НИХАЛЬ
О современниках писать сложно. Тем более, о тех, кого ты знала лично. Невозможно что-то переврать, присочинить - его родные и близкие, друзья и коллеги всегда смогут уличить, мягко сказать, в необъективности.
Я верю в то, что добрые слова говорить людям нужно, пока они живы: сказанные вовремя, они могут продлить им жизнь.
Рустем АдельшевичКутуй (Кутуев), писатель и поэт, философ и публицист, переводчик татарских авторов на русский язык ушел от нас 7 января 2010 года. Не успев вовремя услышать слов благодарности, признательности и восхищения. К сожалению…
Рустем Кутуй был отмечен Божьим даром с рождения. Он стал ярким мастером слова, ставшим им благодаря не только своему дарованию, но и безграничному терпению и бесконечному труду.
Произведения Рустема Кутуя никогда никого из читателей не оставляют равнодушным. Он создал свой необыкновенный мир, в котором путь человека лежит по едва заметной черте между бытием и небытием, жизнью и смертью, радостью и печалью. Любая подробность дает читателю возможность проникнуть в душу автора, в которой необыкновенное количество пережитых и осмысленных остановленных мгновений, мыслей, чувств, ощущений.
«У него в руках нечто вроде волшебного фонаря, зажигая который, он неотрывно ждет, когда узкая полоска света, преодолев пространство прожитых лет, вновь оживит, как на экране, зримые образы и волнующие близкие голоса тех, с кем не пришлось договорить» как-то написала о нем журналист Ольга Стрельникова.
Мир Рустема Кутуя неповторим. Неповторим – и потому узнаваем, как это ни парадоксально. Узнаваем, но – непредсказуем. Даже те, кто лишь поверхностно были знакомы с творчеством Рустема Кутуя, прочтя любое его произведение – без указания автора – скажут: это Кутуй!
Причем, эта самая неповторимость не была для него самоцелью. Он к ней не стремился, даже, наверное, и не задумывался об этом.
Книги Кутуя похожи на него самого. Это, между прочим, случается далеко не со всеми авторами. Верность самому себе дается непросто, но без нее нет Личности.
Интересно, что творчество Рустема Кутуя при его жизни не было предметом монографического изучения, как, например, творчестве Равиля Файзуллина, Ильдара Юзеева, Аяза Гилязова, Разиля Валеева, Туфана Миннуллина, Равиля Бухараева и других.
Большинство публикаций, посвященных ему, представляли своего рода варианты литературно-критического дискурса: статьи, рецензии, мемуары, эссе, предисловия. Все они были написаны его современниками, преимущественно, писателями: Р. Мустафиным, Д. Валеевым, А. Лихановым, Г. Паушкиным, Р. Файзуллиным, Л. Анненским, В. Росляковым.
Лишь в 2011 году, к 75-летию писателя, одновременно появились две книги, посвященные Рустему Кутую.
Подзаголовок книги Александра Воронина «Невидимки» звучит так: «Экзюперианская тема в прозе Кутуя Рустема». Автор предлагает читателю путешествие во времени на старом казанском трамвае и представляет широкую панораму жизни в Казани с тридцатых годов прошлого века и по настоящее время. Эта книга – история троих больших казанских писателей-современников: Рустема Кутуя, Диаса Валеева, Виля Мустафина.
«В жизни их многое связывало. Если не дружба, то родство, если не взгляды на жизнь и литературу, то хотя бы общая точка старта. И к финишу, увы, все трое подошли одновременно.
И я верю, что там… они снова встретились – Виль, Рустем, Диас. Они были молоды и талантливы, они много успели на этом свете, в другой стране, в ином столетии… Их невосполнимость в литературной жизни Казани – и вместе с тем их невидимое присутствие- до сих пор не я один здесь ощущаю явственно».
«Смысл жизни разгадать пытался я…» – первая биографическая книга о Рустеме Кутуе.
Названием ее я выбрала строку одного из стихотворений поэта. Именно эта строка является основным лейтмотивом творчества писателя. В ней сконцентрированы и жажда познания, и неизбежная на этом долгом пути горечь потерь и неудач. Каждая глава этой книги также – строка стихотворения: «Над войною малолетством вознесен…», «Кто простит мою память…», «Превыше золотинок вязкое письмо…», «А мир был сложен, как катакомбы…», «Не гляди на меня, когда тронет глаза закат…».
И это не случайно, потому что все творчество Рустема Кутуя – автобиографично. Его поэзия – это отражение внутреннего мира поэта, а проза –воспоминания о нелегком военном детстве.
К слову, поэтому так многочисленны включённые в текст цитаты. Любая из них обозначает гораздо больше, чем в ней сказано и отсылает читателя к произведению Р. Кутуя в целом: к тому времени, к той эпохе, в ту атмосферу…
В своем вступлении к книге известный советский и российский писатель Альберт Лиханов написал: «Среди способов выразить свою благодарность, восхищение, признательность, и не обязательно – ушедшему, есть такое понятие, как приношение.
Книга, которая посвящена жизни, мыслям, стихам и прозе Рустема Кутуя, и есть такое приношение, увы, совершаемое после его жизни, хотя было бы достойным и праведным выпустить ее при жизни, совершить приношение, сказав добрые слова, способные и пролить жизнь, и, конечно же, вдохновить того, кто, как нам ошибочно может показаться, не нуждался во вдохновении, сам будучи его источником.
Книга о писателях, которых можно назвать современниками, вообще-то большая редкость, а по нашим временам – редкость редкая. Книга Маргариты Небольсиной, я бы заметил, слегка подзапоздала – Рустем Кутуй был достоин, повторюсь, анализа прижизненного, и напоминает венок, опущенный на воду в честь утонувших кораблей».
Несмотря на столь минорную ноту, книга получилась искренней и правдивой, потому что писать ее мне помогал сам Рустем Адельшевич. Он терпеливо слушал ее наброски, подбадривал меня своим хрипловатым от курения голосом, делал замечания, кивал головой, прикуривая очередную сигарету… Снова и снова вел меня узкими тропинками своей памяти в послевоенное детство, рассуждал о проблемах современной литературы, тонкостях перевода, рассказывал о своей творческой мастерской…
Но книга, действительно, «подзапоздала» - он не успел разделить со мной глубокую радость от слабого, чуть сохранившегося запаха типографской краски, исходящей от книги о НЕМ…
О Рустеме Кутуе говорить и писать можно бесконечно. Книга, которая лежит перед вами, где названия его прозаических произведений перевоплотились в названия ее глав – снова о нем.
Цитаты из произведений писателя, как поэтические, так и прозаические, не являются яркой картинкой на стене, своеобразным украшением текста, а становятся дверью, ведущей за его пределы.
Возможно, кого-то удивит то, что в одной из книг серии «История татар в лицах» вы познакомитесь с писателем, писавшим на русском языке.
Но в том, что автор, принадлежащий к одной национальности, пишет на другом языке, нет ничего сверхъестественного. В центральной части столицы Эфиопии, городе Аддис-Абеба, на улице Пушкина, установлен бронзовый монумент величайшему русскому поэту Александру Сергеевичу Пушкину. На памятнике написано два слова: «Нашему поэту».
УЗЕЛКИ НА ДЕРЕВЕ
Долго не умолкали споры, кто же такой Рустем Кутуй ; русскоязычный татарский писатель и поэт или русский автор, не имеющий никакого отношения к татарам. Сам Кутуй говорил, что он пишет для людей любой национальности и признавался:
Язык родной во мне живет,
Как выдох крыльев птицы,
как горла перехват, -
Невысказанный,
Он сладостно болит,
Слезой стоит в глазах.
Русская и татарская речь жили в нем слитно, как корни и ствол. Отчая, корневая речь, незримо питала, оживляла и расцвечивала русскую, с которою он сроднился, которую полюбил и которой служил до конца.
Он не задавал себе праздных, суетных вопросов — кто я? зачем и для какого народа пишу?.. – резонно понимая, что жизнь сама все расставит по местам. Она и расставила.
«Нежно и преданно любил Кутуй свой город, старые дворы, где прошло его детство, с закоулками, дощатыми сараями, лавочками, добродушными дворнягами, округу с «историческими» домами, спусками к речке Казанке, древний Кремль с загадочной башней Сююмбике, базары, не шибко богатые, предместья, разноязыкий говорок жителей.
А еще – волжские просторы, крутые берега, плесы... И написал почти за полувек десятки книг стихов, рассказов, повестей, эссе, вплетая в запечатленный памятью мир, населенный судьбами людей, автобиографические подробности... Все написанное – пережитое, прочувствованное, открывшееся внутреннему зрению, – история души человеческой, его души – мальчика, юноши, старца», – пишет в предисловии к первому тому избранных сочинений Р. Кутуя его вдова Светлана Хозина, подготовившая это издание вместе с главным редактором журнала «Казань» Юрием Балашовым.
Еще в 60-е годы прошлого века поэт начал искать свое «Я» в далеком прошлом своего народа. Интерес поэта к своей истории – не праздное любопытство – его интерес глубоко личный, кровный. Стоило ему только включить свое воображение, и он оказывался там… Становился и очевидцем, и участником тех далеких событий…
Альберт Лиханов в послесловии к сборнику Рустема Кутуя «И слезы первые любви» сравнил творчество Кутуя с прививкой. Прививкой черенка из поросли иной литературы к могучему дереву русской литературы:
«Черенок прижился и дал плоды, имеющие особый вкус и аромат и способные обогатить новыми качествами само это могучее дерево. Рустем Кутуй, ; пишет он, ; соединил в себе кровь отца с литературным языком Ивана Бунина и Юрия Казакова».
Много позже, в «Приношении Кутую», он напишет: «Советские времена явили поразительный феномен. Он заключался в том, что некая плеяда писателей, нерусских по крови, не писали на родном языке, а писали на неродном русском. И это обернулось неожиданным прорывом: заговорив по-русски, эти люди стали обгонять русскую литературу. По крайней мере, многое из созданного ей.
К этим именам я отношу Василя Быкова, Чингиза Айтматова, Олжаса Сулейменова – пусть не обидятся те, кого нет в этом перечне, но кто навсегда останется не в русскоязычной, а в русской литературе. К ним я отношу и Рустема Кутуя».
Родство с отцом ; татарином дало ему национальность, оно же и наложило на него определенные обязательства. Рустем осознавал свою ответственность за то, что писал. В этом – немалая заслуга писателя перед татарской литературой, и она достойна самого большого уважения.
Рустем Кутуй тоскует по своему прошлому, по истокам своего народа, по свободе и просторной ковыльной степи. Он обращается к поэтическому описанию образа коня для того, чтобы вызвать в сознании современного читателя отчетливые картины исторической жизни, образы древнего охотника или воина. Это проявляется в произведениях, в которых поэт обращается к прошлому. Для него изображение коня важно не само по себе, а в той мере, в какой оно дает представление о жизни народа, его истоках.
Айготол, тронем степь,
Как летящие под ноги гусли,
Чтоб она закричала,
завыла на все голоса.
В архиве Рустема Кутуя среди бумаг была найдена такая запись: «Кони… странно смущают мое сердце: словно приподнимают его и бросают вниз. На их ржание я готов бежать неизвестно куда и ловить уздечку... Необъяснимо это, как обморок, гул идет по телу...».
Образ коня сопровождает поэта всю жизнь и живет в его сердце. Он то зовет его за собой вдаль, не давая покоя («табуны сквозь меня…Копыта о грудь стучат.Это сердце разгула просит…»), то опускает на сегодняшнюю грешную землю («лошадь в городе не увидишь, лошадь, как нерв, отмирает»).
Красота, грация, сила, выносливость, стремительность, быстрый бег – какие только эпитеты ни использует автор! Ведь у кочевых народов конь был дороже друга и любимой!
Это наиболее распространенный поэтический образ в литературе многих народов. Но если народной поэзии присущи такие параллели как быстрота коня – быстрота мысли, мечты, быстрота течения времени, то поэзия Рустема Кутуя задумчива, несуетлива, движение ее неслышное, мимолетное, почти приснившееся: «Тихие мысли идут, словно кони по лугу».
Диалогом русскоязычного автора с татарской литературой стали в творчестве Кутуя многочисленные переводы на русский язык произведений Гарифа Ахунова, Мударриса Аглямова, СибгатаХакима, Салиха Баттала, Нури Арсланова, Ркаиля Зайдуллы и других.
Через переводческую деятельность поэт приобщался к традициям татарской литературы. Не владея в совершенстве татарским литературным языком, но, обладая поэтическим слухом и интуицией, поэт улавливал ритмические особенности переводимых стихотворений, а хорошее знание русского языка позволяло ему находить формы, достойные поэтики оригинала.
В свою очередь, благодаря тонким, искренним переводам поэта, многие произведения этих авторов дошли до русскоязычного читателя.
В начале 60-х годов прошлого столетия начинающий татарский автор Равиль Файзуллин обратился к Рустему с просьбой перевести его стихотворение на русский язык. Кутуй «звездиться» не стал, сразу же согласился и, взяв подстрочник, через некоторое время перевел несколько стихов Р. Файзуллина, которые уже через год были отмечены на Всесоюзном телевизионном фестивале молодых поэтов.
Увидев переводы, молодой поэт спросил Кутуя: «Вам не жалко такие яркие краски тратить на чужие стихи?». Рустем, обласканный критиками и читателями, с улыбкой ответил: «Какая разница, чье имя под ними, была бы поэзия – она же общая…».
Позже поэт всегда переводил стихи Равиля Файзуллина с удовольствием, сравнивая их с ледяной водой из овражного ключа, которую можно пить, не боясь простуды, а потом сесть на старый, покрытый мхом валун и подумать о жизни.
Я – как птицы крыло меж землей и небом,
Я – как излука реки,
Я – как воздух между прошлым и будущим.
Я – как щит между подлостью и отвагой,
Я – всего лишь один гвоздик
В свае моста поколений…
В переводах Кутуя умело переданы волнения души оригинальных авторов, что возможно только при наличии огромного таланта и напряжения всех душевных сил. Гибкий и живописный, свежий и сочный, полный интересных находок, язык поэта обнаруживает глубокую связь с традициями татарской народной поэтической речи.
Рустем Кутуй тонко проникал в дух художественных образов и представлений, умел найти единственно верные слова: то нежные, то гневные, то взволнованные или восторженные - слова, которые и делают поэзию поэзией и создают непередаваемую прелесть изображаемого:
Опять пыльцу из венчика цветка
Уносит ветерок. Из колыбели
Вверх распускается рука,
Как гибкий стебель.
Рустему Кутую нравилось переводить созвучные его душе стихотворения Мударриса Аглямова. Его поэзию он называл естественной, как «разнотравье цветущего луга в сенокосную пору», глубокой, как «донное течение реки, сокрытое под поверхностными струями».
Так же уважительно и бережно Кутуй относился к духовному наследию татарского народа: творчеству Хасана Туфана, Габдуллы Тукая, Салиха Сайдашева, Сибгата Хакима, Мусы Джалиля.
Ему близка была самобытная и необыкновенная, глубокая и чувственная поэзия Дэрдемэнда (Закира Рамиева), которая долгие десятилетия подвергалась незаслуженному забвению.
Поэт был современником Габдуллы Тукая, Мажита Гафури, Сагита Рамиева и многих других татарских поэтов начала ХХ в., но творчество его не было похоже на стихи его современников – оно было ближе поэзии русских поэтов Серебряного века, которых характеризовала, как отмечал Николай Бердяев, ярко выраженная «эстетическая чувствительность».
Дэрдемэнд как поэт, живший и творивший в эпоху становления разных литературно-эстетических систем, с присущей ему индивидуальностью сумел показать всю глубину внутреннего мира и переживаний личности того времени.
По словам Кутуя, он предопределил развитие татарской литературы ХХ века. Дэрдемэнду посвятил Рустем Кутуй одно из своих стихотворений - размышлений:
Превыше золотинок вязкое письмо
Тихонько намывается само.
На дратве времени змеиной шкурки вар
Да у виска свечи нагар.
Оригинальная поэзия Дэрдемэнда, несомненно, оказала большое влияние на поэтическое творчество Рустема Кутуя, что позволило автору данной книги произвести попытку сопоставления их творчества.
Дэрдемэнд был одним из знаменитых поэтов своего времени. Своеобразный поэтический стиль его отличается тщательностью отделки, богатством лексики, точностью, музыкальностью и смыслом. Но тексты его стихов пессимистичны, горестны и безотрадны, вызывают чувство тоски и безнадежности:
Солнца не жди…
Осень пришла – снег и дожди,
Сердце синей долины сковал ледок,
Высох цветок,
На тощем стебле – колючки остались.
Рустем Кутуй – популярный советский писатель второй половины ХХ века. Язык его стихотворений наполнен метафорами, творчество его поражает читателя незаурядностью и выразительностью сюжетов и образов.
Его «осень» богата красками, навевает тишину и спокойствие, фразы легки и прозрачны, грусть его светла:
Если осень – паутина.
Если осень – писк утиный.
Перелеты, грустно-грустно,
Под ногою ветка с хрустом,
Воздух искренен и чист,
на ладони желтый лист…
«Он не просто описывает природу – он живет ею… Мир его поэзии прост, как стакан воды, и сложен, как подземные катакомбы», – писал о поэте Рафаэль Мустафин.
Дэрдемэнд и Рустем Кутуй –люди разного времени, разного поколения, их разделяет почти человеческая жизнь, но в их творчестве много общего: ярко выраженная любовь к родному краю, к пейзажу, философские раздумья о судьбе родины.
Поэзия этих авторов глубоко проникает в душу внимательного читателя, и этому способствует их широкое философское осмысление мира и места человека в нем:
Я слишком доверился жизни,
ее красивым словам
Шутя, веселясь, играя,
ходил по ее следам.
Бегал и щеголял.
Добрался до этих ям,
Провалился в одну, упал-
Пропал я теперь, ах, пропал…
С этим стихотворением Дэрдемэнда словно перекликаются строки Кутуя:
Мне в детстве обещали карусель.
Никуда не деться:
Зашел в круг и сел.
Понесло, как дурачка…
Сошел на землю ;
Карусель за спиной: динь!
Земля большая, а я – один!
СТРАНА МОЯ – ДЕТСТВО
Рустем Кутуй родился 11 ноября 1936 года в семье известного татарского писателя Аделя Кутуя. У родителей уже было две девочки, Гульшат и Эсмеральда, но известие о появление долгожданного наследника, несомненно, несказанно обрадовало отца.
По воспоминаниям старшей дочери Гульшат, он выскочил в мороз полураздетый из дома и бежал до самого родильного дома в одних ботиночках на тоненькой подошве, забыв надеть традиционные тогда калоши. А бежать ему пришлось до роддома на ул. Красина, что под Кремлем… Конечно, простуды миновать не удалось.
Через несколько дней родители принесли маленького Рустема домой и передали его на попечение сестрам. А дом, между тем, наполнялся родственниками и гостями, пришедшими поздравить Аделя и Алиму с радостным событием…
В предвоенные годы в гостеприимном флигеле красного кирпичного дома по улице Комлева, 33 (сейчас это улица Муштари), где жила семья Кутуевых, часто собирались люди искусства: режиссер Сарымсаков и его жена Галия Булатова, артистка филармонии Магинур Шарипова, композиторы Александр Ключарев с супругой, Сара Садыкова, Загид Хабибуллин.
«Хорошая, светлая у нас была квартира, ; вспоминал Кутуй,; две комнаты, паркетные полы и печное отопление. Одна комната огромная, с двумя венецианскими окнами из цельного стекла, другая ; метров двенадцать ; папина рабочая… Гульшат рассказывала, что наша семья жила очень скромно – излишеств никаких. Обстановка недорогая, из светлого дуба. Украшением комнаты был оранжевый абажур, от неяркого света которого в доме становилось тепло и уютно».
Семья Кутуевых сначала поселилась на втором этаже дома, а уж потом переехала в старинный флигель на три квартиры с отдельными входами. Стенки квартиры были тонкие, и было слышно, как соседи садятся завтракать, двигая стулья и звеня ложками, ; там жила соседка Нюша, которая помогала Алиме Садыковне стирать и гладить белье.
Позже в квартире появилась домработница Васса, которая помимо выполнения различных обязанностей по дому, помогала воспитывать детей.
К родителям Рустема люди тянулись ; к маме шли за врачебной помощью, а отец всегда находил нужные слова пришедшему с бедой или за советом.
В их квартире постоянно присутствовали люди: гостившие, вернувшиеся из эвакуации или с войны родственники и знакомые. Их приезд был радостью не только для Рустема, но и для всего дома: соседи собирались вместе дружной семьей, накрывали стол, смеялись и разговаривали, засиживаясь допоздна…
Самым близким другом дома была актриса Фатима Ильская. Она играла во всех пьесах Аделя Кутуя, была задушевной подругой его жены – Алимы Садыковны, жила бедами, и радостями их семьи.
Рустем помнил Фатиму Салиховну с раннего детства. Его настолько восхищали красота и талант артистки, что он даже обещал жениться на ней, когда вырастет, чем не только рассмешил, но и немало изумил Ильскую. Много позже, когда Рустем учился в девятом классе, а подруга его матери уже постарела и лишилась своих звездных ролей, он случайно, услышав ее короткую исповедь, узнал самую большую тайну ее жизни.
«Я уже не могу играть Офелию. Давно не могу. У меня отняли роль, – восклицала Ильская. – На что я гожусь! Твой отец не позволил бы этого. Он бы, он бы…» – и расплакалась. С нежностью и грустью вспоминала она Аделя Кутуя и время, связанное с ним.
По мнению Р. Кутуя, так могла говорить только любящая женщина.
Дом на улице Комлева, где долгое время жила семья Кутуевых, стал для Рустема маленькой Вселенной, олицетворением счастья и покоя, надежности и постоянства. Здесь он находил прибежище для своей души и мог укрыться от жизненных бурь, здесь формировалось его будущее…
«На стенах дома резали ножом имена, выжигали лупой вензеля, белили мелом и чернили углем, но дерево потихоньку очищало само себя под ливнями и снегами.
Я мог разговаривать с домом, как с живым человеком, потому что мне казалось – он дышит, вздыхает, печалится, совсем как заболевший старик.
Все свое маленькое детство я прожил, словно в теплом валенке. И запахи остались в памяти – печки, золы, закисшего погреба, ледяных саней, печеного теста, и еще, и еще, которым и названия-то нету. Сарай пах древесной гнилью».
Надо сказать, что Казань кутуевского детства заметно отличалась от Казани нынешней. Границы города заканчивались Архангельским и Арским кладбищами.
Не было тогда и многих современных зданий, площадь Свободы выглядела совсем по-другому – центр Казани был более патриархальным, двух-трехэтажным, деревянным.
«Среди деревянных построек виднее был уклад жизни, как гнездовье. Жизнь сама по себе была одноэтажна, сближена порогами, плачами, праздниками. Ее укромность прочитывалась скорее, как стыд, отсюда перегородки, закутки», - писал о том времени Р. Кутуй в предисловии к своей книге «Смеюсь, задыхаюсь и плачу».
Рустем Кутуй очень трепетно относился к своему детству. Для него это было время святое и светлое. Оно осталось в его памяти как вечное, теплое и ласковое лето...
Он помнит себя совсем маленьким, когда еще живы были мать и отец.
Помнит их, совсем молодыми и счастливыми. Помнит свои первые шаги по мягкой траве КзылБайрака, где его родители снимали на лето дом.
Помнит, как везут его на салазках отец и мать после скарлатины из больницы. А он, совершенно счастливый, видит только их ноги, веревочку и взрыхленный снег.… И на душе ликование: у него есть и мать, и отец…
Словно узоры калейдоскопа, собранные из цветных стеклышек, проплывают перед глазазми картинки его далекого прошлого:
«Во дворе росли тыквы, огурцы, а напротив флигеля был разбит садик, где буйно цвела сирень, бузина, стояли грациозно мальвы. И главное, было ощутимое пространство, где и мяч летал, и терраса звенела, как упруго натянутая струна: такой великолепный был резонанс.
Моя тоскующая память навсегда озвучена аккордеоном, гитарой, и саксофоном Эрика Дибая с балкона, и зычной радиолой из распахнутого окна».
На улице перед домом росли огромные тополя, в кронах которых вили свои гнезда шумные грачи. Во дворах стояли колонки, у которых выстраивались женщины с ведрами, перекидываясь на ходу новостями, а дети в жаркий полдень с визгом и смехом плескались ледяной артезианской водой.
Дворик, где жил Рустем, был небольшой. Друг против друга стояли три стареньких, покосившихся деревянных домика. Зимой, занесенные снегом и освещенные желтыми окнами, они стояли нарядные и праздничные. А летом, серые и пыльные, были похожи на старые пыльные декорации, сваленные в углу двора.
В глубине стоял дощатый столик на деревянной ножке, на котором днем женщины стирали белье и чистили рыбу, а теплыми летними вечерами фронтовики собирались за ним «забить козла», и под звуки музыки вели неторопливый разговор, прерываемый кашлем от вдыхаемого табачного дыма.
Допоздна, иногда до прихода участкового милиционера, крутили пластинки: Леонид Утесов, Клавдия Шульженко, Петр Лещенко, Федор Шаляпин… Звучали из окон радиола, патефон, аккордеон…
Во дворе были дровяники, в которых хранили дрова, и был вырыт погреб, куда зимой закладывали лёд и снег, который держался до середины лета, и где держали продукты за неимением холодильников.
В домиках жили четырнадцать семей. Отношения были добрососедскими: поделиться спичками, солью, картошкой для супа, попросить присмотреть за ребенком – было в обычаях жильцов. Здесь существовала взаимопомощь и поддержка, и именно сосед соседу поверял свои печали, давал деньги в долг и вызывал «скорую». Вся их жизнь была на виду – со ссорами, скандалами, выяснениями отношений.
Почти каждая семья состояла из 5-6 человек и имела, как правило, одну комнату, которая выходила в общий коридор.
Комнаты отапливались дровяными печами, во всем доме (или на этаже) был один туалет, одна кухня, в которой готовили еду на примусах и керогазах, один водопроводный кран.
На кухнях громоздились плиты, где по очереди пекли пироги к приходу гостей и гоняли шаловливых детей, норовивших утянуть чуть ли не из духовки раскаленные пирожки.
«Удобства» были во дворе, а за водой приходилось ходить на колонку на соседнюю улицу.
Как для большинства детей послевоенного времени, для Рустема дом был местом особенным – это не что-то конкретное, не семья, а коммунальная квартира, братство, где все знали друг друга, где не запирались двери, где жизнь была, как на ладошке. Не зря в одном из стихотворений Кутуй позже напишет, что в старых деревянных домах жилось теплее и человечнее.
«Как замечательно нам жилось в старом доме, не отягченном добром, просторном, звонком, с огромными окнами, с говорящей сковородой радио, с пятнистым накатом разбавленной синьки на стенах, с черным подполом в маленькой комнате, со свежей поленницей колотых дров в сенях под запором длинного крюка, – жилось ясновидно, и тужилось, и горевалось в сохранности надежды; по миру-то катилась страшная война, и радости в нем были захлебывающиеся, и плачи сдавленные.
Через снега окликается дом голосами, вихрится листьями на крыше. Зажился он на земле, не с налету поставленный, окруженный каменными завалинками, в нутре своем стоящий не на твердом башмаке фундамента, а на голой стопе. Паркет выпухал по живому оконному краю, коробился – и дух земли всходил, как пар, особенно по весне. Дров на зиму уходила прорва. Печи остывали за ночь. Лед тек по стеклам. Мыши не обживали дом, потому что не было им пространства под полом. А как зато обогрето дышалось на его груди, красиво вспомнить».
Продолжением коммуналки был послевоенный двор, где царствовали дети. Двор, в воспоминаниях о котором особенно четко проявляется ощущение детства. Это было не только пространством, огороженным забором и ограниченным деревянными домиками. Это была разновозрастная коммуна, целое государство. Дети там жили по своим законам: не ври, не зазнавайся, не хвастайся, поделись тем, что имеешь. Пороки ; особенно жадность и ябедничество ; наказывались всеобщим презрением.
В нашем дворе старом
Будто золото варилось.
Переплеты, лесенки,
Дух древесный печек,
Воровские песенки
Фраеров беспечных.
Бедное все, ветхое,
Но свое до прутика…
Все детские секреты здесь недолго были тайной: кто курил украдкой в глубине двора, кому дарил цветы Васька из соседнего дома, кто обдирал жгуче-кислые яблоки у соседей, кто прыгал в сугроб с крыши сарая, рискуя свернуть шею…
В то время развлечений во дворе было немного.
Иногда во дворы забредал старьевщик и со свойственной только ему интонацией истошно, нараспев кричал: «Старье берем!». Дети радостно волокли ему все, что могли, а в обмен получали металлические или глиняные свистки или тряпичные мячики, прыгающие на резинке, а то и мелкие деревянные игрушки.
Не меньше радости у детворы вызывали летящие во все стороны искры и разрывающий душу визг металла приходившего во двор, точильщика: «Точу ножи-ножницы!».
А то трубочист забредет или лудильщик ; ведра, кастрюли починить…
Спозаранок по улице Карла Маркса шли из ближайших деревень молочницы с ношей через плечо. Покупали парное молоко четвертями. (Это была высокая и объемистая бутылка с узким и длинным горлышком).
Особых нарядов тогда не было. Самая популярная одежда для мальчиков – сатиновые шаровары, тапочки; для девочек ; перешитые из взрослой одежды платья, юбки, модные тогда цветные носочки, белые тенниски, начищенные зубным порошком.
Дворовая жизнь девочек не ограничивалась игрой в «дочки-матери», «на златом крыльце сидели», «классики» и «скакалки». Наравне с мальчишками они лазили по деревьям, бегали по дворам, играли в войнушку, круговую лапту, разрывные цепи, штандер, прятки, салочки. Все игры требовали ловкости: надо было кидать, ловить, уклоняться, убегать, проявляя чудеса скорости, а, порой, и храбрости.
О многочисленных ссадинах и порезах, полученных в уличных боях, которые дети лечили сами пеплом, паутиной или своей мочой, родителей, как правило, в известность не ставили. Все и так заживало в считанные дни. Не церемонясь, вылизывали друг у друга соринки из глаз, терпеливо массировали ушибы, без писка вытаскивали занозы.
Но не все игры заканчивались благополучно для игроков: были и разбитые носы, и сломанные руки, и выбитые зубы. Рустем во время одной из игр чуть не лишился глаза.
Эту игру мальчишки называли «камень о камень». Отбирали круглые, с кулак, булыжники и шли в сад.… Начиналась игра. Один булыжник лежал в расчерченном кругу, а один из игроков, закинув за спину руку и щуря глаз, пускал свой камень от стены сарая. Однажды камни заменили железными битками, найденными в сарае.
Во время игры они отскочили друг от друга, и один из битков повредил Рустему глаз, который практически ничего после этого не видел…
«Детство было жестоким и смелым. Дыры на одежде не рубцевались, царапины тоже. И как только выдерживала опрометчивая голова, золотой, гудящий котелок, стукаясь об лед и камень. Сколько ступенек сосчитал мой лоб, до сих пор горячо вискам».
Но как все хорошее, лето и каникулы быстро заканчивались, и наступало 1 сентября.
Школу № 19 имени Белинского, в которой учился Рустем Кутуев, ласково называли «Белинкой». В 30-40-е гг. она носила гордое название опытно-образцовой.
«Двухэтажная, с удлиненными окнами, она смотрела на все четыре стороны, не упуская солнца, и была той школой, где приятно учиться. И дверью хлопала, как большим крылом, словно переламывались сухие перья, и лицо обдавало широким теплом».
Школа начиналась с широченной мраморной лестницы. Когда учащиеся поднимались на второй этаж, перед их глазами появлялись имена «золотых» и «серебряных» выпускников, выбитые золотом на черном мраморе. Это было очень впечатляюще!
В то время в «Белинке» училось немало известных ныне людей:
писатели Василий Аксенов, Виль Салахов, светила местной медицины Давид Менделевич, Всеволод Талантов, Юрий Шапиро, Ренат Зулкарнеев, Александр Ратнер, физик с мировой известностью, академик Роальд Сагдеев, ведущие инженеры Алан Абдрашитов, Арнольд Семичев, главный режиссер Татарского академического театра Марсель Салимжанов, ученые Алексей Тунаков, Игорь Ермолаев, Эрнест Дибай, Петр Норден, Рустем Сайфуллин, Александр Широков и многие другие.
Многие учителя вернулись с фронта, некоторые из них не имели своего жилья и, считая школу своим домом, жили в примыкавшем к школе здании. Завучем в те годы была Анна Николаевна Квасова, которая прекрасно знала русскую литературу. На дополнительных занятиях рассказывала о «серебряном веке», читала стихи неизвестных тогда Надсона, Полонского, Апухтина, Гумилева, Есенина, Бальмонта, Языкова, Саши Черного. Никто и не знал тогда, кто такие Хлебников, Клюев... Только благодаря Анне Николаевне, по убеждению Р. Кутуя, он стал литератором.
Учились тогда мальчики и девочки раздельно, как до революции, но с особого разрешения директора делегация мальчиков 19-ой школы приглашала к себе на вечер танцев, по случаю какого-нибудь праздника, девочек. Вокруг «Белинки» было предостаточно школ, где учились девочки: напротив, на месте нынешней студенческой столовой, была школа № 109,через два квартала – школа № 3, в здании нынешнего хореографического училища ; школа № 18.
Хрупкий, ясноглазый, невысокого роста, Рустем Кутуев всегда отличался аккуратностью, собранностью, деловитостью. Он был независимой, сильной личностью, непререкаемым авторитетом и многих втягивал в орбиту своего обаяния.
Одевался Рустем очень скромно: в любое время года ходил в зеленых фланелевых штанах на резинке и такого же цвета фланелевой курточке. Зимой в костюме было невероятно холодно, но Рустем не показывал виду. Лишь в старших классах мать купила ему новый, в мелкую клеточку костюм.
В пятнадцать лет к Рустему пришла первая любовь, Аня Гусева. Нежную привязанность к ней поэт пронес через всю свою жизнь. Он до мелочей помнил каждый день, проведенный с ней: как держал в своей руке ее руку в мокрой замерзшей варежке, как махом взлетал по лестнице ее дома, как впервые поцеловал…
Окончив школу,Рустем Кутуев, несмотря на то, что в аттестате была только одна-единственная «пятерка» ; по астрономии – без особых усилий
поступил на историко-филологический факультет Казанского государственного университета.
В автобиографии, хранящейся в архиве Казанского государственного университета, будущий студент Р. Кутуев написал:
«В 1944 году поступил в школу № 19, в которой кончил 10 классов. В 9 классе вступил в ВЛКСМ. Занимался баскетболом. В частности, выступал за общество «Наука» (КХТИ). После окончания 9 классов, то есть в 1953 году переехал в г. Куйбышев, где поступил в 10 класс школы № 27. В течение года был корреспондентом общешкольной газеты и занимался в литературно-творческом кружке. В 1954 году вернулся в Казань для поступления Казанский государственный университет имени В.И.Ульянова- Ленина» (орфография сохранена).
О годах учебы в университете РустемКутуй вспоминает с легкой грустью:
«Когда учился в университете, много чего интересного было: в баскетбол играл за университет и за «Динамо», в хоре университетском пел... А летом в колхоз ездили…. По вечерам танцы, картошка, печенная на костре, ; романтика.… С друзьями ходили в походы, делали университетскую газету…
Много интересных людей было среди студентов: Ирина Донская, Станислав Говорухин, Николай Беляев... Эта троица писала различные истории и фельетоны из студенческой жизни под псевдонимом Гобелдонс.
Лучшим другом Рустема стал известный в будущем казанский библиограф и краевед, заведующий отделом рукописей и редких книг Научной библиотеки им. Н. И. Лобачевского Вячеслав (Вяча) Аристов.
Мы все интересовались тогда кино. Не пропускали ни одного фильма, даже сбегали с лекций. В то время, если студент пропускал какой-нибудь фильм, он считался некультурным человеком.
Говорухин всерьез увлекался кино и разбирался во всех киношных новшествах; в отличие от нас, дилетантов. Вообще, он геолог, и никто даже не предполагал, что он будет снимать настоящее кино: «Вертикаль», «Место встречи изменить нельзя»...
На стыке 50-60 годов бурлило, гудело в Казани молодежное литературное объединение при Союзе писателей республики и редакции газеты «Комсомолец Татарии.
Собирались молодые литераторы в Доме печати каждый четверг. Читали, спорили, критиковали друг друга, не щадя ни своего, ни чужого. Среди них были Рустем Кутуй, Роман Солнцев (тогда еще Ренат Суфеев), Мария Авакумова, Булат Галеев (создатель и руководитель СКБ «Прометей», пионер светомузыки), приходили иногда художники, музыканты – Константин Васильев, Алексей Аникеенок, Лоренс Блинов.
С 1942 года при музее Горького существует литературное объединение, возникшее практически одновременно с открытием музея. Сейчас оно носит имя Марка Зарецкого, который более тридцати лет бессменно руководил ЛИТО. Частыми гостями его были как молодые, так и маститые, поэты и писатели, художники и музыканты, люди творческих профессий.
Зал замирал, когда на сцену выходил Рустем Кутуй. Сразу видна была огромная разница между ним и начинающими поэтами и писателями. В Рустеме Кутуе слушателям нравилось все: яркая внешность, завораживающий взгляд, звучный голос. По общему мнению, его талантливые стихи и рассказы тех лет обещали многое.
Действительно, в это время Рустем Кутуй с огромным энтузиазмом много и напряженно работал, и все у него получалось. Отрывки из повести «Солнце идет в зенит» в 1961 году вошли в первую книгу его прозы «Мальчишки»; многочисленные стихи к 1962 году сложились в первый поэтический сборник, глубоко проникнутый романтикой и юношеским максимализмом, «Я иду по земле», в этом же году молодого автора приняли в Союз писателей СССР.
ДОМ ПАМЯТИ
Одним из главных творческих импульсов в творчестве Р. Кутуя является память о детстве.
«Этот полыхающий снегами мир будет сохранен в глубине человеческой жизни и в лучшие минуты жизни всплывет оживленным воспоминанием, и тогда поверится в сказки, в невозможность зла, потому что высокий свет детства ; сохраненное на всю жизнь предчувствие чуда, без которого скучна и сумеречна радость».
Особое место в воспоминаниях Кутуяо детских годах занимают его родители, о которых читатель может узнать из его многочисленных рассказов и повестей, стихотворений, воспоминаний.
В Национальном музее Республики Татарстан хранятся немногочисленные документы Аделя Кутуя.
Например, под № 9793 числится заявление А. Кутуя в Молотовский райвоенкомат города Казани с просьбой принять его в ряды действующей армии, датированное 27 июня 1941 года.
Сотрудники музея бережно хранят стенограмму сессии Верховного Совета ТАССР 1944 года, в которой принимал участие прибывший на побывку Кутуй. «У нас жили столько поэтов и писателей: и Пушкин, и Тукай…Нам нужен литературный музей!» ; призывал Адель Кутуй на сессии.
Там же хранится горсть земли с могилы Аделя Кутуя, привезенная его сыном из польского города Згеж, где похоронен писатель.
После войны вдова Аделя Кутуя передала в музей А.М. Горького часть его архива, включающую редкие семейные фотографии, записные книжки и письма, в том числе – и написанное неуверенной рукой 3-классника письмо юного Рустема Кутуя на фронт отцу.
Кстати, Рустем Кутуй еще при жизни тоже передал музею часть своего архива – рукописи, машинописи, фотографии, переписку с читателями и известными писателями и даже студенческую тетрадь со своей курсовой работой, посвященной творчеству Антона Чехова.
В книгах «Годовые кольца», «Дождь будет», «Одна осень», повестях «Неубывающая тропа», «Зимние яблоки», многочисленных стихотворениях: «Я был на той войне», «Отец», «… на вечно зеленом», «Дождь какой!», «Отец и мать ушли», «Холодно, мать…» Рустем Кутуй снова и снова возвращается в свое прошлое. Он, сегодняшний, глядит на себя, тогдашнего, смотрит на молодых своих родителей и печалится, вспоминая их.
Отец Рустема, Адель Кутуй, в будущем известный татарский писатель, поэт, журналист, появился на свет 28 ноября (по старому стилю) 1903 года в деревне Татарский Канадей Кузнецкого уезда Саратовской губернии (ныне Пензенской области) в семье Нурмухаммета и Динэ Кутуевых.
В 1917 году Нурмухаммет с семьей переезжает в поселок Кряж в семи километрах от Самары, где и поселяется в старом заброшенном доме. Кутуев-старший был человеком мусульманской веры и строгих правил, но, несмотря на это, дал возможность своим детям, Адельше и Зайнуль, учиться в русской трудовой школе имени Льва Толстого и совершенствовать свои познания в русском языке и литературе.
Именно в этой школе Адель близко познакомился с русской поэзией, полюбил поэзию А.С. Пушкина, особенно ; В. Маяковского, повлиявшего впоследствии на творчество молодого поэта. Здесь он написал на русском языке свои первые стихи.
В 1922 году Адель тайно от отца приезжает в Казань –центр культурной жизни татар, город своей мечты. Здесь выходили газеты и журналы на татарском языке, громко звучали имена Фатиха Амирхана, Галимджана Ибрагимова, Галиасгара Камала, Фатхи Бурнаша.
Тогда же в национальную литературу пришло молодое поколение: Хади Такташ, Хасан Туфан, Кави Наджми, к которым впоследствии и примкнул Адель Кутуй.
Вскоре к нему постепенно начала приходить известность: почти во всех газетах и журналах («Кызыл Татарстан», «Безне; юл», «Яналиф») публиковались рассказы, повести, стихи, статьи, фельетоны, театральные рецензии Кутуя. В 1925 году он выпустил свой первый сборник футуристических стихов «Когда дни бегут». В этом же году Адель встретился с Владимиром Маяковским и прочел поэту свой перевод на татарский поэмы «Левый марш».
Уже в 1927 году известный татарский литературовед Галимджан Нигмати на страницах журнала «Безне; юл» назвал имена пятерки наиболее значимых, по его мнению, татарских писателей 1920-х годов.
Наряду с Хади Такташем, Кави Наджми, Хасаном Туфаном, Гумером Тулумбайским в это созвездие он включил и Аделя Кутуя.
А ведь всего пять лет назад молодой автор приехал покорять Казань с двумя-тремя стихотворениями в кармане!
В этом же году в Казани впервые начинает работать радиовещание. «Слушайте! Слушайте! Говорит Казань! Работает радиостанция РВ-17», ; звучит в радиоприемниках города голос первого диктора–Аделя Кутуя. Организатором этого события в культурной жизни Казани и республики был общественный деятель, журналист, драматург Шамиль Усманов, первым музыкальным редактором радиовещания ;Салих Сайдашев, литературным редактором стал близкий друг Сайдашева ; Исмагил Усманов.
В Государственном архиве сохранилась характеристика на редактора литературного вещания А.П. Кутуя от 3 июня 1942 года:
«Тов. Адель Кутуй, являясь одним из виднейших советских писателей в Татарии, за время своей работы в Татрадиокомитете с самого начала Великой Отечественной войны в качестве редактора добился серьезного улучшения идейно-художественного качества литературных передач. Он сумел привлечь лучшие силы нашей советской литературы и искусства, произведения и выступления которых по радио воспитывали у масс чувство гордости [за] прошлое и настоящее нашего народа и твердую уверенность в нашей победе.
Наряду с добросовестным выполнением своих служебных обязанностей, тов. Кутуй проявил себя как активный общественник в качестве руководителя политчаса, лектора, докладчика, журналиста, организатора литературных вечеров и концертов и так далее».
«Казалось, не было в нем не единого изъяна, ; вспоминает своего отца старшая дочь Аделя Кутуя, Гульшат. – Он был человеком нетщеславным, мягким, отзывчивым на чужую боль. Таким он и сохранился в моей памяти – человечным, тактичным, готовым делать добро».
Алима Садыковна Кутуева, в девичестве Асадуллина, родилась 22 января 1905 года в Нижегородской области в небогатой семье. Переехав после окончания школы в Казань, Алима поступила учиться на медицинский факультет Казанского государственного университета, по окончании которого стала работать паразитологом на малярийной станции в Юдино.
Подобные станции для борьбы с малярией в 20-е годы прошлого века, согласно постановлению Наркомздрава, открывались повсеместно. Сотрудники станции выявляли видовые составы переносчиков малярии, разрабатывали меры борьбы с малярийными комарами, регистрировали случаи заболевания, проводили профилактическую работу, обследуя отдельные группы населения и бесплатно раздавая хинин людям, заболевшим малярией.
Во время Великой Отечественной войны Алима Садыковна стала заведующей отделением военного госпиталя (позже в этом здании на улице Горького расположился Институт травматологии и ортопедии), а после окончания войны, окончив курсы повышения квалификации, стала главным фтизиатром, возглавив Казанский городской туберкулезный диспансер.
В начале XX века Казань была крупным губернским городом, важным административным, промышленным, культурным, музыкальным и научным центром Российской империи, официальным центром Казанской губернии.
Здесь выступали большие симфонические оркестры под управлением известных дирижеров. Здесь пел гениальный Федор Шаляпин, который на громадную высоту поднял музыкально-драматическое мастерство оперного артиста.
Однако татарское население, проживающее в «забулачной» окраине
города, слушало только небольшие струнные ансамбли, состоящие из пяти-шести человек и исполняющие народные мелодии во время перерывов между спектаклями, которые ставили артисты театральной труппы «Сайяр», в Восточном клубе (Шарык клубында) ; культурном центре татарской интеллигенции. В свое время активно участвовали в работе клуба Габдулла Тукай, Фатих Амирхан и другие.
О кипящей культурной жизни того времени можно говорить бесконечно. Революционные и послереволюционные годы были временем больших перемен в национальной татарской культуре, литературе и искусстве.
Романтическая атмосфера того времени способствовала творческому вдохновению и творческому взлету многих татарских прозаиков, романтиков, поэтов ; их достижения были доступны широкому кругу рабочих и крестьян.
Позволю себе сделать лишь небольшой экскурс в прошлое и представить театральную атмосферу 20-30-х годов ХХ века, в которой творил Адель Кутуй.
К 20-м года ХХ века в Казани существовало два профессиональных театра: драматический и оперный.
Нынешний Большой драматический театр им. В.И.Качалова начинался в 1791 году, когда казанский губернатор князь С.М.Баратаев сформировал труппу одного из крупнейших в России публичных театров на 1200 мест. На подмостках драмтеатра играли такие великие русские актеры, как Павел Мочалов, Александр Мартынов, Михаил Щепкин, Василий Качалов, Михаил Жаров и многие другие.
Оперные сезоны в Казани начались в 1874 г., когда артистами казанской оперной труппы была дана опера М. И.Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»).
Позже, в 1939 году, была создана профессиональная татарская опера, которая дебютировала перед казанскими любителями музыки оперой«Качкын» («Беглец») Назиба Жиганова.
Зеркалом татарской культуры стали создаваемые один за другим в 30-е годы ХХ века новые театры: имени Г. Камала, К. Тинчурина, театр юного зрителя, кукольный.
Решением Наркомпросав 1922 году из групп «Сайяр», «Hyp» и фронтовых бригад формируется «Первый государственный показательный драматический татарский театр имени Красного Октября», который впоследствии начал называться академическим, а в 1939 году в честь 60-летия классика и родоначальника татарской драматургии стал носить имя Галиасгара Камала.
Все население татарской слободы потянулось в театр, и просмотр спектакля не просто превратился в праздник для каждой семьи, куда надевались лучшие наряды и украшения ; он стал поводом для общения, выходом татарской интеллигенции в свет. На одном из спектаклей и встретились юные Алима и Адель.
В те годы репертуар театра обогатился произведениями первых татарских драматургов Галиасгара Камала, Шарифа Камала, Мирхайдара Файзи, Карима Тинчурина.
Визитной карточкой театра и театральной эмблемой Казани стала музыкальная драма К. Тинчурина «Голубая шаль» («З;нг;р ш;л»).
С большим успехом шли в театре тех лет постановки по пьесам Тази Гиззата, Шарифа Камала, Хади Такташа.
Расцвело мастерство актеров Гульсум Болгарской, Фатимы Ильской, Хусаина Уразикова, Халила Абжалилова, 3айни Султанова.
В 1933 году был создан Татарский государственный передвижной театр как филиал Татарского академического театра имени Г. Камала.
Первый спектакль по пьесе Карима Тинчурина «Семья дедушки Булата»(«Булат бабай семьясы») был показан в октябре 1933 года труженикам села Шали нынешнего Пестречинского района.
Первоначально театр базировался в Спасской башне Кремля. После переезда театра имени Г. Камала в новое здание в 1988 году освободившееся здание театра на улице Горького было передано передвижному театру, получившему в дальнейшем название «Театр драмы и комедии имени К. Тинчурина».
Основу труппы в то время составляли известные артисты академического театра, такие как Гульсум Болгарская, Зариф Закиров, Ибрагим Шагдалеев, Мазит Ильдар, а также Азаль Ягудин, Гульсум Камская, Бибинур Галиуллина, Газиз Гиматов, Марьям Рахматуллина, Хан Исмагилов.
Казанский театр юного зрителя имени Ленинского комсомола ;ТЮЗ, располагающийся на ул. Островского, 10, существовал с 1932 года как самодеятельный творческий коллектив ; Театр юного зрителя при Центральном городском клубе пионеров.
Первый спектакль Казанского государственного театра юного зрителя «Ровесники» состоялся 30 ноября 1932 года. Именно этот день считается днем рождения ТЮЗа.
Официальное же открытие Театра юного зрителя, как профессионального государственного театра, состоялось 15 сентября 1935 года. В этот день молодым зрителям Казани был показан спектакль по пьесе Шиллера «Разбойники». Главным режиссером театра был назначен А.Ю. Вилинский-Боголюбов.
Казанский театр кукол был создан летом 1934 года. Инициатором его создания выступил С.М.Мерзляков. В театре работали татарская и русская труппы. Небольшой творческий коллектив, состоящий всего из 37 человек, вел серьезную работу по воспитанию подрастающего поколения. Плодотворно трудились в кукольном театре Марьям Хисамова, Борис Рычков, Фуат Тагиров, художники Петр Троицкий, Анатолий Азимов и другие. Спектакли театра пользовались большой любовью детворы.
Сложные процессы происходили в это время в сфере литературы и искусства. Мерилом оценки творчества писателя, художника теперь стало изображение жизни в свете социалистических идеалов. Но наряду с описанием победной поступи индустриализации, коллективизации, массового энтузиазма периода первых пятилеток, литераторы в своих произведениях стали обращаться к темам любви, верности, доброты, чести и достоинства.
Одним из лучших произведений того времени, классикой татарской литературы стала повесть Аделя Кутуя «Неотосланные письма» («Тапшырылмаган хатлар»), опубликованная в 1936 году.
Повесть о любви была воспринята читателями, как глоток свежего воздуха: ее всюду читали, обсуждали, искали прототипы.
В 1999 году Рустем Кутуй совместно с режиссерами Казанской студии кинохроники Олегом Волковым и Рамисом Кыямовым написал киносценарий повести с рабочим названием «На холмах». Худсовет работу принял, в Госкино собирались заложить производство фильма в бюджет еще 99-го...
Рустем Кутуй очень бережно относился к книге отца, появившейся на свет в год его рождения: «Неотосланные письма» ; это вещь очень наивная и светлая. Я попытался сохранить атмосферу повести в своем киносценарии. Со студией кинохроники составили договор, подобрали героиню. Но как-то не сложилось. Наверно, не готова еще Казань снимать такие большие фильмы».
Если бы все получилось, каким замечательным подарком стала бы эта картина к 100-летию Аделя Кутуя! Но – другие времена, другие нравы.
ТАКАЯ ЖИЗНЬ
Великая Отечественная война разрушила мирную жизнь Казани и всей страны. В июне 1941 года ушли на фронт многие.
Ушел добровольцем и Адель Кутуй. Не отличаясь здоровьем, он рвался на фронт и почти сразу же попал на передовую. Несмотря на участие в тяжелых боях, ему удавалось избегать пуль и осколков. В перерывах между боями он продолжал много писать: рассказ «Кинжал», лирическую прозу «Мы ; сталинградцы» и многое другое.
А дома с надеждой и страхом ждали весточку с фронта, считали минуты до прихода почтальона. Иногда письма приходили регулярно, иногда их подолгу не было. Порой почтальон, боясь наполненных ожиданием глаз, молча отдавала белый треугольник и быстрым шагом почти убегала со двора. И потом допоздна на лавочке сидели застывшие от горя женщины…
Первые два года весь персонал госпиталя, где работала Алима Садыковна, находился на казарменном положении.
Маленький Рустем с сестрами Гульшат и Эсей беспрепятственно проходили в госпиталь в любое время суток, проводя там все свое свободное время. «Мы, ребятня, как могли, старались облегчить страдания раненых: бегали за Казанку за цветами для них, выступали в госпитале с номерами художественной самодеятельности, писали за тех, кто не мог держать ручку, письма домой. Нам было приятно сознавать, что мы приносим какую-то пользу в общей борьбе», ; вспоминала Гульшат.
Маленький Рустем в белом халате до пят, в стареньких валенках, «сын докторши», пел раненым военные песни, читал стихи, плясал вприсядку ; словом, давал сольные концерты. Чтобы поддержать моральный дух бойцов, он понемногу воровал из белой аптечки матери спирт и, никем не пойманный, совершенно счастливый несся по коридору, чтобы ворваться с добычей в палату под веселый смех и аплодисменты раненых.
А вскоре Адель Кутуй приехал на короткую побывку в 1944 году с медалью «За оборону Сталинграда» и орденом Красной Звезды на линялой, пропахшей какими-то незнакомыми, тревожными для Рустема запахами, гимнастерке. Сколько радости вливалось вместе с ним в одночасье ожившую квартиру! Соседи и знакомые проводили в их доме все вечера, слушая его фронтовые рассказы.
У Рустема в памяти от встречи с отцом остались только какие-то детали, запахи.
«Я понюхал овчинный полушубок, висящий на гвозде, с обеих сторон понюхал – в меховую пазуху зарылся лицом, слазил в рукав… «Не замерзнет, ; сказал себе. – Сверху гладко, внутри шерсти полно. И в снегу спать можно, если в валенках». Снял полушубок с гвоздя, утонул в нем, погрузился в щекочущие кудряшки меха, притихнув на диване...»
Диас Валеев, двоюродный брат Рустема, вспоминал: «Помнится, в году сорок третьем или сорок четвертом Адель Кутуй приезжал на побывку в Казань и заходил к нам домой. У нас на стене висел дешевенький коврик «Три поросенка». И мы под этим ковриком с моим старшим братом Радиком благоговейно и трепетно рассматривали его пистолет, который он дал нам подержать в руках. Это была великая минута в моей ранней детской жизни».
Адель Кутуй уехал через несколько дней, и опять началось бесконечное ожидание его писем, беспокойство и тревога за него.
После поездки в Казань Адель Кутуй задумал написать фантастическую повесть «Приключения Рустема» («Р;ст;м м;;;р;л;ре»).
Все мальчишки тех лет мечтали попасть на фронт и бить фашистов, приближая нашу Победу. Наверное, Рустем тоже мечтал об этом и при встрече рассказал отцу. О том, что хотел бы стать невидимкой и проникнуть в тыл врага… Вот и придумал он историю про бесстрашного тринадцатилетнего школьника, который отправляется в лес, чтобы ночью в лесной чаще найти цветущий папоротник, съесть цветок, стать невидимым и храбро сражаться с фашистами.
К сожалению, завершить книгу Аделю Кутую не удалось, и она стала последним подарком сыну, его завещанием …
В повести Рустема Кутуя «Узелки на дереве» есть импровизированное письмо отца с фронта. В нем – неисполненная любовь, нежность, ностальгия, в нем – горе и тоска, прощение и прощание:
«Сын мой, дорогой мальчик, здравствуй.
Как жаль, не успели мы с тобой подружиться как следует. Когда я уходил на фронт, ты сидел на полу и играл в оловянных солдатиков. Ты и не понял, куда я отправляюсь. Тебе очень понравился мой широкий ремень и сапоги. А я чувствовал себя неловко, потому что мать плакала. Плакала тихо, чтобы не слышал ты. Оставлять вас мне было горько. Твои солдатики маршировали, и ты смеялся.
Мы смотрели на тебя с каким-то страхом, ведь ты был так спокоен перед будущим, так уверен, что в мире не может существовать зло. Я обнял вас, тебя и мать, и мы расстались.
Я уходил к воротам, мать держала тебя за руку, и было тихо. Шаги отдавались в ушах. Потом мать закричала и догнала меня. Я увидел через ее плечо, как неуклюже бежал к нам ты, вовсю работая руками…
Я пишу тебе в землянке.
Бой был страшный, и сейчас даже неловко держать в пальцах карандаш. Он кажется соломинкой. Мой друг Саша Куницын спит на свежем сене, разбросав руки. Может быть, ему снится поле и речка. Утром мы нашли заржавленную косу, наточили ее. Только и успели покосить траву, как началось…
Пока мы дрались, трава подсохла, и вот теперь вкусно пахнет мирным жильем. Будто лежим мы на сеновале и ждем, когда чуть забрезжит, тогда возьмем удочки и спустимся к реке.
На войне мы часто вспоминаем о доме вслух. А мне почему-то снятся подсолнухи… Я мало жил в деревне, и поэтому удивляюсь своим снам. Хорошо бы нам с тобой побродить когда-нибудь в таком поле. И никого вокруг нет. Я даже улыбаюсь себе, когда укладываюсь спать: «Ну, пойдем, отдохнем в подсолнухи…».
И еще вот коптилка похожа на новогоднюю свечку. Как хорошо мы всегда наряжали елку. И обязательно у нас были свечи. Вот напишу тебе письмо и тоже упаду на сено рядом с Сашей, и будем мы видеть с ним одинаковые сны.
Я попрошу мать сохранить это письмо и передать тебе его в тот день, когда исполнится двадцать лет. И тогда мы поговорим с тобой. Будет обычный день. Для тебя. Война останется в воспоминаниях. Мы победим, мы не можем не победить, ты слышишь, сын. Мать скажет: «А тебе письмо. Оно долго шло. Иди в другую комнату и почитай…».
Я не думаю о смерти, потому что она всегда присутствует рядом, и к ней привыкаешь. Нет, я не бесстрашный, но слишком велика страна за спиной, чтобы ежедневно скорбеть о себе. Если пуля выберет меня, ты получишь это письмо.
Вот и исполнилось тебе двадцать лет. Я поздравляю тебя. Давай обнимемся по-мужски…
Ты вырос, мой сын. Я желаю тебе, завещаю любить людей. Это много.
Пойдем, пора, отдохнем в подсолнухах. Отец».
Судьба бережно хранила Аделя Кутуя всю войну. Но в 1945 году он сильно простудился, участвуя в боях на Лодзинском направлении в составе 2-й танковой армии. Лечиться было недосуг, и в марте он попал в военный госпиталь города Згеж Польского воеводства с воспалением легких. Здесь он и встретил День Победы, то, приходя в себя, то, снова теряя сознание…
«У меня поражены все суставы. Позвоночник прогнулся, так чувствую. Как упругий прут в сильных руках.
Война тащила, волокла нас по снегу, по грязи. Нам некогда было думать о себе. Победа освободила нервы, и оказалось, мозг костей насквозь промерз, начал оттаивать, и мы закачались на ногах.
Сначала меня лечили от воспаления легких. Тогда я выписался под расписку. С попутной машины меня сняли в гимнастерке, один чуб развевался, а сам я был плох, беспомощен... Кости мои загоревали.
Так я встретил Победу. Еще на ногах у окна, но жизнь скатывалась с меня холодными каплями пота.
Я прощаюсь с тобой, малыш. Навсегда. У меня железная каталка. Вот скоро полмесяца, как я лежу на раскаленных звездах. Придумал для себя, чтобы легче было терпеть боль.
Я прощаюсь. Больше нет сил. От меня будто отдираются тяжелые шары, уходят вверх...».
А.Д. Закирову, подполковнику медицинской службы из Санкт-Петербурга удалось в Военно-медицинском архиве найти некоторые сведения, по которым можно проследить последние мучительные месяцы жизни Аделя Кутуева.
26 апреля 1945 года при выписке из эвакуационного госпиталя 4498 ему была выдана следующая справка: «Дана гвардии младшему лейтенанту Кутуеву А.Н. в том, что означенный тов. Кутуев А.Н. находился на излечении в эвакогоспиталь 4498 с 14 апреля по 26 апреля 1945 года по поводу двусторонняя бронхопневмония. Врачебной комиссией признан годным к строевой службе. Выписан в часть с освобождением на десять дней».
Почему и как выписался под расписку, не долечившись, писатель из эвакогоспиталя 4498, остается неясным. Возможно, он хотел участвовать в штурме Берлина… Возможно, были какие-то другие причины.
Истории болезни Аделя Кутуева из госпиталя 4498 в архиве не оказалось, была найдена лишь только запись в книге регистрации больных и раненых о том, что он находился на лечении с 13 по 26 апреля 1945 года. Нельзя исключить, что эта двусторонняя бронхопневмония была туберкулезом лёгких, который просто не диагностировали вовремя.
После выписки в часть А. Кутуй по пути следования повторно заболел. 1 мая 1945 года Красноармейская газета 1-го Белорусского фронта «Красная Армия» направила больного младшего лейтенанта тов. Кутуева после перенесённого болезни в очередной госпиталь для легкораненых № 2651, чтобы подлечиться после перенесенного воспаления легких.
На момент поступления в госпиталь отмечается, что он поступил в удовлетворительном состоянии. Отмечают, что больной худощав, имеет дефицит массы тела, бледен, у него есть жалобы на общую слабость, боль в поясничной области справа, на боли в груди, одышку и кашель.
При поступлении был поставлен предварительный диагноз: плеврит под вопросом. Далее довольно быстро и точно поставили диагноз: «Экссудативный плеврит, туберкулез лёгких, (милиарный) туберкулёзный перитонит и спондилоартрит». 7 мая Аделя Кутуя уже в тяжелом состоянии переводят в инфекционный госпиталь № 4273.
«Больной поступил в госпиталь с жалобами на общую слабость, отсутствие аппетита, боли в области поясницы и по задней поверхности ноги.
При объективном исследовании: больной роста среднего, сложен правильно, пониженного питания. Наблюдается резкая бледность кожных покровов и видимых слизистых оболочек. Пульс ритмичный, удовлетворительного наполнения. В лёгких ослабленное дыхание. Жалобы на боли в области поясницы и по задней поверхности левой ноги.
Эвакуируется в тыловой госпиталь для специализированного лечения от туберкулеза».
Но плохое самочувствие А. Кутуя не дало возможности эвакуировать его в глубокий тыл: он находился в нетранспортабельном состоянии.
12 мая 1945 года А. Кутуй санитарной летучкой доставлен в г. Пабьянице, недалеко от города Лодзь, госпитализирован в эвакогоспиталь № 3544.
«Поступил в ЭГ 3544 12 мая 1945 года с жалобами на общую слабость, боль в поясничной области с обеих сторон, больше слева. В госпитале обследован рентгенологически, установили туберкулез лёгких. Температура 36.6. Поступил в тяжёлом состоянии, самостоятельно ходить не может, кашель, боль в груди».
После проведенного лечения 26 мая.1945 больного Аделя Кутуева переводят для дальнейшего лечения в эвакуационный госпиталь № 2606 в города Згеж. Был поставлен диагноз: Фиброзно-очаговый туберкулёз легких.
Вот выписка из Истории болезни № 31:
«Кутуев Адельша Мухаметович, 1903 года рождения, гвардии младший лейтенант, фронтовая газета «Красная Армия», корреспондент – организатор, Молотовский РВК г. Казани, май 1942 года. Адрес: г. Казань, ул. Комлева, д. 33, кв. 1, жена Кутуева Алима Садыковна.
Предварительный диагноз при поступлении: фиброзно-очаговый туберкулез лёгких. Окончательный диагноз: фиброзно-очаговый туберкулез лёгких. Туберкулезный спондилит. Анемия».
Назначенное лечение не дало результатов. По хронологии записей состояние А. Кутуя с каждым днём ухудшалось.
Вот некоторые записи из дневников истории болезни ЭГ № 2606.
12 июня. Температура 36.7-36.9. Состояние крайне тяжёлое. Пульс частит, едва ощутим. Больной говорит невнятно, сухость во рту. Явления в лёгких те же.
14 июня. Температура 36.2-38.0. Состояние крайне тяжёлое. Больной бледен, адинамичен. Больной находится в сонном состоянии. Пульс едва ощутим. В лёгких слева в под-ключичной и подлопаточной области субкрепитирующие хрипы.
15 июня. Температура 37.5-38.4. Общее состояние тяжёлое. Больной всё время стонет от разных болей к области позвоночника, бледен. Пульс частит, малого наполнения.
16 июня. Писатель А. Кутуй умер.
Записи в дневнике истории болезни за этот день нет.
По историям болезни военврач А. Д. Закиров проследил несоответствия при их заполнении. Например, в одной истории отчество писателя написано «Мухаметович», в остальных - «Нурмухаметович». В графе «занимаемая должность» написано «корреспондент-организатор газеты «Красная Армия», в другой - «педагог-журналист. Различается также дата смерти: а истории болезни это 16 июня 2016 года, официальной считается дата – 15 июня.
В последнем письме домой Адель Кутуй написал из санитарного поезда: «За меня не беспокойтесь, я проживу 100 лет. Через месяц увидимся», ; не привелось…
СМЕЮСЬ, ЗАДЫХАЮСЬ И ПЛАЧУ...
Через три недели в квартире Кутуевых раздался телефонный звонок. Алиму Садыковну приглашали в военкомат, который располагался тогда на ул. Пушкина (в настоящее время в этом здании располагается институт Татарской энциклопедии и регионоведения Академии наук Республики Татарстан). Поскольку мать вместе с Рустемом и средней дочерью Эсей была в санатории БакировоЛениногорского района, где замещала главного врача, в военкомат отправилась старшая дочь, Гульшат.
Со слезами на глазах, получив извещение о смерти отца, пришла она с печальной вестью к дяде Зиганше. Родственники собрались очень быстро и, посовещавшись, обратились в Горздрав, чтобы вызвать в Казань Алиму Садыковну. В Бакирово оправили двухместный санитарный самолет ПО-2, на котором и отправили Гульшат, чтобы она подготовила мать и сообщила ей горькую весть.
Сделать этого Гульшат не сумела и Алима Садыковна улетела в Казань в неведении, оставив дочь в санатории с братом и сестрой.
Первой, с кем Гульшат поделилась тяжелой вестью, была сестра. В это время девочка мыла посуду после ужина и от неожиданности выронила из рук тарелку, которая разлетелась на мелкие кусочки. На такие же кусочки в этот день раскололась их счастливая жизнь.
Ведь прошел уже целый месяц после окончания войны, когда о смерти уже не думалось, и все жили надеждами на новую жизнь!
Сестры заплакали, крепко обняв друг друга.
Рустем в это время бегал на улице с мальчишками, а, вернувшись, долго непонимающе и встревожено смотрел на их заплаканные лица.
Гульшат, как могла, оттягивала трудный разговор с ним, боясь ранить мальчика. Наконец, она вспомнила, что до войны она отдыхала с отцом в этом санатории, и во время одной из прогулок они выложили на высоком холме огромную пятиконечную звезду.
Она взяла брата за руку и повела на вершину… «Нет у нас больше папы. Папа умер…», ; дрогнувшим голосом сказала она брату. Услышав эти слова, Рустем не поверил и замотал головой: «Нет, это неправда. Нет, папа скоро приедет!». Но, увидев слезы на глазах сестры, горько и безутешно зарыдал, уткнувшись в ее колени. Гульшат не успокаивала его, давая выплакаться, только медленно поглаживала по голове… Камни, сложенные отцом в большую пятиконечную звезду на вершине холма, безжалостно разбросала война…
Страшное горе, обрушившееся на мальчика, долго еще будет напоминать о себе в многочисленных рассказах и повестях будущего писателя… Там, на этом холме, впервые почувствовал он себя покинутым маленьким мальчиком посреди большого безжалостного мира.
В повести «Неубывающая тропа» Рустем Кутуй вспоминает:
«В июле 45-го на холме Бакирово я узнал о смерти отца. Ему было сорок два неполных года, мне, тоже ; неисполнившихся, девять. Месяц рождения у нас был один – ноябрь. И огонь не взял отца, а рухнул позвоночник, подломившись. Постаревшая за войну болезнь подкосила».
Спустя много лет в Стерлитамаке Рустем Кутуй разыскал медсестру, на руках которой в Згежском госпитале умирал его отец.
Перебирая и рассматривая повлажневшими от воспоминаний глазами фотографии Аделя Кутуя, привезенные его сыном, она медленно, словно подбирая нужные слова, рассказывала:
«Война уже кончилась. А в госпитале полным – полнехонько. И писатель тут! Он очень беспокойный был человек. Обрадовался, что на польской земле рядом будет татарка. Я ему блинчики пекла, песни пела. Он не думал, что время пришло умирать.
Хотя без предчувствия жизни не бывает. Как поглядишь, в глазах стоят слезы. А рука все поверху одеяла блуждала, будто крохи оставшихся дней собирала… Он прежде в Познани лежал. Подлечили – полегчало. От спины как доску с гвоздями оторвали, так он сказал. Ну, он и выписался под расписку. Наступление на Берлин идет, как он отстанет.… Только десять километров и проехал в открытой машине ; в кузове, без шинельки. Сняли совсем горяченького. Доставили в Згеж… Нервы кончились. Война вся на костном мозгу держалась. Поди, догадайся, что там внутри происходит. А там ; пламя. Истлели косточки-то… Он дней десять без сознания был. Очнется ненадолго, но где-то далеко-далеко... Одно утешение ; блинчиками успела его накормить. Как в большую дорогу. Напоследок».
Двоюродный брат Рустема Кутуя, писатель Диас Валеев, в воспоминаниях «Ветвями прирастает дерево» пишет:
«И надо же такому случиться, что её брат Адель Кутуй... умер от болезни, в которой моя мать была специалистом. Помню, она переживала: «Если бы Адельшу привезли в Казань, я бы его спасла». Наверное, так. Ведь спасла же она от смерти сотни других людей, отчего не спасти собственного брата!»
Эта смерть стала для Рустема трагедией всей его жизни. Несмотря на то, что Рустем почти не помнил отца, воспоминания и рассказы близких и окружающих позволили сыну сформировать его образ намного шире и глубже, чем описывали его те, кто знал и помнил Аделя Кутуя.
Его всегда не хватало Рустему не только как отца, но ; как надежного друга, мудрого советчика, опоры в нравственных исканиях.
И Рустем Кутуй воскресил для себя образ отца: мысленно советовался с ним, вел бесконечные беседы. Это была попытка сына ответить на невысказанные отцом вопросы, желание заполнить пустоту, которая возникла в детской, еще ранимой и впечатлительной душе Рустема после смерти самого близкого и родного для него человека. Пустоту души, так никогда и не заполненной восторгом жизни, а лишь ; прозой ее...
Потрясение от потери отца стало для Рустема Кутуя своеобразным толчком к творчеству. Его поэтическая восприимчивость и возможность писать словами, как красками, ; не просто наследственный дар, перешедший с генами. Их сформировала та атмосфера, в которой он жил при отце еще ребенком, и после войны входил в жизнь уже в полусиротстве, постоянно ощущая бесконечное и многомерное присутствие души отца.
ЦВЕТНЫЕ СТЕКЛЫШКИ
Главной темой творчества Рустема Кутуя стали суровые годы лишений, выпавшие на долю мальчишек и девчонок военной поры. Его книги ; грустные размышления о последствиях трагедии, о незаживающих следах войны. О следах в памяти, о следах войны на людских телах и на теле земли.
Мои погодки, мальчики,
С сердцами, как с заплатами,
Мои погодки стриженные
Под лесенку, под кое-как,
на нашем детстве трижды
проклятье горькое.
Первая книга его прозы «Мальчишки», вышла в Татарском книжном издательстве в 1961 году. Он посвятил ее светлой памяти своего отца…
На экземпляре, который бережно хранился в его семье, надпись: «Мама! Я тебе дарю книгу о себе и отце».
Вспоминая свое детство, повзрослевший Рустем создает ностальгическую картину времени: светлая грусть, тоска по прошлому, по ушедшему быту, полному вкусов, запахов, зрительных образов, по двору своего детства, по друзьям. Он не писал детские рассказы ; он рассказывал о детях, об ощущениях, переживаниях и приключениях ребенка, жившего после войны, прототипом которого был он сам.
«Большая часть истин из детства взята кровью. Все оттуда – понятие чести, достоинство, гордость, протяженность любви и надежды, мечтательность, вопросительные и восклицательные знаки».
Книга эта ; воплощенная память. Память о войне, которая, казалось, никогда не закончится, никогда не отпустит с миром, которая намертво въелась в души людские.
Через двенадцать лет Василий Росляков, известный советский писатель и критик, напишет, что в первой книге Рустема Кутуя он почувствовал воздух неповторимого детства, ранней юности. В этом возрасте мир прекрасен, «а души так чисты и прозрачны, когда утренняя свежесть первых чувств, первых волнений сердца обещает впереди жизнь, полную любви, благородных помыслов и свершений, жизнь замечательную, заманчивую и почти бесконечную».
Рустем Кутуй пишет о детях, но в его историях живут и взрослые, и старики. Безотцовщина, семейные заботы, неустроенность в жизни придают рассказам грустный оттенок, но они не вызывают отчаяния и пессимизма. Напротив, рассказы Р. Кутуя вызывают радостные чувства от соприкосновения с добротой, любовью, состраданием к людям. И вместе с автором мы начинаем любить его героев, жить их, порой, нелегкой жизнью.
Они не выдуманы, они узнаваемы, они живут рядом с нами, мы встречаемся с ними каждый день. Это взрослые и дети, татары и русские, люди разных профессий, разных судеб, занятые своим повседневным трудом. Они жадно тянутся к счастью, радости. Они нетерпимы к проявлениям злобы, жестокости, пошлости, душевной черствости, мещанской ограниченности. Это мечтатели, романтики, умеющие сильно и беззаветно любить, несчастливые (преимущественно в любви) и счастливые одновременно; каждое действие их имеет смысл. Чувства его героев чисты, возвышены, переданы сильной, уверенной рукой умелого автора. Их истории и поступки ; испытание героев, проверка их на прочность и на излом.
Детские воспоминания, мироощущение дали возможность писателю искренне и честно писать на такие сложные темы, как детская влюбленность, первый снег, первые чувства.
Первая любовь — это когда «морозцем прихвачена губа, а кровь осталась на железе», когда хочется сказать что-то «большое, важное»; первая обида, когда «жить абсолютно не хочется»; первое разочарование «поживу еще на земле один… пока не состарюсь».
Первая любовь – это всегда открытие, вспышка, мучительно-сладкое чувство, сопровождающееся внезапно обретенным ощущением свободы, одно из самых нежных и вместе с тем печальных воспоминаний. Чаще всего первая любовь не длится долго, но долго длится память о ней.
«Любовь, думал он, и откуда же она берется на горе или на радость человеку, каким обманчивым золотом осыпает, а всего-то и есть ; надежда, промельк бабочки. И чуял душой, что это непосильное, горестное воспоминание. Вблизи ее и быть не может, любви-то, а вот схлынет, оглянешься ; и задохнешься: была!..
Девочку взял под локоток, Аннушку, осторожненько, а все и упало внутри, словно обвал прошел глухой: вот как сейчас закричит, как заругается… Не закричала, не заругалась, а будто сжалась от ожидания, напряглась: что-то он там замышляет, как интересно! И шли, как в обмороке, не помня себя, потом невзначай разомкнулись ; она к заборчику чугунному пристыла, а он стал дерево снежное трясти, медленно приходя в себя. Как же красиво было тогда, какая невероятность счастья оживляла воздух. И сад, припорошенный снегом, пустой, с глубокими следами...».
В рассказе «Букашка» воспоминания о первом чувстве по-прежнему свежи, словно и не прошло с тех пор почти полвека, и до сих пор «под сердцем веточка дрожит, на мятежи благословляя»:
«Когда же приходит пора подать руку девочке, ты — о, ужас! — столько раз испытавший и исполнивший мысленно до малого жеста эту желанную сценку, вдруг обнаруживаешь полную никчемность к ласковому прикосновению, — и ускользаешь прочь, унося слабеющие ноги, помраченное сердце. А позади обрывающиеся скалы...».
В каждом подростке живет горючая смесь, которая ждет момента, чтобы излиться на подходящий объект – это чувство любви, которое только и ждет своего часа. Стоит только появиться объекту, схожему с внутренним «идеалом», и первая любовь полыхнет жгучим пламенем.
В рассказах Рустема Кутуявсе, как у взрослых: любовь, ревность, неразделенное чувство, разочарование.
О неразделенной любви 13-летнего подростка, который хочет скорее стать взрослым, чтобы его полюбила самая красивая девушка в деревне, рассказывает Рустем Кутуй в рассказе «Любовь»:
«Мне очень хочется подойти к Веркиной калитке и сказать: «Вишня поспела, Верк. Я враз сбегаю и принесу кепку…». Цветков вчера нарвал у тетки Настасеи…Верке на подоконник отнес, пусть ее нюхает. Утречком проснулась и ; на тебе! ; цветы».
Порой оказывается, что первая любовь не всегда направлена на подходящий объект. Подросток выбирает лишь самые значимые признаки, которые бросаются в глаза (привлекательная внешность, романтический род занятий, например).
Глубокое разочарование испытывает герой рассказа «Поклонник», влюбленный в сказочную девочку из цирка, которая при встрече с мальчиком превращается в бездушное существо:
«; А у меня отца на войне убили, ; к чему я ляпнул?.. В голове зашумело.
; А я-то при чем же? Жалко, конечно. Погоди, не уходи, ты такой несчастный.
Я совсем без головы остался. Даже запахи потерял.
; На войне стреляют, ; сказал я. ; В отца попали. Он из окопа вылезал.
; Что ты заладил. У нас же свидание с тобой. Ты мой поклонник.
; «Поклонник», ; повторил я загадочное слово. ; А если бы он не вылез? Тогда бы что? Пуль не напасешься… «Поклонник»! Плевал я с верхотуры!
Челочка ее показалась мне приклеенной, глаза нарисованными, как и родинка над губой.
Я отвернулся и пошел, куда глаза глядят. Будто стекло передо мной треснуло и распалось. Карабкаюсь в горку и назад съезжаю. Портфель упер в грудь ; опять лезу как глухой под лошадь. Варежки драные куда-то подевал, руками голыми лед царапаю. Доцарапался. Протиснулся сквозь ограду, чуть ногу не оторвал».
ИДТИ ЗА ОБЛАКАМИ
В 60-е прошлого века на российском поэтическом небосклоне ярко горели такие звезды, как Роберт Рождественский, Евгений. Евтушенко, Белла. Ахмадуллина, Андрей Вознесенский – это они тогда были основными возмутителями поэтического спокойствия. Кажется, никогда поэзия не была так популярна, ибо была настроена на сегодняшнюю жизнь и насущные запросы: она учила не приспосабливаться, а плыть против течения, быть самим собой, формулировала новые нравственные принципы и убеждала жить по ним.
Поэзия требовала и от власти, и от общества не отступать от пути обновления жизни. Поэтическое слово зазвучало на многолюдных вечерах. Стали традицией Дни Поэзии, проводившиеся в разных городах, собиравшие многотысячные аудитории. С книжных прилавков буквально сметались поэтические сборники.
Поэты все чаще обращались к своему поколению, стремясь воспламенить сердце, увлечь своими идеалами. Пафосом поэзии тех лет было утверждение ценности неповторимой человеческой личности, человеческого достоинства. Глубокая вера в молодежь, ее настойчивость и упорство в борьбе за достижение поставленной цели в стихах поэтов – шестидесятников носят отчетливые автобиографические черты, тесно переплетаются с лирическим «я».
В 1958 году, в честь 40-летия ВЛКСМ, Татарский обком комсомола издал сборник студенческих стихов «20 лет». Сейчас это ; огромная библиографическая ценность! И открывало этот сборник стихотворение Рустема Кутуя, в котором глубокая его вера в молодежь, ее настойчивость и упорство в борьбе за достижение поставленной цели ярко выражена в словах:
И я верю,
Завидовать будет
Мой ровесник далеких лет
Нашей правильной славе буден,
Выходя на сырой рассвет.
Юношеский задор, бескомпромиссность, желание самоутвердиться и возможность исполнения невозможного во весь голос звучат в его стихотворении «Дерзость»:
Мне б в души ворваться Тереком
И стать Везувия праздником.
«Я ворвусь к вам Тереком...» Бурный Терек, не однажды воспетый Пушкиным ; как символ непокорности. Поэзия – ураган, бурный поток, врывающийся в жизнь человека и делающий ее чище и светлее. В те годы поэт был горяч и дерзок, далек от мрачных дум и не боялся сталкиваться с противником:
А вы так удобно ходите,
Шажки стелете,
Как старенькие ходики..
А Я К ВАМ ВРЫВАЮСЬ
ТЕРЕКОМ!
В юности уверенность в себе достигает максимальной отметки, как и желание во что бы то ни стало выделиться, самоутвердиться. Присутствует еще детская наивность и глупость, неопытность в сочетании с огромными амбициями. Абсолютно все кажется возможным! И мечется молодая душа в море непонимания. Все это – свойственная юности горячность, юношеский эгоизм, отсутствие опыта и гибкости мышления.
Но и в более зрелые годы Рустем Кутуй никогда не изменял себе, не кланялся власти предержащим, не поддавался на соблазнительную конъюнктуру и, будучи человеком искренним и прямым, всегда говорил то, что думал и в чем был уверен.
Своей невероятной честностью он у одних снискал уважение, у других – неприязнь, а то и гнев, но несмотря ни на что, никогда не изменял себе.
В обществе, где, по словам Кутуя, люди теряют свою душу, на все происходящее он имел свое собственное, порой отличное от других, мнение
Так случилось и в 1970 году, в год 100-летия со дня рождения В.И. Ленина, когда композитору Борису Трубину в соавторстве с Рустемом Кутуем предложили к 85-летию революционной сходки студентов в Казанском университете, носившем имя вождя революции, написать ораторию «Сходка»:
Черные вихри студенческих курток
По ступеням, по ступеням…
Двери все настежь, лица пылают,
Словно вздымается лестница круто…
По ступеням, по ступеням –
Так о волну море вал разбивает
«В актовый зал, в актовый зал!»
Кутуй загорелся этой идеей и, перерыв весь университетский архив, нашел массу интересного материала.
По воспоминаниям Б. Трубина, текст оратории изначально должен был быть сугубо патриотическим. Университетская сходка, по всем учебникам истории, путеводителям по городу Казани, рассказам музейных работников и прочим «историческим» сведениям сыграла большую роль в жизни Владимира Ульянова: здесь он получил свое боевое крещение. Здесь родился будущий вождь мирового пролетариата. Конечно, заканчиваться оратория должна была бы грандиозным финалом.
Но как же были разочарованы партийные чиновники всех уровней, когда Владимир Ильич вообще не появился на сцене! В те времена такое вольнодумство было довольно рискованным, но Рустем Кутуй, опираясь на исторические факты и документы, неожиданно для всех сумел доказать, что В. Ульянов в списке неблагонадежных студентов занимал довольно скромное 80-е место и мало чем отличался от других участников. И оратория завершилась предельно тихой музыкой, никак не намекающей на будущую революционную деятельность молодого Ульянова:
От инея усаты
Идут, идут солдаты
Среди седых берез
С откоса на откос.
Мороз, мороз, мороз,
И лает дикий пес –
Университет замерз…
ГОРЬКИЕ ЖЕЛУДИ
Одиночество — оборотная сторона свободы. Одиночество – это дар, когда оно желанно, и трагедия, когда вынужденно.
Рустем Кутуй не только сам создавал одиночество, но и одиночество создавало его. Оно было единственным спутником писателя на всем протяжении его жизни.
Кутуй не скрывал от других правду о нем ; поэт пытался найти выход. Ведь его бесприютность и неприкаянность – не отрешенность от жизни – это упрек и вызов окружающей действительности.
В стихах Рустема Кутуя нередки горькие строки: «подранок я, отбившийся от стаи», «сижу я один у печки», «с руки меня теперь и не прикормишь», «со всех сторон охватывает сини чистый холод», «произношу былые имена, но не согреет горла одинокий голос», «конца и края нет моим скитаньям», «друзья меня давно уже забыли, а я к деревьям тихо ухожу».
Душа поэта бездомна во взрослой жизни, поэтому он постоянно возвращается в свое далекое детство, воспоминания которого тревожат его и в последние годы жизни.
Рустема не отпускают воспоминания о печальных утратах тех, к кому навсегда прикипела его душа. Но его стихотворения, как и рассказы, вызывают у читателя не чувство безысходности, печали и тоски, а жажду жизни и стремление найти себя и свое место в бездушном мире.
Рустем Кутуй женился рано, будучи студентом Казанского университета, на Светлане Левушкиной. Дети, Адель и Юлия, впоследствии не смогли удержать родителей от расставания.
Семейные неурядицы стали тяжелым испытанием для Кутуя, он остался один. Душевные потрясения, скрытая боль заполняют собой все мысли, приводят к внутренним переломам и становятся источником новых стихотворений:
Тебе бы почести,
Чтоб я был доблестный.
Мне – одиночество…
Давно не ластишься.
Сижу как ворон,
А рядом – ласточка..
Глубокое одиночество усугублялось разлукой с детьми, но у них уже была своя жизнь: «у сына вино с разговором, а у дочери пляски с задором».
Кутуй ловил себя на мысли, что перестал улыбаться, и голос стал резковатый, хриплый. Было отчаянье, было безденежье. Окружающий мир разваливался на мелкие кусочки. Бессонными ночами приходили обиды: «костер сгорел, одна зола», «сам, как в горле кость, вроде лишний гость». Слова выныривали в снах: «глухой враждой любовь назвали».
Тяжелые воспоминания приносили сердечную боль», обессиливали «поискал-поискал за спиной крыло, да железом руку свело». «Воды б испить, но мгла свистит вокруг, на сердце режет острою косою», ; с горечью восклицает поэт.
Обиды и внутреннее отчаяние, глубинная душевная боль и болезненная растерянность перед жизнью звучат с редкой искренностью и силой:
«Мой милый,
заболей, ; мне говорила, ;
и я тебя спасу…»
Не шевельнуть и пальцем,
Собака языком
Облизывает пот с лица.
Приходили и уходили малознакомые приятели и приятельницы, уносили книги, более или менее ценные вещи, которые можно было обменять на поллитровку.
А утром…
Утром он вставал и выводил на прогулку свою красивую, как Джина Лоллобриджида, собаку Джулию, единственное близкое существо, которое было рядом с ним в это трудное время. Ее он любил до безумия.
Собака была, действительно, очень красивой: помесь колли и ирландского сеттера, цвета осенней листвы, которую так любил поэт.
Для нее Рустем Кутуй находил невероятно нежные слова, о ней он писал стихи, ее образ прошел через многие его повести и рассказы. Вот, например, как поэтично поэт описывает свою прогулку с Джулией в повести «Яблоко пополам»:
«Мятущаяся душа собаки вырвалась на волю и задохнулась от беспричинной удали. Нутро Джерри урчало, пело птицами, вспархивало бабочками. Она любила жизнь, как в первый день земли и неба, и никакая сила не могла подавить в ней эту жизнь. Ее жизни было так много, что можно было поделиться со всяким без какого-либо ущерба».
До самой последней минуты Джулия дарила своему хозяину нежную трогательную любовь. Ее смерть стала для Рустема Кутуя настоящей трагедией, которую он переживал всю оставшуюся жизнь.
Потрясающее по глубине стихотворение «Собачье счастье любить» звучит настоящим гимном любви:
Никто не любил меня так,
Как моя собака
Цвета красных листьев осин.
Когда я входил,
Глаза ее – два золотых шмеля –
Загорались,
Пролетая меня насквозь.
Тело играло, как волна,
Волновалось.
Шерсть лоснилась.
В гулкой пасти
Колотился розовый язык пламени,
Так она улыбалась.
Ее разрывало счастье –
Собачье счастье любить….
А когда умирала,
Горя головой,
То будто шептала:
«Ты остаешься.
С меня довольно и этого.
Жаль,
Что нету больше такой собаки,
Как я…»
До сих пор остывает ожог ;
Собачье счастье любить.
СВЕТ В ОСИННИКЕ
Боль не исчезает сама собой. Если не остановить ее, с ней пришлось бы жить, переживая или смирившись – с нею и со всеми страданиями. Рустем Кутуй не смиряется с душевной болью и одиночеством – он ищет гармонию в единении с природой.
В своих произведениях он не просто описывает природу, а живет ею и рядом с ней забывает о мирской суете и непременных житейских проблемах: «ловит мир в ресницы», «в небо взлетает, плывет в облаках».
Не случайно, Рафаэль Мустафин назвал мир поэзии и прозы Кутуя «солнечным».
Для поэта характерен психологический пейзаж, состояние души лирического героя он передает через описание природы, когда симфония природы оказывает влияние на человека, его душевный мир.
И в то же время ему чужды чисто пейзажные зарисовки – пейзаж, как рамка, обрамляет любое его произведение.
Кутуй приходит к природе, как на свидания, как к близкому человеку. Она пробуждает в нем потоки чувств и мыслей – светлых и чистых.
Поэт, неустанно любуясь природой, очеловечивает ее до такой степени, что ему становится грустно, когда что-то в ней умирает: «мир постарел, поля обрюзгли»; весело, когда «ветер насорил в колодец и убежал в кусты, проказник»; радостно, когда «свистнет на ветке апрель и вкрадется трава на обочину тротуара».
Рустем Кутуй эмоционально воспроизводит душевные движения, тревожные предчувствия, волнения, настроения своей души. Вот как он передает ожидания весны, с которой ассоциируется рождение новой книги:
«Неизменно ощущение марта, как благостное ожидание, когда слышно движение крови. Упруго, захлебываясь, бьется сердце перед чистым листом бумаги… Сейчас… вот сейчас она заселится словами, уже толпящимися вокруг тебя… Слова вспыхивали, гасли, отстаивались кристалликами, и всегда вместе с ними накатывало беспокойство, и я, как позабывший о часах скряга, в затяжном молчании оглядывал бережное гнездовье, обдувал пух, сплетал ветки, освещенный пламенеющими снегами».
Рустем Кутуй – тонкий мастер описания природного пейзажа. Палитра его красок очень богата: это и лазурная акварель утреннего неба, и хрустальная прозрачность осеннего дня, и золото осенних листьев, и мокрая черная земля оврагов под кронами деревьев.
Осень…Любимое время года поэтов. Какая она, осень Кутуя? Что скрывается за тенью грусти, тоски, холода? Тайное тепло, огонь, еще не открытый взрыв эмоций и чувств? Неразгаданная, непостижимая, бесконечно прекрасная осень, обволакивающая весь мир своей тайной, магической силой… Для него осень подобна сиянию вечной истины.
«Однажды я задумался: почему так много душевности, тихой кротости, что ли, равновесия в стихах поэтов, когда они обращаются к осени?.. Ведь, казалось бы, все увядает, нищает, обездоленность посетила мир, все никнет, но поэты… чуют в осени возрождение…
Человек дышит осенью в легком золоте, падающем к ногам, в долгих дождях, в оголенности далей и потерях деревьев, но всегда остается хотя бы один лист, истлевший, черный на ветке, потому что даже умирающая жизнь цепка для сохранения весны… Остаются гнезда, а в гнезда всегда возвращаются…».
Все передуманное и перечувствованное Рустемом Кутуем облеклось в его поэзии и прозе в художественные образы. Его пейзажи, полные размышлений, символов, обобщений, красивы и лиричны.
Особое место поэт уделяет образу первого снега, который озаряет светом и правдивостью все его творчество. Кутуй находит непривычные слуху сравнения, создающие ощущение неожиданного праздника, вызывающие удивление: снег, «как на детской ладошке бабочка», «словно белый медвежонок идет по школьному коридору», «словно младенец в колыбельке сна».
Кутуевский снег живет какой-то особенной, сказочной жизнью. В рассказе «Голубая лошадь под снегом» ; он «летит то вверх, то вниз», «то взлетает, то опадает», он «летит издалека, сквозь людей». Со снегом люди приходят на землю, снежный рой ведет себя как живое существо, оно «сплетается, расплетается, дышит».
В последние годы жизни Кутую часто снился один и тот же черно-белый, как любительская фотография, зябкий сон: вечер, падает снег, желтыми огоньками светятся окошки…
Он – в ушанке и шитой-перешитой шубейке из собачьего меха, в которой когда-то щеголял отец – стоит один посередине двора с деревянной лопаткой и разгребает сугроб. Очень уж хотелось маленькому Рустему докопаться до дна и оказаться на другом краю земли!
И так ему было себя жалко — потому, что на улице холодно, а он один, потому что отец на войне, а мать в госпитале, потому что пройдет много-много времени – его не будет, а снег так же будет падать, и другой мальчик, с другой лопаткой, так же будет стоять один перед сугробом…
Кто знает, может быть, в заснеженную ночь 2010 года этот сон навсегда вернул его в ясноглазое безоблачное детство, где разбитые от случайного падения коленки заживают быстрее, чем разбитое сердце.
ЯБЛОКО ПОПОЛАМ
Яблоко, разделенное пополам, яблоко в руке, заброшенный яблоневый сад, яблоневые ветки, обрызганные крупными каплями дождя…
Яблоко – символ древа жизни, ее цельности, вечной юности, весны, радости и любви. Его круглая форма связана с представлением о Земном шаре, Вечности, Космосе, Вселенной.
По ирландскому поверью яблоко – это фрукт, который обеспечивает человеку бессмертие. Если яблоко разрезать надвое, можно увидеть пятиконечную звезду, пентаграмму, символ пяти состояний: от рождения до смерти, а затем – нового рождения.
На краю мира, у берегов реки Океан, разместили древние греки замечательный сад с золотыми яблоками, которые принадлежали богине Гере. Золотые яблоки дают вечную молодость, и поэтому Гера поручила их охранять дракону Ладону и сестрам-нимфам Гесперидам. Гераклу удалось похитить эти чудесные яблоки – это был его двенадцатый подвиг. И хотя Эврисфей подарил яблоко герою, а Геракл, в свою очередь, Афине, они вновь возвратились к Гесперидам, ибо эти прекрасные плоды всегда должны оставаться в заветном саду. Вечность и бессмертие – удел богов
Яблоня, яблоко во многих мифах связаны с раем или райским садом. Старое название яблони «серебряный сук» происходит от поверья, что яблоки растут на серебристых ветвях и обладают свойствами бессмертия. Кроме того, считают, что яблоками могут питаться души умерших.
В Библии яблоко становится символом грехопадения человечества, и оно изображается в руках Адама или Евы. Яблоко было запретным плодом, но Ева не только сорвала яблоко и попробовала сама, но и передала Адаму. Следствием стало изгнание из рая на Землю и весь долгий и тяжкий путь человечества. Таким образом, яблоко здесь сыграло роковую роль.
Вспомним еще яблоко раздора из античных мифов. Богиня раздора Эрида, обидевшись на богов, похитила одно из яблок Гесперид (дающих бессмертие). И с надписью «Прекраснейшей» подкинула на свадебный пир. Гера, Афина и Афродита стали спорить, каждая претендовала на это яблоко. Разгорелась ссора о том, кому же яблоко принадлежит. Спор этот решил пастух – царевич Парис, присудив яблоко Афродите, что послужило впоследствии причиной долгой, кровопролитной Троянской войны, в которой погибло много славных воинов.
Яблоко в произведениях Рустема Кутуя, став одним из любимых им образов, несет огромный философский смысл.
Рабига-ханум в «Яблоке пополам» вспоминает свою молодость и словно заглядывает в колодец вечности, рассказывает: «Яблоко видит семечками глаз и луну, и солнце. И протягивает другому яблоку дорогу паутины. Подели яблоко и ты увидишь, как живет сердце, невидимое никому».
Яблоко легко может вернуть читателя в беззаботное сказочное детство:
Девочка
В платьице белом...
Откусит яблоко
Медленно – медленно –
На губах сок...
...И почему-то очень
Захочется детства мне...
Чтоб с девочкой...
Яблоко разделить...
Обретение духовной власти над целым миром символизирует яблоко в руке:
Вот только занавес поднять
Струящегося снега…
И яблоко в ладонь уронит небо.
Образ зимних яблок и яблоневой ветки появляется в рассказе о несбывшейся любви «Зимние яблоки» , образ заброшенного сада – в рассказе «Роса студеная», образ цветущей яблони в повести «Годовые кольца»:
«Цветет яблоня… Это надо увидеть, это надо вдохнуть, чтобы уже никогда не забыть! Белые, круглые облака стоят прямо на земле, настолько белые, что ломит глаза, что воздух в груди останавливается, ведь не вскрикнешь же, в самом деле, от беспричинной радости, когда тишина кругом…».
К образу яблока Рустем Кутуй обратился, когда в его душе поселилась надежда, а в жизни появилась женщина, Светлана Хозина, ставшая впоследствии его женой и родившая ему дочь, Ренату.
В «Яблоке пополам» ; повести, посвященной этому периоду жизни, Чинг говорит Полине:«У меня никогда не было друга. Меня никто не любил. Я с тобой становлюсь сильным. До тебя все был обморок. Я же знаю каждую твою родинку. И как ты стесняешься веснушек на спине. Обними меня, погладь. У нас будет дом. Ты мне родишь дочь. Такие, как ты, рожают только дочерей. Я тебя люблю, значит, мы победим. Кончится эта бедность. Мне надоело жить то на кладбище, то на пепелище… Я тычусь, как приблудный… Мы уже взрослые люди, к нам поздно пришло это. И мы схватились намертво корнями».
Хочется думать, что в жизни и творчестве Рустем Кутуй был счастливым человеком. Он был фигурой незаурядной, но при всем при этом, обладавшей как своими достоинствами, так и недостатками. Он жил так, как хотел, поступал так, как считал нужным, писал то, что нравилось, любил столько, сколько мог. Просто он никогда не притворялся и всегда был самим собой.
Он любил эту жизнь и получал от нее удовольствие.
Но наряду с этим Рустем Кутуй мог быть жестоким и безжалостным к людям, особенно, к родным. Он понимал, что порой несправедлив, но ничего не мог с собой поделать. Зачастую он был недоволен не только окружающими, но и собой…
«Да, это он – капризное, нетерпеливое дитя, эгоист, тиран, доверчивый и щедрый друг, глубокий, тонкий художник – любовался, восторгался, заблуждался, мучился, свирепел, страдал, заставлял страдать близких, стремился к одиночеству, как земле обетованной и… изнемогал от одиночества – все вместила его страждущая душа, никогда не умиротворяясь», пишет о нем С. Хозина.
А каково было им, близким! Быть женой художника, артиста, писателя, поэта, наверное, своего рода подвиг! Ведь, как правило, женщина отдает ему свою любовь, молодость, красоту, а в ответ получает эгоизм поглощенного идеей писателя, который не принадлежит ни себе, ни тем более ей. Он полностью, и душой, и телом, принадлежит единственной женщине своей жизни ; Литературе…
К сожалению, понять и принять это ; не каждой под силу. А тем временем, в руках его целый мир: призрачные корабли, воздушные замки, выдуманные человеческие судьбы, которыми нужно управлять…
Как поется в одной из песен А. Дольского, «меньше всех любви достается нашим самым любимым людям»…
Что поделать ; он, как и любой творческий человек, был наделен нелегким характером! Но за собственный эгоизм со временем приходилось платить слишком дорогой монетой ; одиночеством. И от него нельзя убежать, но можно ненадолго спрятаться, снова вернувшись в детство…
БЕЛОЕ ПЛАМЯ ЛУННОГО ТОПОЛЯ
В 2013 году, благодаря С. Хозиной, вышел в свет трехтомник избранных произведений Р. Кутуя. Том первый - это стихотворения, собранные по разделам, обозначающим вехи жизненного пути поэта. Во второй том вошла проза, написанная в разные годы жизни и построенная по хронологии детство – юность – зрелость. Третий том составили: проза, эссе, портреты наших современников, стихотворные циклы.
По словам Светланы Григорьевны, осталась неизданной большая часть прозы, стихи, многочисленные переводы, статьи, рецензии, интервью, детские произведения, статьи-монологи, которые планируется опубликовать в следующих изданиях.
«Я буду считать жизнь удавшейся, если после меня останется одна большая, добротная книга рассказов, выверенная временем, цельная по близости к человеческой мечте, и плотный томик стихов. Я пишу только эти две будущих книги, а когда минет срок собрать их, как завещание, я почую».
Именно в последние годы Кутуй мечтал об издании двухтомника и даже название ему дал: «Белое пламя лунного тополя».
Лунный тополь для Рустема Кутуя не просто поэтический образ ; это волшебное дерево, которое, как машина времени, переносит его в прошлое.
Стоит только ему закрыть глаза, потереть рукой старую шершавую кору, прошептать сокровенные слова, и он снова возвращается в старый двор на улице Комлева:
«Старый тополь рос на нашем дворе, морщинистый, одинокий. Умирали ветви, оставляя листья земле, но из древесной мощи выходили новые зеленые лезвия с клейкими листочками и горькой корой. Погибшие сухие сучья срубали, но тополь продолжал жить в какой-то мучительной, непостижимой жажде устремления вверх к сияющим небесам».
Тополь встречал Рустема каждое утро с самого его рождения, здоровался, подрагивая веточками, вытягивался вверх. Он был, словно живое существо ; к нему Рустем прибегал в трудные моменты и в минуты радости, во время принятия серьезных решений и в минуты печали:
Доверься тополю. И пальцы перемазав
Зеленым клеем, напиши пером
Того, чего нашепчет разум.
Не вырубишь подвоя топором.
Рустем Кутуй словно сросся с тополем. Он чувствует себя его ветвью, начинает шуршать листьями, и у него получается… Он разговаривает с тополем, зовет его, и тополь слышит его и подкрадывается, цепляясь ветвями за раму.
«Наклонись ко мне, дерево! – прошу я. И оно покорно скользит по стеклу…Ночью он точно ощупывает стену дома, протягивается во всю ширь. Должно быть, думаю я, ищет пути ко мне – щели в камнях».
Прошли годы. Тополь спилили, и просторный пень, оставшийся жить на земле, бережно хранит свои годовые кольца. Они постепенно гаснут, тускнеют, уходят воронкой в глубину земли, забирая с собой старые тайны.
Тополь – это еще один из устойчивых, пожалуй, самых любимых образов писателя, своеобразный символ стойкости, высоты человеческого духа, стремления к свободе.
Согласно Павсанию, спартанскому полководцу эпохи греко-римских войн, тополь занес из Эпира в Грецию Геракл, а по римской легенде, герой украсил голову ветками тополя после того, как убил великана Какоса в его логове на Авентинском холме в Риме. Ото лба Геракла исходил такой жар, что изнанка листьев побелела. По другому древнегреческому мифу, боги превратили в тополь плачущих по убитому брату нимф, поэтому листья у тополей всегда грустно шелестят.
Индейцы считают, что многие их современные беды случились оттого, что они недостаточно уважали одно из своих священных деревьев ; канадский тополь.
У бурят тополь ; священное дерево. Тополиными дровами запрещалось топить печки и жечь костры.
Проживающие на северо-западе Китая уйгуры боготворили тополь. Если им во время поездки верхом по пустыне случалось увидеть дерево, то они обязательно слезали с лошади и совершали поклонение ему.
Как ни замерзни, как ни запылись,
есть тополей нежгущееся пламя,
есть глубь и тишь, взмывающие ввысь,
соборы сна, светильники с ветвями.
И пламень их не жарок, не багрян,
а свеж и зелен. Храмами во мраке
они полны звучанья, как орган,
и тайны тайн, как чистый лист бумаги.
Тополь аристократически строен и прям. Его статность, устремленность ввысь является его отличительной чертой. Поэт сравнивает его с кораблем двора, находит для него поэтические определения: «лунный тополь… морозно светел», он «струится ввысь великолепен», уходит «ввысь трубой». «Взвихренные мятежно» листья тополя он сравнивает с дымом, который ветер подбрасывает вверх «как яблоки».
Трепетание тополиных листьев создаёт непрерывно меняющуюся окраску, словно само дерево то светлеет, то темнеет, благодаря тому, что листья тополя имеют двойную структуру: снаружи листья блестяще-зеленые, будто отполированные, с внутренней стороны – матово-серебристые. Постоянное трепетание листвы, открывающей то темную поверхность, то светлую изнанку, указывает как бы на двойственность самой жизни, на то, что изнутри она радостнее, светлее, чем снаружи.
Струящееся серебро тополя и золото луны зеркально отражаются друг в друге и создают невероятный эффект горящей в небе свечи:
Час осени… Приходит дивный час.
Стихает ветер, и за красной баней
Высокий тополь – чистая свеча ;
Струит негаснущее пламя.
И жизнь своих героев Рустем Кутуй нередко связывает с жизнью тополя. Например, в рассказе «Старый тополь» по соседству с главным героем, Ильей, растет дерево, которое под своими корнями хранит тайну подземного хода. Эти старые корни намертво сплелись, как ржавые змеи. Они торчат из земли, а сквозь поросшую мозолями шершавую кору выбивается клейкая молодая листва. Она тянется, как в молодости, к небу, выпуская молодые ветки с зелеными листочками.
По утрам Илья здоровается с тополем: гладит рукой его бугристую кору, проводя пальцем по клейким от зеленого терпкого сока листочкам и вдыхая их запах. Тополь радостно встречает своего друга шелестом листвы. Но проходит время, умирает Илья. А следом умирает и тополь… Так прерывается связь между человеком и деревом.
«Мысль моя то удаляется, то приближается к податливой сердцевине, где пригрелась и млеет душа моя, неуспокоенная, нескудеющая и, конечно же, бессмертная... Нет уже реального тополя, но воображаемый, он пронзает, охватывает все мое существо, стоит передо мной жив-невредим. Онпережил сам себя, отбросил обветшалую древесность и превратился в некий условный символ, разгадывать смысл которого вряд ли возможно, не поранив коры жизни...»..
Много лет уже нет старого деревянного двора, снесен дом, где жил Рустем Кутуев, выкорчеван огромный пень, нет с нами самого Рустема Кутуя, но жизнь его продолжается в благодарной памяти читателей, и воображаемыйй тополь – своеобразный символ его творчества – живет в произведениях поэта.
«Мой тополь простирается над целым массивом моей жизни белым восходящим пламенем листьев. Пока я вижу его ; мне интересно жить. Постижение продолжается».
ГОДОВЫЕ КОЛЬЦА
В 1978 году вышла в свет книга Р. Кутуя «Годовые кольца». Писатель размышляет в ней о жизни человека, сравнивая ее с временами года. Он делится своими тонкими наблюдениями, детскими воспоминаниями, окрасив их яркими поэтическими красками. Повесть эта о том, каким должен быть человек, о смысле жизни и о том, в каком мире мы живем.
Жизнь главного героя зависит от происходящего вокруг, но это не мешает герою откликаться на все события, давать им свою оценку. Другими словами, сам поэт, живущий в настоящем, путешествующий в прошлое, как правило, становится лирическим героем. Любая подробность дает читателю возможность проникнуть в душу автора, в котором необыкновенное количество пережитых и осмысленных остановленных мгновений, мыслей, чувств, ощущений.
Читая прозу Рустема Кутуя, убеждаешься, как прекрасны могут быть самые обыкновенные вещи. Писатель превращает прозу в поэзию, и мир ее удивительно гармоничен, как и поэтический мир Кутуя. Он поэтично рассказывает человеческие истории, в которые вплетаются образы живой природы. Находя неожиданные сравнения, метафоры, он настолько олицетворяет их, что жизнь человека и жизнь природы становятся единым целым.
Март у поэта – «белолицый, в смуглых стволах деревьев, ; март; бодрячок, поигрывающий ослепительными зубами молодости»
Май – «половодье жизни», «трогателен, как наступившая зрелость».
Август «сух,задумчив и глубок в тенях».
Октябрь «первой сединой покрывает по утрам леса».
Он задается непростым вопросом:
«Где она лежит, укрытая надежно от чужого прикосновения, середина человеческой жизни?.. Из всех времен года ближе и созвучнее срединному излому дивный час слияния осени и зимы. Листья едва-едва дышат на мостовых, а те, что удержались на ветках, сжимаются с каждым мгновением в серый кулачок, рассыпаются беззвучно в пепел и пропадают».
Писатель завершает свои рассуждения тем, что, если бы он не имел возможности быть среди людей и ощущать свою причастность к множеству человеческих жизней, он не смог бы перенести одиночества, и оно
«разорвало бы его, как бутыль с кипятком, брошенную на промороженный снег».
В 1986 году в свет вышла повесть Рустема Кутуя «Узелки на дереве», основой которой стала повесть «Годовые кольца». Новая повесть дополнена, новыми главами, детскими воспоминаниями, картинками природы, размышлениями о жизни. Автор сделал в скобках подзаголовок: арабески.
Основное значение слова «арабеска» ; сложный восточный средневековый орнамент, состоящий из геометрических, каллиграфических и растительных элементов, созданный на основе точного математического расчета.
В словаре Даля «арабеска» ; художественное лепное или писаное украшение поясом, каймою, из ломаных и кривых узорчатых черт, цветов, листьев, животных и прочих.
Определение «арабески» (во множественном числе) как никакое другое подходит к этому произведению. Повествование представляет собой сложный орнамент, в котором рассказы о человеческих судьбах переплетаются с пейзажными зарисовками, воспоминания детства обогащаются тонкими наблюдениями и зрелыми размышлениями о жизни.
«Так ли я живу? Уместен ли в этой поблескивающей дождями и населенной человеческим теплом жизни? Не ожесточила ли она меня, не уровняла ли, как стожок, твердыми ладонями? Не пересох ли я, как русло когда-то чистого ручья в глубине оврага? Туда ли вывела тропа? Или мое временное неопасное одиночество придавливает сердце ранними сумерками, а это не что иное, как обновление крови раз в семь лет в жажде окончательного утверждения?».
Автор старается точно указать время года, состояние природы и помогает раскрыть душевное состояние лирического героя. Практически во всех рассказах, как и в стихотворениях Кутуя, природа и автор составляют единое целое, и часто не автор рассказывает о снеге, серебристом тополе, яблоке в руке, падающих листьях, а они сами ведут речь о душевном состоянии поэта.
Рустем Кутуй невольно тянется к природе, потому что в ней все, как в детстве, как в юности, то есть все, как прежде... Вот эта вечность природы позволяет ему одновременно жить и в настоящем, и в далеком прошлом, которое она возвращает Кутую, давая ощущение вечности жизни.
«Память тоже тяжелеет со временем, как ноша; когда идешь в гору,; тяжелеет и клонит к земле. Потому старость сутула…Память отнюдь не горестна, не злопамятна, не спесива. Она ; ласкова, как детское дыхание у стареющего лица…Все на свете стареет, не дряхлеет лишь память. Забывчивость ; дитя усталости ; временна, как глубокий обморок оврага, ; защебечут ручьи с новыми дождями, и овраг с краями наполнится солнцем.
Память ; единственное солнце, которое греет сладкой болью. И если боль высказывается вслух, мир удивляется мудрости».
Рустем Кутуй говорил, что не умеет писать большие вещи: повести, романы. Это слишком длинно и долго. Он писал рассказы, каждый из которых по плотности и содержанию мог легко конкурировать с целым романом.
«Я стараюсь писать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какую я выболел с надеждой на выздоровление».
И когда автору удается подняться над событием, увидеть его как бы со стороны, проза становится настоящей прозой. Но ее Рустем Кутуй считал более серьезным и трудным делом, поэтому стихи у него «пишутся как бы сами собой… Рифмы, ритм вовсе не «сушат» мысль, не принижают полет фантазии. Просто это особый взгляд на вещи».
Он имел достаточно знаний и умел писать исчерпывающе и сжато, всегда оставался верен такому нелегкому и редкому литературному жанру, как рассказ.
Я ЛЕПЛЮ СНЕЖНУЮ БАБУ
Самое трудное занятие для поэта – писать стихи для детей. Детская поэзия заметно отличается от поэзии для взрослых. Как правило, она не отражает внутренних переживаний поэта. Детское стихотворение ; это небольшая история со своим сюжетом, где главное – мир ребенка, в котором он живет и все, что с ним связано.
Поэт рассказывает маленьким читателям о том, что им близко и знакомо, о том, что у них перед глазами. Отсюда такая особенность поэтики, как конкретность: если речь идет, например, о животных, то стихотворение описывает какое-то конкретное животное, указывает на его характерные черты, отличающие его от других. Если же герои стихотворения дети, то и они наделены какими-то особенностями поведения и, как правило, получают имена.
В «Заповедях для детских поэтов» К.И.Чуковский перечислил правила, по которым следует создавать детские стихи. Важными представлялись ему образность в сочетании с действительностью, быстрая смена образов, музыкальность, насыщенность глаголами при минимальном использовании прилагательных, близость к детскому фольклору, к игре, обилие юмора. Последняя заповедь такова: «Не забывать, что поэзия для маленьких должна быть и для взрослых поэзией».
В 60-е годы прошлого века Рустем Кутуй начинает пробовать свои силы в новом направлении и специально для своих детей начинает придумывать сказки в стихах.
В Татарском книжном издательстве у него одна за другой выходят прекрасно иллюстрированные детские книги: «Про забор и Африку крокодилью» (1965), «Дружные ребята. Утенок и гусята» (1966), «Босиком по радуге» (1984) и другие, изданные большими тиражами.
Новый сборник детских стихов «Сердитый трамвай», вышедший весной 2016 года к 80-летию поэта, подготовила Светлана Хозина. Здесь можно познакомиться с бегемотом, бедным ёжиком, шустрым Когтёнком, пауком, который, как рукой, рулит ногой; пингвинами, делающими друг другу массаж; стареньким раком с одной клешнёй, который засыпает в обнимку с луной, и не только.
Детские стихи Рустема Кутуя наполнены светлым мироощущением и детским очарованием. Автор умеет показать обыденные, привычные картины, оперируя запоминающимися образами. Он умело использует мир таких ассоциаций, которые понятны и знакомы ребенку.
Рыжий, толстенький щенок
Вздумал выйти за порог…
Он напился молока,
Он раздул свои бока,
Разбежался, как бычок,
И… свалился на бочок.
Его детская поэзия несколько отличается от поэтического творчества многих других поэтов. Она не только познавательна и развлекательна – она философична. Автор рассказывает о своих душевных переживаниях, настроении, рисуя красочные картины природы:
Небо огромно.
Звук разбежался –
затих у парома...
Ветлы горбато сошлись.
Тут и месяц.
Прямо стоит,
словно кто-то повесил
Свет на невидимый крюк.
Но и здесь, среди стихов для детей находится место для воспоминаний, и маленький читатель вместе с автором попадает в старый деревянный дом на улице Комлева, куда Кутуй неустанно возвращается своими мыслями:
Жил да был человек,
Коротал нелегкий век,
Дождь любил и первый снег,
И движенье тихих рек…
Одного не доставало…
Золотого пустяка ;
Из почти что старика
Превратиться
В маленького,
Чтоб- салазки, валенки,
Чтоб стоять, разинув рот,
Возле косеньких ворот…
В тяжелые минуты жизни Кутуй всегда стремился вернуться туда, прикоснуться хоть на миг своей памятью к детству, припасть уставшей душой к его чистому, живительному роднику, чтобы разобраться в себе тогдашнем и в себе сегодняшнем. Ведь любое воспоминание о детстве – это желание понять себя, осмыслить свою судьбу, пережить горечь разочарований.
ПРО ЛЮБОВЬ.
У Рустема Кутуя всегда было много планов на будущее. Но пришли времена, которые сейчас называют «лихие 90-е». Страна вступила в эпоху больших перемен. Путь к сердцу читателя, как говорил Кутуй, стал длиннее. Да и издать книгу стало сложнее, а то порой и вообще невозможно. На прилавках книжных магазинов появились совсем другая литература, и читали ее совсем другие люди... Многие писатели отошли от литературы, перестали писать.
В это нелегкое время, в октябре 1993 года, появился на свет иллюстрированный, общественно-политический, историко-публицистический и литературно-художественный журнал, главным редактором которого стал Юрий Анатольевич Балашов. Было много споров и предложений по поводу названия нового журнала. Рустем Кутуй высказался определенно: «Казань», просто «Казань» ; это же так здорово!». Слово поэта оказалось решающим.
Надо сказать, Кутуй сыграл немалую роль в становлении и развитии журнала, будучи бессменным редактором отдела и членом редколлегии. Здесь Рустем Адельшевич проработал больше, чем где-либо ; целых пятнадцать лет! За эти годы журнал «Казань» стал для него таким же родным, как и город Казань, в котором он родился и жил.
Поместить свой материал в журнале было престижным, и Кутую несложно было пригласить работать в нем известных авторов, в том числе, и татарских представителей литературы, культуры и искусства. Он много писал сам, но ужасно не любил редактировать, править чужие тексты ; ему это было неинтересно.
Первый номер журнала «Казань» ; «Казан» вышел на двух языках. О времени, в котором создавался журнал, о том, что происходило тогда с литературой, делится своими мыслями Амирхан Еники, известный татарский писатель, один из создателей журнала:
«В странном состоянии находимся… В полусонном. Поэзия, кажется, снимает паутину с лица. В прозе слабое движение ; вышел роман Талвина, лагерные вещи Салахова, Айди не спит… Большинство же попали в кризисную ситуацию. Живем в трещинах. Больше провожаем, чем встречаем».
Многие годы тесная дружба связывала Кутуя и с молодежным журналом «Идель». Работавшие здесь Сергей Малышев, Роза Кожевникова, Набира Гиматдинова всегда были рады приходу веселого, шумного поэта.
Кутуй немало внимания уделял молодым авторам: писал предисловия к их подборкам, давал оценку творчеству. Его дружеская поддержка помогла состояться первым публикациям молодых талантливых поэтов и писателей. Именно благодаря Кутую, читатели впервые познакомились с поэзией Г. Капранова, которую Рустем Адельшевич представил в одном из номеров.
Но все же родным домом для Рустема Кутуя всегда оставался журнал «Казань»! Не было ни одного номера, в котором не было бы его лирических стихов, тонкой прозы, доброжелательных отзывов о творчестве художников, музыкантов, маститых поэтов, молодых писателей. Назиб Жиганов, Марк Зарецкий, Равиль Файзуллин, Фуат Мансуров, Галина Кайбицкая, Светлана Владимирская – это лишь малая толика имен, творчество которых было небезразлично Р. Кутую.
Он всегда радовался, когда встречал мастерового человека, независимо от того, имеет он отношение к музыке, живописи или плотницкому искусству.
Александр Воронин вспоминает: «Когда я устроился в журнал «Казань», то первым человеком, с кем я сошелся и сблизился был Адель Кутуй (сын Рустема Кутуя). Он оказался простым компанейским парнем, сразу перешел на ты и познакомил со всеми журнальными «тайнами мадридского двора»...
Рустем АдельшевичКутуев показался мне внешне очень старым человеком, хотя ему было лишь чуточку за шестьдесят. Он был щеголеват и манерен, при этом одновременно простодушен и доброжелателен ко всем. На лице его чаще всего блуждала легкая улыбка – то ли снисходительности, то ли неуверенности. Словно заранее извинялся, что вошел не во время, помешал присутствующим делать важные дела. Вместе с тем, выражение его лица было несколько надменным, чем-то немного недовольным. Он всегда хорошо одевался, впрочем, заметно было, что Кутуй, как и многие в лихие девяностые, в основном донашивал свой гардероб советских времен. Во всем облике было что-то барское и детское, щегольское и жалкое одновременно. При этом «лицо баловня судьбы», как написал о нем Василий Росляков, все еще «было красиво небойкой, но какой-то застенчивой, очень тихой и все же редкой красотой». Рустем Адельшевич носил бородку клинышком и сразу отметил, как будто обрадовался, что в редакции появилась еще одна борода… Поскольку Адель знакомил нас в курилке, речь зашла, конечно, о том, не выпить ли нам понемногу за знакомство. Кутуй предложил это, словно одарил милостью, разумеется, подразумевалось, что междусобойчик за мой счет. Да, трезвенником он не был, но алкоголь для него, как мне кажется, скорее всего был способом преододеть барьеры в общении, перешагнуть через скованность.
Когда мы познакомились ближе, я понял, в чем заключалось несоответствие в кутуевском облике. При внешей состаренности (лицо, походка), он все еще оставался большим ребенком, непосредственным и наивным. Неожиданно переходил с одной темы разговора на другую. Вдруг замирал, пораженный тем, как красиво падает снег в запыленное окно. Я с удовольствием ему признался, как любил в детстве книгу «Приключения Рустема». Кутуй улыбнулся, но говорить о своем переводе повести отца не стал. Только сверкнул снизу вверх глазом: «свой».
Было бы наглостью с моей стороны заявлять, что с Рустемом Адельшевичем мы были близкими друзьями. По-моему, он ни с кем в редакции не общался как-то особо. Даже с главным редактором Юрием Анатольевичем Балашовым разговаривал в той же манере, что и с Раисой – с нашей наборщицей и уборщицей по совместительству. Приветливо и отстраненно. Я бы назвал эту манеру общения повадками невидимки. Во всяком случае, создавалось впечатление, что ему так хочется, подобно тезке, герою той военной повести, оставаться для всех невидимым.
Надо сказать, что в редакции эту ему удавалось. На службу Кутуй захаживал редко, главным образом, в день зарплаты или аванса, у него даже стола своего не было. С подборками стихов и прозаическими рукописями работал на дому... В каждом номере журнала выходили солидные литературные подборки, подготовленные им, так что бездельником его никак нельзя было назвать. Помимо того, что его имя придавало авторитет литературному отделу журнала, его невидимые труды давали возможность главному редактору хоть немного отдохнуть от нескончаемого графоманского потока...
Он одинаково охотно рекомендовал к публикации самых разных авторов – молодых и старых, маститых и начинающих, реалистов и постмодернистов. Главным критерием всегда было Слово. Хорошо написано – это было решающим аргументом... Он мог отказать маститому писателю и горячо отстаивать никому неизвестного автора, написавшего первый рассказ».
Признаюсь, благодаря РустемуАдельшевичу, в 2003 году в журнале «Казань» появились две моих повести о любви: «Не говори любви «прощай!» и «Горькие яблоки». Повести молодого, начинающего автора предпенсионного возраста! Что касается первой вещи, мы с ним долго спорили. Речь шла о том, что женщина, преодолев множество испытаний, обман и измену, встречает свою первую любовь, с которой «сидела в детском саду на соседних горшках». Проблема в том, что «первая любовь» встречается с ее дочерью. Наконец, все становится на свои места: женщина остается со своей первой любовью, а дочь – с ее молодым человеком. Happyend! Но Рустем Адельшевич не соглашался с такой концовкой и утверждал, что так не бывает. Результатом нашего спора стало появление моей повести в таком престижном журнале, о котором я еще недавно даже не смела мечтать. А через несколько лет, вспомнив наши баталии, но вряд ли вспомнив мои «высокохудожественные произведения», Рустем Кутуй дал мне рекомендацию в Союз писателей РТ.
Низкий поклон Вам, Рустем Адельшевич... Я вспоминаю Вас в своих молитвах и печалюсь в светлый праздник Рождества Христова, когда вы покинули нас.
СНЕГ НА ДУШУ
Природа щедро одарила Кутуя искусством слова, и он бескорыстно делится с людьми своим духовным богатством.
Рустем Кутуй постоянно удивлял читателей своим творчеством, которое нельзя по принципу литературных критиков разделить на прозу и поэзию. Его проза и поэзия ; не два соперника, не две противоположности ; они являются продолжением друг друга. Поэзия перетекает в прозу, потом ; снова в поэзию. И так ; до бесконечности!
«Кутуй пишет стихи и прозу, но под его пером граница между ними все условнее…Стихи неторопливы и подробны, как повествование рассказчика. А его проза – это лирика. В ней отражается та реальность, которая досталась автору от его детских снов и воспоминаний. Лица, пейзажи, предметы ; все чуть размыто, как на картинах импрессионистов...».
В поэзии Р. Кутуя видны следы плодотворной учебы у классиков русского слова, у народа. Поэт не подражает, он стремится к той ясности, простоте и краткости, которые сильно действуют на эмоции читателя. Свои краски, интонации и образы он черпает из бездонной кладовой своего детства:
«Свою первую строчку я написал в далеком детстве… Во мне звучит колоколами время земли, и деревья живут несрубленными, и травы немятыми…В детстве – мое духовное начало, мои главные приобретения. Там – мои кладовые под свечой времен: мерцают переливаются россыпи драгоценного наследия».
Автор словно через себя, настоящего, пропускает в будущее образы минувшего ; и снова, и снова возвращается с ними вместе в прошлое. Он творит непрерывно, постоянно находится в процессе творчества:
«Вдохновение, вспышка, озаряющая хаос накопленных впечатлений и высвечивающая в один момент образ, сюжет, композицию будущего произведения, известны любому художнику.
Но так же каждому прикоснувшемуся к художественному произведению известно, сколько сил, терпения, порой даже мужества нужно приложить для того, чтобы возникшее в творческом сознании произведение было воплощено и стало достоянием культуры, совершило свой путь к читателю или зрителю, к его душе. Это тяжелый труд, требующий упорства и самоограничения, подчинения своей жизни – творчеству», ; говорит автор о своем творчестве.
Рафаэль Мустафин в своем интервью восхищается языком Рустема Кутуя, стихи его называет изумительными, доставляющими наслаждение. Он отмечает, что аналоги его поэтического письма можно найти очень редко у авторов тюркского происхождения, пишущих на русском языке.
Невероятный успех книг Р. Кутуя отмечает Альберт Лиханов, известный детский писатель, бывший главный редактор журнала «Смена»:
«Его проза «счастливо полна жизнью, мускулиста, фраза его жива и гибка, точно лоза. …Его рассказы до предела акварельны ; возникает чувство, что ты попал в мир, где совсем не так, как в соседней книге.
Писатель как бы стирает с обыкновенных вещей пыль привычности, и перед нами новыми красками сияет мир, внушающий доброту и надежду».
Он пишет, что прозаические произведения Р. Кутуя отнюдь не рассказы и повести татарского писателя, написанные русским языком. Это рассказы и повести русского интеллигента, в котором течет кровь его родного татарского народа. И творчество его одинаково ценно и для татарской литературы, и для русской.
Пройдет более 25 лет, и Альберт Лиханов, известный детский и юношеский писатель, председатель Российского детского фонда, академик РАО напишет: «Рустема Кутуя, конечно же, хвалили в Казани, может быть не столько соратники по цеху, сколько молодые читатели и почитатели. Но судя по наградам…, настоящего признания он не дождался, хотя, несомненно, ждал – в этом заключается страсть честолюбия, и ни один художник не обойден ею. И хоть мог бы он повторить вслед за Пушкиным, что поэт сам себе судья, скажем откровенно: Рустем Кутуй был достоин куда большего признания».
Действительно, известный писатель и поэт Рустем Кутуй, издавший за свою жизнь более пятидесяти книг тонкой поэзии и чудесной прозы, которые выходили огромными тиражами; автор многих десятков переводов произведений татарских авторов на русский язык не был избалован государственными и правительственными наградадми. Посудите сами:
1981 год – Почетная грамота Президиума Верховного Совета ТАССР (в связи с 45-летием со дня рождения)
1984 год - лауреат премии журнала «Смена» за сборник прозы «Рыжики в июле».
1987 год -звание «Заслуженный работник культуры ТАССР» (в связи с 50-летием со дня рождения).
2005 год - лауреат литературной премии имени Максима Горького в номинации «За честь и достоинство».
2005 год - юбилейная медаль «В память 1000-летия Казани».
В Благодарственном письме Президента Республики Татарстан М.Ш. Шаймиева в связи с 70-летием со дня рождения Р.А. Кутуя говорится:
«Талантливый писатель и поэт, обладающий собственным литературным стилем и неповторимым образным языком, Вы стали достойным продолжателем дела своего выдающегося отца, обрели широкое общественное признание и читательскую любовь.
Многогранная творческая личность, Вы работаете в разных жанрах, щедро делитесь тонкостями писательского мастерства с молодыми литераторами.
Выражаю Вам свое уважение и признательность за активную пропаганду татарской литературы».
2009 год - лауреат премии имени Г.Р. Державина за книгу стихов «Профиль ветра».
«У меня сейчас такой возраст, что самое время получать премии, ; говорит в этот день писатель, и добавляет: ; Мною выпущено более 50 книг. И хотя премия вручена за книгу стихов «Профиль ветра», в творчестве я довольно легко перехожу от стихов к рассказу или повести, ибо это – единственный исповедальный поток, в котором я задыхаюсь, и тону, и живу».
Литературный критик Л. Аннинский отозвался о Рустеме Кутуе, как об одном из ярких стилистов, появившихся в последние годы на границе русской и татарской литератур.
«В стихах Кутуя нет привычной поэтической гладкописи. Они намеренно прозаированы, насыщены мыслью, как бы заземлены, что несколько затрудняет их восприятие для неподготовленного читателя…
Он умеет выстроить не только рассказ, но и каждый абзац, каждую фразу так, чтобы подвести читателя к определенному выводу, чаще всего, эмоциональному, почти невыразимому словами».
Альберт Лиханов с недоумением рассуждает:
«Рустем Кутуй выпускает талантливую книгу за талантливой книгой, а имя его, увы, едва замечено нашей критикой, и, к сожалению, не так широко известно читателю, как было бы должно».
Кутуй был опытным и успешным литератором, профессионалом своего дела. Его первые книги обещали многое, и искушенному читателю хотелось большего, но желания его не исполнились.
Поэту часто задавали вопрос, почему он с завидным постоянством пишет детские рассказы, и относили это постоянство к недостаткам его творчества.
В предисловии к книге «Рыжики в июле» автор пишет:
«Мне кажется, я раздвигаю рамки одной книги, которая, вероятно, окончательно сложится не скоро. Во всяком случае, если я сумею закончить (назовем так ; «Портрет человека из детства») одну книгу долгих лет, я буду считать жизнь удавшейся».
В послесловии к книге «Такая жизнь», вышедшей в 50-летнему юбилею Р. Кутуя, татарстанский писатель Марсель Зарипов дал всеобъемлющую оценку трех десятилетий его творчества:
«Когда вышла первая книжка рассказов Р. Кутуя о войне, точнее ; о детской памяти, которая сохранила самые малые подробности бед, горя, страданий, которые обрушились на мальчишек и девчонок черного лихолетья, думалось, что со временем этот родник иссякнет, перестанет питать творчество писателя, годы уведут его на другие пути литературных пристрастий.
Однако, Кутуй с похвальной верностью снова и снова обращается к своему золотому запасу детства, который с годами не скудеет, а наоборот, одаривает автора новыми замыслами и новыми удачами».
С другой стороны, преданность одной теме и образам, к сожалению, сыграла плохую шутку с Рустемом Кутуем. Творчество его не получило особого развития и не приобрело должной мировой известности. Ведь проходили годы, в издательствах выходили все новые и новые книги, а из рассказа в рассказ Р. Кутуя переходили созданные им образы лунного тополя, белого снега, зимних яблок, осенних листьев, и неизменными оставались темы военного детства, первой любви, весеннего дождя.
Главным героем писателя оставался маленький мальчик, тоскующий о погибшем отце. Рустема настолько потрясла смерть отца, что ни о чем другом он писать не мог. Он сам стал прототипом этого мальчика, писал о его впечатлениях, ощущениях, он описывал то, что видел и чувствовал сам.
«Мы (с отцом) лепим снежную бабу…Снег прилипает к пальто, к валенкам, и от этого особенно радостно. Как это все-таки здорово ; первый снег: пробежится гладкий след лыж, зазвенит лед под коньком, глупая снежная баба встанет посреди двора, опустевшего, выбеленного…Осугробится дом, оснежится планета… И это все снег, снег, снег…».
По мнению Диаса Валеева, Рустем был очень талантлив. Была в нем искра Божья, дар, который нужно было развивать, наполнять жизненными впечатлениями.
«Он слишком рано профессионализировался. Поездил бы по стране, увидел людей, пописал очерки, набрал творческого багажа... Это наполнило бы его воздухом…».
Казалось бы, все так, все правда: Рустему Кутую не хватает жизненного опыта, материала, биографии…
Но, как верно отметил Рафаэль Мустафин, «наряду с жизненной биографией существует биография духа. А она у Кутуя настолько богатая, что можно только позавидовать».
По словам самого писателя, каждый художник должен нести только то, что он познал из своего опыта. Прежде, чем здесь взглянуть на вещи, взгляд оттуда должен быть – он все определит... Важно, чтобы взгляд в настоящее шел через прошлое.
НЕУБЫВАЮЩАЯ ТРОПА
В декабре 2006 года случилось несчастье: пропал единственный, 49-летний сын, названный в честь отца Аделем. Поиски мужчины результатов не дали. Лишь весной следующего года был найден и опознан его труп. Следствием было установлено, что Аделю Кутуеву его племянником, сыном сестры Юлии, было нанесено не менее 11 ударов тяжелым предметом, которые и стали причиной его смерти. Как говорится в милицейских сводках, драка произошла «на почве неприязненных отношений».
Как вспоминает жена Светлана, однажды ночью Рустем Адельшевич соскочил с кровати с криками: «Адель! Адель!» и начал куда-то собираться. Жена не могла его остановить. В последнее время ноги его не слушались хозяина, и он плохо ходил. А тут вдруг встал, моментально оделся и выскочил на улицу. Он стоял на остановке Искра и кого-то ждал. Когда Светлана подбежала к нему, Рустем растерянно проговорил: «Мы договорились встретиться с Аделем, а его нет. Нам надо ехать в Москву. Вот его билеты...» Он достал из кармана куртки билеты... трамвайные... Светлана Григорьевна говорит, что у ее мужа была животная интуиция. Возможно, именно в это время с Аделем случилось несчастье.
В те страшные дни Рустем Адельшевич очень хотел умереть. Он очень страдал, но не показывал виду – за всю свою жизнь он уже привык тихо думать о своих удачах и неудачах и не выносить свое горе и разочарование на люди, зная, что кого-то это порадует, а кого-то просто не заинтересует: «Это же моя кровь, а кровь течет невидимо даже в гневе».
В последние годы Кутуй потерял почти всех своих друзей. Они уходили один за другим: Алмаз Бикчентаев, Булат Галеев, Василий Аксенов, Виль Мустафин... С уходом близких и друзей теряется что-то в жизни человека, словно обрываются корни, которые держат его на земле. Корни обрываются, и человек падает...
При наших последних встречах и телефонных разговорах Рустем Кутуй прямо говорил, что жизнь его на исходе, дышать ему нечем и жить больше незачем… Он давно уже ничего не писал, потому что стал очень плохо видеть. Он, словно, потерял вкус к жизни. А когда желание жить кончилось, – умерла его поэзия. Чувствовал себя ненужным. Уже давно многие из тех, кто называл Кутуя своим Учителем, кому он помог стать профессионалом, которые позже будут писать о нем воспоминания и набиваться в друзья и подруги, не звонили и не вспоминали о нем.
Многолетнее непонимание, взаимные амбиции, обиды, взлелеянные и вынашиваемые в сердцах, разрушили отношения и с близкими людьми.
Рустем Кутуй тихо угасал в одиночестве. Здоровье совсем ослабло. У него нарушилась координация движений, он стал плохо ходить, часто падал и больно ушибался, поэтому мало двигался. Он все больше времени проводил в своей маленькой тесной комнатке, сидя в любимом кресле.
Он снова стал маленьким мальчиком-подранком из своего детства, у которого больше не было сил катить снежный ком…
«Я не знаю, где оборвалось детство ; на высоком ли дыхании, на горестном ли вздохе. А может, оно продолжается и не кончится никогда. Я бы хотел, желал последнего. Ведь детством можно болеть, как можно болеть тоской о прекрасном. И я благославляю эту болезнь, потому что она приносит человеку счастливые страдания».
Рустем Кутуй предчувствовал свою смерть и ждал ее, уйдя в себя, в свой мир, в свои воспоминания.
«Может быть, когда-нибудь я умру. Я играю словами ; «может быть», «когда-нибудь». Как в детстве в прятки. Как будто жизнь моя повторится за снегами и дождями будущего. Я не против там очутиться, я даже готовлю себя к этому, словно укладываю парашют перед стремительным полетом. Но кольцо не сработает, и я окажусь один на один с землей, чтобы последний раз взять ее в себя.
Опять же я надеюсь, что это последнее мне пригодится за будущим, там, где меня не будет, но я должен быть. Как-то страшно примириться с мыслью, что тебя не будет ; останутся следы на осенней дороге, вечно грешное вино, летящий взгляд женщины…
Но я не верю ни в бога, ни в черта. Я верю в единственный глоток чистого свежего воздуха, отдающего себя для моего дыхания. Я верю в эту осень, которая так и не умрет на слабых листьях, а сохранится в памяти, как свет, печаль и надежда».
На могильном надгробии Рустема Кутуя на Арском кладбище сквозь время и пространство, средь птиц и облаков, летит, несется в Вечность его конь…
Счастливей не было меня
в лугах
Наедине с землей
и небом.
Я – птица,
Конь промчавшийся,
забытый богом звук
в просторе,
куст у воды, –
все я.
Как долго
возвращаюсь я
оттуда эхом!
Никто не спросит,
Где я заблудился…