Каникулам конец. Семь мне лет или шесть, наверное никто из знакомых не помнит или не хочет вспоминать такое далекое, свое собственное детство. Я помню этот запах поезда во влаге утра. Вернее не поезда даже, по сути, а поездки, как таковой. Запах поездки. Доминируют в нем Шпалы. Ароматные черные шпалы. Еще влага утра, запах холода, сна и хлеба, курицы, отваренной в дорогу… Вкусные и необычные воспоминания. Память из детства, она избирательная очень. Кусками все. Яркое что-то остается, как глыбы на ровной дороге – р-р-раз, и появилось, возникло что-то. Два... и пропало. Это когда пять утра было, и проходящий на Москву раз в сутки поезд вынуждено снижал скорость на нашем как бы полустанке, снижал из-за хлипкого, хоть и "чугунного" моста впереди. Почти останавливался поезд, почти ехал… почти тише пешехода шел... меньше минуты времени на все, чтобы дальше, по этому мосту впереди не ехать слишком медленно. Медленно нельзя. А машинисты и проводницы все местные, и не затормозить и не подсадить не могут, несмотря на инструкцию… Так и уезжали из деревни.
Ждем его. Металлический червяк. В тумане прямых, как макаронины рельс, где-то вдалеке, в тумане утра светят теплые его огни... А потом и звук пробивается сквозь ранний, почти замерзший воздух конца августа. И тепло морщинистой руки моей бабушки, согревающей мою плюшевую, в детских царапинах ладонь, уходит вдруг в сторону, и хватает с земли какую-то коробку... и начинает согревать плетеную ручку из бичевки, обвитую вокруг картонных стенок, прячущих в себе варенье и огурцы в рассоле с уропом... И шумно становится мгновенно. И холодно сразу. И страшно немного. Что не остановится поезд? Или тебя погрузят в него, а он уйдет?.. Или сядут все, и коробки свои заберут, а ты останешься здесь один. Закинули меня, варенье, помидоры и яблоки с огурцами... раз-два-три подают, принимают, все вперемежку, в тамбур... и шикнул машинист паровозом, и проводница машет чем-то ему в ответ… теплая ладонь бабушки машет мне... и мои плещутся в полумраке прокуренного тамбура, прощаясь с летом...
Родители где-то далеко, в Москве. И я к ним, на закате августа. К школе готов! И бабушка со слезинкой на румяной щеке осталась стоять круглым одиночеством в мокрой от росы траве, в туманной дымке Липецкой области Лев-Толстовского района… Осталась с репейником и крапивой, коровой Аленкой, парным молоком, ведрами, забором и домашней лапшой... почти на весь год... без меня. А я... я с дядькой в тамбуре... у него рукав протерся на дермантиновой черной куртке и еще он пахнет табаком. Я закинут в тамбур, и коробка с банками чего-то маринованного в ногах. Присел на нее, пока поезд неспешно гладит рельсы, дергаясь неравномерно и разгоняясь до положенных км/ч., покачивая взрослые фигуры, растаскивающие по вагону свой скарб. А дядька в противоход, назад, в хвост поезда сбежал от меня, на поиски свободной полки, желательно нижней. А от бабушки уже два... три километра. И как будто дядька навстречу ей побежал, против воли железного червя. А я остался и уезжаю, сидя на коробке, глазами уткнувшись в мутное окошко двери тамбура, до центра непрозрачного стекла горизонтально поделенное округлыми стальными прутьями. Там, за стеклом рассвет и мокро от росы в траве. И поезд уже стучит по высокому Чугунному мосту. И где-то подо мной и мостом, в реке Ягодная Ряса испугано ринулся ко дну полосатый ерш, распугав своим дерганьем плотву и красноперок... И эхо стучащих колес по кронам деревьев, застревая в листве разливается слева и справа от ползущей по высоте моста железной кишки, забитой людьми. А я внутри тамбура, как подсаженный в грядку с огурцами неспелый банан. Зеленый и чужой. Страшно и холодно.
Вернулся дядька: "Ну, пойдем?"
Купе проводницы. Других мест нет во всем поезде. Нижняя полка и чай. Странные вещи на столике: пустой подстаканник, большой и блестящий значок, синий планшет с билетами, скомканные фантиками деньги за наш проезд, сигареты россыпью и пачки сахара рафинад по-две-штуки-в-упаковке. Странная женщина в форменной серой юбке собирает деньги-фантики и смотрит на меня улыбаясь. Молча. Мне холодно, и я наверное непроизвольно съежился на секунду. Ушла. Смотрю в окно, на проснувшееся солнце и самому спать не хочется как будто, но неподъемные веки липнут одно к другому, все медленней и неохотней открываясь каждый раз. Справа в окне картинками: поле, лес, мотоцикл, чужая деревня, трактор, чья-то чужая бабушка, снова поле с комбайнами, река с берегом из песка и тумана… И через минуту спит каждая веснушка на моем беззаботном и успокоившемся лице.
Потом просыпаюсь вдруг, от внезапного рывка состава... накрытый черной дермантиновой курткой с протертым локтем и пахнущей табаком. Дядька в дверном проеме смотрит на станцию через окно, и, наверное чувствуя мое пробуждение, оглядывается на меня, и подмигивает. Улыбаюсь в ответ... Глядя в окно щурюсь, хорошая погода! непроизвольно сую руки в карманы огромной куртки и достаю полные горсти семечек. Черных и округлых... пузатых, спелых и блестящих, как драгоценности. Сердце прыгает! Мы еще только вчера сидели на лавочке и "потрошили" подсолнухи, вернувшись с поля с полными сумками. И их запах тут, в этом чужом поезде... вчерашний сладковатый привкус этих семечек, спорящий со сладким и чужим чаем во рту.
Смотрю из купе проводницы в коридор, на дядьку, и улыбаюсь своим воспоминаниям, и его предусмотрительной и такой банальной заботе... он не дал мне забыть вкус того августа, когда мне семь или шесть лет... не дал забыть на всю жизнь!
А может и не было никакого поля, не было никаких подсолнухов…
А все это неожиданно выскочило на пути, как глыбы на ровной дороге…
р-р-раз, и появилось…
не пропадет…
август 2014