Танго с безумцем Глава 6

               
                Глава шестая

                1.
 По привычке в половине шестого отправившись за молоком, Зоя Захаровна придирчиво оглядела калитку Греминской дачи и, удостоверившись, что все милицейские пломбы в порядке, поковыляла дальше.

 «Был человек – и нет человека…», – философски размышляла она, в глубине души сокрушаясь, конечно, и об утраченном заработке, который так щедро и аккуратно платил сосед. Пенсии, слава Богу, пока хватало, но на черный день отложить было нечего. А он, этот проклятый день, глядишь, мог наступить в любой момент: магазин опустел давно, и все, что завозили, мгновенно сметалось с прилавков. Да и завозили-то ерунду всякую, тьфу, смотреть не на что, ложки алюминиевые – и те раскупили. Она и сама сдуру хапанула десять радиоточек в красных коробочках и упаковку мужских подтяжек. А что? Новое завсегда сгодится на хлебушек обменять.

 - Слышь, Захаровна, – беззлобно подзадоривали ее товарки в очереди, такие же бодрые ветеранки, как и она сама, повидавшие на своем веку разные власти, – никак, ты теперича сильно забогатела!
 - С чего это видать? – насторожилась Зоя Захаровна.
 - Да-к, говорят, генерал тебя в ЗАГС водил и дачу завещал.
 - Ить, пустозвонки! – возмутилась старушка. – На том свете уже меня к венцу дожидаются. Чего выдумали? 
 - Чаво, чаво… Ходила за ним, как за малым дитем, теперича снова чулки станешь штопать. Умные люди тебе не зря присоветовали…
 Но этот нравоучительный монолог никто дослушивать не стал, потому что к магазинчику подкатила молоковозка, и ранее утро заполнилось привычными хлопотами.

 На обратном пути, еще издали, Зоя Захаровна увидела, что кто-то толчется у ее калитки, примкнутой для острастки замком без ключа. В недобром предчувствии сердце старушки екнуло, и она ускорила шаги. Тут незваный гость обернулся, и она признала в нем Гошку, внука покойного Георгия Львовича.
 - Сынок, что это ты воротился? – простодушно удивилась она. – Али забыл чего?
 - Забыл, – улыбнулся Гошка лукавой улыбкой, которую почему-то не терпел его дед. – Доброе утро, Зоя Захаровна!
 - Доброе-то доброе, а вот с чем пожаловал? Как же, с приездом, сынок! Заходи, будь как дома, – спохватилась старушка.

 Через полчаса они пили чай за круглым столом, покрытым веселенькой клеенкой в мелких цветочках, и размышляли про все с толком и обстоятельно.
 За то, что зазнобушки Гошкиной поблизости нет, Зоя Захаровна ручалась, поскольку сама видела, как девочка на днях покинула с родителем дачу и после там не появилась. Дело в том, что домик, в котором происходило чаепитие, стоял как бы на пригорке, и с него очень даже четко просматривался генеральский коттедж за зеленым забором. Распространяться же про телефонный звонок и тайну, известную, как он думал, пока ему одному, Игорь не стал.

 - А дедовы вторые ключи у вас остались? – спросил вдруг нерадивый жених.
 - Как же, куда им деться? – отвечала Зоя Захаровна. – Ты это чего надумал? На дачу сейчас нельзя, решение суда нужно.
 Гошка вякнул что-то нечленораздельное.
 - Ты не фырчи, – пристыдила его старуха. – Меня же совесть замучит, если с тобой чего… И машину без прав не поводишь, это тебе не на пруд сгонять. Столица у нас, президентское царство-то, ниче не докажешь, пока суд не решит.
 - Да ладно, я про ключи вот зачем спросил: на Кутузовском сейчас никого, а мне жить негде. Я ведь учиться приехал.
 - Как это? – удивилась Зоя Захаровна. – Перевелся, что ли? А женка этого… – она замялась, не решаясь назвать имя отцеубийцы.
 - Да какая она ему жена? Так просто сошлись. Умчала, наверное, денежки с книжки тратить. Я думаю, – он доверительно склонился к уху старушки, – что это она все и подстроила, а с Дениса, наркошки конченого, взятки гладки.
 - И я про то думала, – понизив голос, зашептала Зоя Захаровна. – Видать, за это его и порешили на рельсах, горемычного, чтоб вину свалить. Ох, грех-то какой, спаси Господи! – и она мелко и быстро закрестилась на образа в углу.

 Через час, заполучив ключи, распростившись с доброй старушкой и пообещав наведываться по выходным, Гоша сел в электричку «на Москву». Его простой и нахальный план состоял в том, чтобы поселиться на законных правах ближнего родственника на Кутузовском, а потом двинуть в кремлевскую поликлинику, в которой наверняка лечился дед, в числе особо заслуженных ветеранов высшего офицерского состава Комитета госбезопасности. На всякий случай он прихватил с собой орденскую книжку генерала Гремина для подтверждения своих прав задавать кое-какие вопросы врачам.
   
 Уже на подъезде к Ярославскому вокзалу, в Лосинке, непривычный шум в вагоне привлек его внимание: смугленькая девчонка, кудрявая и черноглазая, как цыганка, с парнем в дембельской форме десантника ВВС под гитару пели дуэтом бардовскую какую-то песенку. Девчонка приплясывала и выгибалась, выпячивая едва наметившиеся грудки и выставляя напоказ свое худенькое, но ладное тельце, обтянутое куцой ярко-лимонной футболкой и короткими трикотажными штанишками. Гоше показалось, что где-то он уже видел эту девчушку, но как ни напрягал сейчас память, не мог вспомнить. Столько всего произошло в прошлый его приезд сюда, что в мозгах возникала одна только пестрая мешанина. 

 Почти в это же время двое мужчин тряслись в электричке в противоположном направлении, то есть в Пушкино, и по дороге обсуждали свои проблемы. Они сидели напротив друг друга. Коротко стриженый, с утомленным небритым лицом, говорил запинаясь:
 - Придется перезвонить Валерии, только что же сказать?
 - Не пори горячку, редактор, – убеждал спутника Жергин, разглаживая указательным пальцем свои пшеничные ухоженные усы, – у нас, как минимум, еще целый день впереди. Сходим к Коляну, у него брат в охранке на Зеленых дачах стоит, наверняка что-то разнюхает. Нам сейчас не малого, а девчонку найти нужно. Она нас на него сама выведет. Ребятки, судя по всему, сговорились. Из-за чего-то же он рванул сюда?
 - Да-а… – потянул Родин, – я в его годы тоже рванул. Под трибунал чуть не гребанулся… спасибо, ротный прикрыл. Морду только набил слегка, когда меня вычислил. 
 - С этим и ты успеешь, – усмехнулся майор.
 - Ага, – скептически кивнул Виктор, – они сейчас нервные все, с тонкой организацией. Гошка – так вообще небитым рос. Интеллигентное, знаешь ли, воспитание, среди женщин.
 - Что ж так, разошлись?
 - Да, в этом роде… – Валентин Иванович покраснел, потому что невольно коснулся того вопроса, который не собирался обсуждать, и поспешил сменить тему. – Так говоришь: в Москве грабить сейчас больше стали? – неожиданно для самого себя, спросил он.
 - Как сказать… наглеют потихоньку.

 Майор уставился в окно: на платформе в Мытищах дрались какие-то типы, разгромленный лоток галантерейщика с турецким ширпотребом остервенело затаптывали молодчики в джинсовых жилетах. Поезд набирал скорость, и картина эта промелькнула за окном, как сцена из кинобоевика.

 В Пушкино Валентину понравилось. После столичного гула и грязи вокзалов, ближнее Подмосковье казалось раем. Окна майоровой квартиры выходили на речку, сильно обмелевшую за лето, но все равно живописную в луговой пойме. Этакая библейская пастораль простиралась до самого горизонта: лениво пасущиеся черно-белые коровы по берегам и просторно раскинувшийся по Акуловой горе сизый сосновый лес. Именно оттуда на дачу в гости к немодному сейчас поэту-скандалисту ввалилось «златолобое светило» на чай. Как раз с той самой стороны виднелись на взгорке и Зеленые дачи…
   
 - Лерка любила Маяковского, – неожиданно для себя вслух сказал Родин, – особенно это: «Хотите – я буду от мяса бешеным и, как небо, менять тона. Хотите – я буду безукоризненно нежным, не мужчина, а облако в штанах…»
 - Ого, какой темперамент! Она что, учительница? – спросил Желянский, громыхнув чайником из кухни.
 - Да нет, инженерила… это так просто, для души.
 - Теперь для этой субстанции «дефективы» пользуют, ну, в крайнем случае – мыльные оперы.
 Виктор Федорович поставил на стол банку с салатом, картошку «в мундирках», толсто нарезанную колбасу и бутылку водки.
 - Расслабься, редактор, день впереди долгий.
 Он ловко откупорил бутылку и разлил в выпуклые стаканы классический «антистресс». Выпили, закусили с аппетитом, несмотря на усталость.
 - Я своим парням уже звякнул, – сообщил майор, хрустя салатом из кислой капусты. – Они говорят: пусто на даче-то. Еще третьего дня генерал дочку увез, а куда – не доложился. Значит, дома она, в городе. Где еще быть? Ты там про колледж чего-то намекал?
 - Ну да, – подтвердил Валентин. – Она за границей учится. Кажется, в Лондоне.
 - Так что ж ты молчал?!
 - А ты спрашивал?
 - Живенько набираем Шереметьево…

 И Жергин, отставив тарелку в сторону, стал накручивать диск телефона. Через полчаса можно было с уверенностью сказать, что услугами аэрофлота, по крайней мере, Гошкина невеста не воспользовалась точно. В отношении же железнодорожного сообщения, прямые плацкарты до Лондона проверить тоже оказалось не трудно. Теперь выходило, что, вероятнее всего, девчонка все же еще в столице.
 
 Предупредив, кого следует, чтобы распечатки вновь регистрируемых пассажиров просматривали каждые полчаса, майор объявил гостю, что собирается проспать ближайшие 120 минут. Такое решение Валентин счел вполне разумным: человек после ночного дежурства просто обязан был выспаться. К тому же запланированный на вечер моцион по столичной улице Герцена, мимо генеральского подъезда, под окнами его фешенебельной квартиры на втором этаже, предполагал мотанье на электричке и в метро, и вообще неизвестно что еще… Поэтому редактор, уютно примостившись в раскладном кресле, решил последовать примеру майора.
 
 В сонном уже, мутном сознании вяло проползла длинная-предлинная, скользкая, как речной уж, неожиданная мысль: «Сан-Саныч прав… надо бы весь кредит выбрать… до последней копе-е-ечки…»
 Теплый грибной дождик моросил за окном, порывы слабого ветра доносили со станции перестук вагонных колес и влажный шелест отяжелевших от сырости деревьев.

 2. 
 Проигнорировав громоздкий лифт и поднявшись пеше по мраморной лестнице на третий этаж помпезного сталинского дома, Гоша остановился у знакомой с раннего детства высокой двери, обитой гладким черным дерматином, с бронзовыми массивными ручками и пожарно-красной кнопкой звонка. Он только сейчас сообразил, что может застать в квартире, кроме крашеной Лильки, кого угодно, вплоть до банды наемный убийц или наркокурьеров.

 От таких мыслей его бросило в жар, но отступать было поздно. Следовало принять хоть какое-то мало-мальски разумное решение, но быстро. Очень быстро, потому что если его засекут здесь, на лестнице, стоящим в нерешительности, то войти на правах наследника в дом уже вряд ли удастся. Он это сообразил очень отчетливо и, полагаясь на русское «авось», нажал на кнопку звонка.
 
 Ни малейшего шума за дверью не обнаружилось. Он позвонил еще и еще, но результат оставался прежним. Тогда Гоша влажной рукой достал из кармана приготовленные ключи и наобум ткнул желтым, притороченным к брелку на отдельном колечке, в английский замок. Ключ плавно, без всякого напряжения вошел в гнездо и провернулся на пол-оборота. Дверь поддалась, бесшумно распахнувшись. Замок был не заперт, а захлопнут на язычок. Стараясь не шуметь понапрасну, Игорь прикрыл дверь и огляделся.

 В квартире было пыльно, здесь давно не убиралось как следует. Но все же это была жилая квартира, в ней, безусловно, обитали люди. Не раздеваясь, он прошел в гостиную и ужаснулся: мебель стояла в каком-то мерзком запустении, покрытая пылью, с оторванными дверцами и разбитыми стеклами, повсюду валялись разбросанные вещи, как будто их хозяева понятия не имели о предназначении шкафов. Балконную дверь оставили приоткрытой, значит, кто-то ненадолго вышел отсюда.

 «Что ж, – подбодрил себя Игорь, – будем обживаться», – и уже уверенней прошел в бывший дедов кабинет. Но едва только он взялся за дверную ручку, как у него за спиной раздался отчетливый стон. Холодный пот тотчас выступил на лбу юноши. Стон повторился. Тогда он зажмурился, весь собрался в комок, резко открыл глаза и шагнул в сторону гардеробной, служившей издавна кладовкой.

 Сильное зловоние ударило ему в нос. Яркий свет из передней клином вошел в тесное пространство, где помещалась железная кровать, а на ней копошилось и стонало какое-то существо. Игоря едва не вырвало, но он пересилил себя и спросил:
 - Кто вы?
 - Водички… – простонал обитатель кладовки.
 Гоша сбегал на кухню, такую же неприбранную и неуютную, плеснул воды в ковшик и протянул больному. Всмотревшись получше, он понял, что это старая женщина, то есть насколько она была старой, трудно было разобрать: седые космы разметались по подушке и из запавшего рта торчали огрызки темных зубов.
 - Я, видишь, живая еще… – прошамкала со стоном больная.
 - Вижу. Может, скорую вызвать?
 - Не… помереть хочу.          
 - Вы кто? – наконец спросил Гоша.
 - А ты? – отвечала старуха.
 - Я? – на пару секунд он смешался, но потом решительно заявил: – Я внук Георгия Львовича, хозяина этой квартиры.
 - Так помер же… хозяин, сказывают. И молодой помер.
 - Ну, а я вот остался. Теперь у вас жить буду.
 - Ладно, живи… – согласилась старуха, закрыла глаза и отвернула голову к стене.
 
 «Откуда она здесь взялась? – первым делом подумал он. – Вдруг старуха помрет, и меня опять потащат в СИЗО? Все-таки надо вызвать скорую… или милицию. Черт! Так ведь это же я влез сюда не спросясь, а не она. Да и кому она сдалась?» С такими смятенными мыслями он обошел весь дом и выяснил, что, кроме гостиной, обитаем и кабинет, и спальня, впрочем, кабинет тоже, очевидно, служил спальней. В тех двух комнатах было почище, но Гоша решил не нарушать привычный быт теперешних обитателей дедовых апартаментов и обосноваться в самой большой комнате с балконом.

 Он скинул куртку, закатал рукава и принялся за дело. Через час гостиная преобразилась: паркет был выдраен со стиральным порошком и, несмотря на то, что давно потерял блеск, дышал свежестью. Хозяйские манатки выдворены в коридор, шкафы протерты, пыль сметена. Пылесоса, правда, не оказалось на месте, еще много чего другого испарилось отсюда. Не было, например, большого персидского ковра на полу и тканого гобелена на стене, исчезли картины… Бесценные пузатые китайские вазы, которыми дед очень дорожил, тоже возникли только в памяти. Словом, Гоша понял, что, кажется, приехал вовремя и постепенно стал успокаиваться. Вдруг ожил телефон в передней.

 Звонок показался таким неожиданным, как если бы он зазвонил где-нибудь на необитаемом острове. Гоша бросился в коридор.
 - Ал-ло! – чуть растягивая голос, произнес он на московский манер.
 - Кто это? Я что, не туда попала? Мне мама нужна. Маму позовите, – попросил тонкий девичий голосок.
 - Нету твоей мамы здесь.
 На другом конце помолчали секунд тридцать, а потом осторожно спросили:
 - А вы кто?
 - Я? Это вы мне скажите, кто вы?
 - Менты!… – послышалось в трубке, и следом запищали короткие гудки.
   
 Гоша усмехнулся. Его, наконец, озарило заручиться поддержкой следователя, Виктора Федоровича. Правда, хотелось бы избежать визита на Петровку, но можно же в конце концов позвонить. А что? Решил оформить перевод в Индустриальный. Переехать в Москву насовсем. Почему нет? Логично. Повеселев окончательно, он принялся сочинять записку вдове своего покойного дядечки, но потом прикинул в уме, что во второй раз ему, возможно, так запросто войти сюда не удастся. Следовало дождаться хозяйки.

 Он отправился на кухню и, чтобы как-то заполнить время, решил вскипятить чаю. Освободив заставленный грязной посудой стол, Гоша протер его и выгрузил остатки своего дорожного провианта: недоеденный бутерброд, крутое яйцо и початую пачку печенья. Заварки не оказалось, зато в кармашке завалялся пакетик растворимого кофе. Этого хватало вполне, чтобы сносно перекусить. Однако едва только чайник зашумел на плите, как из кладовки снова раздался стон. И одновременно щелкнул замок. Гоша застыл, как соляной столб, как раз на половине пути от кухни к кладовке, обернувшись к дверям.

 В коридор, между тем, вошла Лиля Васильевна, жена Дениса. За ней следом тащился толстый какой-то пьяный бурят, или кореец, черт его знает.
 - Что это еще за фрукт? – слегка удивилась женщина, разглядывая остолбеневшего гостя, и почти сразу узнала Игоря. – А, это ты… – потянула она, не удивляясь его приезду. – Явился? Ну, ну…

 Из кладовки снова донесся стон.
 - Мама, замолчите! – крикнула она и, ловко затолкав узкоглазого в спальню, бросила вдогонку: – Да проходи ты! Я сейчас, раздевайся.
 Она метнулась к кухонному шкафчику и вытряхнула на стол коробку с лекарствами. Стоны становились все громче.
 - Вот, б…! – ругалась тетка. – Помоги же мне, – обернулась она к Гоше. – Рак у нее, обезболивающее уколоть надо.

 Кое-как разыскав пользованный шприц, она ловко отломила кончик ампулы, набрала лекарство и, даже не сполоснув рук, шагнула в кладовку. Гошка сел в передней под вешалку и стал дожидаться, когда она освободится. Через минуту Лиля метнулась назад, в кухню, а затем поспешила в спальню, не удостоив «племянничка» даже взглядом.
         
 «Ничего себе ситуэйшин! – размышлял Гоша. – Тетке как бы начихать на меня. Ну и ладно», – даже обиделся он в душе.
 Никто, вроде бы, пока не собирался оспаривать его право находиться здесь сколько угодно. Значит, можно было действовать по запланированной программе, и он, долго не раздумывая, отправился в известный ему медицинский комплекс.
 Что ж, план был прекрасным. Можно сказать, – гениальным в своей простоте, вот только разыскать Алю не получилось. Он не только не смог найти ее, но даже и намеком не удалось выяснить, какой врач обслуживает семью Рыкова. Эти сведения добывать было рискованно: вполне могли упечь на Лубянку. Единственной доступной информацией оказалась та, что в 4-й поликлинике, объединенной со стационаром, работает трое врачей по имени Борис. Не так уж и много.

 С провинциальной наивностью Гоша приступил к делу. Он отправился в приемный покой и объявил там, что разыскивает свою бывшую одноклассницу, поступившую к ним на днях. Его загадочная улыбка, громкая фамилия и дедовская орденская книжка произвели на дежурную фельдшерицу неизгладимое впечатление, однако помочь она не смогла. Александра Рыкова не была госпитализирована ни в одно из отделений ни на днях, ни раньше, хотя девушка добросовестно перелистала журнал едва ли не с самого начала месяца.

 Игорь был до такой степени огорчен и растерян, что даже не стал расспрашивать фельдшерицу про «Борисов». Ну, и что бы это дало?
 Он плелся по бесконечной какой-то улице, петлявшей между домов, как это случается в столице не редко, и вдруг наткнулся на телефон. Нащупал в кармане двушку, вытащил записную книжку, набрал номер майора и, как по волшебству, тотчас услышал:
 - Слушаю вас, Жергин.
 У него перехватило дыхание, он не смог сразу ответить.
 - Говорите, пожалуйста. Я вас внимательно слушаю, – терпеливо продолжал майор.
 - Это я, Игорь Гремин! Здрасьте, Виктор Федорович, вы меня помните?
 - Черт возьми! Парень, да мы тут… – майор осекся. – Ты в порядке? Откуда звонишь?
 - С автомата какого-то.
 - Ну так дуй ко мне на Петровку! Нет, погоди! Лучше на Ярославский вокзал, поедем в Пушкино. 
 - Не могу, – глухо возразил Игорь. – Я на Кутузовском жить буду, у деда.
 - Какого деда? – не сразу сообразил майор.
 - В квартире моего покойного деда, – отчетливо поправился Игорь, – давайте, я лучше к вам на Петровку приеду.
 - Ну, валяй. Жду. Пропуск спросишь у дежурного, я уже звоню, чтобы выписали.
 - Ладно, еду, – улыбнулся Гоша и повесил трубку.

 «Нормальный, кажется, мужик, этот сыщик», – подумал он, направляясь в сторону метро, и вдруг ощутил зверский голод, даже немножко закружилась голова и засосало внутри. Он припомнил с запоздалой досадой недоеденные бутерброды в кухне на Кутузовском и размечтался на ходу: «Пирожков бы где-нибудь раздобыть». Неожиданно залившись жаркой краской, Гоша остановился. «Все из-за тебя, – ножом полоснула мозг обида на мать, – могли бы вместе драться за свое наследство. Блаженная какая-то, ничего ей не нужно: ни квартиры, ни дачи. А мне нужно! Мне все нужно! Надоело в одних штанах круглый год шляться. Не ребенок я больше! Старый свое пожил, а меня снова от печки хотел заставить плясать? Дудки!..»
 
 Мимо него прошла женщина с детской коляской. И тут разгоряченные мысли Игоря повернули совсем в другую сторону. Он вздрогнул, потому что представил, как через несколько месяцев… «Все равно на Альке женюсь, хотя бы назло ее спесивому папаше! Я должен, я обязан жениться, – с мазохистским каким-то наслаждением повторял он про себя, провожая взглядом коляску, – а со сроками мы разберемся… Женюсь, решено, я сделаю это, раз она меня сама выбрала. Я так сказал!» – невольно он повторил фразу деда, которой тот ставил точку в любом споре.
 
 Быстро смеркалось. Сквозь густую, не опавшую еще листву матово просвечивали люминисцентные плошки фонарей, вытянутая наискось тень провожала ссутулившуюся фигуру высокого парня, торопливо шагавшего в сторону арки на Кузнецком мосту. 

 3.

 Нотариус Брылевский открыл свою частную контору одним из первых в столице. Клиентура поначалу была довольно одномастной, но потом стала расслаиваться буквально на глазах. Особенно в имущественном плане. Теперь он заверял иногда документы такого характера, за которые в недавнем прошлом вполне можно было схлопотать «вышку». Например, на имущество за границей.

 Естественно, он умел держать язык за зубами. Но внимание его привлекали как раз не экстраординарные, а самые обыденные тенденции движения недвижимости. С началом приватизации, кривая желающих дарить и завещать свои дома и квартиры поползла резко вверх. К тому же, как на дрожжах, рос бизнес перепродажи такого имущества. Быстро сориентировавшись, Феликс Эдуардович открыл на подставное лицо в Подмосковье квартирное бюро, а затем и перспективное агентство.

 Впрочем, у этого начинания, кроме всех прочих проблем, была одна, самая существенная: агентством, как водится в таких случаях, руководил его родственник, муж сестры.
 - Мы ж родня, Феликс, – бил себя в грудь свояк, отставной полковник, бывший мент, – да я своих головорезов под танк брошу, если тебя кто тронет!
 - Никто меня пока что не трогает, – заверял его Брылевский, – но, ежели просечка случится – так тебе не головорезы, а адвокаты понадобятся. Крыши-то через твои руки плывут.

 Но ретивый полковник, подогретый градусами, никого не боялся.
 И тут начались неприятности. Одна за другой. Сначала на одиноких стариков просто мор напал в Подмосковье. В самой первопрестольной этот факт еще не обнаруживался так явно, а вот на окраине… Затем тех же несчастных пенсионеров одолел маразм. Эпидемия, можно сказать, маразма: они уходили из своих жилищ и больше туда не возвращались.

 Все это Брылевскому очень не нравилось. Тем более что немалая часть сгинувших клиентов свояка значилась в реестрах самого Брылевского. Уже дважды к нему наведывались гости с Петровки.
 Телефонный звонок оборвал стройный ход мыслей нотариуса, и он недовольно буркнул в трубку:
 - Слушаю.
 - Филя, мне тебя страшно надо. У меня гость, – донесся до него писклявый Лилькин голосок.
 - Какой еще гость? – раздраженно спросил Брылевский. – Я же тебя просил мне пока не звонить. Лиска, ты же умная девочка!
 - Умная, разумная… Ты мне когда последний раз бабки давал? Думаешь, я святым духом жива?
 - Ну-ну, детка, не наглей. Потерпи чуточку.
 - Как терпеть? Муторше лекарства нужны, орет целыми днями. Теперь еще этот пожаловал…
 - Да кто этот-то? – взорвался Брылевский.
 - Гошка, племянник, байстрючонок дочки моего свекра.
 - С чего вдруг? Они ж собирались до раздела имущества у себя дома сидеть?
 - А вот теперь передумали. Филя, ну давай встретимся. Поговорить же надо.
 - Да, конечно.
 Отложив все дела, Брылевский помчался к Лильке. Это были обстоятельства непредвиденные и, возможно, неуправляемые. Появление мальчишки ломало все планы.
 
 Лилька впрыгнула к нему в машину и сразу же полезла целоваться. Он с ума сходил от ее мягких губ, пахнущих карамелью. Этот вульгарный большой рот с глянцевыми розовыми губами, жемчужной полоской зубов и ароматным дыханием заставлял его забывать обо всем. И сейчас, приткнувшись где-то на пустыре и отложив все объяснения на потом, они жадно занялись любовью.
 Очнувшись внезапно, оба одновременно вспомнили, что привело их сюда.

 - Зачем ты его впустила? – резко спросил Брылевский, заправляя рубашку в брюки.
 - Да кто пускал? У него ключи были.
 - Ну, ладно. Оно, может, так даже лучше. Говорил я тебе: не тяни резину. Пока генеральское завещание не объявлено и решения суда нет – ты хозяйка всему. Лицевой счет я ведь переписал на тебя. А старая все равно не жилец.
 - Ты че? – отодвинулась Лиля. – Матерь все ж таки!
 - Так и пожалела б матерь. На что ей мучиться? Только баксы на лекарства переводить. Это во-первых. А есть еще во-вторых: люди дельное предложение тебе сделали. Оформят акт купли-продажи, ты свое получишь и тю-тю… Сдалась нам эта Москва. Нотариусы везде нужны. Деваха твоя еще без прописки, бабку схороним и – вольным воля! При таких-то деньжищах!
 - Мои! Как же, догонят и отвалят… – презрительно хмыкнула Лиля. – Ты первый меня и кинешь.
 - Фу, Лисуня, как тебе не стыдно, ну что ты вообразила такое? – лживые глаза Брылевского прикрыли морщинистые, как у совы, веки. «Нюх, как у борзой сучки», – подумал он про себя и спросил: – Так чего же ты хочешь? Каких гарантий?
 - Купи мне домишко недорогой на Новых Черемушках, или где в другом месте. Тогда отдам документы и подпишу бумаги. Мне и баксы твои вонючие ни к чему. Как бы вовсе без крыши над головой не остаться.
 - Ладно, – согласился Брылевский, – поищу что-нибудь. А ты приголубь родственничка-то да присмотри заодно, с чем он пожаловал. Кабы дров не наломал прежде времени. И не вздумай ссориться! Со всем соглашайся, что ни предложит. Словом, изображай тетку любящую, чтоб он охерел от тебя. Ясно?
 - Это как понимать? Ты меня, что ли, под племяша подкладываешь?
 - А хоть бы и так! Приладься к нему, в доверие войди, чтоб не рыпался по дедовым дружкам. Словом, выпытай, чего хочет? Глядишь, и сплавим по-хорошему, – усмехнулся Феликс Эдуардович.

 Но как-то нехорошо усмехнулся, и Лильке сделалось не по себе. Впервые она почувствовала, что уже давно по милости этого сластолюбивого борова ходит по рыхлому карнизу, который вот-вот может рухнуть и захоронить ее самое. Однако деваться было некуда: она затеяла эту игру в пропащий брак, собственно, ради прописки в Москве и генеральской квартиры. Кто ж знал, что все так обернется? Угораздило же муженька окочурится прежде времени, – подумала она о Денисе, – хорошо, хоть брачный контракт и завещание вовремя подписал. Зато старый отличился: доченьке все оставить вздумал. Куда же все-таки делось это проклятое завещание, кому оно могло так понадобиться?

 «Грабанули, видать, мокрушники старого и впопыхах прихватили бумажку, а потом выкинули за ненадобностью», – в который раз размышляла она над мамонтовской трагедией, по-прежнему не находя четкого объяснения этому факту. То, что менты повесили на Дениса мокруху, ее нисколько не удивляло. А на кого еще «глухаря» вешать? Папашу-генерала, само собой, он не убивал, но уверенности в том, что Денис не послужил бандитам наводчиком, тоже не было. Вполне возможно, что наркомана кто-то использовал, и этот «кто-то» пугал ее сейчас больше всего. Даже приезду Игоря она почему-то втайне обрадовалась. По крайней мере, теперь их было двое законных наследников. А с двумя трудней справиться.
   
 Сделав такой положительный вывод, она попросила Брылевского тормознуть у стихийного базарчика у метро и, чмокнув его в холеную гладкую щеку, выпрыгнула из машины.      
 - …Сюня, ты мне должен найти этого человека под землей, – неожиданно раздался над ухом Лили Васильевны низкий женский голос приятного тембра.
 
 Она вздрогнула и обернулась. Мимо нее царственной походкой проплывала ярко накрашенная крупная полная брюнетка в наброшенном нараспашку лакированном плаще. Рядом, бережно поддерживая ее под руку, шествовал такой же представительный седой толстяк с бальзаковской шевелюрой, в замшевой куртке цвета банановой кожуры, из которой выпирал наружу необъятной величины живот, обтянутый лиловой блузой. Оба, казалось, распарились в сауне и не чувствовали осенней прохлады.
 
 - Ты слышишь меня? – продолжала теребить спутника за локоть брюнетка.
 - Но Фанечка, под землей его наверняка нет, он же еще живой, как я понял. Ты же знаешь, с кем я имею дело, – деликатно возражал толстяк, с трудом справляясь с отдышкой.
 - Тебе не надо с ним иметь дело. Тебе надо узнать его адрес, или хотя бы домашний телефон. Кремлевский всем итак известен. Скажи, что у него умерла троюродная тетка и родственники просят срочно сообщить. Боже мой, я учу тебя с самого детства простым вещам.
 - Фанечка, дорогая, ты толкаешь меня на служебное преступление.
 - Сюня, не вынуждай меня штурмовать Боровицкие ворота.

 Голоса удалялись. Лиля забросила на плечо ремешок сумки и подумала, что если штурм Кремля обсуждается во весь голос уже в центре Москвы, то ее дела еще не так плохи. Впрочем, нужно было спешить на рынок: в доме все-таки ожидал гость.

 4.
   
 Пирожков, конечно же, по дороге на глаза не попалось, и Игорь, взяв у дежурного пропуск, поднялся к Жергину в кабинет с двумя сдобными булочками в целлофановом кульке. Однако Виктор Федорович об ужине предусмотрительно позаботился. Игоря ожидал завернутый в газеты горшочек с жарким и несколько ломтей свежего хлеба. На пестром подносе вскоре забулькала вода, вскипяченная кипятильником в эмалированной кружке.
 
 - Наминай, не стесняйся, – подбадривал его майор, заваривая свежий чай прямо в чашке. – Все, что ты только что мне наплел, вполне логично и даже частично убедительно. А теперь повтори сначала, медленно и по порядку. Хотя нет, стой. У меня есть для тебя сюрприз.
 Он набрал внутренний номер и кому-то сказал:
 - Заходи, явился уже.
 Через минуту дверь распахнулась и на пороге Игорь увидел человека, которого ну никак не ожидал встретить в Москве.
 - Дядя Валя! – он привстал навстречу Родину. – Откуда ты здесь? Когда прилетел?
 Редактор тиснул за плечи студента и, искренне обрадованный встречей, подсел к столу.
 - Валяй, друг, теперь уже все начистоту. Предупреждаю: такой возможности больше не будет. Завтра я на выездах, – заметил майор.
 - Знаете что, – скороговоркой сказал Гоша, ковыряя вилкой жаркое, – я жениться приехал, если честно.
 - Вот те на! – откинулся на спинку стула Жергин. – А мы думали: завещание и сберкнижки искать. Ты на что жить собираешься? На какие шиши?
 - Между прочим, я в стройотряде летом пятьсот рублей заработал. Вот, триста еще осталось, – и Гоша обиженно стал шарить по карманам.
 Мужчины переглянулись.
 - Ладно, Рокфеллер, верю на слово, – кивнул майор. – Только твоих капиталов от силы на месяц хватит, да и то тебе одному. И потом, кто ж так свататься едет?
 - Да я не свататься… – парень замялся. – Я расписаться приехал. Алька беременная. Ребеночек у нее будет, – с жалковатой кривой улыбочкой объявил он.
 Валентин присвистнул, а Жергин собрался что-то сказать, но потом передумал. Повисла тягостная пауза.
 - Ну, раз такое дело… – неуверенно начал майор, – а по-другому никак нельзя? Родитель-то ее знает?
 - В том-то и дело, что знает, – продолжал Игорь со вздохом. – Аля позвонила, сказала, что под домашним арестом целый месяц сидела, а теперь он ее в больницу надумал везти…
 Мужчины снова переглянулись.
 - Заболела она, что ли? – спросил Валентин Иванович осторожно.
 - Откуда же мне знать! – раздраженно продолжал обескураженный жених. – Мы ж толком и поговорить не успели. Вот я и приехал.
 Глаза его горели нехорошим, горячечным жаром.
 - Поостынь, поостынь, – миролюбиво начал майор. – Сперва надо выяснить все толком. Говоришь, значит, в больницу увез?
 - Ага. Так она сказала. Только я уже был в четвертой, там ее нету.
 - Вот же неугомонный какой! – удивился Жергин. – А на Герцена тоже был?
 - Нет, на Герцена не был. Меня туда не пустят, – снова вздохнул Гоша.
 - Слава Богу, хоть там не наследил. А то тебе невдомек, что ее отец, может, и слышать про такого зятя не захочет? Тут деликатность нужна, парень.

 Все замолчали. В тишине Жергин молниеносно прокручивал разные варианты. Во-первых, следовало дать молодым все-таки объясниться. Ни для кого ведь не тайна, что они спали вместе. Во-вторых, не известно, что поделывает девчонка. Если дело дошло до «домашнего ареста», значит, нашла коса на камень, не говоря уж о беременности. И в-третьих, самым непредсказуемым было поведение Рыкова. Почему он отправил дочку в больницу? И как теперь помочь малому?
 - А в какую больницу она, конечно, не сказала? – переспросил Родин.
 - Нет. Только имя врача назвала. В больницу, говорит, к дяде Боре. Они, видно, дружат давно… – предположил Гоша.
 - Дружат, говоришь? А знаете что, я, кажется, это смогу выяснить.

 И Жергин сел за телефон. Пока он накручивал разные номера, кого-то просил, кому-то задавал вопросы, проделывал какие-то манипуляции и прочее, Родин и Игорь отошли к окну и тихо стали переговариваться между собой. Маленько, конечно, Валентин напихал парню за то, что не поберег мать и не объяснил честно свои проблемы, но зацикливаться на этом не стали.

 - Ты свое дело сделал, – перешел он к главному, – девчонку обрюхатил. Теперь сиди и жди, пока я с ее отцом с глазу на глаз не потолкую. С тобой говорить он не станет. Да и я не стал бы. Она ж несовершеннолетняя. Знаешь, что на Кавказе за это бывает?
 - Так я ж не в Африке.
 - При чем здесь Африка? На кону жизнь человеческая. Нет, две жизни теперь. А ты кто? Студент. Ну какой из тебя семьянин? Крепким болтом семью не прокормишь. Эх, отодрать бы тебя как следует по-отцовски, – в сердцах сказал Валентин Иванович и, замолчав, отвернулся к окну.
 - Где ж его, отца, взять-то? – нехорошо усмехнулся Гошка.

 Вот так когда-то и Лерка стояла напротив него с настороженными глазами и говорила: «Не смей! Это мои проблемы. Я сама так хотела…» Ну за какие такие грехи ему выпало разбираться с этим Ромео?! За что? Хоть бы найти девчонку теперь… Валентин Иванович не на шутку разволновался. Бывают ведь такие ревнивые отцы, что за подобный грех растерзать готовы собственное дитя. Честь им, видите ли, дороже жизни. Рыков, как видно, тот еще тиран… боевой генерал, комендант кремлевской охранки. Интересно, мать у нее есть? Что-то никто о матери не упоминал.

 - А мать твоей невесты жива? – спросил он Гошу.
 - Да что с ней сделается? – пожал тот плечами. – Вся с головой в благотворительность зарылась. Тюти-матюти. Рыковские адъютанты у нее на посылках.
 - Ну, ты полегче о будущей теще-то, – одернул малого Родин.
 - Стоп, кажется есть! – выкрикнул из угла Жергин. – А ну, мужики, подваливайте на оперативку.

 Виктор Иванович и Гоша подсели к столу.
 - Значит так. До недавнего, относительно, времени Рыкова и его семейство вел доктор Фишер. Говорят, – самый модный кремлевский эскулап. Еще нашего славного маразматика пользовал, прости Господи! Ну, словом, теперь у него своя клиника на Кропоткинской. Отсюда – рукой подать. Сейчас и поедем. Он, представьте, еще в клинике. Оперирует. Я не стал звонить, там справок о пациентах по телефону не дают. Механик мою «копейку» починил, сказал, что через десять минут подаст под крыльцо. Ну, что молчишь? Или жениться раздумал?
 - Погоди, майор. Вопросы есть. Пойдем, покурим, – хмуро отозвался редактор.

 Гоша настороженно посмотрел на Родина. Но тот, не реагируя никак, стал рыться в кармане в поисках сигареты.
 - Буфет у вас тут круглосуточный? – обернулся он к Жергину.
 - Ага. Внизу, справа от дежурки. Пошли, заодно и сводку посмотрю сегодняшнюю, – пропуская вперед редактора, ответил Виктор Федорович.
   
 Дверь захлопнулась, и Гоша остался один. В душе он обрадовался, конечно, что так быстро майору удалось вычислить Альку, но следом к сердцу подкрался страх: зачем она там, почему? Он понимал, что скоро получит ответы на все вопросы, но неожиданно для себя испугался этого. Он боялся неизбежности, неотвратимой жестокой правды, которая могла раскрыться случайно и оказаться в сто раз хуже той неизвестности, в которой он находился все последние дни.

 Спускаясь по лестнице вслед за Жергиным, редактор неожиданно сказал:
 - Слышь, Виктор, ты поподробней о докторе можешь мне рассказать?
 - В каком смысле? – удивился майор.
 - Ну, в смысле, что он за птица?
 - Да уж птица, как птица. Залетная. Из штатовских возвращенцев. Репатриант взмыленный. Сначала в Афгане с миссией какой-то штопал солдатиков. Там и Рыкова, похоже, подлатал в госпитале. Генерал в долгу не остался – аттестовал его, где надо. Затем персональное приглашение в святая святых, к нашему бровастому маразматику допущен был, дважды его с того света выдернул. Заслуги, понимаешь ли, особые, иначе клиники бы ему не видать, да еще такой элитарной. Весь кремлевский бомонд драгоценную свою мочу туда на анализы сдает. А тебе-то что до него?
 - Да так. Знал я одного американца Фишера.
 - Бобби, что ли? Чемпиона мира по шахматам? Ха-ха-ха! – от души рассмеялся майор. – Нет, этот не по спортивной части. Может, и поигрывает иногда на досуге, но не чемпион точно.

 Если бы майор видел лицо Валентина Ивановича в эту минуту, то несомненно пожалел бы о своей шутке. Редактор сильно побледнел, слева, от виска к уху, вздулась пульсирующая жилка, а стиснутые губы вытянулись в тонкую, горестно надломленную, линию. Это было не лицо, а маска. Жуткая маска человека, смертельно раненного в самое сердце.
 - Знаешь, я, пожалуй, поеду сначала один, – тихо сказал он Жергину. – Ну, зачем переполох поднимать в больнице? Я поеду, выясню, что к чему. Вдруг, осечка опять с девчонкой? Парень-то изведется совсем.
 - Как хочешь, – пожал плечами майор. – Только завтра на меня не рассчитывайте. Меня нет. Кстати, в стационар Фишера без фишки с кодом никто не войдет, даже президент. Либо код, либо пропуск с его личной подписью. Так что это учитывать надо. Конечно, сходи сперва один. Попроси личной аудиенции. Он оперирует сейчас. Я созванивался с ординаторской. Освободится минут через тридцать. О, вот и мой драндулет! – обрадовался Жергин, кивая на окно.

 Они вышли на улицу, в дверях столкнувшись с механиком.
 - Ты серьезно: сам, что ли, поедешь? – переспросил он Валентина. – А студенту что сказать? За папиросами пошел, значит. Ну, валяй. Механик тебя свозит туда и обратно. Долго там не торчи. И не колись сразу. Если про девчонку говорить не захочет, не нажимай. У меня запасной вариант есть. А малому я скажу, что доктор только завтра с утра появится.
 - Как его зовут? – спросил Родин, уже усевшись рядом с шофером.
 - Кого?
 - Папу Римского. Доктора твоего, конечно.
 - А… Борис. Ну, Борис Оскарович. Про год рождения не нужно справляться?
 - Нет, и так все ясно.

 Что было ясно редактору, осталось для майора загадкой. Дверца захлопнулась, и машина плавно съехала на мостовую.   
 Когда Жергин возвратился к себе, то застал Гошку крепко спящим за письменным столом. Он тихонько накинул на плечи парня теплую куртку, прикрыл форточку, чтобы приглушить шум с улицы, и на цыпочках вышел из кабинета.

 5.
 
 Валерия металась по комнате, как тигрица. Она готова была разбить телефон вдребезги. Ну почему он не звонит? Почему молчит? Сколько же может продолжаться эта пытка? Она понимала, что самой звонить не следует, ни к чему задавать вопросы, на которые пока нет ответов. Но в конце концов, должна же она знать, где ее сын?! Ей было уже все равно, зачем он рвался в Москву, как одержимый, и только хотелось, чтобы мальчик поскорее оказался в поле зрения Жергина. Почему-то она была уверена: как только он пересечется с майором, все станет на свои места. Остальное сделает Валентин. С мальчиком все будет в порядке, только бы он нашелся.

 «Только бы он нашелся!» – повторяла она про себя, как заклинание, понимая, что нужно чем-то заняться, отвлечься от этого тупого ожидания, но, как загипнотизированная, не могла оторвать взгляда от телефона.
 И долгожданный звонок, наконец-то, едва не вышиб ей мозги, потому что она рванулась к аппарату и врезалась в угол кухонного шкафчика виском, ну, разве самую малость не угадала.

 - Курочка моя, это Фаина, – напело в трубке грудное контральто самоотверженной попечительницы. – Все в порядке, я уже познакомилась с будущей тещей твоего сына. 
 - Како-ое, – простонала Лера, потирая ушибленный висок, – этот паршивец сначала похоронит меня, а потом женится.
 - Тьфу, прости Господи, чтоб мне не слышать таких глупостей! Я тебе говорю, что ранние браки им на пользу.
 - Да при чем тут браки? Он же до сих пор не объявился, дубина стоеросовая… Может, жениха этого уже ветром сдуло.
 - Не объявился, так объявится. У него уважительная причина… Ты же, курочка моя, ничего не знаешь.
 - Что я должна знать? Что еще за сюрпризы он мне готовит? – насторожилась Лера.
 - Спокойно, дорогая, держись за воздух: кажется, ты скоро станешь бабушкой.
 - Что-о? – кровь ударила в ушибленный висок, и она едва не выронила трубку. – Это точно?
 - Пока еще только вероятно, но дома у девочки настоящая драма: отец повез ее больницу делать аборт.
 - Да какое мне дело до этой, этой… – она вдруг сообразила, что должна замолчать, закрыть рот и больше ничего не произносить, иначе оттуда выпрыгнут жабы, черные, мерзкие прыщавые жабы ненависти.
 - Моя дорогая, все зависит теперь, как я понимаю, именно от нее. Не волнуйся, у мальчика сейчас много дел, он тебе позвонит обязательно. Завтра я иду к генералу, и пару слов от меня он таки да услышит, это я тебе гарантирую. Пока, дорогая, выпей на ночь валерьянки с молоком. Обязательно выпей, ты слышишь меня?.. – на другом конце повесили трубку.

 «Значит, беременная… Я так и знала!» – подумала Лера, доставая из морозилки кусок замороженного теста и прикладывая к ушибленной голове.
 Если честно, то она просто не позволила оформиться этой мысли до конца в ту ночь, когда прочла записку от сына, но интуитивно, в подкорке, именно такая причина мелькнула как объяснение его внезапного отъезда. «Дурак, какой же дурак!» – ругала она Гошку, вкладывая одновременно столько жалости к своему взрослому ребенку в эти слова, что сердце ее чуть не разорвалось на части. Загубит себя, запродаст в рабство к этой кукле малеванной! Ну какой он отец?! Боже мой, она и сама наделала столько глупостей в юности, но была все же постарше ссыкухи этой шестнадцатилетней… Да. На один год. Что ж это за карма такая каторжная? Ему же учиться надо…

 Она вдруг заревела в голос от досады, ревности и злости. Она ненавидела эту шмакодявку! «Дрянь, дрянь! – в безумной слепоте, захлебываясь в слезах, выкрикивала она, позабыв про соседей и позднее время. – Распутная избалованная дрянь. Затащила мальчишку к себе в постель! Может, и не его одного…» Плохо соображая и не контролируя себя больше, она выплескивала ушаты грязных ругательств на похотливую маленькую сучку, посмевшую заявить права на ее сына. «Пусть делает аборт! Пусть! Это правильное решение. Да, да, да! – доказывала она невидимому судье. – Это случайная, дурацкая, детская связь… дети так не должны рождаться!»

 И вдруг она замолчала. Затихла. Задрожала и горько заплакала, уткнувшись в подушку.
 «Сынуля, сыночек мой!.. – давилась она ласковыми словами, стесняясь произнести их вслух, и терзаясь любовью и нежностью к своему единственному ребенку. – Прости меня, прости…» – уже тихонько выла она, кусая пальцы.
 Потом неожиданно вздрогнула, ужаснувшись от того, что наговорила только что, и хотя никто не слышал ее обидных и жестоких слов напрямую, сама не смогла простить себя в эту минуту.
 
 Все, все, все пронеслось в памяти мгновенно, одним мазком, но от этого ничего не забылось, не стерлось. И, как в замедленном кино, нарисовался в дверях Чемпион, Гошкин отец, с потемневшими слепыми глазами, валящийся на колени. «Валерия, я люблю тебя больше жизни… Клянусь, у меня никого больше не будет. Я заберу тебя. Только дождись вызова…» – обещал он прерывистым от волнения шепотом. Дождалась, как же. Почти двадцать лет прождала. Если б не северный вояж, так и до сих пор, наверно, дурью маялась.
 
 Зато когда поняла, что в животе у нее поспевает плод их полынной любви, она тигрицей бросилась драться за свое дитя! Едва не плюнула в лицо врачихе, презрительно уронившей: «Вы замужем? Что записывать? Мать-одиночка? Лично я как женщина, а не как врач, конечно, посоветовала бы вам сделать аборт… Это лучше, чем плодить нищую безотцовщину».

 Она вспомнила горькие бабушкины слезы, капавшие ей на лицо поздним вечером, и то, как сраженная известием до сердечного приступа, бабушка гладила ее руки и тихо шептала: «Бедная моя, бедная деточка… Прости меня, не уберегла я тебя, маленькая моя…» – «Что ты, бабуля, мы теперь богатые! – утешала ее изгнанная «за позор» из школы беременная внучка. – Я работать пойду. Втроем заживем на всю катушку!».
 
 Лера бросилась в угол и точно так же, как ее бабушка в ту ночь, заголосила перед иконой, поблескивающей в темноте старинным позолоченным окладом:
 - Не уберегла я тебя, Игоречек, мальчик мой бедный! Прости меня, Гошенька…
 
 Еще какие-то слова шептала она долго и исступленно, обливаясь мелкими густыми слезами, как целебным, живительным дождем, очищавшим ее от скверны пакостной ненависти и обиды на издевательскую судьбу.
 Вдруг смятение улеглось. Слезы высохли, и голова прояснилась настолько, что она с удивлением и даже растерянностью отнеслась к своей истекшей истерике. Она поняла, что ничего страшного пока не случилось: просто ее мальчик вырос и превратился в мужчину. Колесо провернулось на один полный классический оборот. Кораблик сына отчалил в открытое море, а она осталась на берегу. Чтобы ждать. Чтобы вкусно кормить и нянчить внуков.

 «Не, нет, нет! – возразила Лера самой себе. – Никаких внуков. То есть пусть они себе рождаются и растут, но без меня. Без меня, – повторила она упрямо. – Я ведь и не жила еще толком. Моя жизнь была не моей. Она принадлежала моему сыну. Все. Окончен детсад, ликбез и тому подобные штуки. Прости меня, сын. Я начинаю жить. Вернее, учиться жить самостоятельно. Даже если сразу не впишусь в такой поворот и набью на лбу свежих шишек. Боже мой! Мозгами двинуться можно… Мама, мамочка моя!..» – затосковала она снова.

 Мысль о матери, умершей совсем юной, застарелой болью щемила душу. Фотографии одинокой пугливой девочки аккуратно и чинно разложены были в альбоме, и когда она рассматривала их, мама словно просила ее о чем-то. О чем же? Чтобы испила свою жизнь до последней капли? Но какой же она должна быть на вкус, эта «своя жизнь», как ее распознать?
 
 Почти до утра Лера перебирала в памяти все, прожитое раньше, и не могла найти ничего такого, от чего можно было бы оттолкнуться сейчас. Все, все оставалось в прошлом. Резко отсеченным, отрезанным, как пласт земли внезапным оползнем. То, что вчера еще было ее жизнью, ее друзьями, заботами и тревогами, сегодня уже потеряло смысл. Надо было начинать с чистого листа. С начала. Дождаться рассвета и начинать. А небо уже наливалось за окном ранней осенней мутью, кисельной сыростью тумана и предостерегающим, тревожным уханьем далекого маяка.

 6.
 
 «Пожалуй, парня надо отправить на Кутузовский. Утро вечера мудренее, пусть отдохнет как следует», – подумал Виктор Федорович, сообразив, что при любых известиях из больницы Фишера разумнее будет действовать с утра. Нельзя же сутки растягивать до бесконечности. Он снова спустился в дежурку и выяснил, что колеса на месте.
 - Не дрыхни на посту, братец, прокатимся сейчас, освежимся, – подмигнул он шоферу. – Заводи, я мигом.

 Дежурный опер скривил кислую мину, но Жергин, не реагируя вовсе, сделал отметку в журнале: «Контрольный объезд объектов» и расписался напротив графы с временем выезда длинным кудрявым росчерком.

 Через полчаса они с Гошкой подкатили к помпезному сталинскому дому и, порешив не смущать хозяев поздним визитом, распрощались в машине.
 - Я минут пять покараулю еще, – предупредил Виктор Федорович, – на всякий случай. Вдруг, родственники тебя не признают и погонят взашей, а?
 - Не думаю, – покачал головой Игорь. – Мы ведь уже свиделись как бы с теткой. Я предупредил, что останусь.
 - Как знаешь. Пять минут – твои. Потом, если что, дуй на Петровку. Я заночую там сегодня. Ежели все в норме – к восьми утра большой сбор. Твой родственник обстановку доложит. Потрудись не опаздывать! Я завтра в графике, на все про все утром только четверть часа могу выделить.
 - Заметано, – улыбнулся Гоша. – Спасибо, Виктор Федорович.
 - Матери позвони, душегубец! – крикнул уже вслед парню Жергин и, откинувшись на сиденье, с удовольствием закурил.
               
 Через пять минут, как и договорились, милицейский «бобик» развернулся и майор увидел «скорую», вывернувшую из переулка и затормозившую у подъезда, в который вошел Гоша, но увязывать свои ассоциации не стал. «Скорая» – ну, мало ли что.

 Поднявшись на третий этаж и отперев дверь своими ключами, Гоша поначалу застыл на пороге, всматриваясь перед собой: туда ли попал? В квартире все перевернуто было вверх дном. Воняло чем-то железистым, отвратительно ржавым. В комнате, которую он вымыл и прибрал утром, толклись какие-то люди. Чернявая маленькая девчонка на корточках плакала в коридоре.

 Какая-то женщина в черном платке небрежно возила шваброй по полу, размазывая тряпкой… да что же это такое? «Кровь!» – сообразил Гоша, застыв посреди коридора с расширенными от недоумения и брезгливости глазами. Кровь была повсюду: и на обоях, и на плинтусах, и на полу… Будто кто-то раненый метался в агонии. Мелькнула мысль, что надо рвануть вниз, к майору. Но почему-то он не мог сделать и шагу. Ноги его словно приросли к полу.

 - Что тут… случилось? – не узнавая своего голоса, обратился он к женщине, вытиравшей страшные следы.
 - Умерла… – прошамкала та. – Отмучилась, царство Небесное.
 - А кровь? Почему кровь? – недоверчиво допрашивал Гоша, туго соображая, что, очевидно, не стало старухи.
 - Горлом хлынула… Хлестала из нутрей, пока вся не выхлестала, – пояснила убиравшая.

 Тут позвонили, и, обернувшись к дверям, Гоша увидел двух здоровенных мужиков в белых халатах. «Надо же что-то сказать, – подумал он о вдове своего покойного дядьки, – все-таки это ее мать». Но не было сил сдвинуться с места. Он с трудом доплелся до кухни.
 - Ты чего ревешь? – спросил он девчонку в углу.
 - Бабка умерла! – всхлипывала она, размазывая по смуглому личику слезы.
 - Не плачь, – он присел на корточки рядом с девчонкой. – Зато ей больше не больно.
 - Ага, – согласилась девочка. – Только все равно жалко. Она добрая была. Платьюшки мне нашивала…

 И снова из черных сливовых глаз девочки покатились слезы. Гоша вдруг вспомнил эти глаза – глаза маленькой певуньи в тесной фосфорно-желтой футболке и трикотажных штанишках из электрички!
 - Как тебя зовут? – с сочувствием в голосе спросил он.
 - Жанка.
 - Не плачь, Жанета. Давай, пойдем в кабинет дедушки, ладно? Ты мне расскажешь... ну, про все, что захочешь.
 - Ты Игорь, правда? – оживившись, спросила девочка. – Мама сказала, что ты приехал. Она даже торт купила, чтобы чай вечером пить.
 - Вот те раз! – удивился Гоша. – Ну, пойдем, пойдем…

 Он потянул ее за руку, и девочка послушно поднялась с пола. Она оказалась не такой уж и маленькой. Во всяком случае, не ребенком. Жанна была подростком лет четырнадцати, причем очень славным подростком, с грацией детеныша пантеры. Они заперлись в кабинете деда. Там было сносно. Шум, правда, доносился из гостиной, где лежала несчастная отмучившаяся старуха, но зато здесь никого не было. Они уселись рядышком на диване, и Жанна прижалась к нему, неожиданно обхватив за шею руками.

 - Мне страшно, – сказала она, вся дрожа. – Ты теперь будешь как брат для меня? Ты навсегда у нас останешься жить? Обними меня. Я боюсь!
 - Чего ты боишься, глупышка? – неловко обнимая девочку, спросил Гоша. – Мертвых не нужно бояться, они же не оживают.
 - Я всего боюсь, – возбужденно шептала девочка, – и крови тоже. А по крови мы ведь с тобой чужие, – вдруг сказала она и затем быстро спросила, приблизив свое лицо к нему: – Ты меня будешь любить?
 - Конечно буду, – кивнул Игорь, крепко прижимая к себе все еще дрожащую маленькую сестричку. – Мы с тобой славно подружимся.

 От нее пахло розовым барбарисом – чудными сладкими карамельками.
 - Нет, – отстранилась девочка, – я дружить не хочу… Я хочу, чтобы по-настоящему.
 - Как это? – растерялся Игорь.
 - А ты по-настоящему кого-нибудь любишь? – спросила Жанна со странным, влажным еще от слез блеском в глазах.

 Он хотел честно ответить, что да, что у него есть невеста, что он потому и примчался сюда… Но черные колдовские глаза девочки словно загипнотизировали его. Необъяснимо чарующим взглядом Жанна неотрывно вглядывалась на него. А потом медленно приблизила свое лицо и поцеловала в губы.

 Как в бреду, плохо соображая, что он делает и что вообще с ним происходит, Гоша запрокинулся на диван навзничь, а черноглазая нимфетка стала стягивать с него одежду, скользя по телу прохладными шелковистыми ручками. Она расстегнула ему брюки и, извиваясь, принялась ласкаться и мурлыкать, как кошечка. Сжав зубы и прикрыв глаза, парень не шевелился. Девочка легко, почти невесомо заерзала сверху, и он с ужасом почувствовал, что совокупляется с ней против воли, стискивая пальцами края обшивки дивана…

 Рано утром все было прибрано. Просветленная старуха, вымытая и обряженная, лежала на застеленном простыней столе со свечой в связанных на груди скрещенных руках.  В головах покойной кто-то в черном монотонным и плаксивым голосом читал молитвы.
       
 Лиля Васильевна сидела на кухне, уставившись в окно равнодушным тусклым взглядом.. Только-только пробило шесть. Было еще слишком рано приступать к распоряжениям и хлопотам по устройству похорон. Она услышала шаги в коридоре и обернулась к дверям.

 - Это ты… – кивнула она Гоше. – Чай пить будешь?
 - Примите мои соболезнования… – почему-то с трудом выдавил Гоша. – Может быть, вам нужно помочь?
 - Э, пустое! Какой ты помощник? Сами управимся.
 - Тогда возьмите вот это.

 Он протянул женщине несколько смятых купюр. Руки парня почему-то мелко дрожали.
 Лиля небрежно сунула бумажки в карман блузки и сказала:
 - Спасибо. Когда придешь, еду сам бери из холодильника, не жди приглашений. Нынче нянчить тебя здесь некому.

 Гоша пожал плечами. Он чувствовал себя страшно неловко, ему хотелось поскорее уйти. К счастью, Лиля Васильевна тут же позабыла о нем. Он потоптался в коридоре, натянул куртку и, вздохнув с облегчением, выскочил на лестничную площадку.

********************
Продолжение следует