Брызги яблочные изогнули ветви тяжестью своей до земли, пестрым стеганым одеялом выстлали траву. Сочатся, прохладно тают на губах, густым, пьяняще-тягучим ароматом кружат над садом.
Осень... Пора бабьего лета... Солнце лизнуло листву — и покатились во все стороны по макушкам деревьев вихри золота, меди, пурпура.
Майка выскочила из дома и вдруг замерла. Стоит, запрокинув голову к небу, подставляя лицо теплым лучам, и блаженно жмурится. Опомнившись, подхватывает небольшое ведерко и устремляется вглубь сада к облепихе.
Глубокой осенью лет десять назад возвращалась Майка домой от дальних соседей, зажав в кулаке, как драгоценность, три тонких, узловатых прутика. Мама тогда снисходительно сказала: «Да сажай где хочешь, - и, наблюдая за неумелой суетой дочери, добавила. - Не приживутся: корни до зимы не успеют пустить». Оказалась права. Правда, лишь отчасти: по весне на одном набухли темные, крупные почки. Только тут хозяйка спохватилась: Майка заботливо пристроила своих питомцев на самом удобренном кусочке глинистой земли - по центру компостной ямы. Отец со стороны с улыбкой наблюдал за женщинами.
- Убирай немедленно свой сорняк!
- Мам, ты же сама сказала: «Сажай где хочешь».
- Убирай! И пересаживай... вон туда, - и неопределенно махнула рукой в самый дальний угол участка.
Отец крякнул, аккуратно вывернул огромный оковалок земли вместе с саженцем и понес в указанном направлении. Майка, сопя и бурча себе под нос, поплелась следом. А вдогонку неслось:
- Всё равно из твоей затеи ничего не получится!.. Облепиха — дерево пАрное!
Майка встала, как вкопанная:
- Это как?
- А так! Облепиха плодоносит, если только рядом растут два растения: мужское и женское.
- Не переживай, Майяшка, - тихонечко, чтобы слышала только дочь, промолвил отец. - Попозже найдем и посадим рядом подружку твоей облепихе.
- Нет, друга.
- Почему друга?
Умеют же люди задавать вопросы, самый вразумительный ответ на которые единственен:
- Потому, что!
Но ни поисками, ни посадкой друга заниматься не пришлось: у соседей в ту же весну появился такой же корявый прутик. В трех метрах по ту сторону забора.
Среди густоцветной зелени садов эта пара растеньиц терялась скромностью наряда. Впрочем, нужен ли кто-то еще, если вдвоем хорошо?! Лишь к бабьему лету Майкина облепиха вдруг вспыхивала жгуче-оранжевой свечой... И сияла... Ярче и ярче...
Майка после сбора продолговатых, налившихся соком ягод возвращалась в ссадинах: лицо, руки, ноги, бока:
- Вот недотрога!
Причины пожара у соседей три года назад Майка не знает. На окраине участка разгорелась сухая трава, потянулись острые языки пламени к крепенькому стволу. Задохнулось, почернело деревце. Так и стоит, простирает обугленные ладони к небу, взывая о помощи.
С тех пор загрустила Майкина облепиха. Нет-нет. Все так же растет, зеленеет. Вон уже какая! Под четыре метра вымахала. Только не сияет свечой более. В густой листве прячет редкие ярко-оранжевые капли слёз.
Вот и собирает их Майка сегодня. Бережно. Деревце как-то и не цепляется острыми, длинными шипами (всего-то две царапинки!) — лишь неохотно отдает плоды.
От неудобной позы затекают руки и шея. Майя ненадолго присела на ступеньку лесенки-стремянки. Оглядывается.
Папа. Самый верный и любящий мужчина в маминой и Майкиной жизнях. Мама называла его несчастным альтруистом: «Ничего для себя! Раз ничего не делаешь - значит, ничего не хочешь. Ничего не хочешь — значит, человек без мечты». И так далее. Это всегда становилось камнем преткновения, вокруг которого вскипали пенистые буруны взаимного недовольства. «До чего же вы у меня разные! Будто смотрите в противоположные стороны». Майка уверена: всё не так. Есть мечты — яркие, огромные, светлые! Только отец никогда не станет жизнь подминать под себя. Майка знает (настолько точно, что ни секунды в том не сомневается), почему.
Нет больше мамы. Не о чем и не с кем спорить.
Отец мерно опускает лопату, вспарывает пластами по-осеннему грузную, волглую землю. Движения немного тяжеловаты. Но, как и прежде, размеренны и спокойны.
Он так же спокойно хоронил жену.
Папа для окружающих не изменился. Лишь чаще стал курить. Лишь подрагивают напряженные пальцы.
Просто отец выключился незаметно и гораздо раньше. Майка сейчас вспоминает тот момент: диагноз врачей. Она же бушевала, кипела, пытаясь перекроить накатывающуюся неизбежность. И никак не могла понять, что с отцом случилось. А он выключился. Будто кто-то неведомый выдернул, выворотил вросший в дно реки камень. И реке не за что стало цепляться брызгами рук. И она поплыла прочь - неудержимо и механически.
Майку накрыло свершившейся смертью. Сидела на полу перед кроватью, неотрывно вглядывалась в спокойный профиль. И никак не могла поверить. Ей казалось, мама дышит, только очень легко. Неуловимо. Сидела и, утробно взвывая, звала: «Маааам... Маааам...». И ждала ответ...
Папа — нет. Он бережно закрыл жене глаза, повязал платок вокруг лица. Сел ждать утра, не став будить дочь даже телефонным звонком: «Маме уже всё равно. А ты, Майяша, поспи спокойно. Умаялась совсем».
Пятьдесят пять лет жизни вдвоем. Пятьдесят пять. Без трех месяцев.
Потерялся... Потерялся...
«Облепиха — дерево пАрное».
Майка отрывает взгляд от отца.
- Пап! Ты видел?! - радостно машет в сторону соседского участка. Там, за забором, от почерневшего ствола, непостижимым образом собрав силы, неудержимо ответно тянется к подруге ветвь, на самом кончике робко покрытая зеленью.
«Папка! А ведь у тебя будет всё хорошо, - Майка не дает этой внезапной и дерзкой, но такой осязаемой мысли выпорхнуть наружу (не ко времени она пока; не к месту). Лишь подтверждает про себя. - Да! Именно так! У тебя будет всё замечательно».
Неизбежность — она ведь бывает разной.
Где ты? Где ты, неведомая Облепиньюшка?...
Маааам... Прости...