1.
Вик отложил перо в сторону. Рука немного занемела в судороге от долгого непрерывного письма. Потряхивая рывками, он пытался вернуть чувствительность длинным, тонким, узловатым в суставах, захолодевшим пальцам. Он и не заметил, как короткий осенний вечер с кроваво-красным закатом, таким же терпким, как Каберне, сменился на ночь, разбавленную мягким светом желтых фонарей, стоящих вдоль бульвара и неуверенно заглядывающих за занавески. А теперь утро - розовое и многообещающее - выплывало из-за горизонта лениво, не торопясь, еле освещая полусонные улицы.
Он глубоко вздохнул и потянулся, довольный результатом бессонной ночи. Наконец-то, сегодня, он закончил свой роман. Исписанные неровным почерком листки растрепанной стопкой лежали посреди стола, мощного, на массивных ножках, с резными ящиками и толстой внушительной столешницей, пропитанной чернилами в нескольких местах.
Вик смотрел на свой труд, как мать на только что родившегося ребенка, которого ей положили на грудь, обрезав пуповину, что еще мгновенье назад связывала их воедино. Какая это радость - после вынашивания идеи сюжета, после множества мыслей, которые роем кружили в голове и гудели, мешая сосредоточиться на чем-то другом, возможно более важном с практической точки зрения, но ничтожном для поэта или писателя, разрешиться наконец-то и почувствовать себя легким. И счастливым от того, что ты смог произвести на свет новую душу, ведь у каждой, даже самой неразборчивой рукописи есть своя душа, не так ли? И еще немного грусти касается твоего сердца, лишь слегка, почти незаметно, словно горечь в янтарном мёде, оттеняя радость. Ведь нельзя не понимать, что твоё дитя уже больше не принадлежит тебе настолько безгранично, как еще несколько часов назад. С каждым днём оно будет отдаляться от тебя всё дальше и дальше, начиная жить самостоятельной жизнью...
Все эти чувства, переливаясь, как перламутр на ярком свету, из одного в другое, сквозили живой теплой волной сквозь его душу и заставляли Вика чувствовать себя таким живым и настоящим, таким наполненным мирозданием, что пустота, которая когда-то давно жила так долго в его сердце, показалась каким-то сном. Даже и не его сном, а сном другого, незнакомого ему человека, которым тот поделился в минуту откровения в каком-нибудь пыльном баре.
После тех ночей, когда он молча лежал, не в состоянии уснуть и думал и думал о своих героях, после дней, когда замерев на полуслове в разговоре с кем-то, его вдруг посещала мысль, которую он боялся упустить, не успев записать, а собеседник смотрел на него с легкой насмешкой, считая чудаком - теперь он видел результат. Какое это было волшебство – умудриться уложить незримое и неосязаемое на вполне себе материальных белых листках, которые можно потрогать. Которые, будучи исписанными, даже пахнуть стали как-то по-особенному. И теперь ему казалось немного странным, что так много чувств и мыслей, так много жизни, можно уместить всего лишь в пачке бумаги. И, наверное, цена, которую он заплатил, была не слишком велика. Время. Всего лишь время его жизни. Гораздо больше его он потратил впустую, гоняясь за миражами. А теперь он чувствовал, что приобрел взамен намного больше, чем потратил.
Жена, обругав его неудачником, ушла, забрав все вещи в один день, следовательно, о её возврате можно было забыть. Ну и к чёрту! Подумаешь, какая потеря. Вик давно уже понял, что она за штучка. «Вик, ты так глуп, что даже не понимаешь, как впустую переводишь время! Ты неудачник!» Она сказала, усмехаясь, с вызовом, словно хотела, чтобы он начал спорить с ней, доказывая обратное. А он не стал. Просто, молча, закрыл дверь. Гораздо больше времени он потратил на неё, на маленькую миленькую женушку Тэсси, которая ободрала его, как липку. Это действительно была пустая трата всего – и времени, и денег, и, самое главное, чувств, сильных чувств, которые он поначалу к ней испытывал.
Иголочки, бегающие по пальцам правой руки, успокоились, Вик направился на кухню, чтобы сварить кофе, но волшебство пока еще не отпускало его из своих объятий. Как зачарованный, он вертел ручку нещадно скрипевшей кофемолки, перемалывая темные ароматные зерна в еще более пахучий порошок. Как зачарованный, он пересыпал его в медную турку, плеснув вчерашнего кипятка из графина. Невидящими глазами он смотрел сквозь свои руки, автоматически перемешивающие содержимое, и слух его не раздражал глухой стук от касания стальной ложечки стенок старой турки. К реальности его пробудило лишь шипение и запах горечи от попавшей на огонь пенки. Ну вот, здравствуй, реальный мир и половинка чашки прекрасного кофе, оставшаяся от побега другой половины! Вик улыбнулся своей рассеянности и окончательно стряхнул плававшее во всех чреслах очарование от путешествия, из которого он только что вернулся. Нужно снова жить в этом пространстве, где есть обыденные человеческие потребности и счета за них. Снова дышать душным воздухом города и, наверное, искать издателя, который позволит не сесть на мель через полгода, на которые, предположительно, должно хватить оставшихся средств из банка.
Вик вздохнул, допивая свой кофе, и почесал в голове. Искать издателя. Лишь черт знает, как это делается. Он ведь никогда не задавался этим вопросом. Если бы не нужда, ему бы и в голову не пришло продавать своё детище. Ведь он, как будто, писал его только для себя, в стол. Так и было в самом начале. Он начал скучать и по кусочкам придумывал удивительный далекий мир, наполненный яркими, притягивающими взгляд персонажами. Он хотел окунуться в него и уйти от заурядной серости этого мира. И еще осознание того, что ты - творец, садко щекотало самолюбие. Ну, может быть, когда он только начинал, то писал еще и для Тэсси. Чтобы что-то доказать и ей. Тогда он еще любил её, хоть и понимал, что живет на развалинах своей мечты. Прозрение… Оно случилось не так быстро. Тесси успела вытянуть из его кармана почти все деньги. Ах, как очаровательно она умела улыбаться, когда ей хотелось что-то, и он, как последний идиот, бежал и покупал в попытках ублажить, не понимая, что покупает подобие, жалкую подделку, суррогат любви… Всё в этом мире показалось суррогатом… Но Вик тогда еще наивно думал, что она поймет, что он достоин её, что он не заурядность и не пустой везунчик, который ничего сам по себе не стоит и отмечен лишь наследством богатого дядюшки, что за его невзрачностью кроется кто-то больший, чем бывший автомеханик.
Да, если бы не нагрянувшая так нежданно нужда, он бы лелеял свой роман на полке, где уже пылились его труды по астрономии, которой он увлекался во время учебы в старших классах, и труды по философии времён обучения в колледже. Потом, после учебы, была работа, разная, но скучная. Потом он зацепился за работу в автомастерской и нашел себя в ней, потому что всё, что он делал, у него получалось лучше, чем у других. Потом неожиданная весть о безвременной кончине брата отца и радость от того, что он наконец-то сможет стать свободным человеком, хотя работа автомехаником приносила не только деньги, но и радость. Потом случайная встреча с подружкой из детства, Тэсс, которая смотрела теперь на него уже совсем другими глазами – полными восхищения, и не фыркала, заметив его внимание. Ошеломительная, быстрая женитьба и так же быстро пустеющий счет. Время разочарования. Всё было так стремительно. Неделя к неделе… Потом было его увлечение писательством, которое позволило снова почувствовать себя живым, сладко шепчущее, что у него есть талант и способность к творению. И… такой же стремительный уход жены. Это всё, что случилось за его короткую жизнь длиною в тридцать лет.
Он почти что нашел себя в творчестве, настолько сокровенном, когда к детищу испытываешь собственнические чувства и не желаешь отпускать его из рук. Испытываешь чувства, которые мешают поделиться им публично, а теперь, когда таинство творения было позади, мучила мысль, что его создание должно стать средством получения куска хлеба. Ведь в самом начале он даже не мог себе представить, что ему придется делиться своею Даниэллой с кем-то еще. И своими гангстерами – отважным Майком, Риком, не знающим жалости. И трусливым Ники, убитым своими же из-за какой-то нелепости. И сестрой главного из них - доброй Мэри, ушедшей из чувства вины за содеянное братом в монастырь, замаливать его грехи. И крошкой Лиз, оставшейся без родителей, и еще множеством персонажей... Всеми ими ему придется поделиться с человечеством ради такой прозаичной вещи, как деньги. Бумажки, которые обеспечат ему кров над головой и сытый желудок. Возможно ли это?
Нет, он, конечно, мог бы снова стать механиком, но его руки вряд ли смогут также виртуозно, как несколько лет назад, нащупать нужную гайку в самой глубине мотора и закрутить её так, как надо. И, честно говоря, он уже отвык от того, чтобы ходить в грязной, пропахшей маслом и скипидаром спецовке и слушать сальные шуточки своих напарников. Хотя… Он ведь всегда был не такой, как они.
Значит, ему все-таки придётся расстаться со своими героями… Да, своими, ибо он подарил им жизнь, как Господь Бог подарил когда-то жизнь всему сущему. И Вик любил их всех, даже самых отъявленных негодяев. Любил, несмотря на то, что они сделали такой выбор. Вик криво улыбнулся своим мыслям. Сделали выбор… Он сделал выбор за них. Они всего лишь болванчики, которых он дергал за веревочки силой своего воображения. Как хорошо, что они ненастоящие, и он всего лишь полубог, не дотягивающий даже до самого мелкого идола какого-нибудь никому не известного австралийского народца. Потому, что это жутко неудобно – брать ответственность за чьи-то судьбы на себя.
И как жаль, что они не настоящие... Даниэлла, которую он придумал еще несколько лет назад, списав образ со случайной прохожей, которая поразила его своими необыкновенными глазами, плавным движением рук, завораживающим поворотом головы и походкой, разлучившей их навсегда… Всего лишь несколько мгновений он видел её, такую прекрасную, как видение из сладко щемящего душу сна, и этот образ в ореоле таинственного света вечерних фонарей, засел у него в голове навязчиво, не испаряясь даже через недели, сладко щекоча нервы удивительным чувством, похожим на ностальгию. Её он сделал главной героиней. Хотя Тэсс не один раз делала подходцы, уговаривая сделать Даниэллу похожей на неё и изводя своей ревностью. Это было бесполезным, потому что Тэсс не могла по определению быть его музой. К тому моменту он уже начинал понимать суть этой женщины, хотя и надеялся и верил в лучшее, пытаясь спастись от разочарования в самообмане. Остальных своих героев он срисовал со случайных прохожих в центральном универмаге, в кондитерской рядом с домом, в прачечной итальянского квартала или просто, глядя на пешеходов, гуляющих по скверу. А они, даже не подозревая о своем предназначении и тайной второй жизни, работали, как ни в чем не бывало, словно самые обычные люди, в отделе мясных продуктов или полезных мелочей, продавали газеты на перекрестках и проверяли билеты у пассажиров автобуса.
2.
Вик стоял у прилавка, разглядывая разноцветные корешки новеньких книг. Он всегда любил эти магазины. Наверное, с самого детства, когда мать в первый раз отвела его в день его пятилетия в отдел букинистики, чтобы сэкономив, купить ему подержанного, уже зачитанного кем-то до дыр, Марка Твена. Для Вика тот поход был сродни посещению церкви: высоченные своды магазина, каковыми они тогда казались ему, огромные величественные шкафы, уходящие куда-то под потолок. И сказочный полумрак, в котором таинственно поблескивали разноцветные обложки с золотым теснением. А запах… Удивительнейший запах времени и историй! Настоящих, записанных наблюдателями с той точностью, какую им позволила их память и время, в котором они жили. Или придуманных, навеянных фантазиями таких же чудаков и мечтателей, каким он стал сам спустя годы...
Сегодня он пришел сюда не как обычно, не за покупкой. Вик еще не совсем понимал, как ему быть. Но ведь авторы всех этих книг тоже не знали когда-то, что им делать. Так он думал, подбадривая себя. С чего же начать ему, полному дилетанту? Он нервно теребил какую-то маленькую книжку в руках, бессмысленно перелистывая страницы, когда его осенило. Печатают книги издательства, значит выспрашивать-то ничего и не надо. Достаточно лишь заглянуть в начало или конец. Он заглядывал на строку, где указывался издатель и старался запомнить название. Но это было полдела. Потом он шел в телефонную будку и листал телефонную книгу в поисках адресата. Затем писал номер и адрес в блокнот, который он специально купил для этого. Скоро у него был список тех, кто мог бы помочь ему.
В количестве ему везло – он нашел уже с десяток издательств, публикующих беллетристику. Оставалось совсем немного – обить пороги. В первом же издательстве его завернули. Дама с выражением лица, на котором было написано о давно мучающем её геморрое, заявила, что тексты принимаются только в отпечатанном виде. Вика это не расстроило. Кое-какие деньжата у него еще водились. Еще немного трат и старенькая, но исправная Рояль Портэбл, музыкально отбивающая такты, оказалась на его столе.
Его герои снова задвигались, оживая в воображении и еще раз проигрывая сцены своей жизни. Они уже знали своё будущее. Наверное, знали, помнили с прошлого раза, но, увы, не могли его изменить, потому что роман уже был написан. Вик грустно усмехался своим мыслям. Что ж, он лишь может подарить им бонусом еще чуточку непрожитых ранее минут или даже дней для разнообразия. И он добавил несколько эпизодов, очень удачных на его взгляд, делающих его героев еще более живыми. Пускай будет немного еще чего-то новенького и для них. Вик улыбался этой мысли. Он даже радовался, что у него не приняли рукопись, и теперь вышла возможность им всем - его героям, и ему, Вику - еще раз ощутить этот удивительный вкус. Они все, уже старыми друзьями, снова прошли перед его мысленным взором. И теперь на столе лежала аккуратная пачка с ровнёхонькими буковками близнецами. Он уже почти не жалел как раньше, ревниво, что ему придется делиться своими персонажами с другими, чужими людьми. Внезапно он вдруг понял, что они будут проживать свои жизни раз за разом, снова и снова, стоит лишь читателю открыть книгу и начать читать. Значит это не так плохо.
Вик обходил одно издательство за другим. Теперь это было его работой. Не такой грязной, как тогда, когда он ковырялся в промасленном нутре машин. Но позже он понял, что это ему только казалось. Издатели смотрели на него свысока. Кто ты такой? Как твоё имя? Ах, Вик Темлтон? Не слышали. Да ты, парень, никто. Кто твой агент? Как, ты даже не знаешь, что такое литературный агент? Ну, тогда зайди в следующем месяце. Вик это видел в натянутых полувежливых улыбках полуживых лиц. Таких разных, пропитанных дорогим или дешевым алкоголем или серых от гаванского табака, лощеных и проодеколоненных, но все равно почти неживых. Лишь в одном издательстве с очень маленькой и незаметной вывеской, находящемся в тесном полуподвальчике, на него посмотрели с интересом.
- Мы сделаем тебе имя, парень, но и ты должен помочь нам, - маленький сгорбленный старичок с всклокоченной шевелюрой и с взглядом проницательных выцветших глаз, пронизывающих даже из-под толстых линз, сумел его обнадежить.
– Ты неплохо пишешь о гангстерах. Вероятно в теме? – хитрец лукаво подмигнул бусинками мышиных глаз. - Ну да ладно, это твои дела. Тем лучше, если ты так хорошо знаком с этим миром. Ведь теперь это снова популярно, как и раньше, а значит и гонорар за новые сюжеты у тебя в кармане. Читателю всегда надо подать что-то остренькое на стол. Но ты совершенно не представляешь себе, какие типажи нынче пользуются спросом. Времена романтики и Кэтрин Хёпберн канули в лету. Нынче мода на ярких блондинок с пышной грудью. Больше плоти, больше секса, но все-таки это должно быть в рамках, а вернее едва удерживаться на грани пристойности, ты ведь понимаешь, что я не предлагаю тебе скатываться в пошлость? Твоя Даниэлла слишком тонка, слишком эфемерна, кроме того худышка и брюнетка. Какой-то эльф, а не живая баба! Нет, так не пойдет. Ты слышишь? Не пойдет! Переделай её! Она должна быть яркой. Она должна придавить читателя к креслу своей сексуальностью так, чтобы он не отложил книгу, а облизываясь, дочитал её до самой последней страницы. И пошел за новой. Ты понял? За новой, Вик!
- Но… - попытался заикнуться Вик
.
- Никаких «но», парень. Ты хочешь публикации? Тогда принимай условия. Или печатайся за свои средства. Да, и еще, твоя маленькая Лизи абсолютно не нужный персонаж. Несчастный ребенок не интересен никому, кроме жалостливых старух, собирающих на благотворительность. Такие не покупают гангстерские романы. А эта твоя Мэри? Сделай ей прошлое, как у Марии Магдалины, чтобы она была интересна. И больше крови. Слышишь? Это тоже любят. А у тебя как-то всё слишком за кадром. Должны быть настоящие трупы, а не намеки. Читатель не должен додумывать за тебя. Он вообще не должен думать! Книги не для этого, если ты еще не понял. Читатель должен читать и видеть картинки, которые увлекают. Слышишь? Картинки! Как в кино! И твой Майкл не должен уйти от правосудия, пускай он и Робин Гуд по натуре, но он убийца, а мы живем в стране, где правит закон. Короче: больше красного и плотского. В общем, ты понял. Иди и перепиши. А потом приходи и мы вместе еще раз посмотрим плоды твоих фантазий. Я думаю пять центов с каждого экземпляра на тираж десять тысяч - достойная оплата, чтобы ты предпринял еще парочку усилий. Деньги у тебя почти в кармане, парень, не теряй времени!
Вик вышел из издательства выжатый, как лимон. Ему дали надежду, но какой ценой он должен был претворить её в жизнь! Ему предстояло перелопатить весь роман, а вернее написать его заново. Издатель хотел видеть совсем других героев. Вернее даже не издатель, а публика, черт её дери! А это значило, что если он хочет быть напечатанным, то ему предстояло разделаться со своими героями, как будто они были не людьми, а дичью и овощами, дабы быть поданными на стол в удобоваримом виде, приятном глазу. Сделать из Майка рагу, Рика построгать соломкой, Мэри взбить венчиком и подать в хрустальной розетке, а Лиз вообще выкинуть из меню. И Даниэлла… Нет, с нею он никогда не сможет ничего сделать…
3
Зима ночами тайком, незаметно, припорашивала посеревший без солнечного света город, а утром еле видимая кисея уже таяла, растворяясь и проваливаясь в липкую слякоть. Было сыро, темно, муторно, и запах мокрой пыли городских улиц преследовал везде, перебивая даже аромат ванили в кондитерской. Весь город как будто плыл в каком-то дымчатом сером мареве, становясь похожим на призрака. По ночам фонари светили уже не таинственно, как раньше, не теплым мягким светом, а тускло и тревожно, как будто они тоже простыли. Да и днем света было не больше, чем ночью. Все погрузилось в промозглые, пронизывающие дрожью свинцовые сумерки. Обычно в это время уже пахло по-праздничному, Рождеством, но в этот год даже оно было каким-то поблёкшим, как будто его потерли наждачной бумагой. Имбирь, корица и запах елок не щекотал ноздри так ласково, как раньше, а отдавался лишь судорогой в желудке и тошнотой.
Вик голодал уже несколько дней. У него почти кончились деньги. Он так и не смог сделать то, что от него требовал издатель и последнюю неделю мучился каждый день и каждую ночь в неизвестности, как ему жить и что дальше делать. Он метался по подушке, не находя себе места. Казалось, он уже был готов пойти на компромисс, но в последний момент уверенность покидала его, и он почти что плакал. Утром, чуть свет, он вскакивал, и ночные мучения сменялись дневными. Ночью он не мог не то что заснуть, а даже расслабиться и дышать медленнее, и сердце его трепыхалось, как загнанная мышь. Было ощущение, что он, как будто разделяя судьбу города, попал в марево тумана и никак не может выбраться оттуда, судорожно ища выход. В прошлый понедельник, он пришел в мастерские, где работал несколько лет назад, но не встретил никого из своих старых ребят, да и хозяин там сменился. Новый управляющий, глядя сквозь него бесцветными глазами, окруженными желтизной век, отрезал безразлично «не нуждаемся». И Вику пришлось идти домой, совсем потеряв надежду.
За квартиру нужно будет платить на следующей неделе. Где взять деньги? Встречать новый год на улице – не самая лучшая перспектива. Как он ухитрился дойти до такой жизни? А ведь всё было так хорошо… Разве мог он подумать всего лишь какой-то там год назад, когда денег у него было столько, что казалось хватит на всю жизнь, что под следующий Новый год он будет бедствовать, как никогда.
Тэсс, конечно, немало поспособствовала исчезновению этих денег. И он, дурак, совсем не думал о последствиях. О том, что эта сука выжмет из него всё, а потом под предлогом ревности свалит, отсуживая остальные крохи. Вик злился на неё так, что иногда представлял её на месте той бессердечной богачки, которой было жалко пару монеток для маленькой сиротки Лиз, и которую его Майкл в самом конце романа ограбил, задушив напоследок. Да, надо все-таки кое-что переписать, придав той дамочке внешность Тэсси. Она же мечтала о том, чтобы попасть в его роман. Вик зло усмехался. Это было бы прекрасной местью. Но все таки не полной. Эта дрянь, вероятно, обирает сейчас еще какого-то дурака. Очередного дурака. И повод прекрасный. На прошлое Рождество она выклянчила у него кольцо с бриллиантом больше двух карат и жемчужное ожерелье из настоящего японского высокосортного жемчуга. И он, как последний идиот, хотел казаться ей щедрым, доказывая свою любовь, хотя и прекрасно понимал, что годовая рента снизится до критического уровня. Нет, больше он все-таки злился на себя. Злился так, что порой даже плакал от бессилия что-либо изменить. Почему в жизни ему повстречалась Тэсс, а не Даниэлла? Он не спал ночами, мучаясь этим вопросом. Но утро приходило, снимая жар и давая прозаический ответ: «Даниэлла всего лишь твоя выдумка, Вик, твой женский идеал, такой же мираж, как радуга после дождя, а Тэсс живая женщина, из плоти и крови, и таких много бродит по улицам в поисках новой жертвы. Новой жертвы, то есть таких, как ты, Вик». И тогда Вик задавался уже другим вопросом: «Почему я, а не кто-то другой? Ведь есть и более состоятельные мужчины». И новое утро вкрадчиво шептало: «Ты самый большой романтик, Вик, с душой и умом ребенка, несмотря на твоё увлечение философией и умение расковырять машину до винтика и собрать её обратно».
В тот рождественский вечер Вик сидел за столом в темноте. С электричеством опять случились перебои. Вероятно, из-за праздничной иллюминации станции по выработке энергии не справлялись с нагрузкой. Горели лишь уличные фонари. Окна домов напротив молчали в темноте также, как и окошко его кабинета, где он устроился встречать праздник. Было как-то уж по-особенному грустно в этот вечер сидеть без света. Так муторно, что Вик не выдержал и с кряхтением и досадой вынул из бездонных ящиков своего знаменитого антикварного стола последнюю свечу, чтобы хоть какой-то свет озарял нынче его дом. Свеча затрещала, в один миг смягчив тошное настроение Вика. Она отбрасывала такой мягкий свет на стены его одинокого, одичавшего за последние месяцы, жилища, что Вику вдруг стало так спокойно, как он давно уже себя не чувствовал. Запах воска наполнил всю комнату, убирая другие запахи – сырости декабря и мокрых воротничков, которые Вик теперь вынужден был стирать сам.
«Надо завязывать с романтизмом. Да, надо взрослеть Вик. Время проходит. Сегодня как раз такой день, когда можно сделать это, перелистнув страницы своей прежней жизни, и начать другую, новую», – сказал он сам себе, глядя на отражение пламени свечи в окне. «Да, сегодня особенный день. День, когда сбываются все мечты», - он улыбнулся своему отражению в стекле, еле видимому из-за полумрака. «И, все-таки, ты неисправимый фантазер, Вик… Эх, как они могут сбыться сами собою? Вик, Вик, почему-то ты меня совсем не удивляешь, старина. Ничего тебя не изменит. Ни-че-го».
Вик сидел, рассеянно улыбаясь, и разглядывал свое отражение, еле выделяемое на фоне мрака слабым светом колыхавшейся из-за сквозняка свечи. Ему было то грустно, то смешно, то страшно, то вдруг какая-то надежда выплывала на поверхность в этом водовороте чувств. Так, он плавал в этих морях, которые сменялись, и были то тихие, то шквалистые, то теплые, то ледяные. Какое смятение… Сколько времени прошло, он не понимал, и не хотел об этом думать. Откуда-то с улицы послышались радостные крики. Кто-то праздновал этот праздник с друзьями, со своей семьей. А он, Вик, сидит тут совсем один, и нет ни семьи, ни друзей, ни даже просто приятелей. Никого, с кем бы он мог поговорить. Когда у него были деньги, у него была и женщина, и люди, которые всегда были рады выпить и поболтать с ним. А теперь? Значит, и было то в нем всего стоящего - это только его состояние, которое кровное родство и удача подарили ему. Даже не он сам смог их заработать. Чтобы он не делал, никакой его талант, никакая способность не сделали его значимым в глазах людей. Такового, какой он есть, без денег, его и подавно не смогли полюбить. Вик заплакал от отчаяния, а потом вдруг разозлился. Если это так, что единственное, что стоит человек - это деньги, то он сделает их. Сделает их любым способом. Нужно переписать роман? Так он перепишет его, перемелет всех героев в жерновах и слепит новых, если так надо. К черту всю эту проклятую сентиментальность! К черту его принципы! И его Даниэллу! Он выдохнул эти мысли с таким отчаянием, что даже задохнулся. Нет! Даниэллу он никогда не убьет и не заменит её пустоголовой грудастой девкой!
«Но так надо», – откуда-то из темноты выплыл вкрадчивый шепот старика издателя.
«Нет!» Вик бессильно уронил голову на стол. Что же ему делать? Если бы можно было разрезать пространство и время на два мира, где в одной части он мог бы остаться самим собой, а в другой - одновременно мог бы стать таким, каким от него требовалось! Стать без ущерба для своего второго двойника! Если бы… Он никогда не был решительным, а тут надо было выбирать. Часы соседа где-то за стеной гулко заиграли мелодию. Таинство рождения свершилось. А таинство его перерождения запаздывало. Вик наморщил лоб и выдохнул со стоном. У него было оправдание - ему никогда не приходилось так переламывать себя. Через собственное колено. На улице раздался звук фейерверка, и следом Вик услышал чье-то всхлипывание. Он сразу даже и не понял, что это плачет он сам. Надо быть сильнее, решительнее. Эхо странной боли гулко пронеслось по голове и искры пучками вспышек забегали перед глазами, но надо было пересилить себя. Вик сосредоточился, словно перед прыжком, как в детстве, когда они с другими мальчишками прыгали с моста в реку, и тут он почувствовал чьё-то прикосновение к плечу. От неожиданности Вик распрямился, словно пружина и не поверил своим глазам. В отражении на стекле он увидел их всех…
Даниэллу, Майкла, Рика, Мэри, крошку Лиз и даже живехонького Ника, правда, с перерезанным горлом, из которого сочилась кровь. Они стояли у него за спиной и улыбались ему. Это было так странно, словно во сне. Но, тем не менее, Вик не спал, а наоборот, вдруг почувствовал себя бодрым, как никогда.
- Милый Вик, мы так благодарны тебе за то, что ты позволил нам родиться и прожить наши жизни… – тихий и нежный голос Даниэллы - именно таким он его и слышал в своих снах – прозвучал едва слышно у него за спиной. Она стояла совсем рядом, еле касаясь его плеча, и Вику даже показалось, что он ощущает аромат её духов. Больше всего на свете ему захотелось обернуться, чтобы увидеть её воочию, а не размытым отражением отсвета на стекле, но он испугался, что видение исчезнет и боялся двинуться.
– Ты прекрасный создатель, о котором может мечтать любой персонаж. Мы в огромном долгу перед тобой. Но… - она готова была продолжить, и вдруг смолкла, словно подбирая слова.
- Мы все пришли к тебе лишь с одной просьбой, - заговорил Майкл, - мы просим тебя не убивать нас. Мы знаем всё. И то, что от тебя требуется, и то, как ты переживаешь всё это. Поверь, Вик, хоть я и жестокий человек, но и у меня есть сердце и страх. Ты это знаешь, пожалуй, даже лучше, чем я сам, – и он, усмехнувшись, замолчал, уступая слово другим.
- Да, Вик, и даже я благодарен тебе, - продолжил эстафету Ник, - правда шея изредка, в дождь, ноет, но я не жалуюсь. Мне не привыкать к боли.
- Вик, мы, правда, все очень любим тебя и хотим тебе помочь, – Мэри смотрела на него, немного наклонив голову, как она делала всегда, разговаривая с цветком, с ребенком или даже с очень злым человеком.
- Пожалуйста, Вик, не убивай меня, - маленькая Лизи выглянула из-за взрослых, и они пропустили её вперед. - Я очень хочу жить. И пускай я никогда не вырасту и навсегда останусь маленькой, все равно мне не хочется уходить в никуда.
Лишь один Рик молчал, но во взгляде его тоже сквозила просьба и надежда.
Вик вздохнул, склонив голову.
- Но, как же мне жить? Я не знаю… Завтра я стану бездомным. Никакой работы. Я понимаю, вы все в этом не виноваты. Но я постоянно задаюсь вопросом, как мне жить дальше. И не могу найти ответ.
- Вик, мы очень хорошо понимаем все, что ты чувствуешь. Уже несколько дней мы мучились так же, как и ты, и не могли принять решения, но все-таки решились сделать тебе предложение.
- Предложение? Какое? – Вик не оборачиваясь, удивленно смотрел на них на всех по очереди.
Даниэлла улыбнулась и уже хотела что-то сказать, но крошка Лиз опередила её:
- Ты можешь уйти с нами.
- Уйти с вами?
- Да. Ты можешь пойти с нами, Вик. Уйти туда, где теперь живем все мы. Это совсем рядом. Поверь, это очень неплохой мир, Вик. Конечно, он придуман не тобой, пожалуй лишь малая его часть… И этот мир немного, как бы это сказать… – Даниэлла слегка смутилась, - немного постоянен. Но, он совсем не плох! Там тоже можно жить и иногда бывает очень весело.
- Да, Вик, там часто светит солнце, совсем как у нас на Сицилии, и много прекрасной еды и песен. – Майкл улыбнулся, обнажив золотой зуб.
- И там ты никогда не постареешь, Вик. И мы… - Даниэлла снова смутилась, - … там ты и я всегда будем вместе. Понимаешь? – Она смотрела на него своим чистым взглядом с такой надеждой, как еще ни одна женщина не смотрела на него.
- Мы примем любое твое решение, - продолжила Мэри. – И если так надо, - её голос вдруг сел и охрип, - то мы исчезнем. – Она сделала паузу, пытаясь справиться с чувствами, - Если ты так захочешь, дорогой Вик. Без обиды и со смирением. Даже Лизи согласится на это, – Лизи закивала головой.
В воздухе повисла тишина. Вик молча смотрел на их отражение. Да он давно уже все решил. Этот мир опостылел ему, наверное, еще при рождении. Даже будучи первоклассным автомехаником, он всегда чувствовал себя не при делах. Даже когда Тесси клялась ему в любви и преданно заглядывала в глаза, он чувствовал, что все это счастье сиюминутно, а ему так хотелось постоянства настоящей любви, мира теплоты и счастья. А тут… словно сбылась его мечта!
Он улыбнулся и обернулся к ним, уже не боясь, что видение, колеблющееся в отблесках тусклого света, растает. Они никуда не исчезли и стояли прямо перед ним, живые настолько, что другие люди, там, за стенами своих жилищ, скорее могли бы показаться призраками.
Все-таки сбылось…
- Да, я иду с вами. Только я должен кое-что с собой захватить.
И он встал, собирая бумаги со стола. Прижимая одной рукой листки к своей груди, а другую протянув Даниэлле, он шагнул вместе с нею и остальными туда, куда они его звали…
Через несколько дней квартирная хозяйка пришла за оплатой. Но никто ей не открыл. Она приходила каждый день, но за дверью была лишь тишина, хотя дверь и была заперта изнутри. Квартирант прятался, как будто это могло спасти его от выселения. Наконец ей это надоело, и старуха позвала полисмена и плотника, чтобы с меньшим уроном открыть дверь в квартиру. Когда полотно дерева со скрипом снялось с петель, и они втроем зашли в квартиру и обошли комнаты, то не обнаружили ни одной живой души.
Массивный стол стоял прямо у окна, которое было закрыто на щеколды. На нём горделиво и почти одиноко красовалась печатная машинка. Чуть в стороне бесформенной лужей огарок свечи разлился по подсвечнику, закапав стол. И ни одного листка бумаги. Ни на столе, ни в ящиках, ни в каретке печатной машинки. Вообще ни одного листка. Ни записки, которая могла бы хоть что-то объяснить, ни рукописей. А ведь считал себя писателем и выстукивал целыми днями и ночами. Но самым странным было то, что вся одежда оставалась на своих местах. Создавалось такое ощущение, что хозяин просто вышел на минуточку и сейчас вернется.
Но он не вернулся не через неделю, не через месяц. Тогда хозяйка выставила на продажу машинку и стол. Их быстро купили, с лихвой возместив долг пропавшего квартиранта, который так больше никогда и не появился в этих местах.