёрту капли! Она обвела меня вокруг пальца. Меня! Который всегда говорил, что женщинам - даже лучшим из них - нельзя доверять.
- Вы же говорили, что любовь затмевает даже самый совершенный разум.
- О, да! Вот оно - лучшее тому доказательство - перед вами, - он вдруг перестал метаться, словно разом потеряв силы, и плюхнулся в кресло.
- Представить себе не мог, что смогу вот так потерять голову. И из-за кого? Из за хозяйки публичного дома, в прошлом шлюхи, до сих пор не оставившей своих привычек. Я - идиот.
- Нет. Просто Сони - самая необычная в мире женщина, кем бы она ни была. И грязь к ней не пристаёт. Вы несправедливы к ней, потому что чувствуете себя обманутым, но желание иметь ребёнка свойственно практически любой женщине. Тем более, от любимого и желанного мужчины, а разве вы бы ей позволили?
Справедливость моих слов заставила Холмса присмиреть.
- Я даже уже пытался предложить ей руку и сердце, - признался он.
Я удивлённо посмотрел на него и почувствовал вдруг, что хочу смеяться.
- О боже мой, Холмс!
- Ужасно нелепо и неискренне, и она, разумеется, не восприняла это всерьёз, даже, кажется, обиделась, хотя я почти был готов…
- Не увлекайтесь так, Холмс. Она - самая удивительная в мире женщина, как я уже сказал, но при этом она всё равно остаётся содержательницей борделя, бывшей шлюхой.
- И носит моего ребёнка.
- Да уж, вам не позавидуешь.
- Я люблю её, - сказал Холмс тихо, и на его бледных скулах вспыхнули неровные красные пятна. - Она не шлюха мне, а друг и любовница… любимая, как бы это ни выглядело со стороны, и что бы я сам об этом не говорил. И мне не безразлично, что станет с ней и с ребёнком. И, увы, к моему огромному сожалению, слишком многие могут понимать, насколько мне это не безразлично. Я уже говорил вам не раз: привязанности делают человека уязвимым.
- Привязанности делают человека человеком, - слегка нахмурившись, возразил я - мне всегда не слишком нравилось, когда Холмс прячет ранимость и нежность своей в чём-то очень поэтичной души под панцирь мизантропии и отрицания эмоций. Щёки его, увы, лучше говорят о том, нежели губы, но признать свою, как он всегда считал, слабость… нет, этого позволить себе он не мог. И мы сломали немало копий на этом поле боя, особенно по вечерам, разгорячённые бокалом-другим спиртного и расслабленные от усталости дня.
- Частный сыщик моего уровня не может себе позволить простые человеческие эмоции, - с горькой усмешкой сказал Холмс.
- Полноте, а не гордыня ли это?
Он не рассердился - только покачал головой.
- Нет, Уотсон, это не гордыня - лишь понимание своего статуса. Зависимость легко обратить в оружие. Если какой-нибудь негодяй будет знать о том, что у меня есть ребёнок, он сможет беспрепятственно гнуть и ломать меня, используя ребёнка, как гарантию моей лояльности.
- Возможно, именно это соображение заставляло Сони держать свою беременность в тайне?
- От меня?
- Вы бы постарались её уговорить, запугать - словом, воспрепятствовать. Вы говорили с ней?
- Как только узнал. Она сказала, что не собирается возлагать на меня никаких обязательств, что ребёнка хочет родить для себя, и чтобы я не беспокоился.
- Вот и не беспокойтесь.
- Как я могу не беспокоиться! - воскликнул он всплеснув руками - К тому же, у неё не железное здоровье, и таз узковат. Нужно, чтобы её наблюдал врач, притом тот, которому я могу довериться. Я совершенно растерян. Что мне теперь делать?
- Вам - ничего, а мне, по всей видимости, готовиться принимать роды.
- В голове не укладывается! - он снова взъерошил уже совершенно пришедшие в беспорядок пряди. - Чтобы Сони так поступила! Я всегда думал, что дети - последнее, о чём она втайне мечтает.
- Значит, несмотря на вашу нежную привязанность и восхищение, вы плохо её знали. Полноте, Холмс, вы повторяетесь. Вам, действительно, нужно успокоиться. В конце концов, деторождение - событие довольно тривиальное.
Я принимал роды через пару месяцев - маленьким недоношенным плодом женского пола, который довольно долго не хотел дышать. Сони пришлось накладывать полостные щипцы, я опасался, что у младенца будет повреждён позвоночник. Почти сразу ребёнка забрали какие-то подружки, которых у Сони было довольно много. Холмс больше ничего не говорил об этом, а я не спрашивал, пока не увидел уже после безвременной кончины Сони во время её похорон в толпе провожающих худую угрюмую девочку в инвалидной коляске. Должно быть, почувствовав мой взгляд, задержавшийся на ней, она подняла голову, и я увидел узкое бледное лицо, тонкие губы и внимательные серые глаза Холмса. Девочку сопровождала прилично одетая дама - это всё, что я успел увидеть. Позже, много позже, я осторожно спросил о ней у Холмса.
- Воспитывается в частном пансионе, - неохотно признался он. - Недалеко от Эдинбурга. Навещаю её иногда. Не очень-то мне по нраву, что вы завели сейчас этот разговор, Уотсон, но, может, оно и к лучшему. Всякое может в жизни случится - запомните на всякий случай. Она - не Холмс и не Терракойт или Вальденброк. Мы дали ей имя в честь моей бабки - Айрони, а фамилию она носит Мак-Марелей. Это наша родня из Северной Шотландии, там мои корни по предкам матери. Другая ветвь - румынские дворяне - привнесла свежую, едва не голубую, кровь, и мой дед - любитель рисования родословных деревьев - даже утверждает, будто мы в родстве с небезызвестным воеводой Владом Цепечем. Возможно, из-за этого моя мать всегда любила цыган, особенно одного из них, - он невесело усмехнулся печальной истории своей семьи и продолжал. - У нас сильная кровь, и черты лица девочки не оставляют сомнения в нашем родстве, именно поэтому я и постарался удалить её из Лондона. До восемнадцати лет она в надёжных руках. Что будет после, я не знаю, но до той поры ни единая живая душа не должна знать о связи между этим ребёнком и мной. Кроме вас, мой друг.
Мне были понятны опасения Холмса - деятельность его. как частного детектива, в то время достигла значительных масштабов, его приглашали даже в другие страны для наиболее значительных расследований, и родная дочь, в самом деле, могла послужить той приманкой, тем рычагом, который негодяи могли бы использовать, чтобы принудить Холмса поступать так или иначе. Это было более, чем вероятно, особенно в последний год перед его гибелью.
Я прикинул в уме - сейчас девочке должно бы было исполниться шестнадцать. Странно, что после возвращения из Швейцарии в скорби и отчаянии я даже ни разу не вспомнил о ней, занимаясь устройством судьбы другого ребёнка, чья судьба настолько напомнила мне вдруг именно сейчас судьбу дочери Сони, что я самым противоестественным образом вдруг чуть не расхохотался. Однако, видя, что уже и спутница наша поглядывает на меня как-то странно, не говоря о Мэртоне, я взял себя в руки.
К тому же, и предлог появился отвлечься на дорожный указатель «Частный пансион Брокхилл».
- Олений холм? Здесь, действительно, водятся олени? - полюбопытствовал Мэртон.
Мисс Байли пожала плечами:
- Раньше водились, но уже давно никто их поблизости не видел. Да и где им здесь водится - леса вырубают. Это севернее, к Инвернессу, водится всякое. Даже - я понимаю, что всё это суеверия - но поговаривают и про нечисть в тех местах. Будто, например, в глубине озера таится чудовище, сходное с древним ящером и драконом, а в местах поглуше встречается Сын Дьявола - оборотень в волчьей шкуре. Впрочем, в наше время научного прогресса следует делать ставку на познания, а не на домыслы невежественного ума, - поспешно наставительно сказала она, и по неестественности тона я понял, что , скорее всего, это цитата некоего уважаемого авторитета.
Между тем возница осадил лошадей, и наш экипаж остановился у каменных столбов высоких решётчатых ворот.
- Здесь нам сходить, - сказала мисс Байли.
Вместе с нами дилижанс покинули ещё двое юных джентльменов, сопровождаемых худощавым нездоровым на вид господином в очках. Мальчики были похожи друг на друга, как две капли воды - рыжеватые, вертлявые, лет десяти. За пазухой у одного из них что-то шевелилось.
- Господи, Том, - страдающим голосом простонал сопровождающий их господин. - Ты всё-таки притащил сюда несчастную крысу! У тебя её тотчас отберут и умертвят - как тебе не жаль несчастное созданье! Простите, мисс, что не будучи представленным, так запросто обращаюсь к вам, но вы, как я понял, здешняя учительница, а я взял на себя неблагодарную миссию сопроводить к месту учёбы этих двух сорванцов. Я - учитель чистописания, моя фамилия Доусон. А вы, кажется, мисс Байли - я правильно расслышал? Скажите же, мисс Байли, что привозить с собой ручную крысу было верхом безрассудства и что ему всё равно не позволят её содержать.
- Это правда, - с сожалением подтвердила мисс Байли. - С животными в спальню нельзя. Но умерщвлять божью тварь было бы слишком жестоко - мы найдём ей место в живом уголке - за ним, кстати, тоже приглядывает мисс Мак-Марель. Ваш питомец не пострадает, мистер… э-э…
- Роуд, - подсказал второй мальчик. - Мы - братья Роуд. Я - Сэм, а он - Том. Мы выдержали экзамены на второй курс.
Школа Брокхилл , действительно, располагалась на холме, откуда открывался живописный вид на небольшой заросший рогозом пруд и рябиновую рощу. Мэртон сразу отправился в административный корпус - видимо на этот счёт Майкрофт дал ему какое-то конкретное предписание. Я же не чувствовал желания спешить куда бы то ни было, у меня побаливала голова с похмелья, не утолённого порцией пива, да и будущее рисовалось мне не слишком радужно и ясно, чтобы рваться к нему навстречу, поэтому я отдал своё устройство на откуп своему конвоиру, а сам просто бесцельно побрёл по тропе к пруду, вдыхая свежий рябиновый воздух и поглядывая на нежные облака, бегущие по небу так же неторопливо и прогулочно.
От мечтательной лени меня отвлёк громкий крик. Я обернулся: сверху, с вершины холма летел под гору двухколёсный велосипед с сидящей верхом и судорожно вцепившейся в руль молодой девушкой. Растрепавшиеся волосы, подол блузки, оборки длинной, мешающей езде юбки, хлопая, рвались на ветру, велосипед подскакивал на неровностях и набирал скорость, чтобы, вот-вот закончив спуск, с размаху грянуться в воду с обрывистого берега.
Я бросился наперерез, а потом , развернувшись, побежал тоже вниз, так чтобы велосипед поравнялся со мною, накатывая сзади, а не в лицо, и когда это произошло, продолжая бежать, ухватился за седло.
Удержать мне его не удалось, но, когда он падал, увлекая меня с собой, скорость была уже погашена, и падение получилось не слишком опасным. Я ссадил локоть, порвал пальто, а девушка расцарапала щёку о какую-то деталь велосипеда и когда, наконец, мы оказались сидящими напротив друг друга на земле, перепачканные и растрёпанные, я поднял взгляд и увидел серые насмешливые глаза Холмса. Что-то перевернулось в моей душе, я почувствовал, как мои собственные глаза сильно увлажнились, а горло перехватило.
- Вы не покалечились? - спросила девушка, подозрительно приглядываясь ко мне. - Могли бы и не рисковать собой из-за моей глупости.
Ей было на вид лет пятнадцать - хрупкая, темноволосая, во всей её фигуре угадывалась присущая подросткам угловатость и неуклюжесть, ещё усугублённая повреждением позвоночника - не столь сильным, впрочем, раз она могла позволить себе езду на велосипеде. Тем не менее, наряду с этой неуклюжестью, в ней наметилась уже какая-то совершенно недетская зрелость - в глазах, в упрямой складке тонкогубого рта и, в то же время, женственность движений и взгляда.
- Айрони Мак-Марель, - сказал я сам себе, но вслух.
- Допустим… - настороженно прищурилась девушка. - А вы - наш новый врач и учитель анатомии? Похоже, что преуспевавшего некогда хирурга силком сослали в захолустье вбивать в тупые детские головы премудрости начал анатомии и физиологии человека за излишнюю любовь заливать горе спиртным? - насмешливо спросила она.
Я вздрогнул и диковато посмотрел на неё.
Тяжело вздохнув, как человек, уставший от непонятливости окружающих, она монотонно объяснила:
- Руки дрожат, мешки под глазами, повреждения кожи от антисептической жидкости ещё видны, но ногти длинные и грязные, пальто этому не меньше пяти лет, но пять лет назад было модным и пижонским. Значит, пять лет назад преуспевали и оперировали, а сейчас спились и опустились. Кольцо носите, как вдовец, приехали откуда-то - я вас не знаю, а здесь все друг другу знакомы. Ну а о приезде нового врача и учителя мне уже говорили, хотя и без подробностей. О том, что вы здесь не своей волей, говорит то, что сразу после приезда вы не добиваетесь аудиенции у директрисы, а пошли бесцельно бродить по окрестностям. Значит, вас не заботит ни ваша дальнейшая судьба, ни ваша работа, и вы препоручили заботу о них кому-то, кто в в этом более вашего заинтересован. А значит, воля приехать сюда была не ваша, а его.
Напряжение последних суток, абстиненция, все эти страсти, кипящие вокруг меня последнее время, вкупе с разбуженными воспоминаниями - сказались на мне совершенно странным и неожиданным образом - к горлу подкатило, и я всхлипнул, не в силах сдержать непрошеных слёз.
Реакция девочки оказалась немедленной.
- Боже мой, - растерянно проговорила она. - Мне не следовало так разговаривать с вами - вам и без моих глупостей, должно быть, невесело. И вы спасли мне жизнь только что. Я злая неблагодарная девчонка, не утерпевшая блеснуть своими сомнительными талантами. Простите меня, дорогой доктор.
И снова это была манера Холмса, тон Холмса, и даже в девичьем голосе я уловил знакомую лёгкую картонную глуховатость.
- Дело не в том, весело мне или нет, - попытался объясниться я. - И вы не сказали ничего дурного. Просто вы напоминаете мне - страшно напоминаете - человека, которого я любил всем сердцем, и которого больше нет на свете, а я, должно быть, не утешусь теперь никогда.
- Вы о своей жене говорите? - попыталась угадать она, но я покачал головой.
- Мэри была сущим ангелом, и я скорблю о её кончине безмерно. Но я сейчас говорил не о ней.
Тут я спохватился, что, во-первых, мы всё ещё сидим на земле, вцепившись с двух сторон в несчастный велосипед, а во-вторых, я знать - не знаю, что именно девушке известно о своём происхождении и своих родителях, и должен ли я вот именно сейчас говорить ей обо всём.
- Вы не ушиблись? - запоздало спросил я, поднимаясь и протягивая ей руку. Руки она не приняла - поднялась сама, и я увидел, что она высокого роста, почти с меня - так, что наши глаза оказались на одном уровне.
- Как вы узнали моё имя? - спросила она, заправляя выбившиеся волосы. - Вам-то едва ли кто-то мог его сообщить…
Мне не хотелось пока рассказывать ей, откуда мне известно, кто она такая, и я соврал, что одна из моих попутчиц очень точно описала мне её.
- Я просто догадался.
- Почему же у вас с вашей попутчицей разговор вдруг зашёл обо мне? - подозрительно спросила она.
- Потому что вашему вниманию хотели препоручить ручного зверька одного мальчика, опрометчиво взятого им с собой в пансион. Моя попутчица сказала, что живностью в школе занимаетесь вы, назвала ваше имя и описала внешность.
- Зверька? Что за зверёк?
- Домашняя крыса. Белая.
Девушка поставила свой велосипед на колёса и сокрушённо покачала головой:
- Да уж, вряд ли ему ещё что-то способно помочь.
Обод на переднем колесе был погнут, цепь слетела, руль неестественно вывернулся, как вывихнутая рука человека.
- Не всё так страшно, мисс Мак-Марель. Если вы хотите, я могу попробовать починить. Но есть ли здесь какой-нибудь сарай и в нём какой-нибудь инструмент?
- Очень меня обяжете, - чуть усмехнувшись, и снова этой усмешкой поразив меня в самое сердце, сказала она. - Дело в том, что велосипед не принадлежит мне, я одолжила его покататься, и будет неудобно возвращать его в таком ужасном виде.