Л;на его звали. С ударением на первом слоге. И голова его блестела - лысая, как луна. И шрамы на ней напоминали кратеры. Л;на вообще был весь покрыт шрамами. Быстрый, жилистый, тощий. На смуглом теле – как молнии в ночи – косые, ломаные, тонкие и извилистые – шрамы. «Л;на, – кричал я ему сквозь грохот отбойника, - прикрой голову: напечёт!» Л;на лишь вполоборота улыбался мне, сверкая металлическими зубами и зрачками, в которых тонуло жёсткое калифорнийское небо. Он голову не жалел. Он вообще ничего про себя не жалел.
Плюс 45 в горах, мы ломаем старую бетонную дорожку на самом солнцепёке. Камни больно отлетают в лицо, но если Л;на напевает рэп, если пневматический отбойник для него – ритм-секция, то камни Л;не пофиг. Чернильный дракон на его правом бицепсе тоже пересечён шрамом. Л;на поёт, дракон танцует. Шрам вспыхивает и гаснет. Песня про любовь, пушки и тюрьму, а танец… только дракон знает, о чём.
Л;на – зверь. Он работает насмерть, словно сражается. В перерыве он курит и слушает других, сам не говорит. Сегодня, правда, он спросил меня, как русские относятся к мексиканцам? Когда я ответил, что, в принципе, нормально, он только одобрительно кивнул. Тогда я набрался смелости и задал ему вопрос: «Л;на, откуда шрамы?»
В нашей бригаде, кроме меня, сидели все. Но только Луне удалось сделать три ходки до 22-х лет. Кража со взломом, ограбление, нанесение телесных повреждений. Авторитетный Лестер – обаятельный чернокожий коротышка – сумел добиться такого результата только к пятидесяти. Бывший чемпион-футболист Дерек и вовсе сидел только раз. Белый Ричард чалился в детской колонии и в рехабе.
При этом Луна из нас самый правильный. Он живёт по десяти заповедям, по воскресеньям служит в церкви, ходит с волонтёрами в трущобы уговаривать наркоманов бросить кайф. Неуважительный трёп про женщин не одобряет. Он вообще не любит слова. Но мне он почему-то ответил.
Говорил он прямо в меня, как будто никого рядом не было. А в бригаде, на минуточку, нас шестеро. Три негра, Л;на, я и Ричард. Я за собой знаю: люди думают обо мне лучше, чем я есть. Рассказывают мне такое, о чем всю предыдущую жизнь молчат. Может, потому, что, рассказав мне, они всё самое страшное забывают? Бывает, знаете, такой человек-исповедальная будка. Ничего в нем нет, кроме пустоты, тишины и свойства примирять людей с их плохими воспоминаниями.
«Сальвадорцы и черные резали меня в тюрьме, – сказал Луна совершенно спокойно, – потому что я у одних взял кайф, чтобы передать другим, а по пути Господь меня надоумил спустить эту дурь в унитаз. Я сам год с героина слезал. Дурачков молодых стало жалко. Взял и весь фунт вывалил в сральник. Вот тогда-то они меня вечером прямо в душе в заточки и взяли. Со всех сторон – в живот, по лицу, в спину, по венам. Не знаю, как сознание не потерял, не знаю, не помню, как ушёл. Помню только, охранник ко мне подбегает, кричит: «Что случилось? Нападение, драка?» А я ему: «Всё норм, начальник. С лестницы упал». И тут второй сзади говорит: «Да у него в спине нож торчит!». Потом я отключился. Думал, умер. Даже обрадоваться успел. Но нет, не умер… Это была третья ходка, в ней Бог мне явился».
«Луна, а как выглядит Бог? На кого похож?»
«Такой – весь в белом, глаза грустные. И молодой совсем. Пока меня зашивали, он рядом сидел, руку мою держал».
«Мексиканец?»
Л;на посмотрел на меня удивлённо: «Нет, еврей».
Перерыв кончился. Л;на опять взялся за отбойник. Он снова пробивался сквозь бетон, и камни летели в него, как в непризнанного древнего пророка. Л;на пел рэп. Дракон на бицепсе, перетянутый шрамом, багровел и приплясывал. И кто-то молодой, в белом, стоял рядом с этим парнем, положив ему на плечо руку.
Нет, про глаза ничего не скажу, не видел. Потому что далеко мне было до него. Очень. Как до луны.