Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2016/10/10/1056
Сацерия без слов и движения наблюдала, как Реджента осторожно затворила за собой дверь. Недавняя сила убежала от нее вместе с уходом женщины. Ветер в волосах пропал. Девочка поняла, что был он не больше, чем иллюзией. Вошла одна из гвардеек, которая несла дозор под ее дверью. Ей показалось, что одетая в серебрящиеся доспехи фигура хотела что-то сказать. Но не произнесла ни звука – только слегка лязкая высокими ослепляюще начищенными сапогами подошла к шкафу, толчком подняла его и без видимых усилий перетащила на прежнее место. Почувствовала взгляд Наследницы на себе, повернулась к ней лицом, выпрямилась, согнутую в ладони руку прижала к груди. Сацерия быстро кивнула, и гвардейка вышла.
Девочка закрыла глаза, попыталась отрешиться от всего: запахов цветущих деревьев, маняще зазывающих выйти в парк; едва различимой нотки недавно испеченного хлеба; свежести воды, исходящей от разливов реки. Хотела одного – вернуться в прошлое, в то время, когда все было хорошо, когда дворец не был ее тюрьмой, а окружающие не были ее конвоирами и безучастной публикой.
Но неизменно вспоминала другое. Приглушенный свет, смрад лечебных трав, аура безысходности и пустого сочувствия. И она, лежащая спокойно в кровати, укутанная шкурами. Бледная, как туман, застилающий горные вершины. Закрытые глаза; не лицо, а посмертная маска, застывшая навеки неожиданно умиротворенно. Редкие стоны не были слышны в шуме молитв жриц. Как они не понимали, что ласка небес не способна проникнуть в покои императрицы сквозь тяжелую вонь пота, смешенную с тем чем-то пьянящим, что горело в каменных плошках жриц?
Сацерия открыла глаза.
Вспомнила, как кричала на окруживших ложе матери министров, как истерически вопила на них, чтоб проваливали. Никто не обращал на нее внимания, отчего ярость только крепла. Крики ее перерождались в вопли, вопли – в хрип, хрип – в стон. Девочка сжала губы: ощутила вдруг на них чьи-то сильные пальцы, поглощающие ее сиплые полуслова-полурыдания. Она сначала не понимала, что происходит, укусила ухоженные пальцы, кто-то взвизгнул. Потом Сацерия увидела, как ее мама пытается привстать. Реджента, склоняющаяся у изголовья кровати, прекратила эти попытки. Сацерия никогда не забудет, как больно закололо ее сердце, когда мама ее протяжно захрипела. Как зверь. Реджента наклонилась так, что чувствовала мочкой уха горящий, как угли, подбородок императрицы. Прошептала что-то в ответ. Выпрямилась, повернулась к Сацерии и, собрав всю жалость, на какую ее хватало, сказала слишком громко:
-Цезарь просит, чтобы Сацерия покинула немедленно ее покои. Твое поведение ее расстраивает и стыдит.
Девочка не пошевелилась – а потом услышала, как перед ней закрываются с грохотом двери.
На следующий день весь мир узнал о смерти Цезаря, а дочка стояла на балконе над площадью перед дворцом, делала вид, что смотрит на одевшуюся в траурные голубые одежды толпу. Пыталась увидеть, как спустится в пахнущий влажной плесенью склеп, но в мыслях даже не дотронулась всегда холодного кольца на дверях мавзолея.
Решила, что нужно это сделать сейчас. Подошла к широкой и высокой во весь ее рост гладко выполированной медной пластине. В бледной красноватой дымке увидела себя. Она могла пойти и так – босиком, с заплаканным лицом, в изорванной тоге. Мертвым равнодушны одеяния, драгоценности и прически. В их мире на Небе лишь честное имя и слава ценятся по-настоящему. Но живым неравнодушно, Сацерия не могла себе позволить, чтоб ее принимали за потерявшую рассудок еще сильнее, чем она сама обезумела.
Скрылась за ширмой, стянула с себя тогу, вытащила из волос несколько красных ленточек и тонко сделанный деревянный гребень, расписанный небесной краской в фантазийные узоры. Вошла в купальню, вырезанную из светлого гладкого камня. Не проверяя температуру воды, схватила полный ушат и опрокинула на себя. Закричала, когда ледяная вода смывала с нее дурной, липкий запах, страх и обиды, смешенные со страданиями. Сацерия чувствовала, как очищается ее тело, как вместе с каплями соскальзывает с нее прошлое, и лишь та тупая боль засела в груди и не хотела растворяться. Она надеялась, что когда перестанет существовать, именно эта боль покажет маме, как сильно дочь ее любила.
Девочка вытерлась большим, мягким полотенцем, надела голубое платье, которое швырнула вчера на топчан. В нем наблюдала за тем, как офицеры имперской гвардии вносили в крипту гроб с той, которой клялись в верности и защите. Обула сандалии и уложила локоны так, чтоб падали волнами на шею и плечи.
«Все должны видеть во мне Цезарь».
Открыла резко дверь, не взглянула даже на гвардеек, подскочивших заспанно на месте и приложивших правую ладонь к сердцу. Амфоры, цветы, яркий свет раздражали ее. Хотелось вернуться в комнаты, затопить их темнотой и молиться. И одновременно ноги несли ее туда, куда желала попасть душа, к месту, которого страшилось сердце. Сацерия не встретила никого в пустых коридорах – лишь гвардейки несли службу. Девочка не могла отделаться от мысли, что это не металл лишил ее матери и что императорская гвардия со своими алебардами бессмысленна.
Широкая мраморная лестница вывела ее ко входу в парк. От навязчивых запахов, витающих под желтым небом, закружилась голова. Но она шла дальше. Мелкие камешки шелестели под сандалиями. Хайстрессе девочка увидела сразу. Высокая фигура заметно выделялась на фоне темно-фиолетового, сплетенного как бы из нескольких стволов, ствола дерева арбустессе. Сацерия грустно улыбнулась.
«Говорят, они приносят счастье. Если бы я увидела тебя раньше...». У него была прекрасная коричнево-черная шея с металлическим зелено-голубым сиянием. Животное повернуло голову, с обеих ее сторон блестели голубые и пурпурные перья. Отделилось от жесткого ствола и сделало несколько широких шагов. Девочка тихо рассмеялась:
«Совсем как Алманен». На длинных, интенсивно темно-красных ногах хайстрессе приближалось к Наследнице. Было стройное и гибкое, казалось Сацерии ловким. Верхнюю часть животного украшало легкое медно-красное свечение. Остановилось в нескольких шагах от девочки. Обрадованная, на время забывшая обо всем, живущая настоящим моментом, она сделала шаг, потом второй. Хайстрессе не пошевелилось, рассматривало ее с интересом в маленьких глазах с зеленой радужкой и белым зрачком. Сацерия, несмотря на жаркую погоду и отсутствие ветра, чувствовала тепло, исходящее от животного. Оно опустило мускулистую шею и вытянуло ярко-красный клюв. Подошло ближе, подоткнуло горячий клюв под руку Сацерии. Девочка рассмеялась звонко и беззаботно погладила его.
Ей вспомнились рассказы матери о том, как хайстрессе выбрали себе жизни исключительно одинокие, что их домом стали самые дикие уголки лесов, что все время они посвящают своей семье. Удивительно мудрые, хайстрессе прилетают к потерянным Алманенам, забывшим, кто они и ради чего появились на свет. Именно поэтому эти животные приносят счастье, ведь указывают на избранный глубоко в душе путь.
Хайстрессе вдруг дернулось, но Сацерия, завороженная теплом его клюва и волшебным сиянием его перьев, ничего не заметила. Не заметила, как хайстрессе разложило огромные крылья, переливающиеся медью и фиолетом, и обняло ними девочку.
А потом тепло исчезло. Испарилось разом. Девочка закричала от неожиданности. Увидела свечение перьев, только спустя пару мгновений заметила, что свечение блекнет, размазывается. Вскоре заметила и то, что животное не дышит. Услышала шум шагов.
-Наследница, как ты себя чувствуешь? Цела? Уже все закончилось.
Кто-то вырвал ее грубо из объятий хайстрессе. Что-то глухо шлепнулось о гравий.
-Он тебя больше не тронет,- уверил властно тот же голос.
Сацерия тряслась в руках кого-то, боялась посмотреть на животное, хотя уже понимала, что произошло. Пересилила себя.
Из глаза торчала стрела, что-то вязкое сочилось из раны. Стройное и гибкое тело съежилось, иссушилось.
Хотела заплакать, но тут же вспомнила, что должна быть сильной.
-Как ты посмела?- процедила девочка, пытаясь дотянуться до чернеющего сейчас длинного клюва животного. – Кто тебе приказывал?
Сацерия пыталась вырываться, но гвардейка держала ее крепкой хваткой.
-Как ты смеешь прикасаться ко мне?- сопела Наследница. – Кто тебе приказывал стрелять из твоего проклятого арбалета? Пусти меня наконец.
Девочка размахивала руками, намереваясь сорвать темную маску с лица гвардейки.
-На колени перед дочерью Императрицы,- закричала Сацерия. – На колени, если ты хочешь, чтобы твоя честь еще хоть что-то значила.
Фигура в фиолетовом плаще опустилась на колкий гравий и отпустила Наследницу:
-Я увидела, как на тебя напало какое-то животное, Наследница,- сказала она, пытаясь звучать уважительно. – Я давала клятву защи...
-Забудь о триклятой клятве. Если, конечно, рассчитываешь, что она спасет тебя от меча палача.
-О Наследница,- гвардейка сорвала маску и пала ниц, пытаясь поцеловать сандалии Сацерии.
Гвардейка не успела договорить: девочка пнула ее в губы и добавила:
-Смерть за смерть, разве не так?
-Наследница, что, Затемнение меня разрази, здесь творится? – Офицер гвардии появилась незаметно.
Она посмотрела в хмурые глаза женщины, поняла, что эта сцена ей совершенно не нравится.
-Твоя гвардейка убила мое хайстрессе и я хочу, чтобы ее встретило подобающее наказание.
-Я уверена: она лишь защищала твою жизнь.
-Это хайстрессе защищало мою жизнь, а ты и твои гвардейки способны лишь молча стоять под дверьми да заносить тела правителей в крипту. Я хочу, чтобы ты лично проследила за тем, как ее,- девочка пнула лежащую перед ней гвардейку еще раз,- встретит смерть.
Лицо офицера нахмурилось сильнее, но она лишь кивнула и подняла гвардейку с колен. Из разбитой губы сплывали капельки голубоватой крови.
-Принесите хайстрессе к крипте,- сказала Сацерия.
Офицер согнула правую руку в локте и дотронулась к сердцу.
Когда Сацерия осталась одна, Затемнение уже приближалось, а вокруг тела животного летали мошки, привлеченные сладким запахом смерти. Металлическая дверь в мавзолей открывалась со стоном и скрипом измученного железа. Сил девочки хватило только на то, чтоб образовалась щель, достаточно широкая для нее. Схватила за морозные лапы хайстрессе и тяжело потащила в помещение, залитое туманным свечением зеленых ламп. Спрятала животное в одной из пустых ниш. Из треснувших каменных плит выглядывали фиолетовые, почти черные корни деревьев, в темных углах блекло искрились красные грибы. Тяжелую атмосферу ушедшего вместе с Алманенами времени Сацерия чувствовала с каждым шагом. Невесомое голубое платье совсем не защищало от влажного, затхлого воздуха, от холода, бьющего из-под земли. С потолка время от времени сыпалась пыль и зеленоватая пыльца. Несколько раз эта пыльца попадала девочке в нос, и тогда она чихала, а стены мавзолея, привыкшие к вечной тишине, сотрясались от усиленного многократно грохота. Сацерия дрожала, когда спускалась по стертым и пористым ступеням. Дрожала страхом того, что она посмотрит на мать, которой она так и не сказала последнего слова; дрожала страхом того, что матери было стыдно за нее в последние мгновения жизни; дрожала страхом того, что мать станет обвинять ее за то, кем она была там, на гравиевой дорожке в парке.
Больше ступеней не было. Дальше – только длинный подземный коридор, освещенный всего лишь зелеными лампами. С обеих сторон широкого прохода в нишах тенями прятались саркофаги с прежними правителями Алманении. Затаив дыхание, оглядываясь по сторонам и сгорбившись от страха, Сацерия приближалась к гробу матери, и отовсюду обволакивали ее истории, призраки прошлого.
Тихо охнула, когда неосторожно наступила в ледяную лужу грунтовой воды. Мутное облачко пара вырвалось из ее рта; только теперь ощутила, что ей по-настоящему холодно, что она не чувствует ног. Ей мерещились тени неизвестных животных, ей предствлялся хайстрессе, все так же съеженный и сморщенный, дефомированный и растерявший все свое сияние, все еще со стрелой в невидящем глазу, набрасывающийся на нее сзади и острым клювом щипающий за спину. Снова и снова.
На глаза наплыли слезы боязни, и только осознание того, что она стоит у гроба матери, заставило ее вытереть лицо посеревшем от пыли рукавом платья.
Сацерия подошла к скульптуре матери.
Такой непохожей. Застывшая в бесконечном движении, изображаемом, наверняка, какой-то танец; с тонкими, милыми чертами; навечно с короной Алманении в густых гранитных волосах. Девочка упала к ногам статуи и разрыдалась.
«Где твои ласка и забота, где твой веселый, теплый голос, где гладкая кожа? Куда ты дела любовь? Почему я не вижу заботливого взгляда?
Прости меня за твое последнее мгновение, прости меня за то, что не было меня при тебе. Прости, что последним твоим воспоминанием обо мне был стыд.
Я не хочу быть такой, как там, наверху. Понимаю, что должна быть сильной, но я могу быть сильной только рядом с тобой. А ты ушла в мир между Небом и землей. И я не чувствую тебя. Ни капельки.
Я впущу тебя, обязательно впущу, слышишь?».
Никто ее не слышал.
Следующая глава: http://www.proza.ru/2016/10/17/1222