«Горели глаза, и неслась колыбель
Над сумбурностью наших дней.
Летали стаканы и плакали дети,
Живущие в нашей стране.
Они как птицы разбиться не могут,
Порхая, летают себе.
Капризы наивных птенцов….»
(А.А. Дрозд «Башлачеву»)
К черту все! Плевать на приличие слов! Я пытаюсь вспомнить аккорды, чтобы разбить тишину, понять - какого быть живым, да нет гитары. Перебирая пальцами по мнимому грифу, но вырываются только звуки бренчания, а не музыка. В глубине души засела бабка печаль. Она всегда со мной, лихо одноглазое, село на шею и теперь не слезет, пока не угаснут силы мои.
Включается свет софитов и на сцене предстает квартирка на проспекте Кузнецова. Стены и занавес подсвечиваются снизу. Прожектора окрашивают обои в ярко-рубиновый цвет, усиливая трагичность пьесы. Трагедия, а как иначе назвать постановку в жанре собственного любовного треугольника с мимо проходящими главными героями, в которой проходной персонаж становится основой для безумного замысла автора?
Вспыхивает луч света, я нахожусь в полном одиночестве в углу коридора. Небольшие проемы между стен той самой декорации стали для меня убежищем от всего мира, но сейчас, в этот знаменательный момент мне хочется быть со своими мыслями. Докуриваю очередную сигарету по пути от коридора до окна кухни, сажусь на табурет. Тушу окурок о пепельницу, что стоит на окне.
Главный прожектор затухает и включаются софиты, подсвечивая занавес и те самые пурпурные обои. Надо настроится. Это мой дебют. Старания могут стать переигранной ролью, не оставив должного эффекта. Все мы пытаемся быть лучше, чем есть на самом деле. Стараемся стать теми, кем по сути не являемся. Вроде бы стремишься к одному смыслу в результате получаешь другой, бьешься лбом об стену пытаясь превозмочь невидимые горизонты и всё в пустую. Упорство и труд, но со временем энтузиазм гаснет, остается только желание добиться результата, быть может, не лучшего, лишь только закончить начатое иначе получается всё было впустую.
Из оркестровой ямы доносится струнный перебор гитары, слегка слышимой и почти непонятной мелодии. Подключается скрипка и становится понятно, что это начальный мотив, задающий тон всему представлению. Душно. Открыть бы окно. Но из темноты на свет выходит тень - Прекрасная женская фигура в платье. Её волосы убраны назад, ровный отточенный контур лица. Уверенным жестом она пригласила меня на танец с нею. «Серый», как она сама, танец. Вот она уже ведет, я танцевать как таковой не привык, особенно мотивы, что начинают напоминать нечто похожее на танго. Странно, я же сижу на подоконнике и смотрю сквозь нас. Мне грустно, это видно по взгляду. Стараясь освободится, хочу подойти к себе же, но она вцепилась в меня, придерживает спину, если она меня отпустит придется упасть. Я кукла, манекен. Без слов стало ясно - это одиночество. Она величественна в своем сером образе, умна и поддержать любой разговор ей не составит особого труда. Она уверена в себе, не прося ничего взамен, жалеет меня и мы кружимся под визги плохо аккомпанируемой скрипки. Нам безумно весело, хотя от неё и несет приторной «Красной Москвой» так, что периодом мне приходится отворачивать голову, делая глубокий вдох свежего воздуха. Смысл наших с ней слов, звуков за кадром, все должно играть на нашей стороне, а оказывается всё иначе мы становимся заложниками собственных желаний, потребностей и фантазий. Мы всё дальше отдаляемся от кухни, я чувствую некое волнение, понимая что это страх и ничего не могу с собой поделать. Одиночество лавируя в сторону коридора, уводит меня от самого себя. Наверное потом скажут: «Он тоже хотел быть лучше, он мечтал быть не тем, кем его считали, просто парнем-"Рубахой" открытой души. Доброжелательной, но скромной натуры, каждый первый друг, каждый второй брат».
Вроде как обычно, стремительно пьяно и чертовски тошно на душе, они, люди, не понимают того, что все что им нужно, лишь пыль времени, которая будет не иначе чем час в бесконечности. Простите за “дифирамбы”, нельзя тут иначе, ведь саму себе громких эпитафий строить нет логики. Одиночество давно поселилось внутри растрепавшейся душонки. Оно было постоянно рядом и держало за руку, смотря на пьяных от веселья товарищей, трезвыми от вина глазами. Одиночество утешало. Намекало, что всё сделал, на большее нет смысла, что истрепалась жизнь, делясь теплом своим с любимыми и нужными. Каждый день все как обычно: натощак сигарета и кружка чаю быть может с сахаром. Потом рутина: квартирники, веселье, дурман бессмысленности на выжженных от табачного дыма стенах и поиск вопросов на давно существующие ответы. Свет тускнеет, оставляя танцующих на заднем плане, выводя на передний план одинокую фигуру у окна.
Скрипка утопает в звуках гитары и подключившегося рояля. Темп становится быстрее, а по спине проходят мурашки. Заходит женская фигура, она стоит молча, лица не видно, оно завуалировано темнотой. Можно разглядеть лишь его очертания, которые прекрасны и симметричны. Ни страха, ни отстранения. Интригуя, она полностью завоевала мое внимание. Хочу закурить, но моя новая знакомая, приблизившись отнимает у меня сигарету и выкидывает её в окно. Я поражен! Она вся в черном, этот цвет ей идет. Платье обтягивает все тело, элегантно подчеркивая женственность. Привстав, хочу обнять загадочную деву за талию, но она холодна к моим действиям не отвечая взаимностью. Музыка набирает оборот и становится громче подключив духовые, более агрессивной и страстной. Почти насильно, грубо я прислоняюсь к ней своим телом, так близко что чувствую как её грудь впивается мне в ребра. Её правая рука не охотно обнимает мою шею, кажется тяжелей этой ноши нет ничего на свете. От неё пахнет потом и мужским одеколоном, не очень приятно, но слегка возбуждает и будоражит мое сознание. Да, она теперь моя! Но нет страсти и любви. Её прекрасное тело манит меня слиться с ней воедино, вот только нет ничего, что могло бы помочь мне соблазнить эту глупую особу, с обидой в душе мы кружимся. Она бездушна и ей безразлично, как я буду с ней обращаться в танце, но одно я знаю точно, после этого танца мы расстанемся и продолжения наших отношений уже не будет. Мы удаляемся от центральной части “квартирной сцены” в темноту, не обращая внимания на то, что всё это время мой образ продолжает сидеть у окна со своими мыслями. Нестерпимо грустно и совершенно противно вновь заниматься тем, что все от тебя ждут, особенно если нет новых тем для обсуждения. А люди ждут, делают вид, что им не всё равно, что подающий надежды человечек сегодня одарит своей грустью и улыбнется напоследок и снова и снова и снова и снова.......мозг отказывается думать. А жив ли я? Вопрос велик, а будет ли толк от льстивого рассказа? И не живу, а нахожусь на толике моргания и вздоха. Когда меня не станет, кто поймет? Осудят дурака и с жалостью, а кто лицемерием, прольют слезу и вспомнят лучшие стихи, подняв стакан над бумажным изголовьем. Жив видать, раз думаю об этом, пальцы обжигает тлеющий табак, прижигая порезы от струн. Значит жив! Но внутри ничего не болит. Не трепещет. Разобрал душу по кирпичику а строить не научился. Помощи просить нет надобности у всех свои заботы. Не трогают, да и на том спасибо. Так хочется отдохнуть, взлететь как птица, чувствовать жизнь, вдыхая ароматы гари труб. Летать наяву от любви , размахивая руками, ловить соцветия мух. Впитывать нежность и обоюдное наслаждение от востребованности себя не как личности, а человека.
Софиты затемняются. Вместе с ними я замечаю пару, что танцует в конце коридора. Танцуют мило, вот только мое тело смотрится достаточно нелепо и неуместно рядом с этой прекрасной девушкой в сером. Я завидую самому себе. Она угадывает, куда моя копия поставит ногу и в какую сторону повернется тело. Пара удаляется дальше туда, где темнота и только блики от советских обоев подсвечивают их образы. Внезапно распахивается окно. Хотя нет, не внезапно, я сам его открыл. Морозная свежесть обдает нас с ног до головы, но холод идет не от окна, а от моей спутницы. Невольно задаю себе вопрос, а жив ли я, если моя спутница по всему виду мертва?
Снова я один у открытого окна. Рассуждая о безысходности своих действий, присел на запыленный подоконник. Ради чего все это? Зачем нужно было сходить с ума, если от этого нет никому прямой выгоды? В нас столько информации, что мы устали думать. Может пора латать этот мир и делать себя лучше? Ответ есть, он правилен и нет ничего правильнее него. Так хочется ошибаться и делать ошибочные шаги в другом направлении, но видимо удел требует невозможного. Я делаю шаги назад, спускаясь с подоконника иду от окна, решение, я жду от себя действий. Понимаю, что требую от себя невозможного. Всё уже предопределено. Иначе никак. Путь один - в бессмертие! Отличный лозунг для плакатов на майский хоровод. Один раз бог уже уничтожил почти все человечество, теперь наш ход. Шаг к метаморфозе, когда уже не останется смысла меняться в лучшую сторону я стану хуже. Вперед. Шаги неуклюжи и нерешительны. Почему приходится все делать самому? Нет помощи, именно когда она так нужна. Видимо, все труды насмарку раз некому меня подтолкнуть. Решение принято давно, а помощи так и не пришло.
Озадаченно я брожу от коридора до открытого окна. Не знаю, что мне предпринять. Мысли путаются, полная околесица. Ожидаю некого знака. И вот он! Музыка, доносящаяся из оркестровой ямы, бешено ускоряется, свет хаотично мигает и появляется она. Я именно её желал. Ангел, вся в белом, летящий на неё снег от окна невольно напоминает знакомый персонаж. «Снежная королева» - хочется мне произнести и встать перед ней на колени. Только бы она осталась. «О боги!» - восклицаю я про себя. Она ко мне благосклонна, её черты описывать нет никакого смысла, ведь для каждого смерть, она своя. Я продолжаю сидеть у окна, снова закурив сигарету, от своей нерешительности с дуру предлагаю закурить моей гостье. Она улыбнулась и отрицательно качнула головой. Я затягиваюсь и бросаю окурок в окно, встаю навстречу своему желанию. В глазах все становится ясно от включенных прожекторов осветивших всю кухню. Она впускает меня в свои объятия, прикладывает мою голову к себе на плечо и приглаживает мои волосы. Ком в горле мешает сказать, что устал, что хочу спать, хотя она и так всё знает. Никто не знает меня лучше её. Музыка становится громче, доходя до своей кульминации. Рояль и ударные выдают звуковой шквал. Скрипка в безумии рвет струны, а гитара, по-видимому, уже играет другую мелодию, запутавшись в сплетении нотного стана. Я целую светлого ангела. Она целует меня в ответ. Холод мешает вспыхнуть нашим чувствам пламенем. Мы не танцуем, стоим и смотрим друг на друга, а на заднем плане мой двойник, уснув, вываливается из окна. Он падает вниз, я же лечу на крыльях любви вверх. Нет меня уже танцующего в одиночестве, нет цепляющегося за жизнь. Смерть принимает меня. Мгновения становятся бесконечностью. Загробие настолько уныло, а жизнь худшее из них, кажется глупостью по сравнению с постоянным полетом к концу. Не чувствуя ветра мы целуемся, по настоящему чувствуя жизнь. Выключается свет, тишина. Я живой!