Раннее утро. Воскресенье. Просыпаюсь без четверти шесть утра, будучи дежурным по кораблю. Снаружи вроде бы и светло, но небо затянуто серо-белыми облаками. Из них кто-то периодически высыпает мелкий колючий снежок, не сразу тающий при попадании на лицо или палубу. Дует лёгкий ветерок, прогоняя куда-то в сторону приплывшие облака, а водная поверхность Кольского залива выглядит довольно гладкой; только маленькие припухлости волн тянут потихоньку друг за другом. Очень хочется увидеть над головой солнце после долгой зимы, да к тому же сегодня День 8 марта, особо уважаемый моряками праздник. Как хорошо, что его придумали у нас в стране!
Мы находимся в состоянии 45-минутной готовности к выходу в море в случае получения сигнала от оперативного дежурного по флоту, поэтому сход на берег личного состава не разрешается. В семь утра проверил подъём матросов, который в рабочие дни происходит в 6 утра. Сегодня и у матросов праздничный день: не надо идти на утреннюю физзарядку, строиться в 8 утра на подъём Военно-морского флага, а затем расходиться на работы и занятия согласно недельного расписания и планов командиров подразделений. На завтрак коки испекли для всех вкусные булочки, а на обед также будет что-то сладкое.
Наш спасатель стоит у Первого причала Североморска, в который упирается прямо в залив сбегающая широкая улица Сафонова, главная улица столицы Северного флота. Зимой по ней порой бывает невозможно идти, если не придерживаться за стены 3-4-х этажек: такой сильный ветер задувает вдоль улицы. К 12 часам дня вроде бы распогодилось. Чайки расселись за кормой, ожидая, когда с судна начнут сбрасывать послеобеденные пищевые отходы. Лишь некоторые из них, видимо, самые голодные, облетали судно с нетерпеливыми резкими криками, как бы торопя команду обедать. Но в этом матросов не стоило торопить. Если б это было возможно, они принимали бы пищу через каждые 1-2 часа. Хотя вот селёдка им уже так надоела, что на борту спокойно стояли одна-две деревянные бочки с селёдкой, которую они могли брать в любых количествах в дополнение к выдававшейся в корабельной столовой пище.
Эти бочки однажды поразили военных строителей, которых мы на своём борту доставляли из Североморска в Полярный на противоположную сторону залива. Один из них, обнаружив селёдку, закричал своим товарищам, что селёдку может брать любой желающий, что они и сделали, съев по паре рыбин без хлеба и воды. Лишь некоторые из них собрали в ладони воду от шедшего дождя. Но сегодня к обеду ярко светило солнце, создавая приподнятый настрой. По хорошему завидую нескольким семейным офицерам, которых командир отпустил домой до корабельного ужина под свою ответственность. Все они живут в пределах 20-минутной досягаемости нашего судна после прибытия за ними посыльных матросов(телефонов в домах тогда не было), так что отсутствие на корабле отпущенных лиц при строгом нахождении в своих квартирах практически не должно отразиться на состоянии готовности судна в целом.
Около 12 часов дня командир вызвал меня к себе в каюту и сказал, что сходит на берег на несколько часов по известному мне адресу, а за старшего на судне будет замполит, обязанный вернуться на судно к часу дня. Вчера к нему из Москвы прилетела жена, постоянно там жившая. Потому зам имел "добро" на сход с борта аж на целые сутки. Наш зам был довольно колоритной личностью. К сорока годам он дослужился всего до капитан-лейтенанта или "каплея", переходив в этом звании несколько сроков. Представьте себе среднего роста широкоплечего грузного человека общим весом кило на девяносто, довольно добродушного, но далеко не простачка. Он очень гордился своим животом, называя его продолжением груди. "Единственное полезное, что я нажил на флоте, так это живот"- любил поговаривать зам, особенно когда выпьет. А бывало это довольно-таки часто. Офицеры и личный состав относились к нему доброжелательно, что бывает редко в отношении замполитов. Он никогда не стремился выносить "сор из избы", предпочитая с любым нарушителем разбираться внутри коллектива, а такое явление нехарактерно для системы советских политорганов. За что мы обычно не любили замов и других политрабочих, как их иногда называет инженерно-командный состав на флотах и в Центральном аппарате ВМФ, так это за приверженность к "полосканию грязного белья" во всеуслышание при разборах персональных дел. Что бы ни случилось с офицером или сверхсрочником в быту, семейные ли неразберихи или недоумения на другой почве, многие замы-карьеристы стремились не к реальной помощи человеку, а к раздуванию
дела, зачастую превращая муху в слона. В результате это нередко сильно вредило служебному росту "провинившегося", а то и его семейным отношениям. Но зато такие дела шли на пользу карьеры подобного замполита.
Наш зам был другим, а потому уважаем сослуживцами. На него забавно было смотреть, когда он умывался. Делалось это так: сначала в раковину умывальника помещался живот, полностью её заполняя, как осьминог бутыль, затем уже мылись руки, лицо, шея, а вода с моющихся верхних частей тела стекала по животу в слив.
Как-то раз наш штурман сфотографировал зама, когда тот утром выходил из каюты в офицерский туалет. Фото получилось на редкость колоритным: расширившееся после принятой накануне вечером большой дозы спиртного лицо зам, и так-то широкое, на фоне открываемой двери заняло почти всю фотокарточку, напоминая больше совсем другую часть тела зама. Замполит очень обиделся на фотографа и сказал, что подловит того со своим фотоаппаратом, когда штурман проснётся в понедельник утром после схода на берег и эта фотография будет помещена на корабельный стенд "Наши передовики".
Итак, командир сошёл с борта, старпом находился дома и мог прибыть по вызову через 15 минут, штурман, начальник радио-технической службы(РТС)и интендант также были на берегу. В результате я, начальник аварийно-спасательной службы(по специальности инженер-кораблестроитель и водолазный специалист), оказался на судне за старшего, отвечая за экипаж из 140 человек. Часа через полтора после схода командира пришёл полутрезвый замполит и спросил, кто из командования на борту. Я ответил, что никого, и теперь он становится старшим. Но зам, будучи под сильным воздействием Бахуса, не согласился со мной. "Раз никого нет, то и я пойду!"- сказал он и, не взирая на мои уговоры остаться, вернулся на квартиру к приятелю, где остановилась его жена. Делать было нечего. Тогда я решил зайти в каюту к механику, чтобы узнать, почему его не было в кают-компании во время обеда. Старый, замшелый капитан-лейтенант оказался в полном отрубе. Набравшись корабельного спирта(водку он из экономии не покупал, отправляя почти всю ежемесячную получку своей жене, постоянно жившей в Питере), он лежал на койке поверх одеяла полностью одетый и в ботинках. На мои попытки добиться от него хоть одного слова мех только бессмысленно улыбался и мычал что-то нечленораздельное, вытаскивая изо рта одно за другим перья от подушки. У меня сложилось впечатление, что он закусывал только этими перьями.
Я решил дать ему проспаться, тем более, что в случае тревоги командир электро-технической группы, хоть и совсем молодой лейтенант, смог бы организовать запуск всей механической установки судна. В помощь ему стали бы опытные сверхсрочники. Мой же командир группы водолазов ещё не был назначен, так что приходилось в одиночку руководить своими подчинёнными в количестве 40 человек водолазов-глубоководников и такелажников. Надо вам сказать, что водолазы-глубоководники - это самое беспокойное хозяйство на спасательном судне. Они были как бы его главным калибром. Многие матросы других специальностей, да и не только матросы, завидовали их дополнительному пайку из мяса, яиц, масла, сахара и печенья. Наконец, глубоководники зарабатывали в месяц до 100-110 рублей, что при 5-рублёвом денежном довольствии матросов экипажа представлялось им просто богатством. Напоминаю, что оклад инженера на производстве после окончания ВУЗа в те времена составлял 110-120 рублей.
Наших водолазов иногда звали бакланами за их пайки и хороший аппетит. Особенно часто приходилось слышать это слово от нашего механика, пока я не затащил его с собой в корабельную барокамеру. Старшина-водолаз по моей команде поднял давление в камере до 6 атм, что соответствовало глубине 60 м(хотя периодически мы спускались на глубины до 160 м в специальном водолазном снаряжении). Поначалу мой механик был очень доволен. Он обладал удивительной способностью набирать 10-12 кг веса за 2-3 дня хорошей выпивки и закуски, а после этого худел дней 10-12, достигая прежнего веса. В камере же после подъёма давления воздуха стало очень жарко и пот полился с него ручьями. Мех заявил, что теперь всегда станет пользоваться барокамерой, когда решит худеть.
После 15-минутной выдержки "на глубине 60 м" в камере начали снижать давление. Мой сосед продолжал издеваться над водолазами: "Бакланы, им не только доппаёк выдают(для компенсации потерь веса, составлявшие за одно погружение 2-4 кг), им ещё не позволяют толстеть, доставляя такое удовольствие в барокамере!" Но когда мы подошли к предпоследней выдержке по режиму декомпрессии, у механика зачесалось всё тело, и он начал чесаться почище, чем боров после обеда. Мех был довольно упитан в то время и нетренированная жировая прослойка задерживала выход из тканей тела избытка накопившегося в них при повышенном давлении азота воздуха.
Так наш механик заработал декомпрессионное заболевание в легчайшей форме. Пришлось поднимать давление в камере на 2 режимные ступеньки вверх. Явления щекотки пропали и более не появлялись, но нам пришлось просидеть в камере пару лишних часов. А то был день моей очереди схода на берег и я сказал меху, что больше никогда не сяду с ним в барокамеру, на что получил ответ, что тот и сам добровольно никогда сюда не заберётся. Положительным от того совместного экскурса было лишь то, что о бакланах-водолазах мех больше не заикался, почувствовав, как говорят, на собственной шкуре в прямом смысле этого слова, что такое водолазная специфика.
День моего дежурства проходил спокойно и казалось, что он так же мирно и завершится, а вечером очередная группа офицеров сможет порадовать своих женщин в домашней обстановке. Но, как говорится, человек предполагает, а чёрт располагает. Около 4-х часов дня поступило указание Оперативного дежурного по флоту срочно идти на помощь морскому буксиру: у него по пока неясным причинам оборвалось крепление буксирного троса на лихтер, буксируемый из Архангельска в Мурманск. Я отправил рассыльных за всеми находящимися на берегу корабельными офицерами и объявил по корабельной трансляции о подготовке судна "к бою и походу". Вспоминаю себя всего за несколько лет до этих событий. Мы закончили Высшее инженерное военно-морское училище им.Ф.Дзержинского, расположенное в здании ленинградского Адмиралтейства, и нас после сдачи выпускных экзаменов и защиты диплома направили на 3-х месячную стажировку на флоты, не присвоив лейтенантских званий, как было прежде. Таким образом мы получили несколько месяцев отсрочки от ответственности за своих будущих подчинённых. Кто их не имел, особенно на военной службе, тот не поймёт, в какой счастливой обстановке оказались мы вдвоём с товарищем, проведя эти месяцы на спасательных судах, практически предоставленные сами себе. На должность нас назначить не могли, т.к. мы не были офицерами и получали всего лишь свои ежемесячные курсантские 15 рублей. Книги, сон и любимая флотская игра домино
составляли основу нашей практики, прерываемую обедами и ужинами и очень редкими дежурствами. На завтрак мы с приятелем обычно не вставали, ложась спать около 2-х ночи. Помню, как он будил меня, говоря о необходимости идти на построение по большому сбору. Спали мы в 4-х местной старшинской каюте: он внизу, а я на верхней полке, где в полуметре от моего уха на переборке размещался колокол громкого боя, издававший общекорабельные звонки. Так вот, тогда я часто не слышал ни длинных прерывистых звонков, ни подаваемых по трансляции команд, от которых дрожала переборка каюты, будившая этим спавшего внизу. Вот какие крепкие нервы были у беззаботного мичмана с дипломом кораблестроителя.
Прошло каких-то 3-4 года и я уже слышал даже то, что кто-то проходит по офицерскому коридору за закрытой дверью моей каюты. Подчинённые матросики не давали соскучиться и расслабиться. Как я говорил, они были высокооплачиваемой кастой на судне, а это значило, что сыновья шахтёров, из которых в основном набирались водолазы, в большинстве своём знали лишь один путь, как тратить такие большие для них деньги, и, полагаю, вы догадываетесь об этом пути. Потому-то в дни увольнений на берег срочной службы мне или моему заместителю рекомендовалось вечерами быть на судне для встречи своих подчинённых и успокаивать их или отправляться в поиски по городу, если кто-то не возвращался во-время. А ребята они, понятно, все были крепкие и, к сожалению, слушались только меня, оказавшись "под градусом". Помню как-то в Николаеве мы принимали новый спасатель. Там два моих водолаза за неделю умышленно сломали все ручные силомеры-динамометры, на которых уличные торговцы предлагали прохожим проверить свою силу. После этого водолазы, даже переодевшись в гражданское не получали эти приборы, будучи узнанными. Вот такие "детки" и расшатали мою нервную систему.
В описываемый же день водолазы вели себя вполне прилично, хотя при регулярных обходах судна я заметил, что некоторые из них, впрочем, как и матросы других специальностей, сумели немного выпить. Но не пойман - не вор. Отступив от темы, хотел бы заметить, что понятие "дедовщины" в нынешнем или недавнем его проявлении издевательств старших над младшими в 60-е и 70-е годы на флоте не существовало. Думаю, одной из причин такого было регулярное посещение офицерами и старшинами-сверхсрочниками как жилых, так и служебных корабельных помещений, где мо находиться личный состав. Тогда матросы осознавали, что за ними следят и о них заботятся старшие.
Вернёмся к дежурству. Вызванный через посыльного, появился командир, поинтересовавшись наличием офицеров на борту. О том, что шли приготовления к выходу в море, было видно по действиям экипажа, закрепляющего и зачехляющего все палубные механизмы и устройства, а также по шуму работающих двигателей. Я ответил, что штурмана, начальника РТС и интенданта дома не оказалось и им оставлены записки, а замполит решил догулять со своей женой в другом месте. На нас с командиром ложилась дополнительная нагрузка, так как старпом вскоре был отпущен командиром дивизиона в Мурманск по семейным обстоятельствам. Об отсутствии же штурмана командир докладывать не стал, чтобы не получить "фитиля" и не задерживать в таком случае на борту старпома. Через 30 минут вместо положенных по норме 45 минут мы снялись со швартовов и пошли по Кольскому заливу к выходу в Баренцево море.
Солнце над нами издевалось, добротно прогрев воздух. Кругом стояла тишь и не хотелось верить, что кто-то в такую погодную благодать нуждается в нашей помощи. При прохождении острова Сальный, что недалеко от Североморска, у нас загорелась труба. Пламя достигало высоты нескольких метров. Это выгорал мазут, накопившийся на выхлопной трубе, окружённой широким металлическим кожухом, который обычно и принимают за трубу. В таком пожаре прямая вина механика, не организовавшего постоянный контроль за её очисткой от наслоений не прогоревшего мазута, а также из-за плохой регулировки судовых двигателей. Поскольку с выходом в море обязанности дежурного по судну автоматически переходят в обязанности вахтенного офицера первой смены, мне было приказано вызвать на ходовой мостик механика, чтобы он непосредственно руководил тушением пожара. Судно в этот период застопорило ход, чтобы не давать пожару дополнительной подпитки. Мои настойчивые попытки поднять механика на ноги вновь не дали результата. Очевидно, он в очередной раз приложился к спирту, обидевшись, что его жена-ленинградка не прилетела навестить его подобно жене замполита. Я доложил командиру о состоянии механика, но он уже вызвал к трубе командира ЭТГ, подчинённые которого начали работать с пожарными шлангами. Тут я увидел картину, вызывавшую весёлый смех занятых тушением огня матросов. Вернувшийся с берега пьяный 45-летний верзила-боцман, обычно степенный и очень добросовестный сверхсрочник, бегал по площадке вокруг горящей трубы, приплясывал и выкрикивал: "Как горит? Хорошо горит!", повторяя это раз за разом. Похоже, он сильно надеялся, что теперь нас вернут к причалу. Я схватил танцора за руку, отвёл его в его каюту, велев никуда не выходить без вызова. Он послушно улёгся в койку и тут же уснул крепким сном матроса-новобранца. Кстати, на флоте ходит история, что термин "боцман" помог в своё время флоту избежать в Корабельном уставе(хранившем основные принципы со времён Петра 1)замены всех морских специфических терминов на сухопутные. Такой идеей загорелся маршал Г.Жуков, став министром обороны СССР. Он ещё с войны недолюбливал моряков за их особенности, о чём вспоминает в своих мемуарах бывший Нарком ВМФ адмирал Н.Кузнецов. Не прибавила любви к флоту и история посещения Жуковым Балтийского флота, когда он был министром: при попытке пробраться на подводную лодку-малютку пр.615 Жуков, будучи плотным мужчиной, застрял в рубочном люке лодки и его с трудом протолкнули снизу обратно вверх. Между прочим, во время того визита на флот было снято с должностей или строго наказано более 90% командиров разных рангов, начиная с корабля и выше. Так вот, говорят, вызвал Жуков к себе Главкома ВМФ и говорит, почему это на флоте так любят выделяться от всех остальных родов сил. Возьмём, к примеру, Корабельный устав, там нужно слово "трап" заменить на общепринятое слово "лестница", "кубрик" - на "казарму", "палубу" - на "пол" и т.д. Подойдя к слову "боцман", он попросил пояснить, что оно значит. Главком ответил, что боцман - это палубный старшина, отвечающий за состояние палубы, тросов и всех расположенных на ней устройств. Жуков перевёл это слово на предлагаемую им терминологию и получалось, что боцмана придётся называть половым старшиной. В этом просматривалась некая двусмысленность, и тогда Жуков, опасаясь, что дальше можно забраться в ещё более двусмысленные термины, сказал, что уж ладно, пусть моряки остаются со своей привычной терминологией.
А у нас на судне огонь продолжал своё деяние. Пожар, не расширяясь, длился около полутора часов, не реагируя на потоки воды из пожарных шлангов. Он прекратился, очевидно, после полного выгорания скопившегося на стенке трубы мазута. Длительная остановка вселила в нас, как и в боцмана до того, надежду, что надобность в спасательных работах отпала: уж очень хорош был день для этого сезона года. К нашему сожалению, ситуация в море не изменилась. Хорошо ещё, что во время вынужденной остановки мы пополнились так нужными двумя офицерами: штурман и начальник РТС договорились с каким-то катером и он доставил их к нашему борту под грозное помахивание командирского кулака.
Через примерно пять часов самого быстрого хода(ок.30 км/час) мы подошли к аварийному лихтеру. Лихтер - это несамоходное судно, предназначенное для перевозки грузов с помощью судна-буксировщика. В нашем случае обстановка осложнялась тем, что морской буксир умудрился намотать себе на винт буксирный трос от лихтера и потому лишился хода. Оба судна отдали якоря и занимались своими делами: водолазы-совместители с гражданского буксира пытались размотать свой винт, а вольнонаёмная команда лихтера спала, напившись спирта. Мы помогли буксиру своими военными водолазами. Сказалась выучка моих водолазов, которых я старался тренировать не только при выходах в море на глубоководные спуски, но и при стоянке у причала на малых глубинах. Они у меня до того наловчились мастерству, работая у причала не в паре, как обычно, а в одиночку, что иногда проявляли излишнюю самоуверенность. Так однажды нам пришлось работать на затонувшем судне, при разгрузке которого водолазы обнаружили ящик с коньяком. Они не стали поднимать его наверх и не сообщили и мне о находке. Обнаружив в трюме того судна воздушную подушку, наиболее опытные и отчаянные водолазы пили там коньяк. Вы спросите, как это можно сделать под водой, да ещё одетому в снаряжение со шлемом? Я сам сначала не понимал: спускаю под воду абсолютно трезвого, без какого-либо запаха спиртного водолаза, а после работы в трюме несколько старшин поднимались с крепким выхлопом винокуренного завода и в очень весёлом состоянии. Я стал проверять одевание каждого с начала до завёртывания иллюминатора, но случаи опьянения не прекращались. Так продолжалось несколько спусков, пока чуть не случилось беды. Один старшина, как и другие умельцы, наловчился отворачивать свой передний иллюминатор после захода в воздушную подушку. Там он отбил горлышко бутылки и сунул её себе в рот через отверстие для иллюминатора. Вскоре у него закончилось время пребывания на рабочей глубине и он получил команду выходить на верх. Если водолаз задержится больше нормы, время его декомпрессии может увеличиться на несколько часов, что не доставляло водолазам большого удовольствия. Этот старшина, бросив бутылку, попытался одной рукой завернуть иллюминатор, другая рука держала идущий с поверхности воздушный шланг. От волнения и нарушения координации движений после коньяка рука никак не могла поставить точно перекосившийся по резьбе иллюминатор. Так продолжалось минут десять. На запрос с поверхности водолаз отвечал, что запутался и пытается распутаться самостоятельно. Наконец, резьба сошлась и иллюминатор встал на место. После этого случая никто не рисковал пить коньяк под водой. А о самом источнике "вдохновения" я узнал от самих старшин, когда они демобилизовывались.
В случае же с морским буксиром всё было проще. Мы освободили винт от троса и буксир стал нашим помощником "на подхвате". Уйти в свой Мурманск он не мог, так как морское пароходство велело ему исправляться и поучиться у военных правилам буксировки лихтера, принадлежавшего тому же пароходству. Конечно, гражданским морякам обидно было слушать такие слова от руководства, но в определённой мере упрёки были справедливы. Теперь нам нужно было переходить от буксира к лихтеру. Первым делом нас заинтересовал вид синтетического буксирного каната: его конец выглядел не оборванным, а обрубленным. И это оказалось действительно верным. Малочисленная команда лихтера подвыпила по случаю Дня 8 марта, перессорилась и один из них, кажется, их боцман, взял и перерубил буксирный трос в знак протеста против работы в день женского праздника.
Спускаем со своего спасателя катер и доставляем к борту "взбунтовавшегося" экипажа стальной буксирный конец со своего судна. Однако, понадобились длительные переговоры, чтобы кто-то из команды лихтера согласился принять на свой борт лёгкий трос-проводник, соединённый со стальным канатом и затем с помощью своей палубной лебёдки вытянуть тяжёлый буксирный трос из воды и закрепить его в носовом буксирном устройстве лихтера. Мы поняли, что на лихтере пока никто ещё не пришёл в себя во главе с капитаном или продолжали периодически поддерживать своё прежнее состояние. Переговоры из рубки нашего судна затруднялось тем, что радист лихтера не хотел(или был не в состоянии) включить свою УКВ радиостанцию на приём и передачу. Поэтому на этапе переговоров о закреплении буксирного троса их вели через экипаж нашего катера с более-менее трезвыми лицами на лихтере. Редким явлением стало то, что погода благоприятствовала спасателям. Обычно же работать приходилось в условиях штормовой погоды и ограниченной видимости, да ещё нередко при крепком морозе.
Когда буксирный трос, наконец, закрепили, наш спасатель дал медленный ход, чтобы канат натянулся по возможности плавно, без рывка. Мы опасались, что на лихтере трос могли закрепить ненадёжно, однако, пока всё проходило нормально, по крайней мере, для буксировки. Морской буксир шёл последним в нашем караване, в готовности подойти к лихтеру в том месте, где это может потребоваться. Наступил глубокий вечер, когда караван подошёл ко входу в Кольский залив. Стемнело. Погода начала портиться. Регулярно налетали снежные заряды, на море появились волны, с которых срывало белые гребешки. Словом, от прекрасного дня не осталось и следа, лишь воспоминания. Мы стали совершать левый поворот, заходя в Кольский залив. И тут неожиданно буксирный канат на лихтере отдался и его по воле ветра и волн понесло по прежнему курсу вдоль побережья, где через 2-3 км неминуемо ждали высокие береговые скалы, что с правой стороны от входа в залив. Очевидно, не очень трезвые матросы лихтера не сумели надёжно закрепить буксир на своём борту. Мы передали на лихтер по заработавшему радио, чтобы они вытравили якорь на всю длину якорь-цепи для создания дополнительного сопротивления перемещению лихтера силою ветра и волн. Морскому буксиру было рекомендовано подойти к борту лихтера и, упираясь работой винтов, не дать аварийному судну приблизиться к скалам, а если удастся, то и завести свой буксирный трос на лихтер ещё раз. Но недаром говорят, что беда не ходит одна: по закону подлости помимо отсоединения буксирного в самом опасном месте перехода и в самый неприятный момент морской буксировки, при повороте на 90 град. на наш район налетел хороший снежный заряд, полностью лишив зрительного наблюдения за отличительными огнями на лихтере и на морском буксире, включенными с приходом темноты. Вдобавок ко всему, вот уж нарочно не придумаешь, на нашем судне вышла из строя локационная станция "Дон", т.е. мы потеряли координаты местонахождения своего судна, морского буксира и лихтера и вообще перестали наблюдать за тем, что происходит вокруг каравана. В такой обстановке во избежание новых аварий наш командир не растерялся и быстро принял единственно правильное решение. Он запросил оперативного дежурного флота перекрыть любое движение военных и гражданских судов на входе и выходе из Кольского залива, пока мы не устраним неисправность радиолокации и не возьмём лихтер на буксир.
К счастью, минут через пятнадцать наш "Дон" заработал и мы вновь могли видеть на экранах точки, характеризующие положение всех судов каравана. А несколько позже морской буксир при участии, похоже, полностью протрезвевшей команды лихтера, осознавшей реальную опасность быть выброшенными на недоступные с берега скалы, закрепил буксирный трос и вскоре подошёл к нам. Мы сообщили по радио, что с караваном всё в порядке. На этот раз наш спасатель шёл сзади лихтера, сопроводив оба судна до Североморска. Далее по решению пароходства они отправились в Мурманск без военных, а мы получили благодарность от гражданских моряков за проделанную работу. Те же вскоре без новых приключений пришли в порт, где каждый затем получил по заслугам.
За умелые действия водолазов и такелажников в этой операции и в связи с вскрывшимися в работе электромеханической службы недостатками мои подчинённые поменялись с последней местами в корабельном соцсоревновании, заняв первое место. Позднее протрезвевший механик, как и замполит, с чужих слов узнал, что его тело невольно принимало участие в спасательных работах и что при этом он проспал первое место. Над ним впоследствии иногда потешались офицеры: "Жора, ты стал почти святым: твой дух в спасании присутствовал, а тело находилось за пределами дела". На такой радостной для моего подразделения ноте и закончился тот памятный день 8 марта в (страшно подумать) шестидесятых годах уже прошлого века.