Мэром нашего городка снова выбрали собаку. То есть не ту, прежнюю, потому что прежняя сдохла, а новую. И опять – лабрадора-ретривера. Назвали тоже Макс – чтобы не путаться. В городском совете есть представители всех партий, но собака как бы главнее. Обаму могут не любить, а лабрадора Макса любят все. Хотя Макс по делу ни разу ничего не сказал. Он или добродушно молчит, или непонятно лает. Но ведь именно поэтому к нему нет претензий. Куда ты, Макс, лаешь – влево или вправо? Ты про какую страховку сейчас проскулил или про какой военный бюджет? А к Путину ты как относишься? "Гав-гав", – отвечает пёс. И каждый понимает его речь по-своему, каждый слышит своё. Получается идеальный, всеми любимый лидер. Взятку ему, конечно, дать можно (он любит сосиски). Но взамен ты ничего, кроме дружеского помахивания хвостом, не дождёшься.
По выходным Макса вывозят на главную улицу и разрешат прохожим с ним фотографироваться. Пёс зевает, норовит лизнуть вас в щеку, пытается схватить зубами надетый на его шею полосатый галстук. Никакого тебе объявления войны соседней деревне, никаких призывов к нравственности и патриотизму. Единственное, что роднит Макса с обыкновенными политиками, – секс-скандалы. Макса в детстве не кастрировали, что ввергло его в бездну собачьего греха. Но, я думаю, именно это дало ему шанс выиграть выборы. Лидера с пониженным уровнем тестостерона в Америке не потерпят. Плюс у него сохранился вдохновляюще низкий тембр лая. Ну а как ещё может лаять политический деятель?
Продавец дров Фил, который недавно вышел из тюрьмы за торговлю лёгкой наркотой, питает к Максу особенно глубокие чувства. Дело в том, что Макс за версту распознает переодетых копов. А так как старый Филов трак с дровами стоит по выходным ровно напротив места, куда обычно вывозят мэра, то Фил, заслышав особый – с прискуливанием – лай Макса, немедленно уносит ноги вместе с хабаром. Дрова остаются – их все равно ещё никто у него ни разу не купил из-за абсурдно высокой цены. Агенты наркоконтроля, потоптавшись пару часов вокруг поленницы, отваливают в ближайшую кофейню.
Макса щенком взяли из Хемета – унылого городишки у подножия нашей горы. Там он жил у какого-то барыги, которого арестовывали раза по два в месяц. А пока тот пребывал в участке, кормить собаку было некому. Так в нехитром пёсьем мирке копы стали олицетворять голод, а мелкие толкачи дури превратились в символ сытости и неги.
Макса кормят исключительно органическими продуктами без добавления глютамата натрия. Его регулярно водят на случки а также к собачьему парикмахеру. Но когда Фил прятался от полиции в пещерах ниже по реке, Макс вдруг исчез. Вернулся он лишь через несколько дней – весь в репьях, он сидел на правом переднем кресле машины шерифа, в то время как грустный Фил уныло матерился с отделённого решёткой сиденья для арестантов. Сказать, что Макс пытался отбить Фила у ментов, нельзя. Хотя возвращению своего друга из кутузки он всегда искренне радовался. Дружба с Филом для него была явно важнее еды, секса и мытья шерсти дорогим шампунем. Макс – собака, а кто ещё умеет так бескорыстно дружить с самыми никчёмными и непутёвыми из нас? У людей всегда есть счёты друг к другу, но псам мелочная бухгалтерия человеческих отношений неведома. Те, кого они любят, не будут оставлены ими до самой могилы. И знаете, кто первым выскочит навстречу новоусопшему из райских врат? Кто отскулит и отмолит его многочисленные грехи перед прослезившимся от умиления Всевышним? Ведь собака любит тебя таким, каким ты не стал, но мог бы стать. Любит, вне любых доводов разума, помимо сотворённых тобой безобразий, сказанной тобой лжи и вопреки любому твоему вероломству.
Последней отсидкой, впрочем, Фил был обязан именно Максу. Дровоносца вновь заподозрили в пушерстве накануне Дня Независимости. Второго июля департамент шерифа выписал ордер на его арест, а третьего Фил слинял. Говорили, что насовсем. Поехал, мол, к брату в Айдахо – скрываться в картофельных джунглях самого белого из захолустных штатов. Но когда четвёртого июля начался городской парад, Фил оказался тут-как тут – переодевшись в украденный где-то рекламный костюм хот-дога, он глазел на красочное шествие из толпы.
В конце процессии по традиции везли мэра. Макс – в красно-синем клетчатом галстуке – гордо восседал на постаменте, воздвигнутом в кузове грузовика. Вокруг него сияли электрические гирлянды. Девушки-чирлидерши по обеим сторонам машины задорно что-то подбрасывали и неустанно чем-то вращали. Позади, гремя героической медью, надсаживался оркестр пожарных. Конная полиция на обочинах отдавала собаке честь и дудела в рожки. Однако, когда процессия поравнялась с бутафорской сосиской, Макс вдруг сорвался с места и со всех лап бросился из кузова на замаскированного Фила. Зрители хохотали до слез: смотрите, мол, пёсик есть захотел! Но рекламный хот-дог почему-то начал отталкивать от себя ластящегося пса и попытался, убегая, слиться с толпой. По пути Фил споткнулся. Дешёвая поролоновая оболочка треснула и развалилась в аккурат по границе полосок кетчупа и горчицы. Сосиска отбивалась и материлась, на чем свет стоит, пока люди пытались её поднять. Тогда-то копы и смекнули, что это Фил. Колбасное убежище не спасло беднягу, павшего жертвой своего патриотизма и собачьей любви. Пока на Фила надевали наручники, пока ему зачитывали права, пёс носился вокруг него кругами, радостно виляя хвостом и оглашая окрестности счастливым лаем.
А я вот думаю: если бы нами, людьми, повсюду управляли собаки? Бесхитростные, добрые, не способные на предательство, всегда любящие нас, несмотря ни на что. Принимающие нас такими, какими мы уродились или были воспитаны - нелепыми, трусоватыми, алчными, обречёнными совершать грех за грехом и вечно, вечно виноватыми перед себе подобными и перед Богом? Что, если бы мы сами, без лишних раздумий, уносились за другом в любые голодные и холодные дали, наплевав на тёплую заботу и полную миску? Что, если бы мы любили, так, как они? Беспричинно, до самой могилы, а после – встречая предмет своей любви у Жемчужных врат, доведя до смеховой истерики полупрозрачных ангелов и седовласых апостолов, оставив за спиной растерянно утирающего слезы Создателя? Что если бы мы всем своим счастливым видом и неожиданно обретённым даром выражать словом любовь – что, если бы мы сказали тогда: «Иди сюда, иди скорее, ведь ты ни в чём, слышишь, ни в чём и ни перед кем больше не виноват!»