Глава пятая
1.
Все кончилось… Все кончилось для Валерии в самом прямом, реальном смысле. И скромные похороны отца с кремацией на Никольском кладбище, и арест сына, неожиданно отпущенного на все четыре стороны (без подписок и обязательств) в день похорон, и нелепая «казнь» уже мертвого Дениса остались в прошлом.
Дело об убийстве на даче генерала Гремина рассмотрел на закрытом заседании замоскворецкий народный суд с редкой оперативностью, убийца был установлен и осужден посмертно: им оказался приемный сын потерпевшего – Денис Гремин, наркоман, социально вредный и опасный элемент, скончавшийся в ночь убийства. Другое же уголовное дело, заведенное по найденному на рельсах обезглавленному трупу, так и заглохло в Пушкино.
Мечта Виктора Федоровича Жергина сбылась: перспективный офицер был переведен
в МУР и там возглавил отдел по расследованию особо опасных преступлений.
В связи с исчезнувшим завещанием, опечатанные дача и гараж, вместе с машиной, на шесть долгих месяцев оставались теперь «законсервированным наследством», на которое в течение этого срока могли заявить права в законном порядке объявившиеся наследники. С квартирой на Кутузовском ясности тоже не было, потому что хотя она и составляла основную часть наследства, но фактически оставалась в пользовании семьи убийцы, заявившей, при всей абсурдности и чудовищности ситуации, также свои права на жилплощадь.
Нужно было переждать хоть какое-то время, чтобы эмоции отфильтровались, и тогда с холодным рассудком приступать к тяжбе за наследство. Отстоять же право на столичную жилплощадь в престижном районе было и раньше непросто, а сейчас, после объявления независимости бывших республик и полной неразберихой с гражданством, и подавно. Поэтому Виктор Федорович очень искренно посоветовал Валерии Греминой отправляться восвояси, не осложняя свою жизнь преждевременной тяжбой, и пообещал держать на контроле, так сказать «в поле видимости», ее проблемы. Эта симпатичная сероглазая женщина нравилась ему трезвым умом, врожденным достоинством и полным отсутствием тупой мстительности.
Сразу после суда Жергин проводил на Киевский вокзал Валерию Гремину с сыном, отбывших скорым поездом в Одессу.
Возвращаясь к себе, майор невольно подумал, что по логике вещей, жена наркомана, Лиля Васильевна, должна была бы вести себя по другому: ей следовало бы взять хорошего адвоката, и он без особых трудов отправил бы дело на доследование. Вешать «глухаря» на мертвяка – прием откровенно грубый и избитый. В ее прямых интересах было добиваться оправдательного приговора для мужа. Вместо этого она вообще не явилась на суд и не проявила к следствию ровно никакого интереса.
Снова он почему-то вспомнил про женский зонтик, так и пребывавший «нераскрытым» в вещдоках.
Нет, как ни раскинь – дело это оставалось темным, и профессиональным чутьем Виктор понимал,
что оно скоро «аукнется» в самый неожиданный момент.
В небольшой, специально купленной корзинке, Валерия увозила домой керамическую урну с прахом своего отца, чтобы похоронить на Втором городском кладбище в могилу матери. И бабушкины слова: «Он был единственным мужчиной в ее жизни», – печально звучали в ушах, когда Лера заворачивала бесценный траурный груз в шелковый черный платок и прижимала к сердцу. «Вас никто больше не разлучит», – пообещала она своим родителям. Оставалось только исполнить формальности.
Прошлая жизнь отошла в небытие вместе с отцом. Даже страна, над которой Лера с таким восторгом кружила на дельтаплане, разломилась на части, и теперь скорый поезд, в котором она торопилась домой, пересекал границу двух независимых держав у хутора Михайловский.
- В гробу я видала их независимость, – стоя у окна, громко возмущалась видная брюнетка в нежно-розовой майке, воинственно выпятив перед собой сдобный бюст, – нашу Москву они сделали заграницей и ждут, что мы будем кипяточком писять от радости. Нет, ну как вам это нравится?! Чтоб на них всех чума напала, – в сердцах выругалась она в адрес, очевидно, очумевших правителей.
Кого-то напоминал Валерии голос этой женщины, впрочем, кого именно – сейчас она не могла вспомнить.
- Может быть, это просто форма такая новая: независимый, державный… Ну, будем теперь другим каким-нибудь союзом, а не советским, – вяло попыталась возразить Лера.
- Ой, милочка, очень боюсь…
Но чего боялась брюнетка, осталось невыясненным, потому что замелькала какая-то станция за окном и собеседница помчалась закупать дешевые груши.
«Неужели она права? – невольно подумала Лера и внутренне содрогнулась. – Неужели Москва теперь заграница? Кто… кто посмел отнять у меня мою родину, мою столицу?» Ей захотелось, вдруг, завыть, как избитой затравленной суке, и выть протяжно и долго-долго, как воют волки перед войной. Но то, что случилось, было хуже войны. Не с кем было сражаться за Родину, некого было загрызать, как когда-то в окопе загрыз зубами врага безоружный капитан Гремин, насмерть стоявший за единую, неделимую…
- Папочка, папа! – неожиданно заголосила она на весь вагон.
Первые слезы за все дьявольское безвременье хлынули из глаз, и она завыла. Завыла в голос, по-волчьи, уткнувшись в мягкую и влажную грудь подоспевшей вовремя брюнетки. А золотисто-коричневые груши катились под ноги спешащим следом за ней пассажирам из брошенной в тамбуре авоськи. Но какие же могут быть груши, если человеку так плохо?!
Все кончилось. И затянувшееся чересчур прощание с прахом генерала Гремина, и долгая разлука с родным городом, бурлящим новостями в ожидании больших перемен. Но хотя будни стремительно наполнялись привычной суетой и обязанностями, смутное предчувствие чего-то непредвиденного, непредсказуемого и неизбежного не покидало Валерию.
Больше всего хлопот доставлял сейчас Игорь. Он нервничал, звонил через день в Москву и что-то скрывал. В конце концов, делать вид, что ничего не происходит, Лере надоело, и она попыталась поговорить с сыном начистоту.
- Ты так и не познакомил меня со своей девочкой… – начала она осторожно.
- Когда бы я мог это сделать? – фыркнул Гошка, и взгляд его беспомощно заметался по сторонам.
Не мог же он признаться матери, что его вышвырнули вон из КП у Зеленых дач и предупредили, что пристрелят без предупредительного, с первого выстрела, если сунется к дому. Да и Али могло уже не быть там, она ведь училась в Лондоне. Но почему тогда Алька сама не позвонила до сих пор? Он упрямо набирал известный ему номер в надежде хоть на какой-нибудь ответ, но зуммер уходил в пустоту.
- Да, ты прав, извини, но мне показалось…
- Что тебе показалось? – вспылил он. – Что ты лезешь ко мне в душу? Моя жизнь – это мое. Понимаешь? Я уже вырос из коротких штанишек.
- Я только хотела попросить, чтобы ты не каждый день звонил по междугородке, у нас большие расходы, – опешила Лера, сын редко грубил так откровенно.
- Расходы! – передразнил он мать. – А ты думала про расходы, когда отказалась обжаловать решение суда? Ты про меня думала? Почему суд не признал тебя единственной наследницей? Ведь Денис умер, нет его больше. Козлу же ясно, кому теперь все достанется. Почему ты не поперла из квартиры деда эту… эту лярву, вместе со всеми ее родственничками?!
- Как я могла? Есть же какие-то нормы, она там прописана… – растерялась Валерия. – И вообще, что ты себе позволяешь, почему так оскорбительно говоришь о вдове Дениса? В конце концов, убийца он, а не Лиля Васильевна. Что ты понимаешь в кодексах?
- Плевать мне на кодексы и на эту блонду крашеную. Мне дед на книжку положил сорок тысяч. Я сам видел. А книжечки были на предъявителя и тю-тю.
- Счета арестованы, придет время…
- Да никогда оно не придет! Никогда. Понимаешь? Мне сейчас нужны деньги. Сегодня.
- Зачем? – резко спросила Лера, ей стала надоедать истеричность сына, никогда в таком тоне он не позволял себе разговаривать с ней. – Чего тебе не хватает? Крыша над головой течет?
- Я подал заявление на отчисление, – вдруг объявил он. – Осточертело здесь все. В Москву поеду.
- Вот оно что! За шмакодявкой соскучился. Да на черта ты ей сдался? – взорвалась мать. – Студент-недоучка. Кто тебя ждет, в Москве-то? За семью горами теперь наша Москва. И не наша она больше, понимаешь ты это хотя бы? Другое государство. Тебя, шалопая, там забреют в солдаты. Сразу же. Как только станешь на учет в военкомате.
Однако сын уже ничего не слышал, потому что заперся в своей комнате и… включил музыку! Наглец. Она понимала, что с ним нужно было говорить по-другому, но как? Как объяснить этому ершистому крикуну то, что она понимала так ясно: влюблен. Влюблен в девчонку из элитной семьи, куда его не подпустят на пушечный выстрел. «Он же погубит себя, дурак! Надо помешать этому…» Помешать оставить институт и удержать от глупостей.
Валерия лихорадочно стала перебирать в уме все подходящие способы решения свалившихся на голову проблем, но затем вспомнила, что назавтра у нее запланирована исключительно важная встреча.
2.
Встреча с бывшим соседом по старой квартире Мишкой Попиком назначена была не где-нибудь, а в райисполкоме на Приморском бульваре, в котором Мишка хозяйничал второй год.
Бывший губернаторский дом, изобилующий лепными карнизами и медальонами мифических персонажей, производил странное впечатление. С одной стороны это был памятник архитектуры, в котором когда-то протекала насыщенная развлечениями жизнь аристократов, в том числе и интимная, в обеих спальнях на втором этаже, не считая гостевых комнат и комнат для прислуги во флигеле, успешно обжитых слугами народа попозже.
А с другой – все власти, периодически пребывавшие в этом дворце, почитали за необходимость его капитально ремонтировать, внося в архитектурные изыски анахронических дворян свои коррективы, вроде современной отделки стен какими-нибудь «мокрыми» обоями и настилов «паркетного» линолеума на натуральный паркет из выщербленного лимонного дерева.
Сам Мишка восседал в просторном кабинете под пушистыми пальмами в ядовито-пятнистых неживых листьях с ажурными прорезями, которыми уставляют мраморные надгробия мафиози на итальянских кладбищах. Такая ассоциация возникала сама по себе, потому что тут же, в кабинете, по телевизору транслировался телесериал «Спрут» с его кладбищенскими разборками.
- Валерочка! Сероглазка моя гуттаперчевая! – с распростертыми объятиями двинулся к гостье хозяин кабинета. – Какими судьбами? Ты почему так возмутительно похорошела? Ветры, ветры чудных перемен повеяли…
Мишка улыбался и нес всякую чепуху. Он растолстел, начал активно лысеть, а в остальном оставался таким же трепливым и скользким, каким был и раньше на всех комсомольских постах школьных и студенческих иерархий.
- Так с чем же ты ко мне, красавица, пожаловала?
Он откровенно любовался своей бывшей соседкой. Из нескладного подростка она превратилась в изящную женщину тонкой кости, что особенно ценил председатель в бабах. Ему нравились такие: породистые, сексапильные, с круглыми высокими попками и не слишком спортивными, женственными ногами. У Лерки были чудные ножки, гладенькие, как у русалки… И потом возраст. Он обожал зрелых ухоженных женщин, здоровых и чистоплотных, от которых не нужно было ожидать таких сюрпризов, например, как триппер или еще что позабористей. Зациклившись на приятных мыслях, он спохватился, что пропустил мимо ушей почти все, сказанное ею.
- …издательство детских книг создаст тебе выгодное реноме, – заканчивала свои выкладки Лера.
- Какие книги! – по-бабьи всплеснул руками председатель. – У меня нет ни килограмма бумаги. Представляешь? Все сожрали газеты, а поставщики ни черта не грузят. Хотят стопроцентную предоплату или жратву подавай на бартер. Когда это было?
- Я достану тебе бумагу, – сказала Лера, положив перед ним папку с уставом издательства.
- Что это? – покосился недоверчиво Попик, разбирая надпись на папке.
Как раз в этот момент она подумала: «Какая у него смешная фамилия – бывший комсорг, председатель райисполкома и «попик». Родители его из репрессированных… И дед, кажется, расстрелян в тридцать седьмом… Интересно, кто же из них был попом?»
- Зарегистрируй филиал без тянучки и будет у тебя бумага, – сказала Лера.
- Откуда такая прыть? – изумился Мишка. – Кто учредил? Родин? Где, где – в Якутске?! Валька Родин? Тот рыжий, с которым ты плясала на вечерах «Кампраситу»? А-ха-ха! Он же бегал за тобой с седьмого класса, а догнал – о-хо-хо! – у черта на куличках…
- Тебе-то что за разница? – иронично надломила бровь женщина. – Так зарегистрируешь филиал или как?
- Сначала «или как», – подмигнул Мишка, – а потом регистрация под ключ и даже помещение под офис. Есть у меня резервик.
- В каком смысле? – она невольно порозовела и стала еще привлекательней.
- В прямом. Давай для начала поужинаем сегодня, обсудим детальки. Куда за тобой заехать? И телефончик оставь, ладно?
- Ладно, – кивнула Валерия, записывая телефон сверху на папке. – Ну и паскудник же ты, Попик.
- Не груби, Стрекоза, а то рассержусь… – он вдруг расхохотался. – А помнишь, как мы тебя из пионеров исключали, когда ты дисциплинарную тетрадь сперла со стола Долгоносика?
- Я же говорю: паскуда ты все-таки, Попик, каким был, таким и остался, – с растяжкой повторила Лера, вздрогнув от полузабытого детского прозвища. – Ну, бывай!
- До вечера, – ухмыльнулся Мишка и помахал ей рукой, а когда за посетительницей закрылась дверь, сплюнул в пепельницу, – хороша, стерва… запросишься у меня сегодня.
Лера шла домой, чертыхаясь в адрес этого откормленного борова и вместе с тем понимая, что успех задуманного Валькой предприятия полностью зависит сейчас от Попика. Только он мог быстро, без волокиты дать ей возможность попытаться развернуть свое дело. Что же такое «свое дело», – она представляла очень смутно. Для начала предстояло отработать полученный кредит и зарегистрировать южный филиал издательства «Гармонд».
Цена регистрации была названа недвусмысленно. Но спать с этим мурлом никакими договорами не предусматривалось, а кроме того, Валька наверняка не простит ей такой жертвы. Может, предложить Попику взятку? Но сколько? И как? На эти вопросы ответов у нее не было. Выходило, что действовать предстояло исключительно по собственной инициативе со всеми вытекающими отсюда последствиями.
3.
Запертая отцом под домашний арест Алька обдумала ситуацию и пришла к выводу, что все делала правильно. Ей и в голову не приходило о чем-то сожалеть. По утрам, правда, донимали «тошнотики», но и это пока доставляло радость. В животе у нее рос ребеночек не по дням, а по часам. Она ощущала к нему искреннюю нежность и даже любовь, – никто не смел посягать на ее материнское счастье. Она готова была за него бороться даже с отцом, вернее, в первую очередь с отцом, потому что матери дела до нее было мало. За все время после скандала генеральша только однажды появилась на даче и попыталась заговорить с дочерью об аборте, но Алька закатила такую сцену, что мамаша ретировалась в столичные пенаты и больше не предпринимала никаких попыток воздействовать на свое чадо.
То, что Игорь не вернулся после освобождения из-под ареста на дачу, не звонил и не писал ей, Аля справедливо отнесла на совесть отца, запретившего ей общаться с кем бы то ни было, кроме прислуги, приставленной к ней одновременно и в качестве личной охраны. Ясно было и то, от кого ее охраняли.
Но все происки родителя должны были скоро кончиться, потому что учеба в колледже уже началась и со дня на день ее ожидала отправка в Лондон. Почему отец медлил, она не знала, да и о том, что через три-четыре месяца у нее начнет расти живот и это обстоятельство не только осложнит, но и кардинально изменит жизнь, она не задумывалась. Такой уж был у Альки характер: она радовалась и огорчалась исключительно сиюминутным перипетиям.
- Александра! – окликнул дочку с порога заглянувший к ней неожиданно отец. – Не будем больше ссориться,
Рыжик. Обними поскорей своего папаньку!
Девчонка повисла у отца на шее, чмокая его в щеку и шмыгая носом от счастья. Генерал осторожно прижал к груди хрупкое, почти невесомое тельце дочки и тоже поцеловал в ответ. Разве мог он долго сердиться на свою завирюху, пусть и наделавшую столько неприятностей в доме? Откуда ей было знать, чего стоило Рыкову вытащить этого парня с Петровки и закрыть дело Гремина?
К тому же у него были другие заботы: среди министров-силовиков пошла мода сводить счеты с жизнью. Один сиганул из окна, другой застрелился, и никакой уверенности в том, что завтра из кремлевской камарильи никто больше не последует их примеру, не было. Его охранная служба работала в усиленном режиме, не дремали и другие ведомства, но когда главная турбина идет в разнос – спасайся кто может. Рыков же – солдат старой гвардии, боевой генерал, дважды раненный в Афгане – меньше всего пекся о собственной шкуре, он сознавал, что останется на посту до последней секунды… Но счет этим секундам шел на убыль.
Что же до Альки, то тут генерал признавал свое фиаско. Девчонку следовало хотя бы доучить в колледже, но как это сделать в ее положении? И потом, он желал поскорее покончить со всем этим балластом для ее же пользы.
Накануне Рыков принял окончательное решение и заехал в клинику доктора Фишера, лечившего всю семью несколько лет. С Фишером генерала свела судьба в полевом военном госпитале, куда молодой хирург прибыл с международной миссией Красный Крест. Он блестяще прооперировал боевого комдива, доставленного с тяжелым осколочным ранением.
Ко всему, доктор оказался одним из наших эмигрантов первой волны. Они подружились, обменялись адресами. Вскоре после перевода Рыкова в Центральный штаб, талантливый специалист из США был лично приглашен Леонидом Ильичем из Флориды в четвертое отделение и несколько раз «реабилитировал» генсека. Доктор намекнул своему высокому пациенту, что, дескать, ностальгия замучила. Его восстановили в гражданстве и предложили остаться в столице. К Фишеру благоволили многие, особенно жены высоких персон, поэтому серьезных препятствий в том, чтобы открыть одну из первых приватных клиник, преодолевать не пришлось.
Скрывая с трудом отцовский стыд, Рыков рассказал другу дома про случившееся.
- Что ты запаниковал? – попытался утешить приятеля Борис Оскарович. – Она почти совершеннолетняя, вполне можно замуж выдавать. А потом, знаешь, какими они переборчивыми становятся?
- Так шестнадцать же только через неделю! Сопля паршивая, – убивался отец. – Вычисти ее, Боря, чтоб ни одна душа…
- Как ты себе это представляешь? – насупился доктор.
- Ну, на обследование положи… наркоз там какой-нибудь…
- Э-эх! Что ты несешь, пень дубовый? Без ее согласия – это уголовное преступление.
- А моего согласия кто спрашивал, когда она ноги расставляла?! – рявкнул генерал. – Добром же прошу – вычисти. Не согласишься – приволоку на дачу хирурга из штабного госпиталя. Сам мокрощелку привяжу и выскрести заставлю.
Фишер никогда раньше не видел Рыкова в такой ярости. Оскорбленная отцовская честь помутила его разум.
- Не делай этого, Женя, тихо сказал врач, – не калечь девчонку.
- Сама она жизнь свою покалечила. Так положишь на обследование или нет?
- Вези, – хмуро согласился Борис Оскарович и стал внимательно изучать чью-то историю болезни.
После бурного примирения Рыков сидел с дочкой в столовой и чаевничал, толсто намазывая хлеб маслом и сливовым повидлом, которое любил больше других лакомств. Наминая с аппетитом краюху он, как бы между прочим, сказал:
- Тебе нужно показаться врачу, Рыжик. Завтра мы поедем к Борису в клинику.
- Зачем? Я прекрасно себя чувствую. И потом, я и так опоздала в колледж на две недели… Ты же знаешь, какая у нас программа.
- Колледж подождет, – твердо сказал отец. – Может быть, ты ошиблась, когда призналась мне в этом… ну, в том, что беременна, – выговорил он запинаясь.
- Нет, не ошиблась, – улыбаясь, как будто речь шла о большой удаче, ответила Алька.
- Значит, тем более нужно ехать. – с трудом сдержавшись, твердо сказал отец и встал из-за стола,
прерывая бесполезный далее разговор.
Ничего дурного не подозревавшая, Алька отправилась прогуляться возле дачи, и сделала это с большим удовольствием: ведь в последнее время ей запрещалось покидать свою комнату.
Она побродила по сырым дорожкам ближней, разросшейся рощи и, спохватившись, как-то неожиданно вдруг бросилась к почте, по срочному заказала Одессу на три минуты – в кармане курточки завалялась потертая пятерка, –
и почти сразу телефонистка указала ей на кабинку.
- Это я, – кричала она в трубку. – Игорь, ты меня слышишь?
- Аленький! Я звоню тебе каждый день… номер не отвечает…
- Меня папаня пасет. Завтра в больничку к дяде Боре везти хочет.
- Ты больна? Что случилось?
- Ничего, только у нас будет ребеночек…
- Шутишь? Ты меня разыгрываешь, Алька?
- Нет. Правда. Еще в июне залетела, когда ты на выходные из Петушков примчался…
- Я же не знал… Что ж ты молчала?!
- Да не молчала я, а под домашним арестом сидела. Забыл что ли, какие у нас порядки. Ге-не-раль-ские. Ну, привет! Я тебе сама позвоню, а то у меня…
В ухо запищали короткие гудки. Игорь опустился на корточки, тупо глядя на телефон и не выпуская трубки из рук. «Сейчас же еду! Ночным, – решил он, бросив на рычаг, наконец, трубку. – Только бы Алька продержалась! Только бы продержалась… Что они с ней хотят сделать?» – лихорадили его голову беглые, неоформленные четко мысли.
О том, чтобы посвятить мать в свои планы, не могло быть и речи. Мужчина сам должен решать свои проблемы. Ладно, он разберется с этой сукой на Кутузовском, всем известно, что муженек ее собственного отца укокошил, поглядим еще, куда делись сберкнижки. Пусть только посмеет не пустить его, наследника, в дедов дом. И Альку выкрадет из больницы. Ишь, что надумали! Да никому в мире не разлучить их, даже папаше-генералу со всей его доблестной армией.
Игорь вспомнил вдруг о ребенке. Подумать только! Он уже живет целых три месяца.
Значит, в самый первый раз захватила? Ну и дела…
Кое-как забросив в сумку смену белья, куртку и спортивный костюм, Игорь извлек из секретера свою заначку, привезенную из Петушков. Затем выгреб всю домашнюю кассу, порылся в сумке с документами, достал мамин казенный пай на «книжное дело», но потом раздумал, аккуратно вернул на место перетянутую резинкой пачку кредиток и не стал ее потрошить. Черкнув матери записку: «Взял деньги из серванта. Очень нужно. Срочно уезжаю в Москву. Буду звонить. Целую», – он закинул сумку на плечо, похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли паспорт и деньги, и выпрыгнул за порог.
4.
Остаток дня Валерия провела, как на иголках. Ничего придумать не удавалось, она понимала, что никакие уловки и отговорки не подействуют и даже не оттянут свидания, а только взвинтят Попика, и тогда уж он действительно навредит ей. Мелочная мстительность потомка репрессированных легендарных героев была всем известна с давней поры. Оставалось только ожидать звонка его милости.
И он позвонил в половине седьмого, а еще через полчаса заехал за ней на черной «Волге» с каким-то общительным и многословным профессором, представившимся ректором университета. Тот болтал без умолку всю дорогу, обращаясь преимущественно к Лере и тестируя ее по всем статьям, включая интеллектуальный потенциал и сексуальную ориентацию. Возраста этот жуир казался раннепожилого, вида был бравенького, внешности простятской, и только хищные маленькие глазки, сверкавшие из-под морщинистых, как у совы, век, выдавали сущность велеречивого иезуита. А Мишка всю дорогу молчал.
За окном мелькала Большефонтанская дорога, где-то за скульптурной развалкой «Похищение Европы» они нырнули в зеленую, тихую улицу, бесконечную до головокружения, наконец остановились, посигналили, миновали автоматические ворота и въехали в парк, огороженный высоким алюминиевым штакетником со всех сторон.
Через несколько минут в уютной беседке для гостей молниеносно сервировали стол, и Лера с удивлением отметила, что обслуживают здесь так, как когда-то в закрытом министерском буфете, задолго до «ломостройки». «Смирнофф», черная и красная икра в салатниках, грибочки, запеченные под сметаной в кокотницах, тартинки с креветками и прочие деликатесы подавались в изобилии и со вкусом.
Мишка разлил водку в высокие стопки, многозначительно подмигнул, произнес «виват!» и одним глотком осушил до дна, тут же снова наполнив. Едва дождавшись, пока профессор окончит замысловатую речь о пользе спиртного и таких вот, дружеских междусобойчиков, он разделался и со второй стопкой, почти ничем не закусывая. «С такими темпами, – подумала про себя Лера, – у меня еще есть шанс выпутаться».
Профессор сомлел на середине ужина в потоке собственного остроумия, анекдотов и брызжущих слюной в сторону дамы комплиментов, так и не дождавшись горячего, а Мишка плотно закусил сочной отбивной и, обтерев губы полотняной салфеткой, сказал вполне четко:
- Я отдал твою папку на регистрацию. В четверг, после утверждения в рабочем порядке, можешь прийти за решением. Остальное я поручу нашим юристам, а завтра в обед посмотришь помещение под офис… Есть у меня в личной заначке одна коморка, – он усмехнулся и сжал ладонью колено бывшей соседки, она невольно вздрогнула. – Да не дрожи… не дрожи, Стрекоза. Расслабься… Я фуфло не подсовываю, сказал – значит сделаю.
Он гладил ее по ноге от колена и выше, под юбкой, а она, спружинившись до ломоты в икрах, прикрыла глаза, откинувшись в полукресле и сдерживаясь изо всех сил, чтобы не наломать дров.
Мишка кликнул водителя, вертевшегося неподалеку, тот поволок бесчувственного профессора к машине, потом возвратился, записал адрес и заметил, что вернется часа через полтора, притом если «груз» определит без задержки.
- Определишь, – заверил слегка осоловевший шеф, отрыгивая в салфетку, – позвони отсюда его жене… – и обернулся к Лере: – Ты не станешь возражать, если кофе нам подадут в номер?
Лера покачала головой, не глядя в сторону молодого шофера. От унижения и стыда за свое растоптанное достоинство, за этот откровенный, бесстыжий торг, которому, к тому же, оставались свидетели, она готова была растерзать толсторылого, лоснящегося подонка, власть имущего не только лично над нею, но и над многими другими, что, впрочем, в данный момент служило слабым утешением...
В постели он вел себя, как буйвол в случке, притом еще с садистскими какими-то приемами, она едва успевала уворачиваться от грубых настырных ласк и придерживать его тушу в таком положении, чтобы пьяный развратник не покалечил ее. Спасла бутылка все той же «Смирноффской», прихваченная в беседке. Она наполнила тонкий стакан на три четверти и почти силой влила в рот Попику, когда тот отвалился, наконец, в сторону, давая ей перевести дух.
Кое-как брезгливо ополоснувшись под ледяным душем, Лера пришла немного в себя и бросилась вон из проклятого логова. У выхода уже стояла знакомая «Волга».
- Отвези меня домой, – попросила она шофера.
- Я не могу, – отвечал он, глядя на нее маслянистыми глазами преданного пса, – меня уволят. Здесь рядом трамвай.
Но она уже не слушала парня. В длиннополом шелковом плаще, наброшенном поверх маленького ****ского вечернего платья, такого, какое носят на голое тело профессиональные шлюхи, она чувствовала себя нелепой и жалкой в этом темном, неосвещенном парке на широкой аллее, ведущей неизвестно куда. Здесь все же должен был быть где-то выход, отовсюду, наверняка, есть выход, если только не терять головы…
Мысли мелькали в ее разгоряченном переживаниями и спиртным мозгу, как метеориты в южном небе. Ворота вылупились из кустов сбоку, калитку рядом никто не охранял… Впрочем, калитка оказалась запертой, но кнопочный замок, слава Богу, отпирался изнутри без труда, а следом защелкивался почти без шума.
Валерия плелась по какой-то загородной дороге, тоже не освещенной как следует, только трамвайные рельсы поблескивали впереди. Она шла вдоль колеи, вдыхая взахлеб теплый и пахучий воздух ранней осени. Пьяные слезы обиды и злости на весь этот гнусный, продажный, холопский мир душили ее исподволь и просачивались сквозь накрашенные ресницы тонкими ручейками на разгоряченные щеки. Навстречу ей мелко семенила старушка, и она бросилась к ней за спасением.
- Бабушка, где я нахожусь? – спросила нетвердым, слезливым голосом.
- На даче Ковалевского, доченька. Да ты не бойся так шибко, до Большого Фонтана отсель рукой дотянуться, – старушка махнула в сторону слившейся с темнотой колеи, – трамвая по сей поре не дождать, однако ж ножки у тебя молодые, справные…
- Спасибо, бабушка, – кивнула Лера, торопясь поскорей разойтись со своей дряхлой спасительницей.
- Храни тебя Бог, доченька… – перекрестила ее вслед старушка и заковыляла дальше.
Отерев мокрые щеки ладонью, Валерия помянула недобрым словом самоубийцу Ковалевского с его проклятой дачей
и недостроенным водопроводом. Она почти добежала до мостика, за которым виднелась освещенная площадь, когда, вдруг, услышала шорох шин мчавшегося позади автомобиля и, споткнувшись о бордюр тротуара, интуитивно метнулась в тень дерева, но приближавшаяся к укрытию машина была светлой окраски, и тогда Лера соскочила на мостовую, едва не угодив под колеса. Не обращая внимания на брань шофера, она взмолилась в опущенное до половины боковое стекло:
- Пожалуйста… в центр…
Меньше чем через сорок минут она отмокала от гадкого соития в горячей ванне у себя дома, с ожесточением растирая жесткой мочалкой покрасневшее тело, но казалось, что налипшую грязь можно стереть разве что с кожей. Отвратительный осадок взбаламучивал внутренности. Впервые в жизни она сознательно рассчиталась собой за… так за что же, в самом деле? За регистрационное свидетельство на «свободное» предпринимательство! Какая же это, к черту, свобода?! «Ничего, – успокаивала она себя, – еще не вечер, ты у меня скоро на углях попляшешь…»
До вечера в самом деле было далековато – стояла глубокая ночь, новые сутки отсчитывали свой первый час, а на темном безлунном небе блистала одна-единственная звезда. Чья она была и почему сияла так ярко и одиноко, Лера не знала.
5.
Голова гудела от водки, проспиртовавшей, казалось, насквозь все клетки. К тому же контрастный душ и горячая ванна обострили чувствительность и без того оголенных нервов. Какое там было спать в такую ночь? Хотелось пить, во рту не то, что сушило – горело. Она налила в стакан из чайничка густую, мутную заварку, но проглотить не смогла, уж очень горьким и невкусным показался ей настоявшийся чай.
Тогда она сварила себе кофе из пережаренных зерен, купленных сдуру по дешевке на развес, когда цены стали дергаться, как спринтеры на фальстарте. Кофе тоже был дрянным, но от него полегчало. Она пересыпала зерна в фаянсовый бочонок и отнесла в сервант. Определив посудину на место, Лера заметила клочок бумаги с размашистым Гошиным почерком:
«Взял деньги… срочно уезжаю в Москву…»
В глазах у нее помутилось. Ни одной мыли в голове. Только тошнотворный мрак. Сквозь эту безнадежную темень слабо прорезалось в мозгу первое слово, назойливое, как комариный писк: «ку-у-у-уда…»
Куда бежать? На вокзал? Поздно! Где искать? У кого? Кто? Кто может сейчас спасти ее мальчика?..
Внезапно и резко позвонил телефон. Он тренькал беспрерывно, как заклиненный. «Межгород!» – с трудом сообразила Валерия, бросившись к аппарату:
- … будете говорить с Якутском.
И следом, почти без паузы:
- Привет, партизанка! Жива? Совесть у тебя где? Три недели молчишь, как рыба об лед!
- Валя… я папу похоронила.
На несколько секунд оба затихли.
- Лапушка, я с тобой, слышишь? У меня командировка в Москву. Это ж почти рядом – апчхи и здрасьте.
Билет стоит – что бутылка водки в ларьке. Хочешь, вылечу дневным и к ужину у тебя буду?
- Ничего я не хочу! – заорала Лера в трубку, качнувшись от боли в груди.
Ничего! Один уже улетел сегодня! Валечка, Валя! Я больше не могу…
- Валерия! Перестань реветь и объясни все по порядку. Что случилось? Кто улетел?
- Да Гошка же улетел! Валя, папу убили. Я не могла звонить. Мы с Гошкой вернулись домой только несколько дней назад, после суда. Потом захоронение праха было, его там кремировали…
Торопясь и путаясь, Лера коротко пересказала другу то, что пришлось пережить в Москве.
- По телефону нельзя было… я написала в письме. Валечка, что мне делать?
Он же, дурак влюбленный, погубит себя из-за этой ссыкухи!
- Лерка, не паникуй. Я вылетаю. Слышишь? Диктуй адреса, по которым малого можно перехватить. Нет, погоди.
Я кладу трубку, а ты садишься и все записываешь на листке бумаги. Перезвоню через тридцать минут.
В трубке запульсировали отрывистые гудки, но она не сразу сообразила, что разговор окончен, ей казалось, что это в уши заползает настойчивый, посторонний какой-то звон. Затем Лера резко вскочила, разыскала свою сумку, вывалила все содержимое на стол, подхватила выкатившуюся ручку, раскрыла блокнот и попыталась второпях набросать возможные маршруты Игоря.
Взгляд ее натолкнулся на имя Виктора Жергина. Крупно, почему-то красной пастой, был выведен его номер на внутренней стороне обложки блокнота, там, где она делала только самые важные для себя пометки. Как же это она сразу не сообразила: вот кто поможет остановить мальчишку! Конечно же Вале надо ехать к Жергину, самодеятельность только навредит в таком деле.
«Господи, хоть бы он ничего не успел натворить!» – горячо и искренне взмолилась Лера к терпеливому образу Богородицы, позабыв все, какие знала, молитвы и даже слова, которыми пристойно было изливать свою скорбь.
А впрочем, нужны ли вообще слова, если Создатель читает в сердцах наших?
Она почти успокоилась. Улыбчивое лицо майора всплыло перед глазами. На вокзале, проводив их к самому поезду, Виктор Федорович пообещал свою помощь, если что. Этим «что» сейчас был ее сын, единственный смысл и надежда всей жизни. «Ну, не на баррикады же он в конце концов сбежал, – мелькнула мысль, – там все уже, вроде, наладилось. В Москве быстро наводят порядок». Голова прояснилась, и то, что следовало сообщить Валентину, легло на чистый лист бумаги, разделенный четкими пунктами. Теперь оставалось дождаться звонка, но долбанутый телефон молчал.
Лера несколько раз проверила, хорошо ли лежит трубка, – зуммер гудел отчетливо и ровно. Потом позвонила на станцию, спросила, есть ли с Якутском связь. Ей ответили, что линия свободна. Она стала строить догадки, где может находиться Валентин. При разнице в шесть часов, там, у него, сейчас около девяти утра. «Надо позвонить в редакцию… Нет, лучше предупредить Виктора Федоровича. Но в Москве сейчас ночь. Боже, когда же наступит утро?..» Ей, вдруг, невыносимо захотелось спать, веки слепились, и голова поникла на руки, обнимавшие телефон.
…Она проваливалась в бездонную черную яму, а сверху настигал и закручивался вокруг серебристой спиралью колокольный спасительный звон. Она все никак не могла ни за что ухватиться и скользила все ниже, потом зависла на каком-то выступе, успела сообразить: «Спасена!»… Но как же теперь выбраться наверх? И проснулась.
Телефон, раскаленный от треньканья, разрывался в ее объятиях.
- Да! Слушаю я…
- Вылетаю через сорок минут, идет регистрация. Диктуй адреса, – потребовал спокойный, уверенный голос друзяки.
Валерия прокашлялась и, стараясь четко выговаривать слова, зачитала все пункты, расписанные на листке.
- Понятно. Жди звонка из Москвы. Целую.
Любимый, верный друзяка… и так всю жизнь: понятно, целую, жди! Да на кой он той дуре Аське? Что ей понятно, и чего она ждет? Чтобы трахал утром и вечером? А как самой ребенка поднимать, она знает? Как считать копейки до получки, выкраивать на кроссовки и дискотеки? Вот то-то же! Не до траханья было бы, если б на двух работах вкалывала…
«Боже, что это я несу?! Прости, Господи! Это я – дура, стерва завистливая… Сама свое счастье проглядела, угробила…» С такими мыслями Лера завела будильник на восемь утра и прилегла на пару часов. Фиолетовая синь предутренней рани освежила стекла окон, и редкий в этот час автомобиль с шуршанием пронесся по звонкой булыжной мостовой.
********************
Продолжение следует